К родной таможне - на сдутом колесе

Аппаратуры было огромное количество. Весь прицеп забит. Когда границу пересекаешь, нужно отметить, что я эти вещи увожу. Мне ставят печать, отрывают три листочка, и один листочек куда-то отсылают. Второй надо привезти в магазин, где делал покупки. Моя приятельница Маргарита Лурье по этому листочку получила для меня деньги. С восьмидесяти тысяч около двадцати тысяч возвращают. На них я потом еще накупил аппаратуры. Маргарита мне очень помогала во Франции. Мы и сейчас с ней дружим домами.

Мы с ней познакомились случайно. Она показала мне кассету со своими песнями. Потом написала тексты на французком к двадцати моим песням. Решили сделать концерт. Она арендовала небольшой зал, организовала афиши, билеты, мы записали концерт на кассеты, чтобы потом продать. Купили мне блестящий пиджак. Провели два концерта. Но доход был мизерный. Никто не знает ни «Капказской пленницы», ни Зацепина…

…Было несколько случаев, когда я проезжал таможню при полном отсутствии таможенников. Вот демократия!.. Один раз была забастовка. Таможенниками и не пахло. Когда мы стали выезжать, французов еле-еле нашли. А бельгийский таможенник противный попался. Он говорит:

-Я вас не пущу! Может, вы тут продадите свою аппаратуру. Давайте за нее залог. А когда перевезете через нашу страну, вам его вернут.

Но зачем такая канитель? Мы плюнули и поехали на другую таможню. Там пропустили.

Проехали Германию. Там я бросил «Жигули», прицепил вагончик к «мерседесу» и с транзитными номерами поехал через Польшу. Приезжаю в Польшу к вечеру, лопается колесо у вагончика. Уже темно, куда деваться? Подошел какой-то пан. Спрашивает:

-Нет какого-нибудь товара?

-Нет, - говорю.

-Ну, может, хоть какой-то есть? Для детей или парфюм?

-Да нет у меня! – отвечаю. - Вот с колесом проблема.

Он, торговая бестия, говорит:

-С колесом мы сейчас что-нибудь сделаем, а ты пока поищи какой-нибудь товар.

Я ему что-то дал, подъехали к гаражу, это рядом, и я купил колесо от старой «Победы». Я его поставил и поехал. Уже поздно, десять часов вечера. Проехал два квартала, вижу: площадочка, трейлеры стоят. Поставил я туда свой прицепчик. Глядь, а колесико, что они мне дали, лопнуло! Снял я его, вернулся. Там уже никого, но ворота открыты, никто ржавые старые машины не охраняет. Делать нечего, открутил я колесо от «Победы» и переставил себе. Утром проехал польскую границу, все нормально. Впереди - наша, советская…

-Вот, - говорю, - я композитор, возвращаюсь домой.

Имя мое им оказалось знакомо.

-Сейчас, - говорят, - Александр Сергеевич, посмотрим, чего вы там везете!..

И занимались со мной часа три.

-Вы, - говорят, - подавайте нам ваши ящики, а мы каждый будем смотреть.

Наткнулись на книгу Высоцкого.

-Это нельзя!

Ну, хорошо, нельзя, так нельзя. Мне бы самому проехать. Книжка-то – ладно. Тут один таможеник куда-то ушел, второй остался. Я один ящик незаметно ногой в сторонку передвинул, туда, где они уже смотрели. У меня там ничего особенного не было, так, барахлишко. А процесс осмотра продолжается. Я еще один ящичек передвинул. Ну, что б скорее… В итоге они книжку и еще какую-то ерунду конфисковали. Их литература волнует, вдруг я что-то антисоветское везу в социалистический заповедник!

Наконец, закончили. Зять Борис, приехавший меня встречать, продрог, как цуцик, ожидая меня около ворот. Мы сели в машину и поехали. Проехали километров восемьдесят - снова колесо лопнуло! Другое уже. Я зятя оставил в вагончике, а сам поехал искать колесо.

В какой-то городишко заехал, нашел хозяйственный магазин, спрашиваю:

-Где мне взять колесо «на шестнадцать»?

Тут какой-то человек говорит:

-О, это от старой «победы», я тебе дам! Давай ко мне поедем, я тут живу недалеко, пятьдесят километров.

Какое-то колесо – от сенокосилки или комбайна - мы все-таки купили. Оно подошло. Вернулись к вагончику с зятем, прицепили и поехали к новому знакомому. Там он нас покормил горячей картошечкой. Но колеса нужного все-таки не нашли. Пришлось ехать без запаски.

Ну, а потом нормально добрались до Москвы.

На студии Горького я делал фильм «Она с метлой, он в черной шляпе». Стихи писал Илья Резник, потому что с Дербеневым мы до этого поссорились. А потом помирились и снова стали дружить и работать, как раньше. Продолжили работать с Гайдаем. Но очередной фильм «Не может быть» по Зощенко оказался средним, и песни у меня что-то не пошли.

ПОЖАЛУЙТЕ ВОН ИЗ СОЮЗА КОМПОЗИТОРОВ!

Когда я работал в ночном баре, туда забрел Никита Богословский. В те времена во Францию он приезжал частенько. Наверно, был очень благонадежным, и его пускали без проблем и провожатых.

Ну, зашел в ночное питейное заведение, где обитают дамы полусвета, увидел коллегу по творческому цеху, соотечественника в бедственном положении, - так подойди же, пожми ему мозолистую от клавиш руку, обними, троекратно расцелуйся, на худой конец! Нет, не подошел!.. А наоборот, тут же вышел, как только меня узрел. Чтоб я его не увидел.

Зато, когда вернулся в белокаменную, по полной программе доложил в Союзе композиторов, что Зацепин позорит советских композиторов, играет, понимаешь, в таком баре, куда заходить противно и где вообще играть нельзя!

Вот только почему ж его, к примеру, не спросили, по каким таким надобностям он-то туда заглянул? В таком непотребном месте и рюмочку-то выпить – грех!

Однако, что можно Юпитеру, того нельзя всяким беспартийным несознательным элементам. И меня благополучно исключили из московского союза композиторов. Заочно. Как человека, дискредитирующего «советский облико морале».

И вот я вернулся, прихожу в московскую организацию Союза композиторов, где состоял на учете, и спрашиваю:

-На каком основании меня исключили? Я же в заявлении до отъезда писал, что уезжаю временно, вернусь и буду работать!.. И присылал вам письмо, что жду разрешения на возвращение.

А мне шепотом:

-Тут Богословский рассказал про тебя такое!.. Все перепугались до смерти…

Тогда я пошел к Казенину, председателю Российского союза. Казенин, добрая душа, мне говорит:

-Что ты волнуешься? Из нашего-то, российского, никто тебя не исключал, а решение московского отделения мы не пропустим, и все!

Так они и сделали. Правда, вызвали меня на какое-то собрание, начали укорять. Вы, дескать, нехорошо поступили, что так опрометчиво уехали из Советского Союза!..

Я говорю:

-А что вы меня укоряете? Я женился, а жена не захотела в Союзе жить. Потом мы расстались… Что я, злостный эмигрант, что ли? Никакого преступления не совершил. Если и там написал какую-то музыку, разве это плохо? Узнают хоть, что русские люди умеют что-то делать!

По большому счету я на них сильно не обижаюсь: они – коммунисты, сама система требовала побичевать меня, как следует, и помакать в грязь. Им по штату полагалось этим заниматься.

Итак, в Союз композиторов блудного сына вернули. Союз кинематографистов, видно, не был очень уж бдительным и поэтому меня не исключал. Косых взглядов на себе я не ловил. Все было нормально. Только перестал здороваться с Богословским …

А вот в коммунистической партии я никогда не состоял. На меня всегда смотрели с подозрением:

-Почему в партию не вступаете?

-Не созрел еще окончательно, - говорил, - но работать над собой продолжаю!

Однажды меня даже в КГБ вызывали. Интеллигентный человек такой, приятный.

-Вот у вас, - говорит, - есть такой знакомый в Америке – Павел Шебалин?

-Есть, - чистосердечно признаюсь. - Общаемся с ним иногда. Трудновато, правда, на таком расстоянии. Океан все же… Но с Новым годом его письмом всегда поздравляю. И он - меня. Как-то приезжал в Россию, я его возил на экскурсию, показывал красоты державы.

А мне:

-У нас есть сведения, что он… агент!

-Ну, а я-то тут причем? – спрашиваю.

-Нет, ничего, Александр Сергеевич. Просто мы хотели поставить вас в известность.

С Павлом Шебалиным у меня был анекдотический случай. Он - брат Дмитрия Шебалина, очень известного музыканта из струнного квартета Бородина, объехавшего весь. Отец Павла с семьей когда-то уехал в Китай, потом Павел переехал в США.

Так вот, приезжает как-то американский Шебалин сюда, тогда еще в Советский Союз, и я собираюсь повезти его в Суздаль. Иду в ОВИР, к начальнику, которого немного знал.

-Хочу, - говорю поехать в среду в Суздаль, показать старинный русский город своему приятелю Шебалину.

-В среду? – спрашивает начальник ОВИРа. - Не совсем тот день…

-Да он уезжает потом! – объясняю. - В другой день не получается.

ОВИРщик куда-то позвонил.

-Ну, хорошо, - говорит, - когда поедете?

-Утром, часов в девять.

-Ладно. - И поставил визу в паспорт.

Проезжаем километров восемьдесят, видим, маячит на дороге милиционер, пристально высматривая машины. Наконец, он обнаружил наш номер, обрадовался и останавливает нас.

Спрашиваю:

-Что-то случилось?

И Шебалин на русском языке тоже спрашивает (он прекрасно говорит на русском).

-Да нет, - отвечает милиционер. - Все в порядке. А где же у вас иностранец?

Павел говорит:

-Я иностранец! Американец.

-Да ладно!.. - улыбается милиционер. - Вы-то русский… А иностранца в багажник, что ли, заложили?.. Ну-ка, откройте!

Открыли мы багажник, там нет никого. Шебалин протянул ему американский паспорт, и тот успокоился. А мы поехали дальше. Так и не уяснив: зачем была устроена эта проверка?..

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ! ЖЕНИТЬСЯ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО

Постепенно жизнь входила в привычное русло. Стали появляться заказы. Сделали два фильма с Гайдаем, с Женей Хорошевцевым мюзикл «Русское Рождество в Париже» совместно с французами. Мне было очень приятно делать эту работу. Наши артисты ездили в Париж. Арию бабы Яги прекрасно спела Людмила Гурченко. Несколько номеров исполнила Таня Анциферова, которую я очень люблю (мы с ней знакомы еще с фильма «31 июня», где она блестяще спела ряд песен). Я все это записывал дома, в своей студии.

Так что работа у меня была.

В нашей семье по традиции все учились в музыкальной школе. Но вот мой внук Саша попался ленивый, отлынивал от рояля, хотя парень способный и играл неплохо. И тогда на помощь мы пригласили Светлану Григорьевну Морозовскую позаниматься с ним дома. Она очень хорошая пианистка, Гнесинский институт закончила и там успешно работала.

Тут уж внуку деваться некуда: педагог приходит, надо играть!.. И вот как-то я посмотрел на нее раз, другой… Женщина она симпатичная, обаятельная, прекрасно играет на рояле. И она на меня посмотрела… И так посмотрели мы, посмотрели, и через какое-то время решили пожениться!..

Такая, видно, у меня судьба. Первая жена была Светлана (Ревмиру не считаю), и эта, последняя, оказалась тоже Светланой...

А тут как раз надо было ехать во Францию, где заканчивалась работа над «Русским Рождеством в Париже». И я туда поехал.

До этого у меня уже были кое-какие деньги. Попался богатый заказчик из Англии. Он приезжал ко мне в Москву, и я помогал ему писать, как он это называл, «симфонии». По происхождению русский, он выпивал много водки, потом играл что-то на рояле, а я делал ему из этого «симфонии». Приглашал четырех скрипачей, виолончель, альт, флейту, дирижера Сергея Скрипку и записывал в своей студии. Получал за эту работу хорошие деньги. Но не здесь, а во Франции, потому что в Союзе еще нельзя было получать валюту. И у меня там постепенно кое-что накопилось. Я поехал туда и купил домик в ста километрах от Парижа. Хороший такой домик, приятный, в два этажа, с камином. Тридцать соток земли, фруктовые и экзотические деревья… И решили мы с женой поехать туда жить.

Мне, конечно, не разрешили ни рояль взять с собой, ни картины. Хотя это моя собственность. Рояль у меня хороший - «Стенвей», у Светланы тоже хороший - «Бекштейн». Ну, нельзя – так нельзя! Сейчас все на электронике - компьютеры, синтезаторы, поэтому рояль – уже не главное.

Это был девяносто второй год. С тех пор мы бываем то здесь, то там.

Был момент, когда денег у нас там не хватало. Тогда мне еще авторских не платили. Но у Светланы появились там два ученика, я делал какие-то аранжировки, это выручало. Надо было выплачивать по кредиту, взятому для покупки дома (своих средств не хватило) на пять лет. Три с половиной процента годовых - это чуть больше инфляции, поэтому я практически ничего не терял. В России такого получить невозможно.

Со Светланой живем замечательно. На нашем участке она посадила массу чудесных роз, которые благоухают почти круглый год. Когда уезжает в Москву, а я остаюсь на даче под Парижем, она обычно наготовит мне уйму разной вкусной еды – и пиролжки, и голубцы, и коврижки, и галеты короля Людовика четырнадцатого… Я неделю ем, не переставая. Кстати, у короля, судя по Светланиным блюдам, был хороший вкус.

Почему все-таки я опять оказался во Франции? Спектакль в Париже опять давал мне шанс! Думал, может, зацеплюсь и буду дальше работать с ними. Но они, к сожалению, потом обанкротились...

Светлана, конечно, совершенно не знала французского, зато теперь понимает даже лучше меня. Мы вместе ходили на курсы, чтоб ей было веселее, да и мне не мешала лишняя практика. Ведь жить в стране и не знать языка – невозможно.

Отношения с соседями строятся несколько иначе, нежели в России. Когда я жил у Алена в маленькой комнатушке, то с соседями всегда здоровался, когда мы встречались в лифте. Каждый так и норовит открыть перед твоим носом дверь и нагло пропустить тебя вперед. В России, конечно, нет таких дурных привычек. Да еще и извиняются, если случайно выйдут первыми. Мол, пардон, что я вам помешал!

Ну и больше никаких отношений. Тут не принято стучаться к соседу с просьбой дать кусочек хлеба, ссылаясь на то, что сам не успел купить. Или просить десять франков до завтра.

С консъержем, естественно, здороваемся. Мы с ним подружились. Очень приятный человек! Когда на месяц уезжаем, я его прошу посмотреть за почтой.

А на даче в деревне у нас соседи крестьяне, милые люди, просто замечательные! Вот мы сейчас уехали, а ключи от дома им оставили. Они могут к нам во двор придти через калитку, специально сделанную между нашими дворами, проверить, все ли в порядке. Может, к примеру, ставень открылся от ветра или цветы надо полить. Они не очень образованные, простые, но с ними довольно-таки интересно общаться. Когда я уехал по делам в Москву и Света первый раз осталась там одна, не зная языка, она с ними прекрасно общалась.

У них есть взрослая дочь. Зять стрижет газоны и… рисует картины маслом. Помог мне гараж построить. Пьет по-французски. Ему нальешь рюмочку, он ее десять минут пьет. Спрашиваю:

-Еще?

-Нет, нет, - говорит. - Я же сейчас работать буду!..

За обедом может выпить один-два бокала бордо.

В деревне у нас там всего пять домов. Кругом лес, полнейшая тишина, птички поют. Когда из Парижа приезжаешь и выходишь из машины, - словно вакуум давит...

Еще один сосед – португалец, плиточник, тоже очень приятный, интеллигентного вида. Если что-то нужно по хозяйству, всегда поможет.

Сын другого соседа, который к нам иногда приходит, бесплатно стриг нам изгородь из кустарника. Просто, говорит, у вас там лишнее немножко выросло…

Поэтому каждый раз я еду туда с удовольствием. Там нет злых людей, которые смотрят на тебя через забор ненавидящим, завистливым взглядом и готовы сжечь твою дачу.

Там, кстати, живет и сын Прокофьева Святослав и его внук Сергей, архитектор, составляет каталог произведений деда. Второй сын композитора живет в Лондоне.

А попали Прокофьевы туда так. Километрах в пяти от нашей дачи продавался дом. Я пошел, посмотрел - дом роскошный! Двухэтажный, с гаражом. Земли, правда, немного, соток тринадцать. Все это – за сто тысяч долларов. А мы с Сережей знакомы давно. Я ему и рассказал про дом. Он поехал со мной и в этот дом влюбился. И купил.

Еще километрах в пяти живет Маргарита Лурье, которая мне всегда помогала. Она русская, уже около тридцати лет во Франции. Тоже купила там дачку. Рядом - семья Миши Холтоера. Его дед, швед, служил при Петре Первом в русской армии, потом они осели в России, где и родился этот Миша. Образовалась целая русская колония…

МАЯКОВСКИЙ БЫЛ ПРАВ

До дачи от Парижа – сто километров. По платной автостраде можно доехать быстро. Сейчас, правда, очень большие ограничения ввели. Сто тридцать километров - быстрее нельзя. И следят! Некоторые гоняют – и сто восемьдесят, и двести. До запрета я тоже ездил сто восемьдесят…А сейчас уже побаиваюсь: мало того, что штрафы большие (триста долларов), да еще и права отнимут!..

Можно и по бесплатной автостраде доехать. Это дольше на десять-пятнадцать минут, но зато дорога более поэтичная. Проезжаешь маленькие красивые городки, все в зелени, в цветах. Я вспоминаю Рузу, где у нас Дом творчества, городок такого же плана, так там все в грязи по колено. Небо и земля! Тут все чисто красиво, в розах, асфальт везде, не надо вытаскивать машину из трясины.

В Париже вообще можно полгода ездить и машину не мыть. Дождь идет – она сама моется. В Москве же, если дождь прошел, - машина пачкается.

Чем мне нравится Франция?..

Нравятся люди! Я не встречал там человека, который сказал бы мне грубое слово, обидел меня. Тебя никто не толкнет ни на улице, ни в метро. Может быть, нет такого хлебосольства, как на Руси. Но у нас свои традиции, у них – свои.

Допустим, кому-то на улице стало плохо, кто-то упал – тут же толпа соберется, все будут помогать, звонить, «скорую» вызовут. Не пройдут мимо. Мол, подумаешь, упал, сам встанет, пусть те, кому полагается, помогают…

Когда я еще работал в ночном баре и не было денег, однажды увидел, что кто-то выкинул хорошую стиральную машину. Это типично: оставляют на улице, инструкция внутри, провод приклеен стотчем. О, думаю, увезу на дачу!.. И вот хочу погрузить ее в багажник, а она какая-то дико тяжелая. Шел какой-то мужчина, увидел мои муки и говорит:

-Давайте я вам помогу!

-Да не надо, не надо!.. – стал отказываться я.

Но он тут же стал помогать.

Это приятная черта у французов – готовность помогать другим.

Конечно, и у них есть недостатки. К примеру, они немножечко мусорят… Идет человек и что-то бросает на землю… В основном, это делают приезжие - арабы, алжирцы. Пишут и рисуют на стенах… Ну, в Америке - так вообще ужасная грязь!.. Конечно, во Франции потом этот мусор подметут, все будет чисто, но… Вот у немцев этого нет! Идеальная чистота.

Денежные отношения у них более четкие, чем у нас. Хотя, конечно, и у нас бывают пунктуальные люди. Вот Гайдай был таким. Допустим, взял у меня рубль на такси, так при первой же встрече говорил:

-Саша, я тебе должен рубль, держи! Спасибо.

Я ему просто так дал, а он обязательно вспомнит и вернет! Это не мелочность, а культура.

Мне нравится, что во Франции все дома приведены в порядок. В любое время года чисто. То есть мне импонирует, что культурный уровень быта выше, чем у нас. И соответственно – отношения между людьми.

Я вот, например, люблю собранность и аккуратность. Если договариваюсь придти в три часа, то в три и приду. Могу, конечно, опоздать на пять-десять минут. Обязательно позвоню, если в пробке застрял. А в России!.. Как-то мы с поэтом ждали Машу Распутину. Она должна была приехать в шесть часов вечера. Восемь, девять, одиннадцать часов – ее нет! Никто не звонит… Наконец – звонок! Как ни в чем не бывало, она сообщает, что только-только освободилась, сейчас пообедает и приедет… Так ведь уже ночь на дворе!.. Мы же не в покер играть собирались – песню слушать. А после двенадцати это как-то вроде не очень удобно…

Во Франции жизнь комфортнее и безопаснее. Ночью можно идти спокойно, никто на тебя не нападет, это не Нью-Йорк. Ну и красиво везде. Практически круглый год зеленые деревья, розы цветут. К нашему дому, например, заходишь с улицы - во дворе большая клумба с розами. Регулярно приходит муниципальный садовник, подрезает кусты, травку стрижет. Красота!.. Ни машин, ни уродов-ракушек во дворах нет: запрещено. Машину сразу же увезут и заставят штраф платить сто долларов.

Разумеется, никто там под окнами машины не ремонтирует, не заводит. Все они стоят на бесплатных или платных стоянках. Или в гаражах. Наземных или подземных.

Конечно, дороги в Париже заставлены машинами. Но не дворы и газоны, как у нас. Как-то подхожу к своей машине и вижу: под дворником висит объявление. Читаю: сдается гараж, позвоните по такому-то телефону… Пошел, посмотрел. Оказалось, муниципальный подземный гараж. Все чистенько, аккуратненько, буквально сто шагов от меня. Я все время искал место, куда поставить машину, а тут власти сами позаботились обо мне! И все - недорого. Пятьдесят восемь долларов в месяц.

Как-то приезжал к нам в Париж мой приятель Павел Шебалин. Шел дождичек, и мы попали в небольшую аварию. Тут же подбежал какой-то негр с мобильным телефоном, спрашивает: может, вам позвонить надо? И другие предлагали помощь. Шебалин еще удивился: как у вас тут все вежливы!.. У каждого в салоне всегда есть схема, где рисуют машины в момент аварии. Мы нарисовали, расписались, обменялись копиями и разъехались. Полиция не нужна. У всех есть страховка, поэтому никаких проблем.

Страховая компания предложила мне выкупить эту машину, причем, очень выгодно. Я так и сделал и купил «Дэу-эсперо», не новую, но из первых рук, в прекрасном состоянии. Счетчик при продаже там не принято скручивать, как это бывает в России. За это можно даже в тюрьму угодить.

Кстати, во Франции у меня не было ни одного прокола колеса! Гвозди на дорогах там почему-то не валяются.

Прав был Владимир Владимирович. Маяковский. «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой страны – Москва!..»

ЖИЛ МОРКОВА-ХУЛИГАН…

А родился я в тысяча девятьсот двадцать шестом году. Отец - хирург-гинеколог, кандидат наук. Мама – учительница русского и литературы. Отец был человеком аккуратным, пунктуальным, очень много работал. Может, мне и передалось его трудолюбие. Он заведовал отделением в городской больнице, консультировал в поликлинике. Раньше у него была практика дома (тогда это разрешали).

Какое-то время мы спали с отцом в одной комнате. По утрам он вставал в семь часов, на полчаса раньше меня. И хотя я спал без задних ног и не реагировал на посторонние звуки, - отец не включал свет, чтобы меня не будить. Быстренько одевался. Здесь у него висел галстук, здесь – рубашка. У него все было очень точно, все в порядке. Потом и у меня примерно также получалось, но не сразу. Поначалу я был неряшливым, одежду и вещи разбрасывал по дому. Мама все за меня собирала и развешивала. Отец возмущался:

-Зачем ты за него это делаешь? Он должен сам!

А у меня просто не хватало времени!.. Бабушка маме говорила:

-Ну, у тебя и сын!.. Носится, как угорелый! У него шило в одном месте!..

После школы мне надо было скорей раздеться, скорей поесть и заняться, наконец, каким-нибудь любимым делом. Я и уроки делал быстро.

Мама преподавала в школе. Позднее, когда отец стал известным в городе врачом, и мы уже жили в достатке, - занималась домом и моим воспитанием.

В доме, где мы жили, было четыре комнаты и кухня. Во дворе - клумба с цветами, сарай-дровяник, огород.

Какое-то время с нами жили бабушка и дедушка, родители мамы. Дедушка был фармацевтом в аптеке, но в то время уже не работал. Отец потерял своих родителей еще в детстве, когда учился в Томском медицинском институте.

Отец у мамы – поляк. Его родителей из Польши когда-то этапом сослали в Сибирь, и они шли туда, в Томск три года. И дед мой Болислав Михайлович Оксентович родился в дороге. В Томске, когда он вырос, женился на русской и, мама моя – наполовину полька. А я, выходит, поляк – на четверть. Потом отец работал в инфекционной больнице. Так получилось, что он занес инфекцию из больницы, и два моих старших братика (меня еще не было) погибли…

Когда я пошел в школу, меня хотели отдать учиться немецкому языку и музыке, но мама настояла, чтобы чему-то одному. «Он такой слабенький, маленький, сразу такую нагрузку не выдержит!» Поэтому решили учить меня только музыке.

Никто и не думал, что я буду музыкантом, а тем более композитором. Отец любил музыку, у него был патефон, много пластинок - Шаляпин, Собинов, оперы, Мусоргский, Глинка… По воскресеньям, когда у него иногда было время, он усаживал меня послушать какую-нибудь серьезную музыку.

В классе третьем-четвертом я уже пытался что-то сочинять. У меня было два приятеля - Вадим Миловидов и Борис Заболоцкий. Вадик учился в той же музыкальной школе, что и я. Мы с ним общались, что-то на пианино играли, весело, с юмором. Я даже «жиганскую» песню сочинил. «Жил Моркова-хулиган, по всей Каменке жиган. Он мотуху отравил, деду уши отрубил. Слушай, Моркова, зачем так сурово?..» Короче, чепуха какая-то. Но все равно ее играли…

Меня тянуло к инструменту. Поиграть, посочинять что-нибудь. Родители на это внимания еще не обращали.

Параллельно с этим я увлекался спортом. Сибиряк – значит, лыжник! У нас на улице Чехова была большая, довольно крутая гора в Каменку (Каменка – это речка). Вот туда мы все и ходили на лыжах прыгать с трамплина. На коньках я хорошо катался, на велосипеде.