Человек высокой морали и смелости

Вот так я начал учиться у наставника, ко­торого выбрал себе сам. Я был единственным частным учеником профессора Клинглера. Это

5* Зак. 476

Взращенные с любовью

прочего, меня потрясли сыгранность и техника исполнения. Я не стал дожидаться, пока кто-ни­будь представит меня Клинглеру, и написал ему по-английски, так как еще не знал немецкого: «Пожалуйста, возьмите меня к себе учеником».

Еще до того как я отправил это письмо, до меня дошли известия от японских музыкантов, живущих в Германии, что у меня нет никаких шансов, поскольку Клинглер не берет частных учеников. Однако вскоре я получил от Клингле­ра короткий ответ: «Приезжайте». Со мной про­изошло то же самое, что и с Кодзи Тойодой мно­го лет спустя, который тоже, будучи молодым девятнадцатилетним человеком, на свой страх и риск обратился к Энеску и стал его учеником. С трудом отыскав дорогу к дому Клинглера сре­ди незнакомых берлинских улиц, я навестил его, и он попросил меня сыграть концерт Роде. В одном месте я сбился, и мне пришлось повто­рить пассаж еще раз. «Это конец», — подумал я обреченно, но он спросил: «Когда вы придете в следующий раз?»

Человек высокой морали и смелости

Вот так я начал учиться у наставника, ко­торого выбрал себе сам. Я был единственным частным учеником профессора Клинглера. Это

5* Зак. 476

Взращенные с любовью

Взращенные с любовью

был человек примерно сорока лет, приятной на­ружности. Он учил меня не столько технике, сколько пониманию подлинной сути музыки. Так, например, если мы с ним работали над со­натой Генделя, то он сначала подробно объяснял, какие религиозные чувства должен был испы­тывать Гендель, когда писал эту сонату, а затем играл ее мне. Он искал глубинные корни компо­зитора и его искусства и демонстрировал их мне. Работать под руководством человека таких высо­ких душевных качеств было для меня невероят­ной удачей.

Его друзьями были также замечательные люди. Он часто приглашал меня на концерты к себе домой. Невозможно даже оценить все то, чему он научил меня. Когда нацисты начали поднимать голову и Гитлер пришел к власти, я уже был в Японии, и до меня доходили вести о беспримерном мужестве профессора Клинглера. Перед главным входом в Берлинскую музыкаль­ную академию стояла статуя великого немецкого скрипача девятнадцатого века Йозефа Иоахима, еврея по национальности. Гитлер распорядил­ся убрать ее. Один лишь Клинглер бесстрашно встал на защиту статуи человека, который не только был его учителем, но и внес громадный вклад в сокровищницу искусства. «Я не дам раз­рушить ее», — заявил он. Профессора Клингле-

ра исключили из музыкальной академии. Он был поистине великим музыкантом и преподал мне урок высокой морали.

Я учусь понимать суть искусства

Наши уроки с профессором Клинглером про­ходили следующим образом: я играл ему задан­ные пьесы, а он вносил поправки. Урок обычно длился два часа. Он всегда задавал мне сразу не­сколько вещей, чтобы я мог осваивать большой объем музыкального материала. Я думаю, что он специально вносил такое разнообразие, чтобы лучше исправлять мои ошибки. Клинглер нико­гда не жалел на меня времени. Но для меня с моей склонностью к лени такой объем был до­вольно утомительным. Как уже говорилось, я не питал иллюзий относительно своих способностей к исполнительской деятельности. Но я не знал, что это объясняется не отсутствием таланта, а просто неумением развить его. Нужно было все­го лишь сотни раз повторять одну и ту же вещь, чтобы добиться высокой техники и качественно­го звучания. Однако у Клинглера я научился раз­бираться в сути искусства. Моим самым главным желанием было не играть, а понимать музыку. И в этом плане Клинглер научил меня очень много­му. Первые четыре года мы посвятили концертам и сонатам, а последующие четыре — камерной

Взращенные с любовью

Взращенные с любовью

музыке. Именно поэтому я так полюбил камер­ную музыку, тем более что профессор Клинглер был признанным корифеем в этой области.

Таким образом, я занимался тем, что достав­ляло мне удовольствие.