Прореха в дизайнерских генах

Осознав, что я опять впустила Джереми в свою жизнь, мама сказала, что мне самое место в собрании странных психологических казусов из книг Оливера Сакса[103], поскольку у меня, со всей очевидностью, редкая травма головы. Это произошло в пятницу вечером, в конце октября. Фиби, мама и я только уселись ужинать, как от Джереми прибыла очередная поставка пикниковых корзин из «Харви Николз», набитых трюфелями, экзотическими оливковым маслом и устрицами. А перед этим курьер доставил айпод для Мерлина.

Мерлин впал в такую ажитацию, что принялся крутить меня на месте, будто мы с ним танцевали фламенко.

– Что они в телевизоре имеют в виду под бесплатными подарками? Разве любой подарок – не бесплатный? – спросил он недоуменно.

Я рассмеялась. Временами его высказывания были исполнены эпического простодушия.

– Пойду к себе в комнату. Когда остаешься один, пропадают все дурацкие привычки. Ты не замечала такого, мам? – И он исчез в вихре рук и ног.

Я открыла банку с икрой.

– Странное дело. Когда Джереми меня бросил, у меня куда-то подевалась вера в собственный рассудок. Но вот он опять настолько обаятелен и мил, так заботится о Мерлине, что прямо облегчение: я хоть понимаю, с чего я когда-то влюбилась в него. Ну, вы же помните, как я по нему сохла?

– Ага, как мокрая спецовка на выброс, – подтвердила моя мама сурово.

– Он же и тебе тогда нравился. И вот он опять тот же, каким я его помню, мама. Он поменялся.

– Поменяться могут лампочки, тампоны, мнения, погода. Мужчины – никогда.

– Ну, я свое мнение о Джереми поменяла – после этой икры. Лулу, я тут подумала... может, и неплохо было б еще разок с ним попробовать? – бодро прочирикала моя сестра, сверкая черными икорными зубами. – Он явно к тебе по-прежнему неравнодушен. А я очень неравнодушна к его банковскому счету! – Тут она взвизгнула, обнаружив баночку фуа-гра на дне ивовой корзины.

Подобный комментарий был настолько не характерен для моей сестрицы, что я решила – она перебрала с алкоголем, и экспроприировала винтажную «Вдову Клико», доставленную предусмотрительно охлажденной. Предложила маме бокал. Но мама помотала головой и многозначительно наполнила стакан водой из-под крана – «шато темза», как она выражалась.

– Я все равно не доверяю Джереми, – сказала она с чувством. – Улыбка у него до глаз не доходит.

– Да ну, мам. Откуда столько уксуса? – Фиби закатила очи. – Ты последнее время прямо работником собеса заделалась. Удивительно, как ты еще не носишь «биркенстоки» и кисейные рубахи.

– Кстати, об уксусе: на дармовщину и он сладкий, – глубокомысленно изрекла мама. – Если веришь, что мужчина вроде такого изменился, самое время уверовать в НЛО, феечек и обещания политиков. А что же Арчи?

– Ой. Что это за звук? – Моя сестра в мелодраматическом потрясении приставила к уху ладонь. – Кажется, наскребают что бог пошлет. Чес-слово, Арчи мне нравится, но что он может предложить по части гарантий на будущее? Фиг. Мы уже не девицы. «Британские авиалинии» увольняют народ. Ветхих лошадок вроде меня выпрягут в первую очередь. Пора, девочки, опуститься на землю.

– Ты сколько вообще выпила, Фиби? – поинтересовалась я, всерьез обеспокоившись переменой в ней.

– Да, милая, что правда, то правда: нельзя же морочить голову обоим, – согласилась мама.

– И решение тебе нужно принять на основании одного: как будет лучше для Мерлина. Очевидный ответ – Джереми.

– Ты недооцениваешь Арчи. У них с Мерлином тоже все здорово. Да, он мне понравился не сразу. Но за последние несколько месяцев он как-то в меня просочился – как чай из пакетика в чашку, – сказала я с нежностью.

– Переходи на кофе, – посоветовала сестрица, извлекая из корзины мешочек с дорогими колумбийскими зернами.

Мы с мамой встревоженно уставились на Фиби. Всю мою жизнь крылатого духа моей сестры никак не касались ни сэр Исаак Ньютон, ни его законы тяготения. Она всегда была полна оптимизма, счастья и жизненных сил. Но последнее время моя возлюбленная сестра всерьез рисковала потерять кубок Святой Покровительницы Очаровашек. Фиби, одомашненная мирная кошка, вдруг начала показывать когти и общую неприрученность.

– Мне нравится Арчи, – заявила мама. – На него можно полагаться. Он искренний – за что купил, за то продал. Джереми же, напротив, впору лепить на лоб наклейку «На свой страх и риск».

– Это ты про прежнего Джереми, – уточнила я. С каждым кусочком вкуснейшего паштета и глотком дорогого шампанского во мне усиливалось приятное головокружение – и желание защищать моего бывшего.

– Зато с Арчи ты стала такой счастливой, – гнула свое мама. – И даже если песенки у него так себе, он с шоколадным батончиком может проделывать куда больше того, что предполагает упаковка. – Тут она мне подмигнула. – Я на самом деле не понимала, что в нем нашла твоя кузина Кимми, пока не увидела, как он ест устриц... Ну да бог с ними, с устрицами, будь они хоть как вот эти, из «Хэрродз». – Она вытянула моллюска из раковины и с подозрением осмотрела его на зубце вилки. – Но если ты пустишь к себе Джереми, без таблеток от глистов не обойтись. Этот человек – паразит.

– Даже если Джереми говорит не от души, он точно говорит от бумажника, – провозгласила Фиби, с жадным упоением перехватив повисшую в воздухе устрицу. – И мне этот язык нравится.

Она отвлеклась от разговора, закопавшись в остатки того, что лежало в корзинах, и восторженно пискнула, обнаружив завернутые по одному рожки с крем-брюле. Взломала ложкой карамельный верх одного и с наслаждением принялась есть.

– М-м-м. Если бы это крем-брюле было мужчиной, ты бы, мама, сорвала с себя всю одежду и отдалась ему. Хочешь попробовать?

Она сунула маме в лицо ложку с десертом. В этом жесте сквозила неожиданная и нетипичная для Фиби агрессия, но мама, хоть и оторопев, решила не обращать внимания. Она мягко отвела сестрину руку и произнесла очень серьезно:

– Люси, милая, послушай меня. Если кто предал тебя раз, это он виноват. Но если тот же человек предает тебя во второй раз, тут уж ты виновата. И никто другой.

И тут моя трепетная сестра, которая если и побеждала в споре, то лишь с самой собой, напала на нашу ошарашенную маму:

– Прислушиваться к твоим советам по части любви – все равно что брать уроки флирта у евнуха. Или, ну не знаю, уроки приватности у Викиликс. В твоем возрасте пора уже излучать влиятельность и достоинство, а не выплясывать танец живота по тибетским ашрамам с голыми мальчиками.

– Фиби... – Я примиряюще положила руку ей на плечо. – Что вообще происходит? По сравнению с тобой Аттила – чисто библиотекарь.

Но мою сестру было не утихомирить.

– Мама, я серьезно. – Она стряхнула мою руку. – Какие финансовые гарантии может дать престарелая, облезлая рок-звезда твоей несчастной обездоленной дочери?

– Я не обездоленная. Кроме того, у Арчи теперь есть дело, – вступилась я. – И он работает над альбомом.

Фиби крякнула от смеха.

– Брешь между его притязаниями и достижениями по вместительности в метрах равна примерно штату Айдахо. Ты вымотана материнством в одиночку, Лулу. – Она зло глянула на маму из-под шикарных бровей. – А финансовые гарантии нужны ей по одной простой причине: ты просадила все наше наследство, мотыляясь по миру, как безответственный подросток.

От природы бледную маму повело в еще более арктические цвета.

– Однажды, Фиби, ты поймешь, как трудно женщине в моем возрасте не бросать карьеру, а, наоборот, ее начинать. Стоит женщине проморгаться после долгих мутных лет учебы детей, готовки три раза в день, стирки, перевозок и домашнего рабства, общество немедленно вручает ей бинты человека-невидимки. Я не желаю плестись в хвосте жизненного марафона.

– Отчего же? – возразила Фиби с горечью. – Твои дочери плетутся. Благодаря тебе.

В нашем тесном семейном кругу разверзлась пропасть. Мама скривилась от душевной муки. Через пару минут оторопелой тишины она попыталась разрядить атмосферу.

– Подумываю написать сценарий, дорогие мои. Все вокруг пишут. Мой будет трогательной автобиографической историей: женщина трудится, муж гуляет, она растит детей и пытается смастерить и себе какую-никакую жизнь, пока лыжи не двинула. И вот ее дочери не оценили всего, что она успела для них сделать. Мать сыграет Джулия Робертс, а детей – отвратительные тролли-спецэффекты Джорджа Лукаса.

Но, увы, ее попытка шуткой залатать прореху пропала втуне. Моя мама – одиночный воин женского спецназа, и до чего же огорчительно было видеть, как эмоциональная стойкость подводит ее. В нашей семье обычно мы спорили, пока мама не оказывалась права. Но не в этот раз.

– Фиби, милая, я уверена, ты злобствуешь только потому, что гормоны твои покидают здание. Вот тебе светлая сторона менопаузы: тарелку с супом можно подогревать прямо на лбу. А темная сторона вот: ты становишься чокнутым маньяком. – Она улыбнулась, сделав еще один заход на непринужденность, но ее певучий сомерсетский выговор утратил подвижность и прозвучал неожиданно тускло и плоско.

– У тебя – сплошь праздник, а когда нам перепадает чуточку удовольствия, ты нам – дождь на полянку. Да я мечтаю, чтобы не мои гормоны, а ты покинула здание.

Мама попрощалась с внуком и ушла до ужина. И Фиби не дала мне побежать за ней.

Глава 19

Доктор Амор покинул двор

Все мужчины совершают ошибки, но живущие с ними возлюбленные узнают о них раньше прочих.

– Надеюсь, ты в курсе, что мотоциклы – метод, которым общество продвигает похоронный бизнес? – спросила я, когда Арчи ввалился в дом с мотоциклетным шлемом на голове.

– Один дружбан одолжил мне свой «харлей». – Арчи стащил с черепа каску. – Я тут подумал, что Мерлину понравится кататься, вот и подобрал его из музея.

Мерлин вломился следом и что-то невнятно воскликнул, восторженно мотая нахлобученным на голову шлемом.

Все мои синапсы перевелись в боевую готовность.

– Господи, Арчи! Ты что, сдал основную часть мозга на хранение? А если бы он упал?

Арчи озорно сверкнул глазами и – вот те на – разоржался мне в лицо. Чего это он смеется надо мной? Виски сдавило спазмом раздражения.

– Не вынуждай тебя убивать, – процедила я сквозь зубы. – Я кофе еще не успела выпить.

– Любовь-удавка. Ты пацана из дома не выпустишь без полного комплекта деталей для сборки сторожки в лесу.

Я освободила сыновнюю голову от шлема.

– Какое восхитительное, пьянящее приключение! – воскликнул он. Волосы стояли дыбом, будто в них паслась пара диких зверей.

Я съела злость и сказала милее некуда:

– Давай, солнышко, дуй наверх, прими душ. Скоро папа приедет, пойдете в театр.

Джереми отъехал на несколько дней в Париж – на конференцию, организованную Британским советом, – и теперь рвался повидаться с сыном.

Мерлин скривился:

– У меня непереносимость театра. У меня будет актерофилактический шок.

– Почему это?

– Там надо сидеть на сплющенной, затекшей попе, с постным лицом пялиться на сцену и делать вид, что понимаешь, что на ней происходит, и при этом стараться не думать ни о чем другом, что важно в жизни.

– А как же Шекспир? Я думала, ты его обожаешь, – изумленно спросила я.

– К Шекспиру я охладел, – ответил он и насупился. – И я устал от того, что папа ищет во мне гениальность. Творческие наклонности ассоциируют с разнообразными ментальными расстройствами, которыми страдали великие вроде Ньютона, Оруэлла, Шарля де Голля, Томаса Джефферсона, Инока Пауэлла[104]. – Мерлин говорил все быстрее, нервно заламывая руки. – Но не каждому суждено быть творческим гением...

Он вдруг взволнованно притих, неожиданно смутившись, и покосился на меня.

– Никто не ждет, что ты будешь гением, милый.

По правде говоря, «гений» Мерлина – планета, временами открывающая себя наблюдателю. Или дрожащий в солнечных лучах мираж: сейчас есть, а через минуту – нет его. Неуловимый.

– Попробуй все-таки. Это мюзикл. Сондхайм[105]. Вдруг понравится? И вот еще что: забери, пожалуйста, чистую одежду. Я все ящики подписала, не перепутай, ладно?

Диспраксия Мерлина означала, что голова у него взрывалась, если дело доходило до логичных практических вещей, и носки оказывались в ящике для обуви, ботинки – под подушкой, поместай менями – в ящике для оксиморонов.

Мерлин, груженный свежевыглаженными джинсами и рубашкам, покинул кухню, а я напустилась на своего безответственного бойфренда:

– Я знаю, некоторым нравится сидеть верхом на работающем двигателе внутреннего сгорания в пятьсот лошадиных сил и с ревом нестись по хайвею с ветерком. Так вот: большинство таких людей – давно покойники. Как ты посмел рисковать жизнью моего ребенка, даже не спросив у меня!

– Жизнь – риск, подруга. Пора начинать готовить мальца к этому. Мерлин ухожен, приручен, накормлен, полит и посажен в клетку... Да он ничем не лучше очень дорогой зверушки, – ответил Арчи упрямо. – Дай уже ему нажраться, натрахаться и...

– Ты опять за свое. А если от него какая-нибудь забеременеет? Мне в бабушки, значит, да?

– Первая бабуля в городе. – С плотоядной улыбкой Арчи вразвалочку подобрался поближе и прижал меня к себе.

– Не смешно. После всего этого секс-просвета он тут недавно спросил у меня, какают ли девочки. Что мне прикажешь делать? Вазэктомировать его? Я что, Гитлер? Он же никогда в жизни не научится презерватив надевать, – уперлась я, отпихивая от себя Арчи. – А если и научится, не вспомнит, когда надо.

– Эта вот спецшкола Мерлинова – там все девицы будут такие же, как он: бешеные дикие зажигалки, ноги – как двери в поезде, одной рукой раздвинешь. Все может случиться, Лу. Смотри фактам в лицо. Хочешь, я свожу его в бордель, девчонки там всему научат. Получит опыт ручной работы. – Он влез мне под юбку и игриво шлепнул по попе.

– Арчибальд, никаких «в бордель» тебе с моим мальчиком.

– Ну, тебе туда нельзя. Ты ж устроишь такой тарарам – а вдруг в шоколадной краске для бодиарта орехи? А вдруг пуховые подушки сверхаллергенны?

– Он же ребенок!

– Слушай, эта гнилушка, твой бывший, осилит заплатить за пафосную частную школу для Мерлина, ему по карману таскать его в выкрутасные французские харчевни, где пять человек могут нажрать на стоимость небольшого «мерседеса». Мне с этим никак не потягаться. Но я могу снабдить пацана жизненным опытом. – У Арчи на лице заиграло бунтарство. – Водить мотоцикл, материться, курить, спать направо-налево... Они, подростки, такие дряни потому, чтоб никто по ним в пустом гнезде не печалился, когда оперятся и вылетят.

– Ты не понимаешь, да? Не будет тут пустого гнезда, никогда. Мерлин будет со мной всю жизнь. Как псориаз. Как ревматизм. Как шумы в сердце, я не знаю. Остается только надеяться, что он умрет раньше меня, иначе кто будет за ним приглядывать? Вот о чем моя бессонница.

Арчи сердито сунул большие пальцы в карманы джинсов.

– Надо больше верить в него...

Ага. И следовательно, – в моего бойфренда, надо полагать.

– Люди думают, что Мерлин с приветом – не умеет болтать о ерунде и смотреть в глаза. Но он-то думает, что это мы с приветом: мы же часами можем изображать симпатию к людям, которые нам нисколько не нравятся... Да если б не Мерлины, мы б из пещер, блин, не вылезли до сих пор. – Тут его шкодливая улыбка стала куда нахальнее. – Ты-то сама нет, а? – подначил он.

– В смысле?

– Не какаешь! – Он подмигнул. – В конце концов, ты же богиня. Блин, да ты без постамента неодетой выглядишь.

Тут я решительно повернулась к нему спиной и занялась на кухне чем-то хозяйственным. Нянькала кофейную чашку, а сама размышляла о том, что сказал Арчи. «Здоровому, мозговитому детине нужна взрослая, понимающая бабенка». Но тут прибыл Джереми. И только пойдя открывать ему дверь, я увидела гору сваленной на полу чистой одежды. Меня как молнией ударило: Мерлин болтался где-то в коридоре и подслушал, о чем мы разговаривали. В голове включилась маленькая пожарная сирена. Я позвала сына. Нет ответа. Обшарив карманы его пальто, обнаружила, что исчез бумажник. На лице у меня разлилась бледность, какая бывает у людей, сошедших с «американских горок» повышенной крутизны.

– О господи, Арчи. Кажется, Мерлин слышал наш разговор.

– Какой именно? – спросил Джереми, переступая порог.

– Мы повздорили о том, что я обращаюсь с Мерлином как с малым ребенком и не даю ему стать мужчиной, не позволяя ему, – я поискала наименее воспаленный речевой оборот, – идти в ногу с другими детьми социально, фармакологически и сексуально.

– Мерлин социально незрел. У меня самого эмоциональный IQ низкий, – смиренно признался мой бывший муж, – но я изменился. И со временем он тоже изменится, Люс, обещаю. – Он уверенно взял меня за руки.

Арчи закатил крыжовенные глаза к потолку.

– Мерлин незрел только потому, что вы, обормоты, тетешкаетесь с несчастным этим балбесом. Вы ж его за порог не выпускаете, не надавав ему инструкций, как себя вести при землетрясении, цунами, ядерной атаке или инопланетном вторжении.

– Боже мой, Арчи... – Меня вдруг осенило, и в голове больше не дребезжал сигнал тревоги – там гудел колокол Биг-Бена. – Он ведь не поехал в бордель, а?

– Откуда ему взять бабла? – прагматично осведомился Арчи.

– Джереми, ты ему вроде дал на днях пару сотен фунтов, верно?

– Да. На книги, не на бордель. Это нелепо. Откуда ему, ради всего святого, знать, где вообще подобное место может находиться?

– Ну, кхм... я, когда искал по округе, где б сыграть, напоролся на один ночной клуб, на главной улице...

– Какой ночной клуб? – немедленно спросил Джереми.

– Называется «Точка Джи» – поэтому ты бы его сроду не нашел, Бофор, – схохмил Арчи. – Ну а Мерлин, типа, всю дорогу был со мной.

– Ты брал моего сына в стрип-клуб? – завопила я.

– Там не раздеваются. Там поют.

– Ага, конечно. Они там в целях демонстрации вокальных способностей в черных басках наматываются на шест.

– Ну и там сауна на задах. Я ему, типа, объяснил, что к чему...

В Джереми иногда бывает порядком огня. Особенно из ноздрей.

– Давай-ка разберемся, – включил он огнемет. – Ты отвел моего сына в стрип-клуб и вдохновил его на поход в бордель? Слыхал такое выражение: «Живи каждый день как последний»? Рекомендую тебе немедленно последовать этому совету.

Джереми выпрямился во весь свой шестифутовый с лишним рост и попер на Арчи.

– Кто-то должен научить пацана быть мужиком. А ты что про это знаешь, мудло педовое? Ты ж небось трусы с подкладкой носишь. «Чудо-Уй» – трусы для обсосов. – Арчи хмыкнул. – Или шортики из Диснейленда – «Этот крошечный мир»[106].

– Люси, ты никогда не интересовалась историей интимных знакомств этого человека, исключая домашних и прочих животных? – загрохотал Джереми.

Если б можно было зачморить оппонента до смерти, Джереми, вероятно, выиграл бы потасовку. Но, когда он занес руку, Арчи отразил удар с профессиональной ловкостью, легко и непринужденно влепив Джереми в скулу.

Арчи удался всего один удар, и тут между двумя этими дикобразами встала я.

– Вы что, оба по тарелке белены накатили за завтраком? У меня сын пропал! Арчи, сейчас же веди меня в тот клуб. Джереми, жди здесь, вдруг Мерлин сам объявится, – раздала я указания. – Явится – немедленно звони мне.

Арчи вел мою машину к главной улице. Желтую ущербную луну, как непрожаренную яичницу, стиснуло маслянистое гало. Я злилась так, что дожарить эту яичницу можно было у меня на лбу. Арчи попытался разрядить атмосферу беззаботной шуткой, мол, где бы ему тут припарковаться – в эрогенной зоне? Но я сидела в напряженном молчании, хотя мир вокруг меня верещал. Я прочесывала взглядом субботние толпы. Арчи поставил машину в неряшливом жилом квартале и повел меня к клубу. Завсегдатаи дергались на танцполе, будто их било током, а полуголые девицы мотались над ними на подиумах. Я поискала глазами среди мельтешащей в разноцветных огнях публики, но Мерлина там не было.

Потом Арчи завел меня в боковой проулок, тянувшийся вдоль железной дороги. Окна борделя были закрашены черным. Ярко-розовый галогеновый указатель «Сауна» то оживал, то гас, как умирающая муха.

Снаружи бордель выглядел куда грандиознее, чем изнутри. В полутемной приемной дурно пахло потом. Бессвязно болтали девицы – в мареве розового неона они смахивали на креветок. Бархатными глазами они обозрели нас с Арчи, вполсилы взялись охорашиваться и надувать губки, после чего представились. Все назывались марками алкоголя – Шардоннэ, Текила, Бренди, – вот только смешивались они плоховато: почти отпихивали друг друга локтями, стремясь урвать себе нового мужского мяса.

Я подошла к сидевшей за стойкой мадам с высокой платиновой прической.

– Я ищу мальчика... Высокий стройный блондин...

Она уклончиво пожала плечами:

– Да? А я ищу голого Брэда Питта с гарниром.

– Вы не поняли...

– Может, прям скажешь, че те надо? Я тебя пошлю подальше, и станем себе жить-поживать? – сказала она, сверля меня глазами.

– Я пришла забрать сына...

– А я-то думала – стырить моих Рембрандтов.

Арчи стряхнул с себя девушек, подошел к стойке и вульгарно осклабился.

– Привет, лялька, – промурчал он, к ее полному удовольствию. – У нас тут, понимаешь, малолетка затерялся, оно тебе надо? Может, мы тут глянем по-быстрому, а? – уточнил он, подмигивая.

Я не стала ждать разрешения и ломанулась к лестнице, путаясь в длинном ворсе облезлого ковра. Где здесь мой сын?

– Мерлин! Мерлин! Иди сюда немедленно.

Дверь рядом приоткрылась, из-за нее высунулась любознательная голова. В неверном свете голой лампочки в пыльном ореоле я силилась разглядеть, кто это, но то был не мой ребенок. Я двинулась по коридору, стуча в стены и выкрикивая его имя. Одна дверь стояла открытой, из нее шарил во тьме робкий палец света. Глава «Как извлечь сына-подростка из борделя» в большинстве руководств по воспитанию детей странным образом отсутствует. Не имея иных стратегий, я, заглотнув собственное сердце, заглянула в комнату. Мерлин был там. Лицо растерянное – как у безуспешно разгадывающего кроссворд. Но он, по крайней мере, был одет. Я с облегчением распахнула дверь.

Паршивенькое шенильное покрывало лежало нетронутым на кособокой деревянной кровати. Красная косынка на ночнике у кровати придавала комнате постчернобыльский вид. На покрывале, облаченная в кукольную розовую пижаму, возлежала дебелая женщина за тридцать с бледным пергаментным лицом и запавшими, сильно подведенными глазами.

Облегчение от того, что я его нашла, захлестнуло меня с головой. Но я быстро вспомнила, где мы находимся.

– Что между вами было? – потребовала я ответа. – Рассказывай. Я его мать.

– В натуре? – красноречиво поинтересовалась она. – Ща, погодь. Ну что, пока мы тут трепались про, типа, путешествия во времени, про Шекспира, про астрономию и все такое. А, да, еще почему лучше жить в коммунистической стране, где всем насрать на материальную собственность, – проскрежетала она голосом, которому оставалось полпачки до рака легких.

– Мерлин, мы едем домой, – сказала я как на прослушивании на роль мисс Джин Броуди[107].

Мерлин склонился к руке той женщины и поцеловал ее. Проститутка хохотнула над неуместностью рыцарского жеста, но все равно вспыхнула, польщенная такой галантностью.

– Приходи еще, малыш, – улыбнулась она, после чего добавила постскриптум, уже мне: – На чай дашь?

– Дам. Совет – чаще эпилируйся.

* * *

– Ну что, малец? – Арчи с нежностью взъерошил Мерлину волосы, пока мы шли к машине. – Надеюсь, тебе не понравилось. Тебя учиться послали.

Я предложила Арчи выбор: либо немедленно заткнуться, либо и дальше меня искушать и поглядеть, сколько раз потребуется переехать ему череп, прежде чем он лопнет.

– Джереми тебе уже сказал, – заключила я. – Надеюсь, у тебя нет планов на жизнь.

Арчи остался невозмутим.

– Смерть – лучший допинг, оттого ее и оставляют на потом. Верно, малец? – Он подмигнул Мерлину в зеркало заднего вида.

Никто не проронил ни слова, пока Арчи не припарковал машину у нашего дома.

– Так что... женщины в борделе, они любят не по-настоящему, да? – спросил наконец мой сын.

Арчи захохотал так, что въехал в красный «сааб», стоявший впереди.

– Ой, блин. У тебя нет бумажки? Я записку напишу. Не волнуйся, если я там что попортил, сам разберусь.

– А то!

Я порылась в сумке. Нашелся только ценник из сауны, который я подобрала на стойке.

– Ты что-то заплатил той женщине? – спросила я Мерлина осторожно, заранее ужасаясь ответу.

– Конечно. Она забрала все.

Вот тебе и беседы о коммунизме и глубокие дискуссии о бренности материальных ценностей.

– Еще она спросила, дорос ли я, чтоб самому открывать банковские счета. И не свожу ли я ее к банкомату. А как открывают банковские счета? Ключом? Открываешь ящик, а там – куча денег? Счет же невидимый, верно?

Я сердито уставилась на Арчи. Как он мог потащить такого ребенка в такую порочную клоаку? Но вот поди ж ты: не совсем он пропащий человек – сидит записку пишет, извиняется.

Джереми, наблюдавший за нашим прибытием из окна гостиной, сунул мне в руку стакан виски, едва я открыла дверь.

– Как он?

Поскольку в театр они совсем опоздали, я уговорила Мерлина сходить в душ – хотя сама бы вымачивала его неделю-другую в пенициллине.

– Да. Слава богу. Мне поначалу показалось, что мы попали в какое-то французское кино с субтитрами. Не хватало только Шарлотты Рэмплинг и Жерара Депардье – и, может, еще команды философов-экзистенциалистов, тоску наводить... Но ничего не было, – заключила я.

– Я никогда не смогу простить себя за то, что бросил тебя на таких вот кретинов. – Джереми махнул рукой на окно, за которым Арчи подсовывал записку под дворники красного «сааба». – Растить Мерлина – непосильный труд. А ты еще и работала. Как тебе отплатить за все это? Может, бросишь работу, Люс? Станешь феей удовольствий?

– По-моему, я не смогу составить ни одной части этого уравнения, Джереми. – Я залпом опрокинула стакан и поморщилась от укуса виски.

– Можешь поучаствовать в моей кампании. Скоро выборы, и мне бы не помешали твои советы. Могу устроить тебе зарплату, будешь финансово независима – и без особых нагрузок.

Я поглядела на своего бывшего. Работать на полной ставке и приглядывать за Мерлином – очень насыщенная жизнь, что, в свою очередь, эвфемизм, обозначающий совершеннейший хаос и «умоляю-не-увольняйте-меня». Я ничего не ответила, но от предложения Джереми стало уютно, как под толстым зимним одеялом.

Арчи тем временем вешал кожаную куртку на крюк в прихожей – и выдал гнусавый смешок, неотвратимый, как чихание.

– «Битлы» промахнулись: любовь можно купить за деньги.

– Только в борделях, – оборвала я его сердито. – Говори о Джереми что хочешь, но он бы никогда не втравил Мерлина в такую мерзость.

– Да блин, Лу. Какая же ты лицемерка, а? Вся испереживалась, что Мерлин попал в бордель, а сама собираешься залезть в избирательную кампанию. Нагибать людей твой бывший умеет, как дышать. Хочешь справедливости – иди в бордель. Хочешь, чтоб тебя отымели, – двигай в политику.

Джереми пощупал под глазом, который уже заплыл.

– Ну не всем же быть такими высокоморальными и идеальными, как ты. Куда уж нам? Мне надо смыть кровь, – театрально сказал Джереми и вышел вон из комнаты.

– Странно, что еще не посинело, – крикнул ему вслед Арчи. – Мог бы смыть, пока нас не было, жалкий ты сморчок, но как же тогда на жалость-то давить, а?

Оставшись вдвоем, мы с Арчи уставились друг на друга. Воздух меж нами потрескивал от напряжения. После неловкой паузы он сказал:

– Слушай, я знаю, что в таких местах эксплуатируют женщин. Я и не говорил никогда, что во мне развито феминистское начало. Но оно развивается! Это процесс, понимаешь? Я как мужик за все извиняюсь, ага? Но отдай пацану должное хотя бы за то, что ему хватило пороху вообще туда добраться. Зацени, сколько тут инициативы и храбрости.

Я повернулась к нему спиной. Сейчас я бы предпочла компанию сомалийского пирата или даже борьбу в грязи с участием Берлускони. Но тут вернулся освеженный Джереми.

– Люси говорила, что ты вырос в Тасмании, да?

– Ага. Людям всегда смешно с того, что я из Тасмании, может, потому, что тасманцев 22 000 человек и на всех – семь фамилий. Сами прикиньте арифметику, – хихикнул Арчи в отважной попытке смягчить мое настроение. – Поэтому я и хочу когда-нибудь туда вернуться. На всех одна ДНК, никто тебя не сцапает ни за какую уголовку.

– Да какой из тебя уголовник? Толковые не попадаются. – Джереми извлек бумажку, в которой я опознала ценник из сауны. Та самая записка, которую Арчи оставил хозяину красного «сааба». Коряво имитируя австралийский акцент, Джереми прочел, что в ней было нацарапано:

У Арчи на лице образовалось выражение, как у человека, медитативно собиравшего выброшенные на пляж деревяшки, а ему вдруг в спину прилетает цунами.

– Ах ты фуфло дешевое, – процедил он.

– Опять плагиатишь у Байрона, а? – снисходительно выдал Джереми.

Арчи выглядел потрепанно, как неприбранная кровать.

– Блин, Лу. Как можно принимать советы от человека, у которого запонки и галстуки прикольнее, чем он сам?

Обман Арчи был мне как удар под дых.

– Эх, Арчи, – вздохнула я. – Как мне доверять человеку, который пишет такие вот записки? – Во рту от этих слов было тяжко и кисло.

– Ну ты ж без проблем доверяешь президенту Комитета Пресмыкающихся.

– Джереми отвечает за свои ошибки, а ты не в состоянии даже признать, что их делаешь, – например, таскаешь моего сына в бордель на мотоцикле.

– Да с чего ты взяла, что этот козлина тебя еще раз не кинет? Как можно доверять мужику, который разговаривает так, будто льет сироп на сдобу?

Джереми просочился между нами и заговорил витиевато и строго:

– Есть в тебе, Люси, нечто святое, и за это я люблю и ценю тебя – у тебя во главе угла интересы Мерлина. Его жизнь оказалась сегодня под угрозой. Дважды.

– Да не было никакой угрозы! – заорал Арчи. – Перестань изображать из себя козла семи фасонов и вообще не лезь... Лу, – взмолился он, – поговори со мной. Скажи хоть что-нибудь.

Но прежде, чем я успела ответить, Джереми сунул руку под журнальный столик и вытряхнул рюкзак Арчи. Жутковатое содержимое вывалилось на пол.

– Я тут взял на себя смелость покопаться в твоих вещах, пока ты был в борделе с моим ребенком. И смотри-ка, что я нашел. – Джереми с патологоанатомическим любопытством поворошил гнусное барахло. – Амилнитрат, жесткая порнография, марихуана и вот еще, кажется, экстази.

– Ты столько дерьма болтаешь, что зубы уже небось побурели, – процедил Арчи. – Не моя вся эта дрянь.

– Неудивительно, что ты поддерживаешь фармакологическое развитие Мерлина, – ты ж его дилер.

– Ну ты и мудак. Что ж ты не подбросил мне запись, как мы трахаемся с Пэрис Хилтон, или, я не знаю, – забитого тюленя? Люси, ну ей-богу. Ты ж понимаешь, что это подстава. Ты же мне веришь, а?

От растерянности и раздражения мне и сказать-то было нечего. В тот день я глянула в записи Мерлина. Долгое время эти двое шли ноздря в ноздрю, но сегодня Джереми явно давал фору. И я бы согласилась с Мерлином.

– Арчи, старик, похоже, пора тебе собираться обратно в Австралию, а? Она такая, знаешь, четыре тысячи миль в ширину, ярко-красная, и там со всех сторон акулы, не перепутаешь.

– Не твое собачье дело, тухлая твоя мотня! – взъярился Арчи. – Это между нами с Люси. Лу, – он взял меня за плечи, – мы знаешь, что я люблю тебя. Если я чего напортачил, так ты прости меня. Но не вышвыривай. Никто никогда не будет знать тебя лучше моего. Испытай меня. Викторина «Насколько хорошо ты ее знаешь». Какая у тебя любимая пицца? Сколько долек шоколада ты съедаешь за день до месячных? Какое блюдо ты втихаря хочешь, чтоб я заказал, и потом таскаешь у меня с тарелки? Сколько раз тебя надо драть по попе? И последнее – для продвинутых любовников: с какой скоростью?

Шутка пролетела мимо, и тогда он сменил ключ разговора и перешел на минор:

– Лу, если ты меня бросишь, мне крышка.

Я не понимала, во что верить. Как будто подобрала дикого зверя на улице, по доброте душевной принесла в дом, кормила, любила – а оно возьми да укуси меня за руку.

Джереми затолкал контрабанду обратно в рюкзак и пихнул его Арчи.

– Я слыхал, бывают медленные читатели, а ты, похоже, медленный слушатель. Читай по губам. ТЕБЕ ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ РАДЫ.

Арчи, может, изукрасил бы его не сходя с места, но тут в комнату ворвался свежепомытый Мерлин. Мы разом умолкли и уставились на него. Мой сын застыл на месте, поджав одну ногу, как фламинго, и от смущения весь съежился.

– Я не всякий раз знаю, о чем говорить. Не могу я все время тарахтеть без умолку.

– Прости, что развеял иллюзии, Люси. Правда. Особенно с учетом того, как я раньше себя вел, – добавил Джереми с сожалением. – Но уверен – ты поступишь правильно.

За годы тренировок я научилась делать каменное лицо, и сейчас этот навык оказался очень кстати.

– Мерлин, – произнесла я с посольским иезуитством, – Арчи собирается на гастроли. Ему нужно уехать на какое-то время. – Все согласные у меня утонули в топленых сливках. Ни дать ни взять покойная королева Виктория.

Мерлин впитал эту информацию; с волос на футболку капала вода.

– Оно же не кончится вот так, правда, Арчи?

– Не знаю, Мерлин.

Арчи взял меня за талию и заглянул поглубже в глаза:

– Ты всерьез дашь этому говнюку на тебя влиять? Во что, блин, ты превратилась, Лу? – Я ничего не ответила, и он добавил: – Давай ты обсудишь все это со всеми своими субличностями и потом вернешься ко мне, а?

И Арчи хохотнул. Я ни у кого не слышала такого измученного смеха. Он понурился, глаза скрылись под полями коварной черной шляпы, а затем он, его рюкзак, гитара и комбик исчезли. Остался лишь мультяшный хвост выхлопа.

Меня вдруг, внезапно и чудесно, избавили от всякой ответственности. Я упала в объятия Джереми с усталым облегчением пловца через Ла-Манш, выбравшегося наконец на берег.

Часть четвертая

Мерлин и я

Глава 20

Сексуальная политика

По-моему, люди ходят на политсобрания лишь потому, что на публике мастурбировать запрещено. Джереми смеялся, когда я сказала ему, что больше порожних комментариев, чем на политическом сборище, звучит только перед картинами в музеях.

– Художники, писатели, журналисты пытаются интерпретировать реальность. Политики же меняют ее, – ответил он, после чего пообещал доказать мне, что я не права.

Так студеным ноябрьским вечером я и оказалась на городском выборном собрании в мэрии.

В дальнем углу здания из викторианского закопченного кирпича, смахивавшего на замок, среди размалеванных краской деревянных скульптур, под алебастровыми цветочными узорами кандидаты и их стряпчие наблюдали за подсчетом голосов. Затем мэр призвал трех кандидатов и нашептал им результаты. Я попыталась вычислить исход по прекрасному лицу Джереми, но оно сохраняло непроницаемость. Кандидаты сопроводили мэра на сцену. Когда счетная комиссия огласила вердикт избирателей, публика одобрительно завопила. Джереми стал законно избранным членом парламента от Северного Уилтшира – первый либерал-демократ за всю историю, победивший в этой цитадели консерваторов, – и я вспомнила, что я в нем любила. От него исходило густое темное сияние, все остальные просто блекли на его фоне. Он блистал на публике, искрился. И не только из-за стоваттной улыбки, такой ослепительной, что руки сами тянулись к «полароиду».

Джереми великодушно признал достоинства своих соперников. Но, прежде чем он перешел к победной речи, из зала раздался голос какого-то несогласного. Он осведомился, «скоро ли мы все потащим на улицу коробки с конторскими пожитками, как вы, банкиры-дрочилы».

Джереми стал тише Сары Пейлин[108] после вопроса о европейской географии. После чего с задумчивым спокойствием ответил:

– Вы правы. Я был банкиром-дрочилой. Мне казалось, весь мир у меня в кулаке. Я был высокомерен и беспринципен. Но никогда не поздно стать тем, кем мог бы. Еще важнее моей победы на сегодняшних выборах то, что любовь всей моей жизни дели<