Чувствительность творческого человека
Снситивная личность в XIX веке подвергается процессу феминизации, покрываясь налетом будничности или сентиментальности, но остаются профессиональные сферы, в которых чувствительный мужчина сохраняет свою мужскую идентичность. Это искусство, наука и, в частности, узкая сфера изобретательства. Яркими примерами тому служат Альфред Нобель и Рудольф Ди-Зель. Нервная восприимчивость, таким образом, ассоциируется ? интеллектуальным творчеством (и далее — со всеми видами Творчества).
Данный тип во многом напоминает классического меланхолика, который в глазах общества тоже имел высокий интеллектуальный статус. В истории меланхолии мыслителей всегда считали легко ранимыми и уязвимыми людьми. Высокое потребление умственной (не физической!) энергии истощает личность.
Мужчины-интеллектуалы нередко подтверждали этот вывод, демонстрируя обществу гиперсенситивное немощное тело, как у героев романа Пруста, Томаса Манна, Генри Джеймса или Райнера Марии Рильке.
Связь между интеллектом и различными формами телесной рафинированности находит выражение также в аскетической традиции и особенно в ее меланхолическом проявлении — акедии. Свидетельством высокого интеллектуального статуса могли быть педантичная самодисциплина (Кант), всепожирающий внутренний огонь и употребление наркотиков (Фрейд), психическое выгорание (Макс Вебер) или ипохондрия (Нобель). Сенситивность проявлялась в форме чувствительности к запахам, ощущениям, касалась работы, еды, сна или любой другойы сферы жизни человека. Иногда она словно бы в точности копировала меланхолическую ипохондрию, демонстрируя обостренность восприятия и нетерпимость к окружающему миру. Популярная медицина выделила следующие симптомы сенситивности: головная боль, ощущение тяжести в груди, бессонница, нехватка воздуха, подавленность и бесцельная суетливость. Считалось, что сенситивный человек воплощает в себе основные устремления современной цивилизации и ее уязвимость, причем последняя, если ее не ограничивать и не контролировать, может перерасти в болезнь.
Так родилась одна из центральных идей современности: боль, выраженная через тело, весомее, чем боль душевная. Нервам приписали новую функцию, и они стали отвечать не только за чувства, но и за психосоматику.
На практике телесная чувствительность имела большие преимущества. Она давала право на уход от мира, маркировала вознесение в высшие духовные сферы и создавала условия для внутренней концентрации. Кроме того, ею можно было объяснить любые отклонения от общепринятых норм, нежелание быть как все.
Классический пример — Чарльз Дарвин. Говорят, он был слаб здоровьем и страдал от целого «букета» душевных и физических немощей38. Кроме хронических заболеваний, его мучила «постоянная усталость, прежде всего от разговоров и общения». Эти слова он написал в 34 года. Разница между тем Дарвиным, который в 20-летнем возрасте ступил на палубу «Бигля», и больным, уставшим человеком, роль которого он выбрал для себя десять лет спустя, была огромна.
Многие из биографов Дарвина объясняли его чувствительность реакцией на собственное эволюционное учение и страхом за последствия, которые оно могло иметь для религии. Психоаналитики предложили целый список различных объяснений, начиная от эдипова комплекса и скрытого бунта против отца до садомазохистских наклонностей. Но гиперчувствительность Дарвина можно рассматривать иначе — как ресурс и очень удачную форму защиты. Чувствительность пищеварительной системы освобождала его от многочисленных званых обедов («Я устал от интеллектуальных нагрузок и не могу обедать вне дома»). Плохое самочувствие позволяет ему сократить разъезды й утомительные передвижения («Любое отклонение от привычного графика лишает меня сил, каждый приезд в Лондон выби-Ьает из колеи»). Смертельная усталость, сковывающая его после дёсятиминутной лекции, ограждает от множества назойливых приглашений. Внезапные приступы дурноты, накатывающие на Дарвина во время разговоров с коллегами — Эрнстом Геккелем, Томасом Генри Хаксли и Чарлзом Лайелом*, позволяют ему избегать бурных научных дискуссий. «Нездоровье... спасало меня от неприятностей социальной и светской жизни», — лаконично Замечает сам Дарвин.
Фридрих Ницше тоже любил демонстрировать свою чувствительность. Она распространялась на все немецкое, в частности
, Эрнст Геккель (1834-1919) — немецкий естествоиспытатель и философ; Томас Генри Хаксли (или Гекели, 1825-1895) — английский зоолог и эволюционист; Чарлз Лайел (1797-1875) — английский естествоиспытатель, основоположник современной геологии.
на немецкую еду («суп перед обедом... вареное мясо, жирно и мучнисто приготовленные овощи»)39. Но также касалась языка. «У Ницше почти физическое чувство языка и стиля», — пишет один из его биографов. Он реагирует на слова телесными симптомами — головокружением, беспокойством, усталостью и рвотой. (Интересно, что мужская чувствительность нередко принимает форму тошноты, рвоты или позывов к рвоте.) Так же остро Ницше реагирует на музыку. У него неоднократно начинались приступы мигрени после прослушивания сочинений Рихарда Вагнера. Когда однажды вечером друг сыграл при нем на фортепиано отрывок из «Сумерек богов», Ницше почувствовал себя нехорошо и взял с приятеля обещание никогда более не исполнять при нем «эту безумную, отвратительную музыку Вагнера», потому что он, Ницше, «вообще с трудом переносит музыку»40.
У Марселя Пруста с раннего детства была астма, при этом он всю жизнь кокетничал и бравировал своей чувствительностью. На свадьбе брата, например, он привлек к себе общее внимание, нарядившись в три пальто, несколько пар перчаток и замотав шею и грудь теплым шарфом. Гостям Пруст объявил, что проболел несколько месяцев и чувствует, что может вот-вот заболеть снова. С 35 лет он почти не встает с кровати, демонстрируя миру крайнюю степень гиперсенситивности: телесную слабость и остроту чувств. Пруст почти ничего не ест и не переносит запаха еды, в его парижской квартире на бульваре Османа, 102, нельзя готовить, чтобы не раздражать хозяина запахами пищи. Сам он лежит в спальне, интерьер которой напоминает салон, стены отделаны пробкой для звукоизоляции. Занавеси задернуты, чтобы не проникали свет и шум с улицы. Единственный запах, приятный Прусту, — аромат его табака. Прикуривал он всегда от восковой свечи, день и ночь горевшей в спальне, — запах спичечной серы был ему противен, еще больше раздражало чирканье спички о коробок. Пруст работает по ночам, когда вокруг тихо, а день проводит в полузабытьи, одурманенный опиумом, вероналом или трионалом. «Лучше всего я вижу в темноте», — пишет он41.
В среде европейских интеллектуалов, живших на рубеже Х1Х-ХХ веков, отмечалось очень много случаев телесного воплощения сенситивности. Эти люди реагировали на малейшее недомогание. Многие из них работали столь же продуктивно, как Дарвин, Ницше или Пруст, и при этом всегда полагали, что их жизнь под угрозой. Деятельный и активный шведский профессор математики Гёста Миттаг-Леффлер постоянно переживает за свое здоровье. Он тщательно выбирает меню: рыба, тосты, рубленый шпинат, вареный рис полезны, все прочее под запретом. На приеме у доктора он жалуется на боли в желудке, однако объясняет их профессиональными неудачами. Его брат Фритц, тоже профессор, навещая родственников, мог весь вечер просидеть в прихожей — воздух в домах с центральным отоплением был для него слишком сух, а если кто-то из гостей курил сигару, Фритц не входил в дом совсем. Он был вегетарианцем и до смерти боялся микробов. Случалось, его разбивал паралич, но уже спустя несколько недель Фритц благополучно вставал на ноги. Лейтмотивом всего происходящего была меланхолия. «День рождения с письмами и глубокой меланхолией», — пишет Фритц Миттаг-Леффлер в своем дневнике в 1911 году42.
Депрессия, усталость, возбуждение и раздражительность— эти состояния были типичны и для Генри Джеймса, и для Вирджинии Вулф, и для Райнера Марии Рильке. Состояние может быть описано как своего рода ментальный тиннитус": хаос в чувствах, гипертрофированные ощущения, нервозность и нерешительность меланхолика.
Покой приносит только творчество.
Гиперчувствительность подразумевает два прямо противоположных свойства личности, каждое из которых одинаково дорого тому, кто стремится подчеркнуть свой творческий статус. С одной стороны — отречение от собственного тела и изоляция в духе аскетизма. С другой — романтическая фиксация на внутреннем «Я», своих ощущениях и, конечно же, «нервах».
Здесь снова встает вопрос о культурном заимствовании. Гиперчувствительность стала общепризнанным и даже обязательным качеством интеллектуала. Она проявлялась прежде всего в отношении к еде, и по симптомам напоминала меланхолию. Еда раздражала своим видом, запахом и консистенцией. Процесс жевания, глотания и последующего переваривания был отвратителен с точки зрения чувствительного человека. В биографиях многих великих людей — от Бойля и Ньютона до Байрона, Кафки, Вулф и Виттгенштейна — есть факты отказа от еды, жалобы на проблемы с пищеварением, сведения о ритуалах, связанных с принятием пищи43.
Эти рассказы могут показаться не более чем анекдотами. Но ведь история сохранила их, значит, они важны для создания определенного образа. Физическая уязвимость как бы усиливает мощь творческой мысли. При таком подходе можно смело утверждать, что прикованный к инвалидной коляске гениальный физик, «оракул», Стивен Хокинг, является воплощением высшей степени сенситивности44.
Но чувствительность может проявляться на любом уровне, и сегодня это качество связывают с именами многих известных политиков, экономистов, ученых. Тем самым определенные свойства личности автоматически соотносят с высоким культурным уровнем и большими достижениями.