Ервичное” отношение и амнезия.

Третий случай имел место совсем недавно, так что мы не можем пока сказать, не вернется ли исчезнувший симптом или не появится ли вместо него другой симп­том. Здесь перед нами пример массивного внушения, где роль гипнотического вмешательства представляется очевидной. Улучшение началось со второго сеанса, и тут мы сталкиваемся с особенно сложным случаем (парадоксально, что истерическая конверсия в таких крайних своих формах, как амнезия или паралич, не поддается классическому психоаналитическому лече­нию, хотя именно она явилась отправной точкой, исход­ной моделью при разработке теории Фрейда.Однако факт остается фактом, и ни одному психоаналитику не пришло бы в голову подвергать классическому психо­анализу подобный случай) (Widlocher, 1979).

В данном случае, как и в предыдущем, симптом вписывается в психологический контекст (конфликты с отцом, развод с женой, профессиональные затрудне­ния). Мы не вдаемся здесь в детали жизненных обстоятельств этого пациента (они будут изложены позд­нее). Но и из немногих приведенных данных с очевид­ностью следует, что перед нами случай истерической конверсии в самом традиционном значении этого тер­мина: выражение через телесный симптом подавленных бессознательных представлений. Значение симптома здесь менее важно, чем его механизм. В данном случае мы имеем дело с явлением диссоциации, со своего рода моторной амнезией.

Гипноз часто оказывается эффективным при лечении истерической амнезии, которая является одним из показаний для его применения. У психотерапевтов это явление вызывает наибольшую растерянность. Меха­низм истерической конверсии одновременно и очень прост и совершенно загадочен. Обычно бывает доста­точно загипнотизировать пациента (больные амнезией являются большей частью хорошими сомнамбулами) и внушить ему, что по пробуждении он все вспомнит… Создается впечатление настоящего чуда.

Нам лично дважды довелось лечить случаи амнезии. О первом из них упоминалось в Прологе (Montassut, Chertok, Gachkel, 1953), речь шла о больной, которая «забыла» последние двенадцать лет своей жизни. Амнезия была связана с событием, оказавшим на боль­ную тяжелое воздействие: несколько месяцев назад она помогла какой-то женщине сделать аборт, на нее донесли, ее судили и в конце концов амнистировали. Все это вызвало у нее нечто вроде скрытой депрессии. Амнезия, по-видимому, соответствовала желанию из­гладить из памяти пережитый эпизод. На более глубо­ком уровне существовало желание устранить воспо­минания о своей замужней жизни, которая протекала в обстановке конфликтов.

Второй случай (Chertok, 1974) касался молодого человека 19 лет, страдавшего амнезией в течение двух месяцев. Больной забыл свое имя и все, связанное его личностью. Нам не удалось выяснить причин, вызвавших амнезию, поскольку больной прекратил ле­чение, как только к нему вернулась память.

В обоих случаях для снятия амнезии оказалось Достаточно одного сеанса гипноза, в ходе которого мы предложили больному рассказать «забытые» данные и внушили ему, что по пробуждении он сумеет их вспомнить.

Для истолкования амнезии Фрейд обращался к понятию вытеснения. Согласно его теории, забытые образы являются представлениями, отягощенными для больного невыносимым фантазматическим значением, которые больной вытесняет из своего сознания. Такое толкование представляется логичным, и действительно, в каждом случае амнезии, если оказывается возмож­ным провести хотя бы минимальное психологиче­ское исследование, обнаруживаются один или несколько конфликтов, отчетливо связанных с «забытыми» пред­ставлениями. Но почему у некоторых (и очень немно­гочисленных) людей вытеснение избирает именно этот путь? И, еще важнее, какие факторы вызывают снятие амнезии с помощью гипнотического внушения?

Со времен Фрейда, объясняя эффективность гипно­за, обычно повторяют знаменитую фразу: гипноз сни­мает все сопротивления. Но чем же вызывается снятие сопротивлений? Психоаналитики не задумываются над этим вопросом. Для них в феномене внушения уже по определению заключается что-то нечистое и недос­тойное служить предметом психоаналитического иссле­дования. Разве Фрейд не объяснил раз и навсегда внушение как результат положительного трансфера?

В действительности, как мы видели, самому Фрейду эта проблема отнюдь не представлялась решенной. И трансфер нисколько не помогает решить вопрос о специфике внушения под гипнозом, объяснить, почему, например, установление гипнотического отношения соз­дает особо благоприятные условия для снятия амнезии.

Предлагаемая нами гипотеза состоит в том, что, позволяя пациенту пережить отношение «слитности», аффективного симбиоза, гипноз осуществляет некое «те­лесное воссоединение», которое выражается в снятии вытеснения (в частности, в восстановлении памяти) и ведет к смягчению барьеров, отделяющих первичные процессы от вторичных. Речь идет о процессе, проте­кающем непосредственно на психофизиологическом уровне.

Разумеется, этот процесс находится в зависимости от психодинамического контекста, на фоне которого он протекает. Гипнотическое отношение создает благо­приятные условия для снятия вытеснения: это, однако, не означает, что оно магически разрешает все конфлик­ты. Гипноз является вспомогательным средством, кото­рое может способствовать разрядке, переработке, но ни в какой мере не позволяет обойтись без них.

В настоящее время мы наблюдаем девушку 20 лет, Сюзанну, страдающую нарушением ходьбы. До того, как она попала к нам, она прошла лечение амфетаминовым шоком и курс, основанный на методике обус­ловливания, не давшие положительного результата. Мы решили попробовать гипноз, тем более что семь лет назад пациентка перенесла, в связи с разводом родителей, приступ сомнамбулизма (обычно это пред­вещает хорошую гипнабельность). Наблюдаемые у нее расстройства, по всей видимости, имеют психологи­ческое происхождение. Она и сама прекрасно это созна­ет, но во время беседы с нами упорно отвергала всякое психотерапевтическое лечение. Больная не выказала ни малейшего желания избавиться от своего заболева­ния. При таких условиях суггестивный метод не мог, разумеется, принести никакого успеха. Сюзанна прояви­ла хорошую гипнабельность, но в ее состоянии не произошло улучшения (хорошая гипнабельность не всегда сопровождается повышенной внушаемостью). Нам тем не менее кажется, что, поддаваясь гипнозу, больная в то же время не позволяет себе погрузиться в слишком глубокий транс, ибо не хочет отказаться от своих защитных реакций.

Гипноз оказал все же некоторое благоприятное действие, поскольку трансферентная связь была уста­новлена и больная допустила мысль о психологическом лечении.

Следует еще раз повторить, что на нынешней стадии наших знаний очень трудно с уверенностью описать процесс, происходящий в приведенных нами различных случаях. Мы можем делать интуитивные выводы, можем строить гипотезы, но ничего не можем утверждать категорически. Нам известно лишь, что гипнотическое отношение благоприятствовало мобилизации аффектов, высыпающей психические и физиологические сдвиги.

50.

Ффект и язык.

В наши дни наблюдается тенденция к некоей «гло­бализации» принципов речевой деятельности, которая стремится сделать речь основой всякой психотерапии. При этом, как нам кажется, умаляется значение тела и аффекта. Действительно, школа Лакана поставила под сомнение противопоставление аффекта и представления, энергетики и смысла. Для Лакана это противопоставление не имеет значения, коль скоро все чело­веческие коммуникации носят символический характер. Известна знаменитая формула: «Бессознательное структурируется как язык»¹. Со своей стороны Андре Грин (1978), опубликовавший недавно обобщающую статью по вопросу об аффекте, высказывает в лапидар­ной форме свою точку зрения: «Язык без аффекта есть мертвый язык, аффект без языка некоммуникабелен» (т. I, с. 404).

Если первая часть этого высказывания справедлива, то вторая представляется нам спорной. Конечно, понятие языка не ограничивается лингвистическим знаком. Жест, мимика, тон голоса, молчание, все невербальные способы выражения функционируют как символы с того момента, как они могут быть разложены на известное число отдельных единиц и позволяют осуществлять обмен информацией.

Известно, что психоанализ ознаменовал свое по­явление, показав, что самые незначительные по види­мости данные обладают неосознаваемым значением. Что эмоции, инстинкты и даже самые элементарные телесные функции являются не слепыми органическими процессами, подчиненными чисто механическим зако­нам, а носителями смысла, неведомого самому человеку. С этой точки зрения понятно, что Лакан заинтересовался структурной лингвистикой и видел в способнос­ти к символизации основополагающий элемент психи­ческого развития. Однако, подчеркивая исключительно этот аспект, мы абстрагируемся от психофизиологи­ческой стороны коммуникации. Функционально речь не сводится к передаче знаков: она является также деятельностью, мобилизующей тело на уровне непосред­ственно влечения. Язык сам по себе обладает эконо­мическим параметром. Он передает не только знаки, но и ритмы, и интенсивности.

Слишком часто забывают, что овладение способ­ностью к символизации является прогрессивным шагом. Нам кажется неправильным сводить отношения между матерью и младенцем на протяжении первых месяцев после его рождения к обмену знаками. Даже если эта способность устанавливается очень рано, гораздо раньше овладения речью, как показали Лакан и его ученики, она складывается на основе системы отноше­ний, сложившихся в еще более раннем периоде,— аффективный язык гораздо старше слова. Скажем да­же, что эффективность — это то, что питает символ.

Существует несколько уровней языка. Нам важно понять, каким образом при разных формах обмена устанавливается отношение между структурами «пред­ставлений» и элементами сферы влечений, аффектов. До тех пор пока мы не поймем лучше психобиологи­ческие основы отношений, нам представляется весьма важным проводить различие между аффектом и пред­ставлением.

Сам Фрейд обладал большим воображением, чем его последователи. Он проявлял интерес к телепатии. В недавно вышедшей статье Франсуа Рустан (1978), психо­аналитик лакановского направления, попытался про­анализировать причины, побудившие Фрейда неодно­кратно возвращаться к этому феномену². Автор статьи показывает, что позиция Фрейда менялась. Анализируя примеры угадываний, он дает им вначале чисто пси­хологическую трактовку: прорицатель просто угадывал потайные мысли своего клиента, касающиеся события, которое в каком-то смысле служило предметом бессознательного предвидения со стороны последнего. Сход­ство между позицией прорицателя и позицией психо­аналитика очевидно: хотя психоаналитик исходит из ассоциативного материала, поставляемого пациентом, интерпретация предполагает особую восприимчивость, «коммуникацию между бессознательным одного из них и бессознательным другого». Элен Дойч, комментируя замечания Фрейда о случае телепатии, написанные в 1925 г., подчеркивает это родство: «Можно легко предположить, что условие этого переноса «аффективно окрашенных воспоминаний» заложено в известной бес­сознательной предрасположенности к их восприятию и что именно выполнение этого условия определяет способность человека стать реципиентом.

Содержание аффективно насыщенных представле­ний, возникающих из бессознательного, должно мобилизовать в бессознательном другого человека содержание аналогичного смысла, которое проникает в сознание как внутреннее восприятие» (Deutsch, 1926, с. 420— 421).

Как же осуществляется эта передача? Возвращаясь к этому вопросу в работе «Сновидение и оккультизм», Фрейд (1933а) в конце концов признает реальность телепатии, видя в ней форму архаической коммуникации, сохраняющейся в раннем детстве. Но он обошел молчанием наиболее существенный для Рустана момент, а именно что эта форма присутствует в самом психоана­литическом действии.

Рустан замечает, что, введя понятие трансфера, Фрейд дал возможность психоаналитику не чувство­вать себя лично вовлеченным в отношение, поскольку фантазмы и желания его пациента в действительности направлены не на него, а на третье лицо. Требование, чтобы сам психоаналитик подвергался психоанализу, имеет целью научить его обнаружить эту иллюзию; он должен оставаться лишь регистрирующим аппара­том и сохранять между собой и пациентом дистан­цию, которая позволяет последнему постепенно осознать фантазматический характер его идентифи­каций.

Однако все это построение рушится, если возникает подозрение, что психоаналитик оказывает оккультное влияние на пациента, если фантазмы пациента фак­тически являются фантазмами психоаналитика. В этом случае психоанализ рискует оказаться лишь замаски­рованным внушением или, как говорит Рустан, «внушением, проводимым в течение длительного лечебного курса”.

_________________________________________

¹ Мы не будем здесь входить в рассмотрение всех хитроспле­тений текстов самого Лакана. Они действительно допускают многозначные, а то и прямо противоположные толкования. Мы ограничимся поэтому комментированием «лакановской» позиции, составляющей определенную часть современной парижской культуры.

²Рустан ссылается на книгу Кристиана Моро (1976), содер­жащую превосходное изложение всех высказывании Фрейда по этому поводу.

51.