Талант лидерства: У-фактор и потемки чужой души

Человеческий мозг обладает столь же вариативными чертами, как и любые другие части тела. Вес, относительные размеры различных долей, степень выраженности извилин и борозд — все это может быть весьма разным. Хотя когнитивная нейронаука индивидуальных различий еще не сформировалась, имеет интуитивный смысл предположение, что индивидуальные когнитивные черты и таланты имеют какое-то отношение к индивидуальным вариациям в мозговой организации. Примечательно, что индивидуальная вариативность морфологии человеческого мозга особенно выражена в лобных долях³⁰.

Мы склоны определять людей по их талантам и недостаткам. Один музыкально одарен, но лишен способности к пространственному воображению; кто-то другой хорошо владеет словом, но не имеет слуха. Такие описания схватывают специфические черты личности, но не ее сущность. Но когда мы называем кого-то «умным» или «проницательным», а кого-то «глупым» или «недалеким», мы уже не говорим об узких специальных чертах. Мы затрагиваем нечто более ускользающее и более глубокое. Мы подходим намного ближе к определению сущности личности, к определению самой личности, а не ее свойств. Быть «умным» (или «глупым») — не ваше свойство, это и есть вы. Любопытно, что имеется определенная степень независимости между этим глобальным измерением человеческого ума и более узкими специальными чертами. Человек может быть лишен каких-либо специальных талантов, — музыкального, литературного или спортивного — и тем не менее восприниматься другими как очень «умный». Возможно также обратное, когда уникально одаренный человек тем не менее воспринимается как «глупый». Рискуя совершить культурное святотатство, я предположу, что, судя по биографическим данным, Моцарт, вероятно, был несколько «глуповатым» гением. В отсутствии житейской мудрости, вероятно, можно уличить одного из моих интеллектуальных героев — Алана Тьюринга. Разумеется, примеры обратного, «просто умных» людей, бесчисленны и, по определению, анонимны. Многие читатели этой книги, вероятно, относятся к этой категории.

Но что мы подразумеваем под терминами «проницательный» и «недалекий»? И что представляют собой мозговые структуры, индивидуальные вариации которых определяют эти глобальные черты? Этот вопрос прямо относится к поиску общего интеллекта — «фактора G» — и к его измерению, проблеме, которая выходит за пределы этой книги. Вопрос остается предметом горячих научных дебатов. В последние два десятилетия произошел отход от понятия общего фактора G в пользу «множественных аспектов интеллекта». Веденные Гарднером31 и Големаном32 предметно-специфические «интеллекты» более или менее соответствуют когнитивным переменным, систематически изучаемым специалистами по когнитивной нейронауке и тестируемым клиническими нейропсихологами, которые можно разложить на составляющие как при неврологическом здоровье, так и при неврологической болезни.

Независимо от того, как определяется когнитивный конструкт общего интеллекта, я не знаю о существовании каких-либо отдельных, определенных характеристик мозга, отвечающих за такой фактор G. Немногие имеющиеся исследования гениальных мозгов не смогли представить убедительные находки, а некоторые из них прямо противоречат интуитивным представлениям (что показывает, насколько ошибочны наши интуиции относительно этого предмета). Например, мозг писателя Анатоля Франса был известен своим малым размером33. Мозг Эйнштейна обнаруживает любопытное отсутствие дифференциации между височными и теменными долями, как если бы часть височной доли была «присвоена» теменной долей34. Возможно, это объясняет известное с его собственных слов предпочтение визуализации перед формализмами в развитии его идей (а также его дислексию). Но поскольку мы не верим в гомункулуса, поселившегося где-то в районе угловой или супрамаргинальной извилины, эта особенность слишком локальна, чтобы объяснить всеохватывающий G. Это приводит нас к выводу, что многие формы «гения» отражают локальные свойства психики (и следовательно — мозга) и могут иметь мало отношения к нашему интуитивному ощущению того, что значит «быть умным», как глобального, центрального, определяющего личностного свойства. Локальная природа гения подчеркивается биографическими данными Моцарта и Тьюринга. Судя по тому, что мы знаем об их жизни, большинство людей не считало ни того, ни другого «умным».

Однако что можно сказать о У-факторе (У — значит «умный»)? Я убежден, что в отличие от фактора G, У-фактор действительно существует. В этом я полагаюсь на молчаливую поддержку большого числа обычных людей, которые понятия не имеют о факторе G, но остро чувствуют У. Непрофессионалы, не обремененные какими-либо узкими психологическими предубеждениями, поразительно уверенно и успешно определяют, кто умен, а кто нет. На что они реагируют в других людях? Что лежит в основе их интуиции? Я всегда думал, что имеет смысл задать этот вопрос, но вы не найдете ответа на него в литературе. Подоплека житейской оценки интеллекта — увлекательная тема, лежащая на стыке нейропсихологии и социальной психологии.

Исследование, которое я себе представляю, должно быть по возможности натуралистическим. Предположим, вы собираете группу непрофессиональных «судей», не обремененных какими-либо узкими психологическими предубеждениями и не скованных чрезмерными инструкциями исследователя. Допустим, далее, вы набираете группу столь же непрофессиональных испытуемых. Судьи должны оценить испытуемых по десятибалльной шкале «ума», основываясь на свободной беседе в течение часа или (что менее желательно) на видеозаписи испытуемых, взаимодействующих с кем-то еще или друг с другом. Ситуация (непосредственного общения или записанная на пленку) должна быть настолько натуралистической и раскованной, насколько возможно. После эксперимента все испытуемые подвергаются интенсивному нейропсихологическому тестированию. Каковы ваши предсказания? Вы ожидаете, что У-рейтинги будут культурно-зависимыми или культурно-инвариантными?

Я предсказываю, что рейтинги или, по крайней мере, ранги, данные испытуемым судьями, будут совпадать. Хотя культурные и образовательные факторы несомненно играют роль в оценке «ума», я убежден, что существуют фундаментальные культурные инварианты «ума», которые воспринимаются сходным образом в каждом обществе, так же как такие инварианты существуют для физической красоты. Я предсказываю далее, что из всех нейропсихологических тестов, рейтинги «ума» будут лучше всего коррелировать с тестами управляющих функций — лобных долей. В схеме «множественного интеллекта» именно управляющий интеллект является тем, что мы интуитивно распознаем как «обладание умом», У-фактор. И изо всех аспектов интеллекта У-фактор — «талант управления» — формирует наше восприятие человека как личности, а не как носителя некой когнитивной черты.

Но каждая шкала представляет собой диапазон между двумя полюсами. Поэтому оценивание людей по У-фактору равнозначно их оценке по Т-фактору (Т — «тупость»). Это превращает предлагаемый эксперимент в весьма рискованное предприятие, которое может никогда не состояться в нашей озабоченной корректностью культуре. Будет жаль, если он не состоится.

В значительной степени черта, о которой идет речь, относится к нашей способности понимать других людей и предвидеть их поведение, мотивы и намерения. Учитывая общественный характер нашей жизни, эта способность имеет важнейшее значение для нашего успеха в самом широком смысле. Хотите ли вы кооперироваться с чьими-то планами или саботировать их (особенно в последнем случае), вы должны сначала понять и предвидеть намерения другого человека.

Выше, в описании существенных управляющих функций, я подчеркнул аспекты последовательности, планирования, временного упорядочивания. Теперь представьте, что вы должны спланировать и последовательно организовать ваши действия в координации с группой других индивидов и учреждений, вовлеченных в планирование и последовательную организацию их действий. Ваши отношения с этими индивидами и учреждениями могут быть кооперативными, враждебными, либо теми и другими одновременно. Более того, природа этих отношений может меняться со временем. Чтобы преуспеть в этом взаимодействии, вы должны не только быть способны составить план ваших собственных действий, но вы также должны суметь проникнуть в природу планов других участников. Вы должны быть способны предвидеть последствия ваших собственных действий, но вы должны также предвидеть последствия действий других участников. Чтобы сделать это, вы должны обладать умением формировать внутреннее представление о душевной жизни другой личности, или, используя «высокий штиль» когнитивной нейропсихологии, — сформировать «теорию души» другой личности. Тогда ваши собственные действия будут выбираться под влиянием вашей теории души другого человека, сформулированной в вашей собственной душе. А другой человек, предположительно, будет иметь теорию вашей души, сформулированную в его голове. Относительный успех каждого из вас будет в значительной степени зависеть от сравнительной точности и степени тонкости ваших способностей к формированию внутреннего представления о других. Это делает управляющие процессы, требующиеся для успеха в интерактивном социальном окружении, намного более сложными, чем управляющие процессы, требующиеся в ситуации одиночества, такой как решение загадки. Это верно для соревновательных, кооперативных или смешанных интерактивных ситуаций.

Шахматы или шашки представляют собой формализованный, крайне дистиллированный пример таких «социальных» управляющих функций. Деятельность деловых, политических или военных лидеров также по своей сути основана на их способностях сформировать «теорию души» противостоящего им игрока, или, очень часто, противостоящих им игроков. Во всех такого рода ситуациях существенными вопросами являются «Что он будет делать дальше?» и «Что я должен делать, если он сделает это?» По моему собственному опыту, игра, которую мне пришлось вести против институтов государства, чтобы выбраться из Советского Союза, была самым экстремальным и насущным примером реальной шахматной игры с высокими ставками, с которым я когда-либо сталкивался. Моя способность проникновения и предвидения ходов и намерений другой стороны сыграла решающую роль в успехе моего отчаянного предприятия.

Способность проникновения в душевные состояния других людей является основой социального взаимодействия. Она находит очень мало прототипов в животном мире, если вообще находит. Одной из наиболее рафинированных форм, которую может принять эта способность, является обман, ибо обман требует манипулирования противником для возникновения у него некоторых психических состояний, которые обманывающий может затем использовать. Фрит и Фрит утверждают, что даже у обезьян эта способность отсутствует в сколько-нибудь заметной степени, и что это специфически человеческое свойство³⁵. Ироническим следствием этого заключения является то, что точно так же, как развитые социальные взаимодействия являются специфически человеческими, такой же является и социопатия.

Каждый, кто обладает способностью проникновения в душу других людей, интуитивно воспринимается как «умный» или «проницательный», а каждый, кто не обладает этой способностью, воспринимается как «глупый» или «недалекий». Мы используем эти описания, чтобы ухватить когнитивную сущность индивида, в отличие от его узких когнитивных черт. Хотя вполне возможно уважать особый дар «глупой» личности, очень трудно уважать такую личность как целостную индивидуальность. И если исходить из всего, что мы знаем о мозге, эта трудноуловимая, но фундаментальная способность опирается на лобные доли. В ряде исследований нормальных испытуемых просили представить психические состояния других людей, в то время когда их мозг сканировали с помощью PET или fMRI. Неизменно обнаруживалась особая активация в медиальном и латеральном отделах нижней префронтальной коры36.

У успешных корпоративных, политических и военных лидеров мы находим повышенную способность проникновения во внутренний мир других людей. Но столь же часто, или даже чаще, мы сталкиваемся с ослаблением этой способности. Плохая способность к формированию «теории души» может быть выражением нормальной вариабельности функции лобных долей без непременного вывода о явной их патологии, точно так же, как повседневные примеры косноязычия не обязательно говорят о поражении височной доли.

Как клиницист, я довольно часто сталкиваюсь с «доброкачественным» непатологическим ослаблением способности к формированию «теории души» и, предположительно, с известной функциональной слабостью лобных долей. Раньше это раздражало, но теперь это меня развлекает как своего рода когнитивного «соглядатая», подсматривающего индивидуальные различия в функции лобных долей в повседневной жизни.

Пациент входит в мой кабинет, и я начинаю спрашивать об обстоятельствах автомобильной аварии, в которую он попал. Ответ получается примерно таким. «Вчера вечером я открыл холодильник и увидел, что у нас кончается молоко. Моя жена всегда готовит себе утром овсянку и как она приготовит ее без молока! Поэтому на следующее утро я должен был отправиться в бакалею за молоком. У нас поблизости три бакалейных магазина, но я всегда покупаю у Джо, потому что он хороший парень, и мы вместе служили на флоте. Итак, я сажусь в мой зеленый фургон, но затем вспоминаю, что мне надо сначала заехать в банк...» и так далее, и так далее, пока, если повезет, мы не доберемся до уличного перекрестка, где произошло столкновение.

Мой симпатичный пациент явно не смог сформировать адекватную теорию моей души, иначе он бы избавил меня (и самого себя) от всех деталей, которые не имеют никакого отношения к тому, что я должен знать о его проблеме как нейропсихолог. Является ли это выражением повреждения лобной доли у симпатичного человека в результате аварии? Я сомневаюсь в этом. Весьма вероятно, что он всегда был таким — слегка... «туповатым». Но ничего: мы признаем индивидуальные различия во всем и уважаем их, пока они находятся в пределах нормы. Кроме того, оказывается, что мой пациент превосходный музыкант-любитель, а я нет, — снова индивидуальные различия.

Но вот случай намного более серьезной неспособности сформировать теорию моей души, который вынуждает меня заключить о наличии явной патологии лобной доли. Мужчина, сорока с небольшим лет, был направлен на нейропсихологическое обследование. Он страдал от мистического нейродегенеративного заболевания, вероятно наследственного, безымянного и злокачественного. Он бодро вступил в мой кабинет, аккуратно одетый и хорошо выглядящий, без каких-либо различимых признаков неврологического пациента. Я приступил к моему стандартному интервью для истории болезни: возраст, образование, семейное положение, рукость. Его ответы были по существу, на хорошем языке.

Затем я спросил его о его любимом времяпрепровождении. «Кинофильмы!» — раздалось в ответ с воодушевлением подростка, вспоминающего свой первый визит в Диснейленд. И прежде чем я успел вставить слово и задать следующий вопрос, последовал стремительный отчет обо всех недавно виденных им фильмах — один за другим, с примечательными деталями, — возбужденным голосом, нетерпеливо стремящимся высказать все это сразу. Моим первым побуждением было остановить его, но затем я решил позволить ему двигаться своим путем и посмотреть, что получится. Рассказы о фильмах продолжали изливаться без конца, десятками, один за другим. Он действительно жил в фильмах и все их просмотрел — и теперь я, его врач, посвящался в этот незабываемый и радостный личный опыт! Сюжеты фильмов изливались более 40 минут и это продолжалось бы дальше, если бы я не прервал моего пациента и не повернул бы разговор на другую тему.

«Киночеловек» запал в мою память как случай пациента, не имеющего представления об информационных потребностях его врача. В данном случае дефицит в способности пациента сформировать теорию моей души был значительно глубже, чем в предыдущем случае — с поехавшей за молоком жертвой дорожной аварии, — и я сильно заподозрил наличие повреждения лобной доли. И в самом деле, результаты последующего нейропсихологического тестирования дали основание предполагать особенно серьезную дисфункцию лобной доли. Неспособность моего пациента отслеживать и контролировать его собственное поведение — распространенное явление в случаях заболевания лобной доли и часто рассматривается как один из его центральных признаков. Как мы увидим в случае пострадавшего в метро студента Владимира и в случае сброшенного с лошади Кевина, эта неспособность может принимать многие формы. Последствия дисфункции лобной доли в особенности нарушают социальные взаимодействия индивида, как в явно клинических формах, так и в более тонких, относительно легких обыденных формах.

Очевидно, что способность сформировать внутреннее представление о душе другой личности связано с другой фундаментальной когнитивной способностью: понятием самосознания и дифференциацией Я-не-Я. Самосознание фундаментально для нашей психической жизни и, вероятно, без него не существует сложной когнитивной деятельности. Однако научные данные свидетельствуют, что самосознание появляется в ходе эволюции поздно и связано с развитием лобных долей.

Экспериментальные исследования эволюции понятия Я используют метод различения Я и не-Я (или Я и другой)37. Предположим, что вы помещаете животное перед зеркалом. Будет ли оно относиться к своему изображению как к себе, или как к другому животному? Собаки реагируют на свое изображение как на другое животное. Они лают, воют, демонстрируют доминантное поведение. Только человекообразные и, в меньшей степени, прочие обезьяны относятся к своему изображению в зеркале как к себе38. Они используют зеркало для чистки труднодостижимых частей тела и чтобы стереть отметки, нарисованные экспериментатором у них на лбу.

Из этих скромных эволюционных задатков у нас, людей, сформировался сложнейший разработанный психический механизм для представления наших внутренних состояний. И вновь в этом участвует префронтальная кора. Когда испытуемых просят сосредоточиться на их собственных психических состояниях, в отличие от внешней реальности, включается медиальная префронтальная кора³⁹. Как внутреннее представление собственных психических состояний, так и внутренние представления психических состояний других — и то, и другое основывается на лобных долях. И таким образом сложные, координированные нейронные вычисления интегрируют и сплетают друг с другом психические представления о Я и о «других». Поистине, префронтальная кора ближе, чем любая другая часть мозга, к нейронному субстрату социальной личности.

Не удивительно, что способность дифференциации Я-не-Я должна зависеть от лобных долей. Как мы установили ранее, префронтальная кора является единственной частью мозга, и конечно неокортекса, где информация о внутреннем окружении организма конвергирует с информацией о внешнем мире. Префронтальная кора — единственная часть мозга с нейронной инфраструктурой, способной интегрировать эти два источника данных.

Но насколько она к этому способна? В какой степени возникновение этой способности шло параллельно развитию лобных долей? Насколько тесно развитие этой когнитивной способности следует за появлением ее предполагаемого нейронного субстрата? Является ли развитие дифференциации Я-не-Я исключительно функцией появления лобных долей в ходе эволюции, или же оно также требовало появления определенных концептуальных структур, постепенно кристаллизованных в культуре? В книге Джулиана Джейнса «Истоки сознания и распад двухкамерного мозга» предполагается, что самосознание возникло довольно поздно в ходе человеческой культурной эволюции, возможно впервые — во втором тысячелетии до н.э.40

Я подозреваю, что многие устоявшиеся в обществе культурные убеждения (которые я как ученый склонен рассматривать как «сверхъестественные»), включая религиозные убеждения, являются остатками неспособности примитивного человека распознать собственные внутренние представления о других людях как часть Я, в отличие от не-Я. Богатые чувственные образы других людей и даже своих собственных мыслительных процессов могли интерпретироваться как «духи». Богатая сенсорная память об умершем соплеменнике могла интерпретироваться как «призрак» или как доказательство его «жизни после смерти». В соответствии с этим сценарием, некоторые из наиболее буквальных религиозных и магических верований, которые существовали тысячелетиями, являются остатками изначальной неспособности людей отличить собственные воспоминания человека о других людях (внутренние представления, части Я) от самих этих людей (не-Я, другие). Это может быть именно тем, что Джейнс41 называет «галлюцинаторным опытом» древних людей. Тщательное кросс-культурное изучение когнитивной дифференциации Я-не-Я у немногих оставшихся сравнительно «примитивных» культур (например, индейских племен Амазонки, папуасов Новой Гвинеи и горцев Ириан Джайя) может оказаться особенно интересным в этом отношении.

Согласно Джейнсу, неспособность отличить Я от не-Я не ограничивалась доисторическими временами. Она присутствовала и в ранней истории, у человека, которого мы считаем нейробиологически «современным». Если это так, то должна быть рассмотрена одна из двух возможностей (или комбинация двух возможностей). Первая, что биологическая эволюция лобных долей сама по себе недостаточна для завершения когнитивной дифференциации Я— не-Я и что требовался некий дополнительный, кумулятивный культурный эффект, как считает Джейнс. Вторая, что биологическая эволюция лобных долей продолжалась до более поздних времен, чем это диктуют наши установившиеся эволюционные теории. Очеловечение приматов могло длиться дольше, чем предполагалось.

Когда лидер ранен

Хрупкие лобные доли

Определения болезней меняются со временем. Классическая нейропсихология занималась влияниями локальных повреждений мозга (пулевые ранения, инсульты и опухоли) на познавательную деятельность. Это было базой данных, на которой было построено наше понимание функции мозга. Постепенно сфера нейропсихологии расширилась, и сегодня в психиатрических и гериатрических учреждениях работает больше нейропсихологов, чем в традиционных неврологических отделениях.

Экспансия нейропсихологии отражает расширение определения заболевания мозга. Это, в свою очередь, является следствием того, что наше общество становится более просвещенным, более зажиточным и, несмотря на наши случайные издержки, в целом более гуманным. В старое время считалось нормальным, что к определенному возрасту люди начинают «терять свои шарики». Сегодня мы знаем, что это не часть нормального старения, а скорее следствие известных мозговых расстройств, таких как болезнь Альцгеймера. В старое время плохого ученика наказывали родители, а непослушных детей пороли. Сегодня мы знаем о неспособности к обучению и синдроме нарушения внимания.

Я вспоминаю мою первую преподавательскую должность в Соединенных Штатах в конце 1970-х годов на одном из наиболее престижных и старейших факультетов психиатрии. Клинические конференции изобиловали бесконечными дебатами о том, был ли данный пациент «шизофреником» или «органиком», где «органик» означало — страдающий дисфункцией мозга. Старое картезианское разделение тела и души, которое столь долго дурачило широкую публику, охватывало также и психиатрию.

Сегодня мы знаем, что шизофрения является органическим заболеванием, так как в мозге шизофреников обнаружены как биохимические, так и структурные аномалии. Это также справедливо для депрессии, обсессивно-компульсивного расстройства, синдрома дефицита внимания, синдрома Туретта и других заболеваний. Различение «заболеваний мозга» и «заболеваний души» становится все более размытым. Недомогания «души» во все большей степени понимаются как заболевания мозга. «Ошибка Декарта» — если воспользоваться элегантной фразой Антонио Дамазио¹ — наконец исправляется.

По мере того, как мы продолжаем исследовать нейронный базис заболеваний, ранее проходивших по ведомству души, нам становится все более очевидной крайняя степень вовлеченности лобных долей практически во все эти заболевания. Это говорит об особой биологической уязвимости лобных долей. Действительно, дисфункция лобных долей часто отражает нечто большее, чем их прямое повреждение².

Лобные доли представляются горлышком бутылки, точкой схождения влияний повреждений, которые могут находиться практически в любом месте мозга³. Это не покажется удивительным, если обратиться к военной аналогии. Ранение лидера сорвет действия многих подразделений на поле боя, порождая отдаленные эффекты. Равным образом, функции лидерства будут нарушены, если перерезать линии коммуникации между фронтом и лидером.

Повреждение лобных долей порождает широкие вторичные эффекты во всем мозге. В то же самое время, повреждение где-либо в мозге запускает вторичные эффекты, нарушающие функции лобных долей. Это уникальное свойство отражает роль лобных долей как «нервного центра» нервной системы с особенно богатой сетью связей, идущих и к другим мозговым структурам, и от них.

Эта уникальная чувствительность лобных долей к заболеванию мозга может быть продемонстрирована многими путями. Шведские ученые Аса Лилия и Йярл Рисберг изучали паттерны нарушения регионального мозгового кровотока (rCBF),вызванного опухолями мозга4. К их удивлению, они обнаружили, что кровоток особенно нарушен в лобных долях, независимо от локализации опухоли. Это было справедливо даже если сама опухоль находилась настолько далеко от лобных долей, насколько это возможно в пределах черепа, так сказать.

Ученые Психиатрического института штата Нью-Йорк изучали паттерны местного кровотока у пациентов, страдающих депрессией5. Нарушение кровотока было более всего выражено в лобных долях, несмотря на тот факт, что серотонин (основной нейротрансмиттер, дефицит которого предполагается ответственным за депрессию) представлен в мозге повсеместно, без особого преобладания в лобных долях. В Швеции Рисберг изучал временные эффекты электрошоковой терапии (ECT) на местный мозговой кровоток6. Снова наибольшие нарушения были найдены в лобных долях, хотя электроды, через которые напряжение доставлялось в мозг, были приложены к височным долям.

В другом исследовании, проведенном в Психиатрическом институте штата Нью-Йорк, здоровым добровольцам давался скополамин, химическое вещество, нарушающее функции ацетилхолина, одного из основных нейротрансмиттеров мозга⁷. Скополамин давался для экспериментальной имитации расстройства памяти при болезни Альцгеймера. Эксперимент базировался на посылке, что холинергическая трансмиссия в особенности затронута при болезни Альцгеймера. Снова наибольшие нарушения местного мозгового кровотока наблюдались в лобных долях — несмотря на тот факт, что в отличие от некоторых других нейротрансмиттеров, ацетилхолин не является исключительно преобладающим в лобных долях.

Работая в Центре старения и деменции Нью-Йоркского университета, мои коллеги и я показали, что работа лобных долей нарушается на очень ранней стадии деменции типа Альцгеймера⁸. Это выражается в неспособности принимать решения в неопределенных ситуациях. Учитывая, что большинство ситуаций реальной жизни являются неопределенными, утрата этой способности чревата особенно катастрофическими последствиями.

Но когнитивные изменения наступают также и при нормальном старении. Люди шестидесяти и семидесяти лет нередко замечают, что их память не столь остра как раньше. Но большинство людей не понимают, что так называемые «возрастные» изменения затрагивают функции лобных долей в той же степени, в какой они затрагивают память.

В заключение скажем, что лобные доли более уязвимы и вовлечены в более широкий круг мозговых расстройств — расстройств, относящихся к развитию центральной нервной системы, расстройств нейропсихиатрических, нейрогериатрических и так далее, — чем любая другая часть мозга. Лобные доли имеют исключительно низкий «функциональный порог разрушения». Много лет тому назад это привело меня к заключению, что дисфункция лобной доли является при мозговом заболевании тем же, чем жар при бактериальной инфекции. Оба симптома являются высоко предсказуемыми и часто неспецифическими⁹. Хьюлингс Джексон понимал это очень хорошо, когда ввел закон «эволюции и диссолюции»¹⁰. Согласно этому закону, филогенетически самые молодые мозговые структуры наиболее уязвимы при мозговых заболеваниях. Но я убежден, что уникальная уязвимость лобных долей является той ценой, которую они платят за исключительное богатство их связей. Эффект «суммирования шумов», накопления дефектных сигналов, который вероятно имеет место в префронтальной коре вследствие диффузного повреждения мозга, может быть продемонстрирован вычислительными методами. Мы создали математическую демонстрацию этого эффекта в сотрудничестве с Еленой Артемьевой в Московском университете в конце 1960-х годов, используя в качестве модели параллельные ненадежные автоматы Джона фон Неймана. Клиническим следствием этого заключения является то, что дисфункция лобной доли не всегда свидетельствует о прямом поражении лобных долей. Фактически, в большинстве случаев механизм, вероятно, иной. Чаще всего это отдаленный эффект диффузного, распространенного или удаленного поражения.

Синдромы лобных долей

Рассмотрим последовательность событий, которая требуется для любого целенаправленного поведения. Во-первых, поведение должно быть инициировано. Во-вторых, должна быть определена задача, сформулирована цель действия. В-третьих, в соответствии с целью должен быть выкован план действий. В-четвертых, в должной временной последовательности должны быть выбраны средства, с помощью которых план может быть выполнен. В-пятых, разнообразные шаги плана должны быть реализованы в соответствующем порядке, с плавным переходом от одного шага к другому. Наконец, должно быть произведено сравнение между задачей и результатом действия. Соответствует ли результат задаче? Является ли он «выполненной миссией» или «провалившейся миссией»? Если «провалившейся», то насколько и в каком именно аспекте задачи? Вкратце, это функции управляющего, ответственного за работу организации. Это также функции лобных долей. Именно поэтому функции лобных долей часто называются «управляющими функциями».

Важность управляющих функций лучше всего можно оценить путем анализа их дезинтеграции вследствие повреждения мозга. Пациент с поврежденными лобными долями сохраняет, по крайней мере до некоторой степени, способность выполнять большинство когнитивных навыков, каждый по отдельности¹¹. Базовые способности, такие как чтение, письмо, простые вычисления, словесное выражение и движения, остаются в значительной степени незатронутыми. Обманчивым образом, пациент будет хорошо выполнять психологические тесты, измеряющие эти функции в изоляции одна от другой. Однако любая синтетическая активность, требующая координации многих когнитивных навыков в связный, целенаправленный процесс, будет серьезно ослаблена.

Но даже беглый обзор нейроанатомии лобных долей позволяет предположить их огромную сложность. Это, в свою очередь, предполагает функциональное разнообразие каждой отдельной части. И действительно, повреждение различных частей лобных долей порождает определенные, клинически весьма различные синдромы. Наиболее распространенные из них — дорзолатеральный и орбитофронтальный синдромы12.

В ранней неврологической литературе дорзолатеральный синдром был известен как «псевдодепрессия». Термин намекает на сходство некоторых пациентов с болезнью лобных долей с пациентами, страдающими депрессией. При обоих заболеваниях присутствует крайняя инерция и неспособность инициировать поведение, иногда в высокой степени. Пациент с тяжелым дорзолатеральным лобным синдромом будет пассивно лежать в кровати, без еды, питья или удовлетворения какой-либо другой потребности. Он не будет с готовностью откликаться на любую попытку вовлечь его в какую-нибудь активность. Он будет выглядеть примерно как пациент с тяжелой депрессией. Но на этом сходство заканчивается. У пациента, страдающего депрессией, — печальное настроение и чувство всепроникающего страдания, а у пациента с дорзолатеральным лобным синдромом наблюдаются плоский аффект и чувство безразличия. Пациент с дорзолатеральным лобным повреждением ни счастлив, ни печален; в некотором смысле, у него нет настроения. Неважно, что происходит с пациентом — хорошее или плохое, — это состояние безразличия будет преобладать.

Безразличие пациентов с дорзолатеральным лобным синдромом иногда доходит до такой крайней степени, что ограничивает их реакцию на боль. Большинство людей слышали о фронтальной лоботомии, нейрохирургической процедуре, разрывающей связи между лобными долями и остальной частью мозга¹³. Введенная в 1935 году португальским врачом Эгасом Моницем¹⁴, фронтальная лоботомия процветала в США в 1940-е и 1950-е годы и с тех пор была дискредитирована и большей частью отвергнута. К счастью или к несчастью, она использовалась чаще всего для лечения психозов. Но она также использовалась для лечения непереносимых болей, редкого заболевания крайнего страдания, не поддающегося медикаментозному лечению.

Фронтальная лоботомия, или родственная ей процедура, называемая «цингулотомией» (перерезка поясной извилины), «вылечивала» таких пациентов, постоянно или временно, от субъективного ощущения страдания, но не от физического ощущения боли¹⁵. Странным образом, они продолжали сообщать о своем ощущении боли словами, практически идентичными тем, которые использовались до операции. Но то, что некогда было источником непереносимого страдания, теперь встречалось с крайним безразличием. Боль пациентов больше не беспокоила, несмотря на ее продолжающееся присутствие.

Роберт Яконо, нейрохирург из южной Калифорнии, рассказал мне о пациентке, страдавшей от мучительных и изнуряющих ректальных болей, с депрессией, нарушениями сна и морфинной зависимостью. В результате цингулотомии пациентка больше не обращалась с жалобами на боль, хотя продолжала жаловаться на боль, если ее об этом спрашивали. Впервые за многие месяцы она выглядела успокоившейся. Семья была поражена изменением в ее личности — от крайней требовательности до безразличной послушности. В течение следующих нескольких недель у пациентки заметно улучшился сон и она высказывала значительно меньше спонтанных жалоб. Она также стала крайне внушаемой¹⁶.

Это наблюдение крайне интересно, ибо оно информирует нас как о лобных долях, так и о механизмах боли. Один только сенсорный опыт сам по себе не достаточен для порождения субъективного ощущения страдания. Требуется интерпретационный процесс более высокого порядка, который как-то связан с лобными долями. Недавние исследования по функциональной нейровизуализации показали, например, что ожидание боли активизирует медиальные области лобных долей¹⁷. Когда сигнал о вызывающем отвращение сенсорном опыте не может дойти до лобных долей, этот опыт перестает вызывать субъективное, аффективное чувство страдания. Фронтальная лоботомия «вылечивала», производя дорзолатеральный синдром лобной доли у пациента. Как станет ясно из последующего обсуждения, цена такого лечения очень высока.