Лекарства от разбитого сердца

Год, который я провела рядом с Александром, был феерией, буйством чувств и красок. Был самым счастливым в моей жизни. Но все когда-нибудь заканчивается. Даже хорошее. Даже самое лучшее. Я ушла от него морозным утром, когда формально по календарю наступила весна, но фактически зима еще брала верх, покрыв землю снежным ковром, и не собиралась сдаваться. И вернулась в родительский дом, где больше не было отца. Я не была здесь с момента похорон папы, как и многие жители, погибшего в войне Ордена Дракона с Александром. Дом стал пустым и совсем не уютным. Не помогли ни мои вещи, все до единой перевезенные лично Александром сюда, ни два маленьких котенка, подобранных мною на улице и быстро начавших разгуливать по всему дому, словно хозяева. Отсюда ушла вся жизнь и только грусть, подкрепляемая почти каждый вечер идущим дождем, оставалась здесь королевой и царила в каждом уголке. Чтобы не сойти с ума от тоски и боли, от мыслей об Александре, которого, даже зная правду, я не перестала любить ни на йоту, ни на грамм, ни на секунду, я ударилась в работу. Последние три месяца с тех пор, как мне открылась страшная правда о моем возлюбленном и мы расстались, я работала на износ, так, что все удивлялись, как я все еще дышу и живу. Но у меня не было иного выхода. В моей личной жизни, в моем личном счастье наступил полный крах, зато в карьере и работе наметились серьезные изменения исключительно в положительную сторону. Теперь, когда мы точно знали, что за недуг терзает половину города, найти лекарства оказалось куда более простой задачей, чем раньше. Мы добились отличных результатов. Все началось с Томми. Мальчик, который две недели сгорал от лихорадки и спасти которого отчаялся даже доктор Бьянко, наш иноземный кудесник, неожиданно пришел в себя. Уже через три дня он начал самостоятельно пить, через неделю – впервые съел несколько ложек супа, еще через некоторое время отчетливо вспомнил все свое прошлое, детали которого будто откололись от его памяти во время превращения. Последние анализы показали, что уровень вредоносной крови и инфекции крайне низок, к счастью, теперь Томми чувствует себя вполне сносно и даже недолго гуляет по территории клиники по вечерам в сопровождении санитаров и доктора Бьянко, решившего его усыновить. Мы думаем, что через несколько месяцев после приема лекарств, вампиризм останется в его крови лишь в виде пристрастия к сырому мясу, которое он полюбил в последнее время и часто просит. Но это – почти невинно по сравнению с тем, что его могло ожидать. Осознание того, что его клетки почти не прошли через изменения, разве что процесс старения будет несколько замедлен, стало для нас настоящей победой. С пациентами, пробывшими в таком положении более пяти недель, ситуация несколько иная. Концентрация лекарства, требующаяся для них, примерно вдвое выше, чем у новичков, и, не смотря на очень острое зрение, что однозначно можно отнести к плюсам их нового состояния, в полнолуние они испытывают неистовую жажду убивать даже не смотря на принятую панацею, так что, в такие ночи их приходится привязывать к кровати, а охрану значительно усилить. К тому же, они все еще нуждаются в крови (было решено давать им пить кровь животных, которая теперь хранится у нас в холодильниках в специальных банках), а количество вредоносных веществ снижается крайне медленно. Увы, с древними вампирами, ситуация, как оказалось, совсем ужасна. Мария, девушка из ордена, возглавляемого Александром, которая умоляла нас о помощи, умерла спустя две с половиной недели борьбы за жизнь, в буквальном смысле, сгорела, ее сердце, уже начавшее изредка биться, остановилось, при том от испытываемых мук она кричала так сильно, что даже глухой бы ее услышал. Лукреция Борджиа, поступившая к нам на прошлой неделе, будучи пойманной друзьями Алекса, не продержалась на лекарствах и двух суток. Пока, как бы мы не старались, найти лекарства, способные помочь всем, не можем. Говоря «мы», я имею в виду не только доброго доктора Бьянко, ставшего незаменимым помощником в моих делах, но и моего дорогого Уилла Мильтона, который так же стал для наших несчастных страдальцев ангелом-хранителем и с энтузиазмом выполняет свою работу, пробуя все новые и новые методы. Не смотря на то, что он знает, кем занято мое сердце, знает, что оно разбито, каждый раз в его взгляде на меня я ловлю отчаянную надежду. Когда я сказала ему, что ему лучше не надеяться, он был тверд, заявив, что всегда будет меня ждать – сколько понадобится. По вечерам, отдыхая от работы, мы пьем чай и не разговариваем о будушем – только о том, что будем делать в самое ближайшее время. Так легче нам двоим. Я почти не бываю дома, в выходные часто езжу к доктору Бьянко, иногда – гуляю, возвращаясь в свое жилище лишь поздно вечером и почти сразу же засыпая на большой кровати, свернувшись клубочком. Илона мне больше не снится. Она приходила ко мне в последний раз – в ту ночь, когда я покинула Кардифф. Просила сохранить Алекса, умоляла спасти его, но нет. Я отказала. Помню, мне снилось, что я обняла ее и, пожелав счастья, попросила освободить меня. Всю жизнь я жила за нее, потому что у нее самой жизнь отняли. Теперь я хочу жить своей жизнью, которую давно заслужила. И в ней больше нет места прошлому. Она ушла, медленно ступая по лесным тропинкам, растворилась в воздухе, а я смотрела ей вслед. Больше она не приходила. Один дар она мне все же передала – дар, который я считаю наградой и подарком. Черная метка, которой так боялся Алекс, оказалась моим знамением. Я стала вельвой, природной ведьмой, умеющей управлять стихией. Природа тонко чувствует мое настроение, сейчас, когда мне грустно, идут дожди, небо затянуто тучами почти все время. Если Уиллу, Томми или доктору Бьянко удается развеять мою тоску, выходит солнце. Я поняла, что могу призывать грозу и у меня уже почти получается, поскольку я регулярно тренируюсь в этом, а еще – я стала травницей и точно знаю, где какое растение растет, от чего оно помогает. Чуть ранее меня наверняка обвинили бы в колдовстве и сожгли на костре, но однажды я уже умерла так, и больше такого не повторится, знаю. Все это только звучит невероятно, на самом же деле, живя столько времени с Александром, я поняла, что нет ничего невозможного, а все мистическое – совершенно реально. Теперь меня это совсем не удивляет. Моим самым большим камнем преткновения стала Люси. Мы смогли нормально поговорить только через неделю после того, как она, окровавленная, несчастная, сама пришла в больницу и созналась мне, что убила Джонатана. Целую неделю мы боролись за ее жизнь, а я сражалась с противоречивыми чувствами, разъедающими меня – не смотря на искреннее желание помочь, ведь она, несчастная, совершенно запуталась, почти безнадежно, я давила в себе другие, куда более темные порывы – убить ее. Обида, которая гложет меня, боль от ее предательства, слишком сильны. Конечно, в конце концов, мне удалось справиться и с этими ужасными чувствами, но преодолеть порог недоверия я так и не смогла. Люси вылечилась и тоже медленно идет на поправку, как и Томми. Но меня больше не заботит ее судьба. Может, я жестока к ней, однако, не считаю нужным прощать ее за все то, что она сделала после моей невозможности ответить взаимностью на ее романтический ко мне интерес. Этому нет оправдания в моих глазах. Может быть, когда-нибудь я все же смогу ее простить, однажды. Но не сейчас точно, нет. Разговор наш получился коротким – глядя на меня своими огромными глазами с поволокой, она спросила, есть ли у меня лекарства от разбитого сердца, а я не смогла ничего ей ответить. В конце концов, сказала, что, будь у меня такое лекарство, я бы первая его приняла. Она все поняла и грустно посмотрела мне вслед, когда я выходила. Дружба, увы, безвозвратно ушла, но, может быть, когда-нибудь мы снова научимся говорить друг с другом. Может быть. Алекс ни на минуту не оставлял меня. Я знаю, что он рядом, знаю, что ночью он гуляет под окнами моего дома, оберегая, ревностно охраняя мой сон. Дважды он посылал мне розы, один раз я получила от него букет чудесных ромашек и письмо, в котором было только одно слово: «Прости». Я простила. Он не был ни в чем виноват передо мною, он стремился защитить меня, спастись самому, он боялся рассказать ужасную правду, потому что она была кошмарна даже для него. Он оберегал меня от себя самого, от того, кем являлся. Не стоит и говорить, что я знаю, что он всегда любил меня, точнее – любил Илону. Он приехал однажды среди белого дня, в воскресенье, когда я как раз сидела в саду, вдыхая сладкий запах роз, и попросил меня выйти. Когда я села в карету, увидела, что в руках он держит букет васильков, который приняла с радостью. Мы долго говорили, он сказал, что запутался, что не знает, чего хочет, не знает, куда идет, что любил меня всегда и любит сейчас, как прежде. И тогда, улыбнувшись и ласково коснувшись его щеки ладонью, я сказала единственно верное, что могла в такой ситуации: - Иди к ней. - Что? – он вздрогнул, странно посмотрев на меня, как будто не понимал, о ком я говорю, морщил лоб и качал головой упрямо. - Иди к ней, - повторила я, - ты любил меня в прошлом, я это знаю. И любил теперь, когда судьба снова свела нас вместе. И я тоже всегда буду любить тебя, Алекс. Но – иди к ней. Скоро наступит война. У меня будет своя битва, тебе же нужна женщина, с которой не нужно будет притворяться тем, кем ты не являешься. Иди к ней, Алекс. Она тебя ждет. - Мина, - он поднес мою руку к губам, ласково и горячо целуя, - ты мой свет, я не могу упасть во Тьму снова. - И ты больше не упадешь, Алекс. Потому что для кого-то ты сам стал светом. Иди к ней. Не обрекай ее на вечную ночь без тебя, когда для вас двоих может прийти рассвет. - А ты, Мина? - А я выиграю свою битву. Но сделаю это одна. Ты дал мне силы для этого. Он склонился ко мне и мы поцеловались – нежно и тепло. В последний раз. С большой любовью, которая никогда не оставит нас. И, улыбнувшись ему на прощанье, я ушла. Меня действительно ждала собственная битва.

Нашедшие

Я пришел к ней в ту ночь, когда убил проклятую Эльжбетту. Сожаления по поводу того, что пришлось убить еще одну такую же, как я, быстро отступило, когда мне стали известны ее планы. Она хотела похитить и убить Мину. Расправа над кровавой графиней была не долгой – я перегрыз ей глотку и пил ее кровь до тех пор, пока в ней не осталось ни единой капли. Кровь вампиров горькая и едкая, меня тянуло блевать. Но я не остановился. Убивая Эльжбетту, я понял самое важное – я не монстр. Во всяком случае, совсем не такой монстр, какими были некоторые представители моего вида. Я устал, я чувствовал вселенскую усталость, ярость и боль. Мина была права, она не могла излечить эти чувства полностью. Моя Тьма требовала выхода, растворения. Это могла мне дать только одна женщина. И я пришел к ней в ту же ночь, уставший, разбитый и окровавленный. Джейн сидела на ступеньках, ведущих в ее спальню и пила вино – прямо из горла бутылки, морщась и кривясь. По лицу ее градом струились слезы, но она не спешила их вытирать, кажется, вообще не замечала. - Джейн, - позвал ее я, приземляясь на ступеньки рядом с нею, - что с тобой? Она молчала. Долго. Не минуту, ни две. С полчаса, а может, больше. Уже не пила, просто растерянно смотрела в пол, редко мигая. Я не мешал ее тишине. Ждал, что будет дальше. - Орден Дракона убил моих родителей, - наконец, сказала она, поднимая на меня совершенно пустой, почти ничего не видящий взгляд, обращенный куда-то в темноту комнат, а не ко мне. - Как ты узнала? - Мне снятся странные сны с тех пор, как ты оставил меня в живых. Один из них напрочь меня измучил. Снилось, будто бы я горю на костре. Все было слишком реально, так, что по утрам я просыпалась с жаром. Когда мне стало казаться, что от меня несет костром, я начала копать. Перерыла всю библиотеку, пока не нашла неделю назад одну книгу. Это была книга в книге. Листы были сшиты друг с другом. Два листа в одном. Мне показалось это странным. Ни одной другой подобной книги не было. Сшитых было десять листов, всего их в книге больше ста. Я показала их одному из наших братьев, которому могла доверять. Он ничего не сказал, но я заметила, как он изменился в лице. Пришлось напомнить ему, что он давал присягу на верность Ордену, а значит – мне тоже. Для братьев, которые здесь долго служат, это не пустые слова, я точно знаю. И он… позвал Скьяверру, Провидца, и они рассказали мне. Она хаотично повела рукой в воздухе, поднеся бутылку к губам, но не сделав глоток, поставила обратно на ступеньки. - Десять листов – это десять смертей, засекреченных от всех братьев, кроме тогдашнего главы Ордена и его первого советника. На этих листах указана фальшивая причина смерти брата, а подшита – настоящая. Предполагалось, что никто не будет копать, потому что все эти смерти не были публичны. За давностью лет разделить листы не повредив их кажется проблемой. Мне рассказали, что мою мать казнили. Браунинг, чертов ублюдок, который привел в Орден меня и которого я всегда так уважала, тогда только начинал, как глава Ордена. Он любил мою мать, а она, видимо, была увлечена провидцем. Ты прекрасно знаешь, что связь охотника и провидца запрещена. Но Браунинг уничтожил ее не из-за этого, а потому, что она ему отказала. Она отказала и отцу Лойзо, который так сильно любил ее, не смотря на то, что у нее были к нему чувства. Лойзо даже показал мне ее письмо к его отцу. Она писала, что предана мужу и не предаст его. Между отцом Лойзо и моей матерью не было никакой порочащей связи. Но Браунингу было наплевать. Когда они пошли в бой, он подпалил сарай, в котором она отлавливала противника. Она сгорела заживо. Отец Лойзо применил свой дар и, увидев, как именно она погибла, повесился в тот же вечер. Не вынес. Лойзо осиротел и Браунинг взял его на поруки, поручив сицилийским братьям присматривать за ним и заботиться. Заглаживал вину, заметал следы. Мой отец тоже не верил, что мать убили. Я помню, он говорил всем, что ему лгут, он совсем обезумел от горя. Меня забрала тетка, опасаясь за мою безопасность. Отец погиб через полгода после смерти матери. Заколол себя шпагой. Всю жизнь я думала, что он не вынес потери мамы, а теперь понимаю – он не выдержал лжи, чудовищной лжи. Эта история так ужасна, что мне самой невозможно в это поверить. Но теперь мне ясно, почему Браунинг так настойчиво хотел, чтобы я была в братстве. Пытался зализать раны. Глушил совесть, вероятно, если она у него вообще была. Она развела руками, горько усмехувшись: - Я спросила у Дженкинса, что ему известно об этой истории. Ведь он с самого начала со мной, с первого дня моего замужества. Он сказал, что однажды Браунинг пьяным проболтался, что моя мать погибла из-за него. Он знает только это, но этого достаточно. Она вдруг начинает смеяться – горько, почти что скуля, как человек, которого только что избили или покалечили, а он все никак не может в это поверить. - Я лгала ради них, убивала ради них, плела интриги и запуталась в собственной паутине. Теперь у меня чувство, что я больше не знаю, куда иду. Ты был прав, моя душа во тьме и выхода из этого мрака нет. Я убила подругу, которая доверила мне свою жизнь и жизнь своего ребенка и теперь я не знаю, как смотреть в глаза девочке, которая однажды узнает, что я убила ее мать, так мне доверяющую. Я стала монстром в Ордене и ради Ордена. А Орден убил моих родителей. Она поднимается – тяжело, даже грузно, словно на плечах у нее непосильная ноша. Я тоже встаю, становясь напротив нее и просто молчу, ожидая, не хочет ли она сказать еще что-то, еще что-нибудь добавить. Но она молчит. Кусает губы, сверлит глазами пол, смотрит на свои руки, напряженные, словно натянутая тетива. Что я могу сказать? Что могу сделать? Мина сказала, что я приношу свет. Что для Джейн я – единственный лучик света в ее ужасной жизни, полной лжи. Я не могу дать ей захлебнуться в ее боли, открывшейся ей так внезапно. Хватит того, что я долгое время барахтался в этой боли сам. Я аккуратно касаюсь пальцами ее щеки, вторя ее имя: - Джейн. Впервые за все это время, она поднимает на меня взгляд – осознанный, полный ярости и немого отчаяния, кричащий, вопящий от боли, густой и темный. Дальше происходит то, что нельзя описать никакими словами, но что чувствуется так поразительно остро, как будто за минуты до смерти. Скрипящая под нами кровать, куда мы переместились в одну секунду, мой стон, ее крик, губы, которые мы искусали друг другу до крови, тела, точно сросшиеся в единое целое, не запертая, широко раскрытая дверь, закрыть которую не было времени, потому что мы были слишком заняты срыванием одежды друг с друга, шепот в темноте, уносящийся в небеса через открытое окно, жаркая лавина из пота, расцарапанная в пылу страсти кожа, буйство, безумие, поединок, который мы так и не завершили тогда, на поле боя, и в котором никогда не будет победителей. Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем она, повернув голову ко мне и прильнув губами к моему соску, спросила: - Останешься до утра? - Я не уйду, Джейн. Я пришел навсегда. Вместо ответа она льнет к моим губам, щекоча кожу волосами и целует шею дважды – быстро, как будто боится передумать, или что я растаю. Мы не говорим до рассвета, ей удается ненадолго уснуть. Едва в окно бьются первые лучи солнца, она открыла глаза, проведя рукой по моей щеке. - Здравствуй – отвечаю ей я, потому что у нас не было времени поговорить так долго, - Джейн. Она ничего не отвечает, даже не улыбается. Встает с постели и, надев халат, подходит к окну, где уже в полной мере вступает в свои права новый день. - Сколько вампиров в твоей армии? - У меня около пяти десятков верных людей, но товарищи могут найти больше. - Хорошо – медленно кивает она, и, пока я пытаюсь сообразить, что у нее на уме, продолжает, - у меня тоже столько же. Свяжись со своими, а я скажу друзьям. Я объявляю войну Ордену. Пришло время для последней битвы и им очень не повезет, потому что охотники и вампиры будут на одной стороне теперь. Пора покончить с этим навсегда, наконец, Грейсон. Ты так не думаешь? Она вопросительно смотрит на меня, повернув голову. - Я давно готов к этому, Джейн. Возможно, если нам удастся разрушить Орден, мое проклятье падет. И это шанс для каждого из нас обрести покой и счастье.

О будущем

Это была битва, о которой не расскажут ни в одной газете и не напишут ни в одном учебнике истории. В той битве охотники и вампиры единым фронтом выступили вместе против гнета и лжи. Трое суток Лондон тонул в крови и горел в огне. Связываясь с Миной, я знал, что больницы переполнены. Природа тоже словно сошла с ума, разразившись дождем, каких давно не видел даже привыкший к грозам Лондон. Грязные потоки реками текли по мокрой и вязкой земле, лошади утопали в грязи. Это была ночная битва, так было выгодно как нам, детям Тьмы, так и могучей, хоть и потерявшей много своих братьев, силе, которую представляли собой наши противники. Орден посчитал, что ночью количество смертей может быть куда меньшим. И просчитался. Об этом нам удалось договориться с Ее Величеством, которая, поняв, какая опасность грозит городу, объявила об эвакуации жителей, что позволило снизить число жертв, а, кроме того, обеспечило нам поддержку со стороны властей. Что же, Джейн всегда умела убеждать людей. Я потерял многих своих братьев, в том числе, и старика Уорсона. Верный друг умер у меня на руках, благодаря своего Господаря за нашу дружбу. Склонившись к его уху, я прошептал, что никогда не был его Господарем, а только другом. Мне было нужно, чтобы он это знал. Погиб Лойзо Скъяверра, заслонив собой Джейн, в которую летела шальная пуля чьего-то пистолета. Джейн закрыла ему глаза в последний раз, осторожно коснувшись его губ губами. Не стало и Каха Румы. Легендарный охотник, почитаемый даже нами, своими врагами, сражался, словно лев, и погиб так же. Не стало и Люси. В больницу, где как раз была Мина, попала дымовая шашка, от чего госпиталь сгорел до щепки. Стремясь помочь подруге, Люси самоотверженно гасила пожар, но, как сказали мне братья, умерла на следующее утро, получив ожоги, какие наш брат может заработать только при палящем солнце. Не знаю, как Мина восприняла ее смерть, но почти уверен – она плакала. И наверняка простила заблудшую, заплутавшую во тьме душу, которая в последний миг все же ринулась к ослепившему ее свету. Лондон на несколько месяцев погрузился во тьму, в тоску и отчаяние. Затихли все звуки, казалось, даже само время замерло, остановилось. Город накрыла нескончаемая черная мгла. Смертей было слишком много. Но оно того стоило. Орден Дракона пал, мы с Джейн лично позаботились о том, чтобы ни один из тех, кто выступил против нас, не остался в живых. Джейн не пощадила никого, даже старика Хесвилла, так яростно ее поддерживающего до этой последней битвы в бытии главой Ордена, не пожалела – вышибла мозги его же пистолетом. Мог ли я возражать ей? У меня не было милосердия для этих людей, они получили то, что заслуживали. Каждый из них. Я знал и понимал – она мстит за ложь, которой они ее кормили долгие годы. Она мстит за убийство и предательство родителей. Из восьмидесяти пяти братьев, что выступили против нас, в живых не остался никто. Джейн добивала даже тех, кто истекал кровью на поле боя от смертельной раны и все равно бы умер через несколько часов. Она нуждалась в уверенности, что мертвы все. Все до единого. Мы уехали из Лондона спустя две недели после этих страшных событий. Кардифф сгорел, особняк Джейн тоже, нас совершенно ничего не держало в этом отвратительном городе, где для обоих было слишком много горьких воспоминаний. Все эти четыре года, что прошли с того дня, как Лондон навсегда был вычеркнут для нас из нашей книги, мы провели в путешествиях втроем. Вместе с маленькой Ларой мы объездили весь мир, путешествуя каждую свободную минуту, были в Риме, Мадриде, Неаполе, в Париже и даже в Петербурге. Никакой слишком праздной жизни, обычные номера в отелях, небольшие домики на берегу моря, в которых мы останавливались. Море впечатлений. Я так долго жил в этом мире и только сейчас имею счастья видеть его красоты. Прошлым летом, путешествуя по моей родной Румынии, мы встретили Мину. Я видел ее мельком, пока наши экипажи стояли рядом возле отеля. Она вышла из экипажа, поддерживаемая Уиллом Мильтоном и я заметил, что она беременна. Увидев меня, она остановилась на минуту, а затем улыбнулась и помахала мне рукой. Позже я узнал из газет, что миссис Мильтон активно ищет лекарство от рака и от сифилиса и по прежнему работает в госпитале святого Варфоломея, восстановленном после пожара. Через некоторое время в краткой заметке сообщили, что у супружеской четы врачей Мильтонов родился мальчик Рональд Джеймс. Что же до меня, могу сказать, что мои надежды избавиться от проклятья полностью, не оправдались. Однако, Мине и ее коллегам все таки удалось найти панацею, которая почти что на нет сводит потребность убивать и питаться кровью, а мои братья по Ордену все же смогли уговорить меня перейти на животных. Вечная жажда крови, зудящая и ноющая внутри, хоть и доставляет дискомфорт, однако, к ней вполне можно привыкнуть. Во всяком случае, это точно лучше, чем постоянная агония. Теперь я не чувствую себя загнанным зверем. Джейн, которая всегда и неизменно рядом и все еще горяча, словно ад, нет смысла отрицать это, нашла в моем новом положении свои плюсы: кажется, ее чрезвычайно радует, что лекарство все же запустило необратимые процессы в моем организме и я, хоть и крайне медленнее, чем обычные люди, но все же старею. Она любит шутить, мол, в нашей паре только ей полагается быть вечно прекрасной. Доволен ли я своей жизнью? Для человека, обращенного в чудовище, который пришел мстить и уничтожать, я более чем доволен ею. Могу сказать даже, что я вполне счастлив. Неся столько веков за собою тьму, я радуюсь тому, что теперь стал для кого-то светом. Не бояться света и гулять под солнцем меня научила Мина. Теперь же я учу этому маленькую Лару, которая каждую ночь ждет, когда я расскажу ей одну и ту же историю о величественном правителе, который был повержен в самое пекло своими врагами, но нашел в себе силы и мужество, чтобы подняться над смертью и болью и снова научиться жить. И каждую ночь она ее зачарованно слушает, как будто слышит впервые. Чудная девочка. Весь мой путь с того самого момента, когда я надел маску Александра Грейсона был путем боли, ненависти, крови и отмщения. Сейчас я ни о чем таком не думаю, даже о том, кто же я – Грейсон, Дракула или Господарь Влад. Я просто живу. И учусь радоваться каждому прожитому дню и каждому новому. И это – проще, чем мне всегда казалось.