Ghosts in the Nursery: A Psychoanalytic Approach to the Problems of Impaired Infant-Mother Relationships
Ghosts in the Nursery: A Psychoanalytic Approach to the Problems of Impaired Infant-Mother Relationships
Whith Edna Adelson and Vivian Shapiro
Переводчик Ольга Лежнина
Мэри
Мэри, которой было 5,5 месяцев, была первым ребенком, направленным к нам по нашей новой Программе Ментального Здоровья Младенцев. Ее мать, миссис Мач*, за несколько недель до того появилась в агентстве по усыновлению. Она хотела оставить там своего ребенка. Но это было невозможно, поскольку мистер Мач не давал согласия. Мать Мэри была описана как “отвергающая мать”.
Конечно, никто сейчас в нашем обществе, как и в любом другом, не любит отвергающих матерей, и Мэри и ее семья могли здесь раствориться в анонимности городского общества, возможно, чтобы однажды появиться вновь, когда разыграется трагедия. Но случай привел семью в одну из психиатрических клиник нашего университета. Психиатрическое обследование миссис Мач обнаружило серьезную депрессию, попытку суицида путем приема аспирина; эта женщина была так измучена, что она едва могла справляться с задачами повседневной жизни. “Отвергающая мать” стала рассматриваться как мать депрессивная. Было рекомендовано психиатрическое лечение командой клиники. И затем один из членов команды спросил: “Но что с ребенком?” Открытие нашей новой Программы Ментального Здоровья Младенцев было объявлено на следующий день. Мы получили телефонный звонок и согласились провести немедленное обследование ребенка и рассмотреть возможность лечения.
Первые наблюдения
С того момента, как мы впервые увидели Мэри, у нас были основания для серьезного беспокойства. В свои 5,5 месяцев она имела все признаки ребенка, который провел большую часть жизни в колыбели, получая лишь самую необходимую заботу. За ней адекватно ухаживали физически, но затылок ее был лысым. Она проявляла мало интереса к окружающему, была слишком спокойной и равнодушной. Ее связь с матерью казалась слишком непрочной. Улыбалась она редко. Она не устанавливала спонтанный контакт с матерью взглядом или жестами. Было лишь несколько спонтанных звуков. В моменты дискомфорта и тревожности она не поворачивалась к матери. В тесте развития по шкале Бейли она не соответствовала практически всем личностно-социальным пунктам. Один из пунктов проверки - неожиданный звук (тестовый звонок Бейли) - превысил ее порог толерантности, и она впала в состояние ужаса.
Мать сама выглядела запертой в каком-то собственном страхе, далекой и отстраненной, и лишь изредка мы видели в ней намеки на способность заботиться о ребенке. За несколько недель мы уловили лишь одну деталь, зафиксированную на видеокассете: девочка сделала неловкий жест в направлении матери, и рука матери спонтанно протянулась к ребенку. Их руки так и не встретились, но для терапевтов жест символизировал желание достичь контакта друг с другом, и мы уцепились за эту символическую надежду.
В начале каждого лечения есть момент, который приоткрывает самую сущность конфликта. Такой момент появился на второй сессии, когда миссис Аделсон пригласила Мэри и ее мать в наш офис. Случайно этот момент остался на видеокассете, поскольку мы, как обычно, записывали тест на развитие. Присутствовали Мэри, ее мать, миссис Аделсон и миссис Эвелин Этрей, проводившая тест.
Мэри начинает плакать. Испуганный надрывающийся плач ребенка. Миссис Этрей прекратила тест. На видеопленке мы наблюдаем безнадежно кричащего ребенка в руках матери; она не поворачивается к матери за успокоением. Мать выглядит отстраненной, ушедшей в себя. Она делает отсутствующий жест успокоения ребенка, затем оставляет это занятие. Она смотрит в сторону. Крик продолжается на пленке в течение ужасающих пяти минут. На заднем плане мы слышим голос миссис Аделсон, мягко вдохновляющей мать: “Что вы делаете, чтобы успокоить Мэри, когда она так плачет?” Миссис Мач бормочет что-то еле слышно. Миссис Аделсон и миссис Этрей пытаются сдержать собственные чувства. Им хочется взять девочку, обнять ее и успокоить, нашептывая ей что-нибудь ласковое. Если бы они поддались своему желанию, они сделали бы то, чего делать совершенно не следовало. Если бы миссис Мач увидела, что другая женщина может успокоить ее ребенка, она еще больше уверилась бы в своем убеждении, что является плохой матерью. Это были ужасные 5 минут для ребенка, матери и двух психологов. Миссис Аделсон сохраняла спокойствие, разговаривая с миссис Мач с симпатией. Наконец визит закончился, когда миссис Аделсон предположила, что малышка устала и, возможно, дома в колыбельке ей станет лучше, и матери и ребенку помогли закончить визит, договорившись вскоре провести третью сессию.
Когда позже мы смотрели видеозапись на совещании команды, мы сказали друг другу с недоумением: “Похоже, эта женщина не слышит, как плачет ее ребенок!” Так у нас возник ключевой диагностический вопрос: “Почему эта мать не слышит, как ее ребенок плачет?”
История матери
Миссис Мач сама была брошенным ребенком. Ее мать страдала от послеродового психоза вскоре после рождения миссис Мач и ее брата близнеца. Она пыталась покончить с собой, прострелила себе лицо и осталась на всю жизнь ужасно изуродованной. Она провела почти весь остаток жизни в госпитале, и дети едва знали ее. До пяти лет миссис Мач жила у тети. Когда тетя не смогла больше заботиться о ней, она переехала в дом бабушки со стороны матери, где усталая, обедневшая, старая женщина с неохотой о ней заботилась. Отец миссис Мач в семейной картине отсутствовал. Мы долгое время не слышали о нем почти ничего.
Это история суровой сельской нищеты, зловещих семейных секретов, психологического преступления, традиции промискуитета у женщин, грязи и беспорядка в доме, полиции и защитных агентств на заднем плане, которые лишь разводят руками. Миссис Мач была выброшенным ребенком в выброшенной семье.
В конце подросткового периода миссис Мач встретила своего будущего мужа, который вышел из семейной нищеты и беспорядка, как и она. Но он хотел для себя чего-то лучшего, чем то, что давала ему родительская семья. Он стал первым членом своей семьи, который сражался за выход из замкнутого круга безнадежности, нашел стабильную работу, завел себе дом. Когда эти два одиноких и заброшенных молодых человека нашли друг друга, у них было обоюдное соглашение, что они хотят лучшего, чем то, что им известно. Но сейчас, после нескольких лет усилий, спираль закрутилась вниз.
Была высока вероятность того, что Мэри не является дочерью своего отца. Миссис Мач имела короткое приключение с другим мужчиной. Ее вина, связанная с этим увлечением, и сомнения насчет отцовства Мэри стали навязчивой темой в ее истории. Одну тему, как литанию печали, мы слышали снова и снова: “Люди смотрят на Мэри”, - казалось ей. “Они смотрят на нее и знают, что она не дочь своего отца. Они знают, что мать разрушила ее жизнь”.
Мистер Мач, который казался нам более сильным из родителей, не был озабочен вопросами отцовства. Он был убежден, что является отцом Мэри. И, в любом случае, он любил Мэри, и она была желанным ребенком для него. Навязчивая обеспокоенность его жены проблемой отцовства приводила к скандалам в доме. “Забудь об этом!”, - говорил мистер Мач. “Перестань об этом говорить! Заботься о Мэри!”
В семьях, состоящих из отца и матери, незаконорожденность ребенка не бывает явной. В случае семейного клана миссис Мач промискуитет женщин на протяжении трех или четырех поколений ставил под сомнение отцовство у многих из детей. Почему же миссис Мач была так обеспокоена? Откуда это мучительное ощущение греха? Это всепроникающее ощущение греха, как мы считаем, относится к детству, к погребенным глубоко грехам, весьма возможно, преступлениям воображения. В нескольких случаях, читая клинические доклады, мы получили сильное впечатление, что Мэри была греховным ребенком инцестуозной фантазии. Но если мы были правы, как можно было достичь этого уровня в нашей психотерапевтической работе при сеттинге раз в неделю?
Другие области конфликта
Мы попробуем обобщить последующие месяцы лечения. Мэри оставалась в фокусе нашей работы. Следуя уже установившемуся паттерну, терапевтическая работа свободно перемещалась от ребенка и его потребности развития проблем - и материнским конфликтным прошлым. Приходит на ум один живой пример. Миссис Мач, несмотря на недавно обретенное удовольствие и гордость материнства, по прежнему самым бесчувственным и непродуманным образом подбирала няню ребенку. Значение сепарации и временной утраты для годовалого ребенка миссис Мач не понимала. Она нашла себе работу на неполный день (бедность семьи несколько оправдывала необходимость дополнительного дохода). Миссис Мач договаривалась с нянями поспешно и необдуманно, и была удивлена, как и мистер Мач, когда обнаружилось, что Мэри “капризна”, “вредничает” и “плохо себя ведет”.
Миссис Аделсон попыталась тактично помочь родителям подумать о значении для Мэри материнской любви и временной утраты матери днем. Она столкнулась с непреодолимой стеной. Оба родителя знали лишь случайные и меняющиеся взаимоотношения с родителями и лицами, заменяющими их, в раннем детстве. Значение сепарации и утраты было погребено в памяти. Семейный стиль обращения с сепарацией уходом или смертью был такой: “Забудь об этом. Ты к этому привыкнешь”. Миссис Мач не могла вспомнить скорбь или боль при утрате значимых людей.
Нам необходимо было найти возможность установить аффективные связи между утратой и отрицанием утраты для ребенка в настоящем и утратами материнского прошлого.
Однажды утром миссис Аделсон обнаружила в семье полный беспорядок. Мэри плакала при приближении старого гостя, а родители сердились на “упрямого ребенка”. Продуманные вопросы миссис Аделсон дали информацию о том, что Мэри только что рассталась с одной няней и у нее появилась другая. Миссис Аделсон поинтересовалась вслух, что это могло бы означать для Мэри. Вчера ее неожиданно оставили в совершенно новом месте с незнакомой женщиной. Она чувствовала себя одинокой и испуганной без матери и не знала, что произойдет. Никто не мог ей ничего объяснить, она была лишь ребенком без возможности выразить свои серьезные проблемы словами. Мы должны попытаться понять ее и помочь ей справиться с ее страхами. Мистер Мач, собиравшийся на работу, остановился и достаточно долго внимательно слушал. Миссис Мач тоже слушала внимательно и, прежде чем муж ушел, попросила его вернуться пораньше, чтобы Мэри не была с няней слишком долго.
Затем была трогательная сессия, когда мать плакала, и ребенок плакал, и нечто очень важное было выражено словами. Миссис Мач вновь и вновь начинала заговаривать о тете Джейн, с которой она жила первые пять лет своей жизни. От тети Джейн не было письма несколько месяцев. Она думала, что тетя на нее сердита. Она переключилась на разговор о свекрови, о том, как она холодно относится к миссис Мач и отвергает ее. Затем последовали жалобы на нянь, одна из которых сердилась на то, что Мэри плакала, когда мать уходила. Темами были “отвержение” и “утрата”, и миссис Мач искала их повсюду в своем настоящем. Она плакала об этом, но даже с помощью осторожных намеков миссис Аделсон не могла провести связей.
Затем миссис Мач оставила комнату и, вернувшись, все еще в слезах, принесла семейный альбом. Она показала миссис Аделсон портреты семьи. Мать, отец, тетя Джейн, сын тети Джейн, который был убит на войне. Такое горе для тети Джейн. Никто в семье не позволил ей оплакивать собственного сына. “Забудь об этом”, вот все, что они сказали. Затем она стала говорить о недавней смерти отца и дедушки.
Так много утрат, так много шокирующих событий, сказала она, незадолго до рождения Мэри. В семье всегда говорили: “Забудь об этом”. Миссис Аделсон, слушавшая все это сочувственно, напомнила ей, что было и много других утрат, шокирующих происшествий в детстве и младенчестве миссис Мач. Утрата матери, которую она не может вспомнить, и расставание с тетей Джейн в 5 лет. Миссис Аделсон спросила, как миссис Мач могла чувствовать себя, когда она была слишком мала, чтобы понимать, что происходит. Глядя на Мэри, сидящую у матери на коленях, миссис Аделсон сказала: “Интересно, можем ли мы понять, как бы чувствовала себя Мэри, если бы она неожиданно оказалась в незнакомом доме и не на час или два с няней, но постоянно, и никогда бы не увидела мать и отца. Мэри не смогла бы этого понять; это встревожило бы ее и очень огорчило. Интересно, как это переживается, когда девочка совсем мала”.
Миссис Мач слушала, глубоко погрузившись в свои мысли. Спустя мгновение она сказала жестким голосом: “Нельзя заменить одного человека другим... Невозможно прекратить любить их и думать о них. Просто невозможно кого-то заменить”. Сейчас она говорила о себе. Миссис Аделсон согласилась и затем осторожно вернула инсайт обратно к Мэри.
Это было для миссис Мач началом новых инсайтов. По мере того, как ей помогали переживать утраты, скорбь и чувство отвержения в своем детстве, она больше не могла причинять боль собственному ребенку. “Я никогда не хотела бы, чтобы моя девочка себя так чувствовала”, - сказала она с глубоким чувством. Она начала понимать, что такое утрата и печаль. С помощью миссис Аделсон она начала вырабатывать стабильный план для Мэри с няней при полном понимании значения этого для ребенка. Тревожность Мэри начала уменьшаться, и она вошла в новый режим.
Наконец, мы узнали ужасающий секрет, который определял трансфер к доктору Зинну, и вынудил ее ускользать из психиатрического лечения. Патологический страх находиться в одной комнате с доктором, навязчивое чувство вины, связанное с сомнительным отцовством Мэри, создали у нас сильное клиническое впечатление, что Мэри была “инцестуозным ребенком”, созданным в далекой детской фантазии и ставшим реальным после недозволенной связи со случайным любовником. Конечно мы не имели в виду ничего, кроме “инцестуозной фантазии”. Мы не были подготовлены к истории, которая проявилась в итоге. С огромным стыдом и страданием миссис Мач рассказала миссис Аделсон на втором году лечения о своих детских секретах. Отец обнажался перед ней, когда она была ребенком, и приближался к кровати, где она спала с бабушкой. Бабушка обвиняла ее в соблазнении дедушки. Это миссис Мач отрицала. А ее первая связь в возрасте 11 лет была с кузеном, к которому она относилась как к брату, поскольку они жили в одном доме в раннем детстве. Инцест миссис Мач был не фантазией. И теперь мы смогли понять навязчивое чувство вины, связанное с неопределенным отцовством Мэри.
Мэри в возрасте 2-х лет
На втором году лечения миссис Аделсон продолжала оставаться терапевтом миссис Мач. Доктор Зинн завершил свое участие, а трансфер миссис Мач к миссис Аделсон способствовал продолжению их совместной работы. Вильям Скафер, штатный психолог, стал направлять работу с Мэри. (У нас больше нет отдельных терапевтов для родителей и ребенка, но в этом первом случае мы все еще экспериментировали).
Интересно, что в начальных встречах с мистером Скафером миссис Мач вновь испытывала патологический страх “мужчины”, оживший в трансфере, но к этому моменту у миссис Мач были большие успехи в процессе терапии. В трансфере к мистеру Скаферу тревожностью можно было управлять и выдавать ее миссис Аделсон, которая помогала поместить ее в контекст инцестуозного материала, проявившегося в лечении. Тревожность снизилась, и миссис Мач смогла сформировать сильный альянс с мистером Скафером. Руководство развитием ребенка на втором году жизни стабилизировало еще больше отношения мать-дитя, и Мэри продолжала прогрессировать, даже когда ее мать прорабатывала в собственной терапии очень болезненный материал.
Осталось ли что-то в личности Мэри от ранних месяцев отвержения? Сейчас, на данный момент, Мэри 2 года. Она очень привлекательный ребенок, во всех отношениях адекватный своему возрасту, и никаких особых проблем в ее развитии нет. Могут быть остаточные явления, которые мы не можем обнаружить, по крайней мере, пока. На настоящий момент они для нас неразличимы. Имеются ли депрессивные тенденции? Ничего, что мы могли бы заметить. На фрустрацию, например, она реагирует не отстранением; она утверждает себя, что мы рассматриваем как благоприятный знак. Осталось некоторое смущение и торможение в игре, что, похоже, связано с временным увеличением социального дискомфорта матери, как при новом сеттинге или с незнакомцами.
Привязанность Мэри к матери и отцу кажется нам соответствующей ее возрасту. В спонтанной игре в куклы мы видели сильную позитивную идентификацию с матерью и материнскими действиями. Она играет роль заботливой матери для своих кукол, с удовольствием кормит и одевает их и нашептывает им добрые слова. В последнем тесте Бейли она разбросала в беспорядке тестовый материал, когда увлеклась куклой Бейли, и ее невозможно было подвести к следующему заданию теста. Она хотела играть с куклой; она оттолкнула кубики, предназначавшиеся для строительства башни, и наконец пришла к компромиссу на своих условиях, использовав кубики, чтобы построить “стул” для куклы.
Во время игры в куклы, когда ей было год и 10 месяцев, мистер Скафер услышал от нее первое предложение. Кукла случайно оказалась за дверью на пружине, и Мэри не могла достать ее. “Я хочу моего ребенка!” - требовательно произнесла она. Хорошее предложение для двухлетней девочки. Для всех нас, кто знал историю Мэри, это было очень трогательно.
Для нас история здесь должна закончиться. Семья продолжает жить. Мистер Мач начал новую карьеру с очень хорошими перспективами, в новом обществе, предоставившем ему комфортабельные условия и теплый прием. Внешние обстоятельства выглядят многообещающими. Что более важно, семья стала более дружной. Отвержение уже не является основной проблемой. Одним из самых обнадеживающих знаков была способность миссис Мач справляться со стрессом, вызванным неуверенностью при выборе работы. Когда пришло время расставаться, она могла открыто признать свою печаль. Она выразила желание лучшего будущего для Мэри: “Я надеюсь, что она вырастет более счастливой, чем я. Надеюсь, что у нее будет лучший брак и дети, которых она будет любить”. Она про себя просила нас запомнить ее, как “человека, который изменился”.
Грэг
В первые недели нашей новой программы нас попросили провести обследование Грэга, которому было 3,5 месяца. Его шестнадцатилетняя мать Анни отказывалась заботиться о нем. Она избегала физического контакта с младенцем; она часто забывала покупать ему молоко и кормила его “Kool-Aid” и “Tang”. Она переложила заботу о ребенке на своего 19-летнего мужа Ёрла.
Семья Анни была известна социальным агентствам на протяжении трех поколений. Правонарушения, промискуитет, насилие над детьми, отвержение, нищета, школьные неудачи и психозы приводили каждого члена этой семьи в клинику или суд нашего общества. Анни Бейер, шестнадцатилетняя мать, представляла третье поколение матерей своей семьи, реально или психологически отвергающих своих детей. Мать Анни предоставила заботу о своих детях другим - как это делала и ее мать. За помощью в наше агентство обратилась именно мать Анни, бабушка Грэга. Она сказала: “Я не хочу увидеть, как то, что произошло со мной и моими детьми, случится с Анни и ее ребенком”.
Вивиан Шапиро позвонила и немедленно договорилась о домашнем визите. Присутствовали мать, отец и Грэг. Миссис Шапиро встретила холодная и молчаливо-враждебная мать-подросток, печальный, запутавшийся мальчик, ставший отцом, и ребенок, ни разу на протяжении часа не взглянувший на мать. По оценке миссис Шапиро развитие Грэга соответствовало его возрасту, и позже ее впечатления были подтверждены нашим тестом развития. Это говорило о некоторой минимальной адекватности в уходе за ребенком, и у нас были основания считать, что это Ёрл, отец, заботился о Грэге. Когда во время сессии Грэгу что-либо требовалось, Анни подталкивала к нему мужа или брала ребенка и отдавала отцу. Он чувствовал себя уютно на руках отца и улыбался ему.
Всю эту сессию и многие последующие Анни провела в кресле. Она была полной, имела неухоженный вид, и лицо ее не выражало никаких эмоций. Эту маску миссис Шапиро приходилось видеть много раз, но когда Анни начинала говорить, в ее голосе сквозила едва контролируемая ярость.
Она не нуждалась в нашей помощи. Ничего неправильного ни с ней, ни с ее ребенком не произошло. Она обвиняла мать, что та что-то против нее замышляет, и миссис Шапиро была частью этого заговора. Первые недели работы нашей главной задачей стало завоевать доверие Анни. Удерживать это доверие, после того, как оно было достигнуто, было столь же сложно. Большим преимуществом миссис Шапиро, как и у всех нас, было то, что она пришла с богатым клиническим опытом работы с детьми и подростками. Для опытного социального работника не является неожиданностью девочка-подросток, которая ведет себя вызывающе, провоцирует самым безжалостным образом, устраивает постоянные проверки, нарушает сеттинг и исчезает на другое место жительства. Миссис Шапиро могла ждать, пока она получит доверие Анни. Но ребенок был в опасности, и за несколько визитов мы поняли, как велика эта опасность. Мы задали себе вопрос: “Почему Анни избегает прикасаться к ребенку и обнимать его?” Чтобы найти ответы мы должны были узнать об Анни больше, чем она хотела рассказать нам в эти ранние сессии, полные враждебности. И здесь всегда был Грэг, чьи потребности были безотлагательны, и он не мог ждать, пока мать-подросток установит терапевтический альянс, что в этом возрасте является процессом медленным. Отстраненность Анни от своего ребенка очевидно объяснялась не незнанием потребностей младенцев. Доктора и медсестры дали множество мудрых советов до тех пор, как мы впервые встретили семью Бейер. Она просто не могла воспользоваться этими советами.
Разъясняющая сессия
Во время шестого домашнего визита в Анни проявилось состояние одинакового и испуганного ребенка. Анни начала говорить о себе. Ее ужасно злит, сказала она, когда муж и другие люди считают, что она не делает достаточно для своего ребенка. Она же знает, что делает. В любом случае, сказала она, ей никогда не нравилось обнимать младенца - с тех пор, как она сама была маленькой. Когда она была маленькой, ей приходилось заботиться о младшей сестре. Ей давали ребенка и говорили, что надо держать его. Она предпочла бы оставить ребенка в кровати.
Затем, направляемая тактичными вопросами, она начала говорить о своем детстве. Мы услышали, что Анни, девятилетняя девочка, была ответственна за воспитание и кормление своих братьев и сестер - после того, как возвращалась из школы. За любым уклонением от этих обязанностей следовали побои ее отчима, мистера Брэга.
Анни говорила о своем детстве ровным скучным голосом, с некоторой долей горечи. Она помнила все леденящие детали. То, что Анни рассказывала терапевтам, было не фантазией и не искажением, поскольку история семьи Анни была зафиксирована в социальных агентствах и клиниках нашего сообщества. Мать периодически оставляла семью. Отец умер, когда Анни было 5 лет. И был мистер Брэг, отчим, алкоголик, возможно психотик. За малейшие провинности он тащил Анни в сарай и бил палкой.
Когда миссис Шапиро заговорила о чувствах Анни, когда та была ребенком, о гневе, страхе и беспомощности, Анни отвергла это сочувствие. Она цинично рассмеялась. Она была жесткой. Ее сестра Милли и она просто смеялись над стариком, когда это заканчивалось.
На этой сессии посреди пересказа Анни ужасающих фактов из ее детства, Грэг раскричался, требуя внимания. Анни вышла в спальню и принесла его с собой. Впервые за шесть визитов миссис Шапиро видела, как Анни держит Грэга на руках.
Это был тот момент, которого ждала миссис Шапиро. Возможно, это был знак, что если Анни сможет говорить о страданиях своего детства, она сможет приблизиться к своему ребенку.
Когда мать склонилась над ребенком, он схватил ее за волосы. Анни все еще наполовину в прошлом и наполовину в настоящем, сказала: “Однажды отчим обрезал мне волосы вот так”, - и она показала на уши, - “Это было наказание, поскольку я плохо себя вела”. Затем миссис Шапиро сказала: “Должно быть, это было ужасно для вас!”. И Анни впервые признала свои чувства: “Это было ужасно. Я рыдала целых три дня”.
Затем Анни начала говорить с ребенком. Она сказала ему, что он пахнет, и его надо перепеленать. Когда Анни это делала, Грэг стал присматриваться к игрушкам. Сзади него на кровати лежала игрушка. Это был игрушечный пластмассовый молоток. Анни взяла молоток и слегка постучала ребенку по голове. Она сказала при этом: “Я тебя побью. Я тебя побью!” Она говорила шутя, но миссис Шапиро почувствовала в этих словах угрожающее намерение. Затем миссис Шапиро услышала, что Анни говорит ребенку: “Когда ты вырастешь, я могу убить тебя”.
Это был конец сессии. Миссис Шапиро сказала все те вещи, которые могли успокоить Анни, поддержала ее позитивные стремления к материнству, поддерживая те части эго этой девочки-матери, которые искали защиты от опасных импульсов.
Но, как мы знали, обсуждая эту сессию между собой в офисе, это было недостаточно, чтобы оградить ребенка от матери. Если Анни будет опираться на терапевта, как на дополнительное эго, то ей придется общаться с терапевтом постоянно.
Продолжение лечения
Так начались новые отношения между Анни и Ёрлом и миссис Шапиро. Шаг за шагом миссис Шапиро преодолевала недоверие Анни, ее гнев на миссис Шапиро и всех “помощников” и проясняла свою собственную роль как человека, дающего помощь. Миссис Шапиро была на стороне Анни, Ёрла и Грэга и хотела сделать все возможное, чтобы помочь им найти все то хорошее, что они хотели и заслужили в своей жизни, и дать Грэгу все, в чем он нуждается, чтобы быть здоровым и счастливым ребенком.
Для Анни отношения с миссис Шапиро стали новым опытом, непохожим на все, ей известное. Миссис Шапиро начала открыто оперировать с гневом, который Анни к ней чувствовала, и помогла Анни безопасно выражать гнев в словах. Поскольку в семейном паттерне гнев смешивался с убийственной яростью, Анни могла оперировать с ним только уходом или идентификацией с агрессором. В семейном театре гнев на мать и отвержение матерью были темами связанными. Но Анни училась тому, что она может чувствовать гнев и признавать существование гнева по отношению к терапевту, а терапевт не будет ни мстить, ни покидать ее. Переживать гнев в трансфере на терапевта было безопасно, и в этих безопасных взаимоотношениях тропинка гнева привела к детским печалям и страхам. Это было нелегко для Анни. Она призналась на сессии вскоре после того, как миссис Шапиро вновь начала навещать ее, что она чувствовала себя плохо, когда терапевт к ней приходила. Да, она негодовала на нее. “Но в чем польза разговора? Я всегда держу все в себе. Я хочу забыть. Я не хочу об этом думать”.
Миссис Шапиро при полном сочувствии к страданию Анни и потребности забыть обсуждала с Анни тот факт, что попытка забыть не приводит к освобождению от чувств или воспоминаний. Анни будет мирно сосуществовать со своими чувствами когда будет разговаривать о них с миссис Шапиро. С помощью этого разговора терапевт сможет помочь Анни чувствовать себя лучше.
На этой самой сессии Анни не ответила словами. Но в этот самый момент она взяла Грэга и прижала его к себе, покачивая на руках. Но ее внутреннее напряжение перешло на Грэга, она сжимала его слишком сильно и ребенок начал протестовать. Мы видели, что Анни спонтанно взяла ребенка и это был благоприятный знак. (Ее неловкость со временем стала исчезать и позже мы наблюдали ее возрастающее удовольствие от физической близости с ребенком).
Во время успешных сессий Анни принимала разрешение говорить о своих чувствах. Рассказ о лишениях ее детства, о жестокости и отвержении появился снова, как если бы сейчас можно было подвести итоги истории, которая начала рассказываться два месяца назад. Но сейчас миссис Шапиро знала, что заставило Анни уйти от лечения 2 месяца назад, и ее инсайт мог быть применен как метод, который мог предотвратить уход или отыгрывание и привести к окончательному разрешению. Уход Анни вызвало не рассказывание историй, но невыраженный аффект, который удерживался в изоляции от воспоминаний. Анни, как вы помните, описывала в точных и ужасающих деталях побои отчима, но аффект был изолирован. Она цинически смеялась на ранних сессиях. Где-то между фактическим рассказом о побоях и отвержении и уходом от миссис Шапиро аффект, удерживающийся в частичном вытеснении проявился, и гнев, страх, ужас стали искать объект, искать имя для себя, и этим именем оказалась миссис Шапиро.
В этот раз с начала лечения миссис Шапиро пыталась извлечь аффект одновременно с рассказом и сделать безопасным его воспоминания. Когда сейчас была рассказана история детских ужасов, миссис Шапиро предложила свой комментарий. “Как, должно быть, это пугало ребенка. Вы же тогда были только ребенком. Никто не мог защитить вас. У каждого ребенка есть право на защиту и заботу”. Анни сказала с горечью: “Предполагается, что детей должна защищать мать. Моя мать этого не делала”. Один рефрен этих сессий повторялся снова и снова: “Мне было больно. Мне было больно. Все в моей семье были так жестоки”. Затем другой рефрен: “Я не хочу никому повредить. Я не хочу никому сделать больно”. Миссис Шапиро, внимательно слушая это, сказала: “Я знаю, что вы никому не хотите принести вред. Я знаю, как вы страдали и как это больно. Когда мы говорим о ваших чувствах, даже хотя это больно вспоминать, мы пытаемся найти общий язык со всеми этими вещами, и вы станете такой матерью, какой хотите быть”.
Анни, как мы увидели, уловила обе стороны послания. Миссис Шапиро была на стороне эго, которое защищалось против бессознательного желания причинить вред и возобновить боль ее собственного детства; в то же время, миссис Шапиро говорила: “Со мной безопасно разговаривать о пугающих воспоминаниях и мыслях, и когда вы говорите о них, вам больше не нужно их бояться, у вас будет другой вид контроля над ними”. Миссис Шапиро также заранее рассмотрела вместе с Анни возможность негативных трансферных чувств, которые могут возникнуть на сессиях, когда оживают болезненные воспоминания. Миссис Шапиро сказала Анни: “Может случиться так, что при разговорах о вашем прошлом, вы почувствуете гнев на меня, не зная сами почему. Возможно, вы сами сможете сообщить мне, когда такое случится, и мы попытаемся понять, как ваши чувства в настоящем связаны с воспоминаниями прошлого”.
Для Анни, однако, не так просто было сказать кому-либо, что она сердится. Она сопротивлялась тому, чтобы выразить словами свой аффект, столь очевидно проявляющийся в ее выражении лица и языке тела. Когда миссис Шапиро спросила Анни, что, по ее мнению, миссис Шапиро может сделать, если Анни разозлится на нее, Анни сказала: “Иногда я приближаюсь к людям - и тогда я выхожу из сеюя, а когда это происходит, они уходят”. Миссис Шапиро уверила Анни, что она может воспринять злые чувства Анни и не уйдет. Получив разрешение выражать гнев, Анни на следующих сессиях проявляла свою ярость, часто в трансфере, и очень медленно и постепенно гнев к объектам прошлого был пережит и помещен в соответствующий контекст, так что Анни могла относиться к своей семье в настоящем менее конфликтным образом.
Во время всех этих сессий миссис Шапиро внимательно наблюдала за Грэгом, все время находящимся в комнате. Будет ли разливающаяся ярость поглощать Грэга? Но вновь, как и в случае Мэри, мы стали свидетелями необыкновенных изменений в отношении молодой матери к Грэгу. Посреди выражения гнева и слез, когда Анни говорила о своем угнетающем прошлом, она подошла к Грэгу, взяла его и заключила в объятия, и стала бормотать ему что-то успокаивающее. Мы теперь знали, что Анни больше не боится своих деструктивных чувств к ребенку. Ярость принадлежала к прошлому, к другим фигурам. И в ее идентификации с ребенком начинала проявляться защищающая любовь. До того она была идентифицирована с агрессорами своего детства, сейчас же она являлась защитницей своего ребенка, давая ему то, что не давали ей или давали очень редко в ее детстве. “Никто”, - сказала Анни однажды, - “никогда не сделает больно моему ребенку, как это было со мной”.
Миссис Шапиро в своей работе передвигалась вперед и назад между историей прошлого Анни и ее настоящим. Она помогла Анни увидеть, как страх родительских фигур ее детства привел ее к идентификации с их пугающими качествами. По мере того, как Анни продвигалась к защищающим отношениям с собственным ребенком, миссис Шапиро подкрепляла все эти изменения своими собственными наблюдениями. Иногда, говоря о Грэге, миссис Шапиро могла сказать: “Разве это не прекрасно, иметь маму, которая знает, что тебе нужно?” По мере того, как Грэг, ставший более подвижным, начал тянуться к матери все более и более за любовью, комфортом и общением, миссис Шапиро привлекала внимание Анни к каждому такому движению. Грэг, как она указывала, учился любить свою мать и доверять ей, и всем этим мы обязаны Анни и ее понимающему отношению к Грэгу. Анни сейчас держала Грэга на руках, прижимая к себе в защищающих объятиях. Мы больше не слышали “шуточных” угроз избиения и убийства, которые случались несколько месяцев назад. Анни кормила ребенка, используя тактичные предложения миссис Шапиро по созданию подходящей для ребенка диеты.
В этой семье, где не было традиций воспитания, миссис Шапиро часто приходилось быть тактичным воспитателем. В семьях Анни и Ёрла даже семимесячный ребенок рассматривался как существо, способное на злобу, месть и хитрость. Если ребенок плачет, он “злобный”. Если настаивает на своем, он “упрямый”. Если отказывается выполнять просьбу, он “испорченный”. Если его нельзя успокоить, он просто “пытается кого-то достать”. Миссис Шапиро часто задавала вопрос: “Почему?” Почему он плачет? Почему он упрям? Почему бы это могло быть? Оба родителя, сначала удивленные незнакомым подходом к ребенку, начали ассимилировать обучение миссис Шапиро. Все в большей и большей степени в течение недель и месяцев мы видели, как родители сами искали причины, снижая неприятность путем нахождения условий, ей предшествующих. И Грэг начал расцветать. Это не значит, что за несколько месяцев мы преодолели жестокое влияние собственного детства Анни. Но сейчас у нас был доступ к прошлому. Когда голос Анни иногда становился резким, и она грубо обходилась с Грэгом, Анни знала так же хорошо, как и миссис Шапиро, что это призрак ее детства вторгся в детскую снова. И вместе они могли найти смысл этого настроения, которое неожиданно захватило ее.
По мере того, как развивался ребенок и пересматривалось конфликтное прошлое Анни, мы начали видеть одну фигуру, проявлявшуюся из детства Анни, которая олицетворяла заботу, терпимость, понимание. Это был настоящий отец Анни, который умер, когда ей было пять лет. В памяти Анни, он был добрым и честным. Он никогда не бил ее. Он никогда бы не позволил другим людям быть жестокими к ней, если бы только он был жив. Когда она говорила о своем отце, любовь и чувство утраты переполняли ее. Конечно, не имеет значения, были ли ее воспоминания об отце настоящими или нет. Что важно, это то, что в хаосе и ужасе ее детства был все же человек, который давал ей чувство любви и защиты. Именно это было найдено в ее прошлом, когда там искали что-либо хорошее, скрытый ресурс силы, и миссис Шапиро помогала Анни сохранять живым это хорошее воспоминание. Мы теперь поняли другую часть мозаики. Когда мы впервые познакомились с семьей Бейер, как вы помните, Анни не только отказывалась заботиться о своем ребенке, но постоянно отдавала его мужу, отцу ребенка, чтобы тот заботился о нем. Все это стало меняться за те месяцы, когда Анни с помощью терапевта училась тому, что и мать тоже может защищать своего ребенка.
Грэг сам демонстрировал усиление своей связи с матерью в эти ранние месяцы работы. В десятимесячном возрасте, перед тем, как миссис Шапиро оставила семью на время своего отпуска, его поведение с матерью демонстрировало избирательн<