Глава 13. La messa dei gatti

Среда, 1 7 сентября 1 999 года

Самолет летел среди моря облаков, фиолетовых и се­ро-голубых, окаймленных оранжевыми отблесками, а позади него садилось солнце. Легко и ровно гудели мо­торы. Высота полета давно уже набрана. Это старый «Дуглас» или «Фоккер». Я зарылся лицом в мягкий и теплый мех шубы Муранеллы. Мы летим к ней. Но ку­да? Она мне не сказала. А кто это у меня с другого бо­ка? Может, ее сестра, в такой же шубе? Или это моя собственная голова, отдыхающая в складках соболино­го манто? Я счастлив, что наконец-то нашел Муранел-лу. Одну или вместе с сестрой? Не знаю. Я хочу шевель­нуть рукой, чтобы погладить ее по бедру, но не могу. Я парализован. Я чувствую покой, почти что счастье и радость. Это конец моей поездки. Я разгадал-таки

Спать и увидеть приятный сон (англ.). ** Месса для кошек (шпал.).

page 236 /237-----------------------------------------------------------------------------------------------------

тайну Муранеллы. Это даже важнее разгадки тайны сновидений. Но куда же мы все-таки летим?

Вдруг удар! Самолет погружается в облака и туман. Все становится белым. Моторы замолкают. Я резко просыпаюсь и кричу: «Мы падаем! Муранелла...»

— Да замолчи ты, старый придурок-француз, — бормочет по-английски хиппи, повернувшись в своей коробке. Это, наверное, когда он заворочался, мой сон оборвался, а кошки замолчали. Мое лицо в самом деле зарыто в мех пары котов, спящих рядом со мной. Они вновь принялись мурлыкать, и эти звуки отдава­лись в ушах, отражаясь от картонных стен моего убе­жища.

Я вышел из «синхронного» сновидения, во время ко­торого мурлыкание и мех двух кошек были преобразо­ваны моей «онейрической машиной» в звук авиацион­ных моторов, картины неба и ощущение шубы Мура­неллы.

Впервые мне снилась Муранелла. Муранелла или Муранеллы? Даже во сне я не могу этого узнать. Это было настоящее эротическое сновидение, судя по степе­ни моей эрекции...

Оба кота явились ко мне, когда я спал. Привлечен­ные теплом моего картонного убежища, они его еще больше разогрели. Было так темно, что я их не видел. Я почесал голову тому, который спал справа. Уши его были порваны, нос изрезан царапинами. Один клык

вырван. Его короткая шерсть склеилась в коросту на шее, а хвост был оторван. Это, должно быть, был во­жак стаи. Я назвал его «Драный хвост». Я был весьма польщен тем, что он улегся спать и мурлыкал возле моей головы. Это свидетельствовало о том, что он считает меня своим другом. Когда я протянул руку, чтобы почесать ему живот, он прекратил мурлыкать и вцепился в нее когтями. Лучше его не трогать. Он зевнул, и мое убежище наполнилось запахом рыбы, еще более сильным, чем вонь от кошачьей мочи на винтовой лестнице снаружи. Моя левая рука гладила чей-то длинный мех. Это был кот или кошка, который безостановочно мурлыкал. Затем он стал облизывать мне лицо и голову. Я чувствовал, как его шершавый язык отдирает мои усики и упорно лижет проклятый красный нарыв на виске, уже начинавший меня беспо­коить.

Я решил, что лучше проваляться здесь до рассвета, пока не проснется этот хиппи, Куки. Потом я пойду на рыбный рынок и попробую украсть несколько сарди­нок. Мне пришла в голову мысль провести тайную цере­монию покаяния в память о тех бесчисленных кошках, что были принесены в жертву на алтарь нейрофизиоло­гии во всех нейробиологических лабораториях мира. Мало-помалу, с большим трудом, мне удалось восстано­вить несколько фраз на латыни.

Я вспомнил молодость. В те времена месса еще чита­лась по-латыни. Меа maxima culpa. Понемногу стали

page 238 / 239

всплывать какие-то обрывки из Pater noster... debita nos­tra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris... Вот это, должно быть, относится к покаянию... Кошкам, конечно, все равно, на каком языке к ним обращаются — хоть на латыни, хоть на китайском. Но все-таки лучше пусть это будет латынь, особенно, если мне удастся надеть коша­чью маску и зажечь несколько свечей. Хиппи, думаю, бу­дет не против — мне показалось, что он любит кошек.

Рассвет еще не наступил, когда внезапно, под воздей­ствием какого-то таинственного сигнала, обе кошки ра­зом меня покинули. Лестница del Bovolo загудела от ко­шачьего галопа и дикого мяуканья. Наверняка это Дра­ный хвост наводил порядок среди компании котов, но­чевавших на ступенях лестницы или набежавших с ок­рестных улочек.

Над лестницей уже занималась заря, когда Куки вы­лез из-под тряпья, которым укрывался, и своего картон­ного убежища. Мои туфли все еще болтались у него на шее. Только теперь я приметил длинноволосую девуш­ку, с которой Куки провел ночь. Она сидела рядом и расчесывала волосы. При более внимательном рассмо­трении это существо оказалось мальчиком, подростком лет семнадцати-восемнадцати; он весь был разукрашен: в ушах — сережки, в крыльях носа — жемчужины. Это, значит, был дружок или партнер Куки.

— Привет, — сказал я. — Как спалось?

Он не удостоил меня ни ответом, ни взглядом. Я для него не существовал.

Куки раскурил два косячка, и один передал своему приятелю. Судя по запаху, это была хорошая марихуана.

— Хочешь? — предложил мне Куки.

— Нет, не сейчас.

Он сунул косяк в карман моего пиджака.

— А это кто? — спросил я, указывая на его приятеля.

— Мислав. Он югослав. Хороший парень.

Должно быть, серб. Поверх рубашки военного образ­ца, цвет которой уже не определялся, он носил право­славный крест.

— Пойду поищу рыбы для кошек.

— Тогда поторопись, Пескерия открывается в поло­вине шестого.

— А сейчас сколько? — спросил я.

У меня больше не было «ролекса». К счастью, я чувст­вовал «чертову пилюльницу» у себя в кармане. У Куки, разумеется, тоже не было часов. Розоватые отблески за­ри достигли уже самых нижних ступеней лестницы.

— Похоже, начало седьмого... — ответил он.

Мне нужно было добраться до моста Риальто. Моя трость исчезла вместе с серьгой и галстуком. Кто их взял? Я нашел только пластиковый пакет, который по­ложил в карман. Проходя мимо витрины магазина, уже освещенной восходящим солнцем, я с трудом узнал себя в том бродяге, в какого превратился. От моих усиков почти ничего не осталось, особенно от левого, оторван­ного шершавым языком кота. Мятые брюки нависали на кроссовки без шнурков. Пиджака был покрыт пятнами

page 240 / 241 -----------------------------------------------------------------------------------------------

и пылью, от него оторвался воротник. Да, я превратил­ся в бродягу, но стал свободен и счастлив! Я присел на каменную тумбу и отодрал остатки усов. Я вспомнил роман Жоржа Дю Морье* «Питер Иббетсон». Питер встречается со своей возлюбленной Мэри только в сно­видениях.

— Муранелла, — прошептал я, — с этого момента мы будем встречаться в моих снах.

Но где? Куда летели мы на этом самолете? Снова всплыли первые картины моего сновидения. Солнце садилось позади самолета. То есть на западе. Значит, мы летели на восток. В Восточную Европу. В Чехию? Венгрию? Россию? А соболье манто у Муранеллы? Снова Россия! Круг замкнулся. Еще один кусочек за­гадочной мозаики — русский — возник в этом сне, и все потому, очевидно, что мурлыкание котов вызва­ло онейрическую картину самолета, уносящего Му-ранеллу. И куда же ей было бежать, если не в Рос­сию?

Я нашел на дороге бечевку и попытался сделать из нее шнурки для кроссовок. Какое облегчение я испы­тывал, скинув эти шикарные туфли! Полицейский проводил меня подозрительным взглядом. Настоящие туристы находятся под защитой полиции, но я больше не был на них похож. Нужно соблюдать осторож­ность.

* Французский писатель XIX века.

Я перешел по мосту Риальто, сверкавшему в отбле­сках восходящего солнца, отражавшегося в водах Большого канала, и, попав на правый берег, прошел вдоль Руга Орефичи до Фаббрике Веккье, где находят­ся фруктовые и овощные ряды. Туристы пока не попа­дались. Только старые венецианки расходились с пол­ными сумками. Еще не наступили те вечерние и ноч­ные часы, когда здесь появляются хорошенькие про­ститутки, которых я встречал во время моих прошлых приездов.

Наконец я добрался до Пескерии, она напоминала какой-то средневековый зал, хотя была построена в начале двадцатого века. По счастью, там было еще темновато. Армады кошек собрались вокруг рыбаков, заманивавших первых покупателей. Никто за мной не следил. Я не был ни венецианцем, ни туристом, ни на­стоящим хиппи. Отчего бы не прикинуться старым художником, одним из тех чудаков, кто скорее с голо­ду помрет на берегу канала, чем покинет Венецию. Так что оказалось не трудно наполнить мой пакет сардина­ми и какими-то неизвестными мне рыбинами с гор-гоньей головой.

Затем я вернулся на мост Риальто, перешел на дру­гую сторону канала и пошел бродить по маленьким улочкам в поисках лавки, где продают маски для тури­стов. В конце концов мне удалось раздобыть довольно красивую маску в виде кошачьей головы, которую я сдернул с вешалки и спрятал под пиджаком. Мне пока-

Page 242 / 243

залось, что никто меня не заметил. Это была кража. Сначала кража сардин, теперь кража маски. Не пора ли с этим покончить? Но ведь у меня украли все день­ги и паспорт! И перед церемонией покаяния я сам себе отпустил все грехи. Я-то ведь воровал ради кошек, это бескорыстное воровство!

Улочки, ведущие к Палаццо Контарини, стали на­полняться туристами. Я приостановился у церкви Санта-Лючия, возле Дворца Гримани. Я так хотел есть, что проглотил половинку сырой сардины. Чтобы заглушить голод, я закурил было косячок, но закаш­лялся. Часы на башне Санта-Лючия пробили полови­ну десятого. Пора было вернуться на мою винтовую лестницу, пока там не появились гаттаре — старухи-венецианки, ежедневно кормившие кошек. Мне хоте­лось провести эту церемонию покаяния по возможно­сти без свидетелей.

Вдруг на маленькой улочке Санта-Лючия я заметил силуэт Муранеллы. Она быстрым шагом уходила от меня. Та же походка, те же джинсы, та же рубашка, те же светлые волосы. Я побежал за ней, неловко проби­раясь среди туристов, и, прихрамывая, с бьющимся сердцем, догнал ее. Тут она остановилась, обернув­шись к витрине магазина роскошных кожаных сумок, и я наконец-то смог увидеть ее лицо. Увы! Оно было банальным, невыразительным, безо всякого макияжа, и принадлежало какой-то женщине лет двадцати пя­ти — тридцати. Похоже, Людвиг Манн был прав. Мне

теперь повсюду чудятся Муранеллы! Эта женщина с любопытством взглянула на меня и₇ несомненно, смущенная моим преследованием, презрительно по­жав плечами, удалилась.

Когда я добрел до Скала Контарини дель Боволо, ле­стница уже была занята десятками кошек. Куки и его дружок поджидали меня, сидя на нижней ступеньке и покуривая косячки. Погруженные в свои грезы, они не обратили на меня никакого внимания.

Нужно было действовать решительно. Несколько старух-гаттаре уже семенили сюда с провизией для кошек; они несли молоко, остатки мяса, рыбы, паш­тета.

— Fissa, fissa*, — позвал я хиппи.

Как ни странно, это заставило их очнуться.

— Please, Куки, найди свечи и зажги их. Церемония
начинается.

Я надел кошачью маску и стал бросать сырую рыбу перед собой, на первые три ступени лестницы.

Что тут началось! Я и представить себе не мог, какая развернется титаническая битва, руководимая вожака­ми стай, среди которых Драный хвост играл одну из главных ролей. И только потом посмели приблизиться к рыбе другие кошки, в их числе: хромые, одноухие, од­ноглазые, трехлапые, облезлые, брошенные и истощен­ные котята, паршивые, беременные, недоношенные

У итальянцев аналог русского «кис-кис».

Page 244 / 245

и полностью деклассированные; ангорские, персидские, эфиопские, сиамские и бирманские, и конечно же, не­сколько настоящих венецианских кошек из водосточ­ных труб, сориани, чья генеалогия восходит, возможно, к эпохе Казановы. Мой запас рыбы был быстро уничто­жен...

Я с трудом опустился на колени и начал низким голо­сом: In nomine Deus sive Natura... После этой ссылки на Спинозу я быстренько прочитал покаяние, начертанное мною на обратной стороне инструкции к презервати­вам, подобранной возле церкви Святой Анны.

— Кошки Венеции! Я обращаюсь к вам, представи­телям всего мирового кошачьего сообщества, чтобы приветствовать вас и покаяться перед вами от лица всех физиологов. Покаяться за все те несчастья, боль и лишение сна, которые мы вам причинили. За лише­ние сновидений. Все это делалось во имя науки и во благо человечества. Теперь, полагаю, с этим поконче­но. Отдохните под солнцем и примите эти сардины в знак нашего раскаяния, нашей дружбы и нашего по­каяния.

Рыба кончилась, кошачьи драки прекратились, и на лестнице стало подозрительно тихо. Что-то необычное происходило за моей спиной. Я обернулся — на малень­кой площади было черным-черно от народа. Старухи-гаттаре молча показывали на меня пальцами и грозили кулаками. Оба моих служки просто окаменели. Сняв маску, я сразу понял, в чем дело: трое полицейских, сер-

жант и два унтер-офицера из Guardia Civile*, с револь­верами на белых ремнях, стояли за моей спиной на нижних ступенях лестницы. Они не улыбались!

В толпе я заметил туриста, которого уже как-то ви­дел на сорок первом вапоретто. Он щелкал фотоаппара­том со вспышкой и снимал на видеокамеру. Следовало побыстрее выпутаться из этой истории. К счастью, сер­жант говорил и по-французски, и по-английски.

— Ваши документы, prego, — обратился он ко мне.

— Извините меня, господин офицер, но все мои доку­менты, мой паспорт, мой бумажник и мои кредитные карточки у меня украли вчера утром на площади Сан-Марко. Вчера в полдень я даже отнес заявление в комис­сариат.

В это время полицейские обыскивали обоих хиппи. Нашли косячки и, увы! — кокаин. Значит, это были мел­кие дилеры, известные полиции! На запястьях у них уже были наручники.

— Prego.

Сержант внимательно меня обыскал, но остался ни с чем: недокуренный косячок, голова от сардины, купю­ра в десять тысяч лир и шкатулка!

— Она пустая, — сказал я ему.

Он недоверчиво посмотрел на меня и понюхал содер­жимое шкатулки.

— Кокаин? — спросил он.

* Муниципальная полиция (итал.).

page 246 / 247------------------------------------------------------------------------------------------------

— Отнюдь нет. Я приобрел ее вчера у антиквара на Дзаттере.

— Но ведь вчера у вас уже не было денег?

— Точно так. Я ее обменял на свои часы. На золотой «ролекс».

Похоже, он мне не поверил. Его больше заинтересо­вали мои новые туфли, болтающиеся на шее у Куки.

— Неужели вы думаете, что я вам поверю, будто вы
обменяли эти изумительные туфли, совсем новые, на
старые кроссовки? Какую услугу вы попросили у этих
двух хиппи? Следуйте за мной, prego.

Он не надел на меня наручники, но мне пришлось сле­довать за обоими хиппи до полицейского мотоскафо, пришвартованного на канале Санта-Мария. Я обернул­ся, чтобы в последний раз взглянуть на старого бесхво­стого кота и попрощаться с ним. Но он исчез.

Мы прибыли в центральный полицейский участок у вокзала, где меня заперли на ключ в маленькой ком­натке. Я почувствовал первые признаки приближаю­щегося состояния дежа вю, вызванного, несомненно, тем, что я просто умирал от голода. Нужно было най­ти Бьянку, которая сможет хотя бы частично подтвер­дить мои показания. Но, к несчастью, все касающиеся ее сведения записаны в украденном блокноте.

Французское консульство? Но я уже давно, при всех своих многочисленных путешествиях по белу свету, не испытываю ничего, кроме ужаса, от консульств и по­сольств разных стран.

Позвонить домой? Но как объяснить семье подобные приключения? Полицейские-то, конечно, с радостью расскажут домашним мою историю. Но я должен сде­лать все, чтобы сохранить в тайне неприятную сторону этой поездки — и от своей семьи, и от научной и меди­цинской общественности Лиона.

Я позвонил в отель «Теодорих»: профессор Манн вернется только к вечеру.

Наташе звонить не хотелось. Я помнил, что она опа­салась полиции. Офицер долго говорил по телефону с портье гостиницы. Насколько я понял, он описал ме­ня как гомосексуалиста-наркомана, который, возмож­но, украл документы, деньги или часы у профессора Жуве.

Наконец он связался с комиссариатом на площади Святого Марка. Однако мои приметы бродяги совсем не соответствовали элегантному респектабельному гос­подину с золотыми часами, эбеновой тростью и, в осо­бенности, с усиками.

Полицейские с площади Сан-Марко также не опоз­нали моей фотографии, присланной по факсу из комис­сариата.

Мне принесли сэндвич, и я почувствовал себя немно­го лучше.

Кому же позвонить? Моему другу профессору М. из Неаполя? Боюсь, что он секрета не сохранит и всем расскажет эпизоды из моей столь захватывающей ис­тории. Она достаточно скандальна, чтобы вычеркнуть

page 248 / 249

меня из jet-set* онейрологов. Похожие приключения, истинные или вымышленные, происходили с некото­рыми моими друзьями в Соединенных Штатах. Так их подвергали остракизму десятки лет!

— Вы знаете, — вдруг сдуру ляпнул я полицейскому, который вернулся, чтобы продолжить допрос, — а ведь я знавал многих знаменитостей в вашей стране! Я по­жимал руку президенту Андреотти, когда он принимал меня во дворце Квиринале, встречался с кардиналом Ратцингером на симпозиуме по сознанию, организо­ванном Ватиканом лет десять назад.

— А почему не с папой? И самим Господом Богом? — ответил офицер.

Он поднялся и прошел в кабинет, где его коммента­рии были встречены громовым хохотом. Я сумасшед­ший, matto, completamente matto!** Нужно срочно зво­нить психиатру. Может, хоть это даст мне шанс выпу­таться?

Через час полицейский вернулся. Он глянул на меня с любопытством и стал разговаривать как с больным.

— Вы обвиняетесь в следующих нарушениях закона:

— бродяжничестве. У вас нет ни документов, ни де­нег, ни дома;

— краже (есть свидетели того, что этим утром вы ук­рали маску);

* Элита (англ.).

** Совершенно сумасшедший (итал.).

— посягательстве на мораль и религию. Вы устроили сатанинскую мессу на латыни перед кошками;

— сексуальном правонарушении. Вас видели спящим с двумя явными гомосексуалистами;

— хранении марихуаны и, возможно, кокаина.

Все это вместе взятое тянет на один-два месяца тюрьмы. Но мы запросили проведение психиатриче­ской экспертизы. Если психиатр подтвердит, что вы, как мне кажется, находитесь в ненормальном состо­янии, то вас препроводят в отделение неотложной психиатрической помощи городской больницы Вене­ции.

Что я мог ему сказать? У меня вновь возникло ощу­щение дежа вю, и вид был явно ненормальный, но он-то думал, что я просто наркоман!

Психиатр доктор Луко пришел только к восьми вече­ра. Это был маленький, пузатый, плешивый и красноли­цый человечек лет сорока. Он сказал полицейским, что очень спешит — его ждет важный пациент. К счастью, он говорил по-английски. Он быстренько прочитал протокол моего допроса.

— Итак, вы утверждаете, что вы врач.

— Да, господин доктор. Профессор университета.

— Профессор — чего?

— Нейробиологии.

— Можете называть меня профессором. Вы невро­лог?

page 250 / 251---------------------------------------------------------------------------------------------------

— He совсем, профессор. Я занимаюсь изучением сна.

— Сна у кошек, — прочитал он в протоколе.

— Да, знаете, профессор, я изучаю, в частности, па­радоксальный сон.

— А что это такое?

— Парадоксальный сон, или REM-sleep. Он предста­вляет собой реализацию сновидений.

— Сновидений у кошек?

— Да, профессор. Кошки тоже видят сны!

— Никогда не слышал ничего подобного. Это несерь­езно! Вы сами-то хорошо спите?

— Нет, не очень.

— А снотворными пользуетесь?

— Некоторыми бензодиазепинами*.

— А кокаин или марихуана?

— Никогда.

— Итак, вы обменяли великолепные новые туфли на старые кроссовки?

— Да. У меня грыжа диска, профессор, и мне трудно ходить.

— Вы не находите, что ваша история несколько не­обычна для французского профессора? Вряд ли кто-то в нее поверит.

— Она необычная, но это правда, но, но...

— Но — что?

Наиболее распространенные снотворные и успокоительные средства, типа элениума и проч.

— У меня некоторые проблемы с мозгом, с моей пси­хикой. Я испытываю ощущение дежа вю, своего рода зрительные галлюцинации.

— Что еще?

— Я предвижу события, вижу их до того, как они происходят.

— Как любопытно!

Он внимательно меня осмотрел и заметил красные папулы на виске и затылке.

— И давно у вас эти припухлости?

— Только с неделю.

— Вам обязательно нужно сделать анализ крови.
Он, должно быть, подумал, что у меня сифилис или

признаки СПИДа, но я и сам не знал, с чем это связано, и был озабочен...

Он продолжил чтение протокола.

— О, да здесь написано, что вы знакомы с Андреотти, папой и кардиналом Ратцингером! Несколько странно для человека, который вызывает дьявола, чтобы привет­ствовать кошек! Вы не находите?

— Это довольно трудно объяснить. Я не вызывал дья­вола. Это было покаяние, даже папа теперь это делает.

— Подождите минутку...

Он ушел, чтобы написать направление. Я легко мог догадаться, что он там пишет. Зрительные галлюцина­ции и делирий у семидесятилетнего больного, возмож­но, ВИЧ-инфицированного, наркомана и, вероятно, гомосексуалиста. Необходимо сделать анализ крови.

Page 252 / 253

Он вернулся через полчаса. Ему удалось разыскать место в больнице общего профиля в Венеции.

— Как вы сами мне сказали, ваше психическое здо­ровье и физическое состояние не в лучшем виде. Вы будете госпитализированы на несколько дней в специ­ализированное отделение, одно из лучших, в городской больнице общего профиля. Скоро за вами приедут са­нитары. Завтра я вас навещу. Ах нет, это же будет суб­бота... Я к вам зайду в понедельник. До свиданья, dot-tore, — и он вышел, почему-то подмигнув мне на про­щание, чего я не понял.

Я ждал санитаров до десяти вечера. Тут дело пошло живее. Подписи, снова подписи. Трое полицейских уш­ли, их сменила новая команда. Ночной патруль. Они принимали меня за сумасшедшего, наркомана или гея или и то, и другое, и третье в одном лице. Перед уходом я снова тупо искал свою трость, но не забыл захватить «пилюльницу».

Трое санитаров исподтишка следили за мной, пока мы гнали полным ходом на больничном мотоскафо с включенной сиреной и бортовыми огнями. Струя за кормой сверкала в свете луны, и волны от катера скака­ли по заплесневелым стенам канала.

Около полуночи мы прибыли в городскую больницу. Меня напугало воспоминание о гробе, который оттуда выносили и чуть не уронили в воду. Когда же это было? Кажется, будто целый месяц прошел. Я что, тоже так буду покидать эту больницу?

Пришлось разбудить дежурного врача. Он был не в духе.

— Поместите его в номер 320, — распорядился он.
Отдельная палата с койкой — какое счастье! Окно

с толстыми решетками. Я разделся, и на меня натяну­ли длинную льняную рубашку.

— Ложитесь!

Вошла ночная сиделка. Настоящая венецианская ма­маша — mamma, маленькая, толстенькая, усталая, но улыбающаяся. Она наклонилась надо мной:

— Nonno, vi faccio fare una grossa dormita*.

И она, вонзив иглу в вену моей руки, ввела в нее все содержимое большого шприца...