Некоторые особенности истории психоанализа во франции

Mijolla A. de (2004) Quelgues particularites de L’histore de la psychanalese en France (inedit).

Перевод с французского и научная редакция П. В. Качалова.

История проникновения — можно было бы даже сказать, «вторжения»¹ — и развития психоаналитической теории и практики в различных странах своего укоре­нения всегда характеризовалась феноменами более или менее регулярного чередования отвержения и усвоения. Внешне часто похожие [эти феномены]², тем не менее, обнаруживают весьма тонкие различия, если рассматривать их в контексте социокультурных и исторических особенностей каждой страны.

Франция представляет собой древнюю и, следовательно, богатую традициями нацию, порой слишком кичащуюся своей историей и тем влиянием, которое она могла оказывать на протяжении прошедших столетий в области политики, науки и искусства, чтобы не удивляться одновременно и живительным, и смертонос­ным чертам той судьбы, которую она уготовила психоанализу (Mijolla alain de, 1982; Roudinesco Elisabeth, 1982, 1986). Эксгибиционистские тенденции француз­ской нации усложняют написание истории психоанализа [во Франции], [исто­рии], не ограничивающейся внешней шумихой, самыми поверхностными анекдо­тами (несмотря на претензии [этих анекдотов] на гипотетические достоинства интерпретаций) или описанием жестикуляции тех, кого переменчивая мода последовательно выводила на первый план либо сцены, либо телеэкрана, прежде чем их оттуда смести, порой — навсегда.

Это означает, что нельзя забывать о пристрастии французов к харизматическим личностям, умеющим соблазнять либо своим словом, либо окружающей рос­кошью, либо героическими идентификациями, которые они вызывают, будь то Жанна д'Арк [Jeanne d’Arc], Король-Солнце [le Roi-Solei] Людовик XIV, Импе­ратор Наполеон [L’Empereur Napoleon], Генерал де Голль [Le General de Gaulle], либо фокусники типа Калиостро [Cagliostro] и Робера Удена [Robert Houdin], либо же, в нашей более скромной и не столь древней профессии, — Жан-Мартен Шарко [Jean-Martin Charcot], Гаэтан Гасиан де Клерамбо [Gaetan Gatian

¹ Международная ассоциация истории психоанализа (А.1.Н.Р.), кстати, посвятила свой IV Международный Конгресс в сентябре 1992 года в Брюсселе теме «Сравнительная ис­тория начала психоанализа и Европе (1900-1945)».

² В квадратных скобках везде - текст, добавленный научным редактором П. В. Качаловым.

de Clerambault] или Жак Лакан [Jacques Lacan]. Признавать роль этого подчас гипнотического влияния вовсе не предполагает в свой черед подпасть под него, но означает лишь признать за ним ту роль, которую оно в свое время и на своем месте сыграло с наибольшим эффектом и пользой: роль движущей силы и для научных исследований, и для лечебной практики, которые начинаются и развива­ются одновременно с этими влияниями, но в других местах, вдохновляемые, вызываемые и увлекаемые отголосками [этого харизматического] праздника, но держась, впрочем, от этого [праздника] на дистанции.

Психоаналитикам не надо напоминать, что амбивалентность — универсальна и что манихейство возвращает нас к самым архаическим методам суждения: «Это — Хорошо, это я оставлю... Это — плохо, это я сплюну...». Чего ж удивляться, что французы и одновременно, и попеременно обнаруживали такого типа реакции на ту психоаналитическую пилюлю, которую заставила их проглотить эволюция мира и мышления XX века? Как можно считать, что в 1900 году они должны были Легче других [народов] принять ту «нарциссическую рану», которую Фройд [Freud!]¹ сознательно нанес своим современникам, и как можно упрекать их, что Они не встретили его идеи восторженными воплями? Потому-то двадцать лет спустя, в период между двумя мировыми войнами, пионеры психоаналитической авантюры [во Франции] были вынуждены отказываться не только от своих психиатрических колебаний, но — одновременно — и от своих психиатрических халатов.

Но мере своего медленного знакомства с Фройдовскими теориями — посколь­ку не следует забывать отсутствие [французских] переводов Фройда вплоть до 1920 года — французы гордились своей всемирно известной медицинской арис­тократией, особенно в области психопатологии, в которой Фройд всё перевернул вверх дном. Французы в равной степени гордились интеллектуальной элитой, богатой своим прошлым, столь же готовой как критиковать, так и восхвалять до небес любое новшество, появлявшееся в области философии и литературы. Они были твердо убеждены, что обладают солидными знаниями в тех трех областях, которые Фройд обозначил в своем определении психоанализа²: глубинная психо­логия, метод терапии [неврозов] и способ понимания культурных явлений. Фран­цузы не видели никаких оснований, чтобы принимать как «истинные» в своей совокупности (а именно на этом настаивал тогда Фройд) те гипотезы, которые должны были повергнуть в прах их традиционные знания. Тем более что эти [ги­потезы] пришли к ним на немецком языке, этом языке победителей двух Наполеонов, «варваров» войны 1870 года, оккупантов Эльзаса-Лотарингии [из страны], где множатся авторы обширных медицинских и психиатрических монографий, на языке, несущем, впрочем, культуру, которая по своему богатству была способна противостоять той [культуре], которой так славились французы.

Империя Шарко рухнула со смертью Мэтра; и вот работы его ученика Пьера Жане [Pierre Janet] были выдвинуты на первый план в противостоянии Фройду

¹ Традиционная русская транслитерация его немецкого имени — Фройд; мы же здесь и далее предпочитаем фонетическую транслитерацию — Фройд. — Примеч. П. В. Качалова, ²Согласно определению, данному им и 1923 году для Encyclopedia Britannica.

с его шокирующими «пансексуалистскими» теориями. Зачем искать за границей то, что было еще лучше объяснено здесь, у нас, дома, и к тому же избавлено от суждений, расцениваемых и сторонниками экспериментального метода Клода Бернара [Claude Bertrand¹], и картезианского рационализма, и любителями игри­вых намеков то как суждения порнографические, то как чисто спекулятивные, то как почти мистические? На протяжении нескольких десятилетий Фройду возра­жали так: «Ваши теории глупы и шокируют» или — прямо противоположное — «Мы это уже открыли до вас», в то время как «опасности переноса» и «поругание детской невинности» оставались предметами постоянного осуждения.

После первой, со множеством оговорок, презентации «психоанализа», сделанной Эмманюелем Режисом [Emmanuel Ragis] и Анжело Эснаром [Angelo Hesnard] в монографии 1913 года, тогда, когда пушки Первой мировой войны заставля­ли считать во Франции смертоносным всё, что могло исходить от Германии и ее союзников, пришлось немного подождать, чтобы молодые врачи-психиат­ры узнали о существовании фройдовских теорий и о том интересе, который эти теории представляют: и для их повседневной практики, и для понимания ими загадочных психических расстройств. Их интерес возник в атмосфере 1920-х годов, когда последствия войны 1914-1918 годов подорвали прежние соци­альные и нравственные устои и открыли перед молодежью и женщинами не­мыслимые доселе перспективы, ибо опустели места миллионов мужчин, погибших на фронте во имя нравственных идеалов, отныне подвергаемых открытому со­мнению.

То была эпоха, когда, вслед за Евгенией Сокольницкой [Eugenie Sokolnicka]¹, бывшей пациенткой Фройда и Ферёнци [Ferenczi], журналистские и литератур­ные круги, увлекаемые Андре Жидом [Andre Gide] и авторами Nouvelle Revue Francaise, вытолкнули под свет прожекторов актуальность открытия ими скандальных пикантностей психоанализа; [и в этом] за ними вскоре последовали и, пожалуй, превзошли Андре Бретон [Andre Breton] и [другие] буйные смутьяны сюрреализма. «Интерес к психоанализу во Франции породили литераторы», — писал Фройд в 1925 году (Freud, Sigmund, 1925 (1 [1924]) не без некоторой горечи, которую с тех пор [многие] любили подчеркнуть. Сильно упрощая ситуацию, на нее, тем не менее, можно взглянуть иначе, различая в [социальных] структурах, в которых вплоть до наших дней проявлялся этот интерес [к психоанализу], два уровня [интереса] — различных, но в постоянном взаимодействии [друг с дру­гом], каждый из которых и влечет за собой [повышение социального интереса к психоанализу] и запускает [повышение] другого [уровня этого интереса].

С одной стороны — показуха, мода, увлечение тех, кто воображает найти в психоанализе волшебный ключ [к решению] своих проблем, источник новых идей и даже способ привлечь внимание и завоевать аудиторию, известность или деньги. В большинстве случаев, знакомство с психоаналитической практикой у них недолгое, и, быстро разочаровавшись, они немедля устремляются к новой и более удобовари­мой культурной игрушке. Но при этом часто именно они являются теми, кто пер­выми публично провозглашают имя Фройда, хвастаясь тем, что, как им кажется,

1 Оба написаны имени Е. С., родившейся и выросшей в русской Польше, но эмигрировавшей в 1921 году во Францию, — аутентичны. — Примеч. П. В. Качалова.

они смогли понять из [его] теорий; [теорий], которые они же могут столь же шум­но подвергнуть иронической или ядовитой критике (Mijolla, Alain de, 1984). Они пребывают в царстве иллюзий; [они] открывают путь гуру, всегда готовым очаро­вать наивных [людей], объектов всех [социальных] манипуляций; [и они же при­влекают] еще более многочисленных [людей] разочарованных, которые не упу­стят [случай] упрекнуть психоанализ в неисполнении обещаний всемогущества, которое они сами же ему и приписали. Тем не менее, иллюзия бывает [и социально] позитивной — [когда иллюзия] оказывается двигателем и многих начинаний, и многих открытий. Сходным образом, шумливые обожатели или поносители Фрой­да не преминули привлечь к своей аудитории внимание и врачей, и [других] уни­верситетских ученых, благодаря которым психоанализ, [хоть] и не без труда, [но] укоренился и развился во Франции — и в клинической практике, и в теоретичес­ких разработках.

Впечатляющее излечение многочисленных «нервных» расстройств служит наилучшей рекомендацией для психоанализа в глазах молодых французских психиатров, которых приводит в отчаяние бессилие традиционных методов [лечения]. Но весь ансамбль основных теорий психоанализа для них не столь же убедителен; который, впрочем, в эту эпоху находится в становлении, посколь­ку Фройд только что изложил свои соображения насчет смертного влечения и предложил [новое] изображение психического аппарата как Я-Это (Оно)¹-Сверх-Я. Эти французские психиатры даже основывают в 1925 году [одноимен­ные] общество и журнал L’Evolution psychiatrique, которые до наших дней отра­жают во Франции психодинамическое направление в психиатрии и в медицине, однако они не проявляют готовности ко сколько-нибудь радикальной поддержке какой бы то ни было школы, особенно если она [эта школа] — иностранного про­исхождения.

Описывая историю психоанализа во Франции, некоторые [историографы) в презрительном тоне трактуют первые моменты этого проникновения [психо­анализа] и любят подчеркнуть непонимание молодых врачей, как коротки и осто­рожны были их [первые] шаги. [Такая трактовка] обнаруживает анахроничное a priori, согласно которому дебютанты двадцатых годов могли бы читать и прони­каться Фройдовскими идеями вровень с теми, кто семьдесят лет спустя напишет о них. [Эта трактовка] свидетельствует о квазирелигиозной иллюзии, которая, постепенно развиваясь, привела в восьмидесятые годы к созданию в средствах массовой информации ложного образа французского психоанализа, якобы надув­шегося в самодостаточности и все более и более оторванного от повседневной и скромной действительности своей практики.

Первые же работы [пионеров психоанализа] и вызванные ими дискуссии обнаруживают живую и страстную, внутренне конфликтную [социальную] среду, которая

¹ М.Н. Вульф в 1922 году перевел немецкое Es у Фройда на русский как Оно. Наш перевод - Это - основывается на собственном выборе Фройда: в переписке 30-х годов меж двух латинизирующих переводов его термина-местоимения — Illuid (Оно), предложенного фран­цузом Эдуаром Пишоном, и Id (Это), предложенного англичанином Джеймсом Стрэчи, -Фройд выбрал второе. — Примеч. П. В. Качалова.

59

и позволяет психоанализу проникнуть во Францию. Наряду с верными [учениками] венского учителя, такими как Мари Бонапарт [Marie Bonaparte] (Mijolla, Alain de, 1988 Ь) или Рудольф Лёвенштайн [Rudolf Lowenstein], которые отста­ивают сексуальную этиологию [неврозов], смертное влечение, только что полу­чившее теоретическое обоснование, учебный анализ [как необходимое условие для каждого, кто хочет стать аналитиком], признание не-врачей [как психоаналитиков] и распространение психоаналитических подходов на другие области куль­туры; [наряду с ними —] врачи, такие как Эдуар Пишон [Edouard Pichon], Рене Алланди [Rene Allendy], Анжело Эснар или Рене Лафорг [Rene Lagargue], несмот­ря па (свою] маргинальность [в медицинском мире], которая [и] подтолкнула их к психоаналитической авантюре, настаивают на различении достоинств «фройдовского метода [лечения]» от мрачноватостей «[его] доктрины».

Несмотря на постоянное сохранение угрозы раскола, в недрах Парижского психоаналитического общества, основанного в ноябре 1926 года, продолжается медленная работа, в нескольких общесоматических больницах открываются [психоаналитические] консультации, прежде всего, развивается детский психоанализ, критика и нападки вызывают ответы, свидетельствующие о стремлении [психо­аналитиков] к углублению [своих] знаний. На фоне того, что на страницах газет Фройд спорадически предстает то как славный старик, немножко — гуру, то как психолог, скорее неприличный, [и] даже, в июне 1938 года, как жертва, пригово­ренная Гитлером к изгнанию, проникновение психоанализа в медицинскую и в философскую мысль прогрессирует. Приходит время второго поколения [пси­хоаналитиков], с Сашей Наштом [Sacha Nacht] — в клинической психиатрии, с Даниелем Лагашем [Daniel Lagache], учеником Высшей Нормальной Шко­лы, предназначенным к блестящей университетской карьере, и с Жаком Лака-ном, тоже психиатром, но зачарованным гегелевской философией и играми сюр­реалистического остроумия.

Вторая мировая война и оккупация Франции немецкими войсками резко затормозили это развитие. Психоанализу, «еврейской науке», остается только вы­живать в тени, что впоследствии придаст ему пьянящую ауру «Сопротивления нацизму» — синоним «Освобождения». Попытки Рене Лафорга создать француз­ское отделение Германского психотерапевтического общества, которое под руко­водством Маттиаса Геринга [Matthias Goring]¹ поглощало психоанализ в странах, попавших под нацистский сапог, обречены на провал (Mijolla, Alain de, 1988 а). Са­мым важным их [коллаборационистских попыток] последствием будет дискре­дитация этого пионера психоанализа [Лафорга] по окончании войны и попада­ние его анализантов в трудную ситуацию переноса, каковая [ситуация] будет иметь институциональные последствия в расколе 1953 года, [расколе], в котором они, [анализанты Лафорга], окажутся главными действующими лицами. Уже чувствуются, таким образом, следы «психоаналитической филиации», [следы], которые будут лишь усиливаться от поколения к поколению и от одной [психо­аналитической] кушетки к другой.

¹ Немецкий психиатр, племянник рейхсмаршала Германа Геринга. — Примеч. П. В. Ка­чалова.

С окончанием войны во Франции, как и повсюду в мире, психоанализ возрож­дается сильно изменившимся по сравнению с предшествующими десятилетиями, Фройд умер, а с ним и верховный судия того, кто и что достойно или недостойно признаваться психоаналитиком или психоаналитическим. Отныне эта роль дол­жна перейти к институтам, чья образовательная деятельность станет источником конфликтов, отодвигая на второй план чисто теоретические споры. «[Большие] дебаты» в Англии между Анной Фройд [Anna Freud] и Мелани Кляйн [Melanie Klein] ознаменовали рубеж между двумя эпохами.

Впрочем, эмиграция большинства европейских психоаналитиков-евреев в Аме­рику перемещает резиденцию верховной светской власти в Соединенные Штаты и придает Международной психоаналитической ассоциации все более и более важную функцию арбитра, [а] затем — судьи. Но тот, кто в ту пору говорит «Аме­рика», одновременно говорит «империализм», [не только] для советского блока, сплоченного холодной войной, [но] и, подчиняясь указаниям из доклада Жданова Коминтерну, для некоторого числа психиатров, сплотившихся во времена Со­противления под знаменами Французской коммунистической партии.

Это противостояние порождает у публики противоположные образы психоанализа; в соответствии с опасениями Фройда, говорившего о [контексте] Weltanschauung¹, [психоанализ] с одной стороны обзывают «буржуазной и реак­ционной идеологией», и это оскорбление, среди прочих других, еще более ярост­ных, будут повторять коммунисты — интеллигенция и врачи — с 1949 по 1965 год. По прошествии этого времени, новые теории Жака Лакана, признаваемые более «научными» из-за связи с лингвистикой, произведут настоящий переворот. Точно так же, в то же самое время, вследствие [новой политики] открытости папы Пия XII, [к психоанализу] обратятся католики, которые доселе яростно отвергали «материалистические» теории Фройда.

итак, игра идет в двух регистрах: о психоанализе говорят все больше и больше, сначала, главным образом, плохо и иронично, в газетах, фильмах и романах. В свою очередь радио начинает его популяризировать. Для большинства психо­анализ кажется раскрашенным в цвета «американской мечты», импортированной с голливудскими фильмами в послевоенной эйфории, когда солнце свободы, казалось, блистает на Западе. При этом, в то же время психоаналитическое движе­ние реорганизуется на новых основах: молодые психиатры все больше интере­суются [психо]динамическим подходом к психическим расстройствам; за ними не коре следуют студенты, вставшие на путь [изучения] «психологии», специфи­ки которой [как отдельной университетской дисциплины] организуется под эги­дой Даниёля Лагаша с учреждением в 1947 году диплома высшего образования («лиценциата») по психологии.

На протяжении этого периода, с 1945 по 1953 год, [все] эти модификации происходят без излишнего шума в средствах массовой информации. Французские психоаналитики заняты больше реорганизацией, чем новыми открытиями, и, пе­ред лицом растущего спроса на учебный анализ, озабочены главным образом ус­ловиями [психоаналитического] образования. Создание парижского Института

¹ Мировоззрение, по-немецки и тексте. — Примеч. II. В. Качалова,

психоанализа провоцирует, впрочем, в июне 1953 года первый раскол во французском психоаналитическом движении (Mijolla, Alain de, 1996). В результате только Парижское психоаналитическое общество, во главе с Сашей Наштом, признается «обучающим» [обществом] Международной психоаналитической ассоциацией, в то время как раскольники, увлекаемые Франсуазой Дольто [Francoise Dolto], Жюльеттой Фаве-Бутонье [Juliette Favez-Boutohier], Жаком Лаканом и Даниёлем Лагашем к созданию Французской психоаналитической ассоциации, будут десять лет бороться, чтобы добиться своей реинтеграции в мировое [психоаналитическое] сообщество, ценой, впрочем, исключения из спис­ка обучающих аналитиков Жака Лакана и Франсуазы Дольто, чья практика была сочтена несовместимой с образовательными требованиями Международной психоаналитической Ассоциацией. Новый раскол последовал в 1963 году (Mijolla, Alain de, 1995).

Эти десять лет конфликта, даже если они поначалу вызывают мало откликов за пределами заинтересованных профессиональных кругов, где ведутся эти жаркие баталии, станут решающими [годами] для французского психоаналитического движения, придав ему такой творческий порыв, какого он не знал никогда ранее. Необходимость для каждого из двух соперничающих обществ навязать и медицинским, и университетским кругам себя как самого лучшего, если не единствен­ного, хранителя «Психоанализа», множит творчество и публикации, причем оба [общества] — надменно игнорируют в своих библиографиях работы соперников. Курация больных с психозами, психоанализ детей и подростков, психосомати­ческая медицина, лечение токсикомании, институциональный психоанализ — ни одну из областей [применения психоанализа] не обходят соперники вниманием. Глубина экспансии психоаналитической практики и [психоаналитической] мысли в ткань медико-социальной и университетской [жизни] страны непрерывно нарастала. Имена Дидье Анзьё [Didier Anzieu], Пьеры Оланье [Piera Aulagnier], Мориса Бувё [Maurice Bouvet], Жанины Шассге-Смиржелъ [Janine Chasseguet-Smirgel], Рене Дяткина [Rene Diatkine], Мишеля Фэна [Michel Fain], Владимира Гранова [Vladimir Granoff], Андре Грина [Andre Green], Бела Грюнберже [Bela Grunberger], Жана Лапланша [Jean Laplanche], Сержа Лебовиси [Serge Lebovici], Сержа Леклера [Serge Leclaire], Джойс МакДугалл [Joyce McDougall], Мод Маннони [Maud Mannoni], Пьера Марти [Rierre Marty], Мишеля де М'Юзана [Michel de M’Uzan], Жан-Бертрана Понталиса [Jean-Bertrand Pontalis], Виктора Смирнова [Victor Smirnoff], Конрада Стена [Conrad Stein], Жан-Поля Валабрега [Jean-Paul Valabrega], Сержа Видермана [Serge Viderman], а также многих других [психоаналитиков] становятся всё более знакомы тем, кто работает в общественном здравоохранении или занимается психологическими исследованиями, так же как вес чаще появляются они на прилавках специализированных книжных мага­зинов. Психоанализ во Франции, по выходе из мини-бури раскола 1953 года, ка­жется, огромными скачками меняет ход истории, отмечая его упорным и триумфальным завоеванием традиционных бастионов клиники и университета. Такое развитие, за [всеми] институциональными разногласиями, позволяет ему заставить услышать свой голос в международном концерте, при полном тогда засилье англоязычных авторов: британцев, из кругов Мелани Кляйн, Дональда Винникотта [Donald Winnicott] или Вильфреда Биона [Wilfred Bion] или американцев,

объединенных в продвижении Эго-психологии, из круга Хайнца Хартманна [Heinz Hartman], Эрнста Криса [Ernst Kris] и Рудольфа Лёвенштайна.

Но социокультуральный феномен, совершенно непредвиденный сам по себе, который запускает в шестидесятые-семидесятые годы харизматическая личность Жака Лакана и его животворное мышление, превзойдут [своими] последствиями всё, что [только] можно было вообразить насчет постепенного, но относительно спокойного приживления [психоанализа]. Его дерзость, его вкус к провокациям, как в лучшем, так и в худшем смысле, особенно его философская культура, которая так отличает его от «среднего врача», делают его личность общеизвестной. Он привлекает все большую и большую часть французских интеллектуальных элит и, водя свой особый дискурс с переднего плана [интеллектуальной] сцены, навязывает такой образ психоанализа, который постепенно становится чрезмерным, даже если на заднем плане, подчеркнем это, сами его крайности заставляют весь ансамбль французского психоаналитического сообщества усомниться в себе.

Среди психоаналитиков, даже тех, с которыми он расстался в 1953 году, или тех, кто расстанется с ним через десять лет ради вступления в Международную Психоаналитическую Ассоциацию, очень немногие избегнут вопросов, которые поднимались как его практикой, так и его теорией. Очень немногие смогут заявить, что на них не повлияло ни то, как он говорил о Фройде или о психоаналитическом образовании, ни те вольности, которые он позволил себе, выступив против международного единогласия в дискурсе, предлагая [такой] неоФройдизм, который будут называть [не иначе] как [психоанализ] «по-французски» и кото­рый он навяжет как внутри [своей] страны, так и за ее пределами, вопреки или благодаря [тем] насмешкам и противостоянию, которые вызывают его соблазнительные методы.

Это период лозунгов: «возвращение к Фройду», «излечение как перерастание», «аналитик авторизует себя сам», среди прочих находок, передававшихся из уст в уста. Это период теоретических внушений, изрекаемых достаточно туманно, чтобы [целое] поколение молодых психиатров и психологов посвятило себя попытке их понять, так же как они сочтут своим долгом открыть для себя ту литературную и философскую культуру, которой был насыщен дискурс Мэтра. Вскоре настанет период «ленты Мёбиуса», которую каждый вырезает и клеит, «графов»¹, «борромеевых узлов». Как и сам Жак Лакан, никто из услышавших его не может остаться в покое.

Повторим: этот феномен в истории психоанализа — уникален. Живой человек становиться популярной личностью, представляющей французский психоанализ в глазах всего мира, как все еще рисуют за границей среднего француза в баскском берете и с хлебным багетом. И в первый раз его личность и судьба Парижской фройдовской школы, которую он основывает в 1964 году, синтезируют на следующие двадцать лет те два уровня [восприятия психоанализа], которые, как мы подчеркивали, ранее бывали лишь [взаимо]дополнительны.

Но Жак Лакан — не только персонаж, о капризах, причудах, дерзости и вычурности которого широкая публика узнает из прессы, [не только] персонаж достаточно

¹ Не путать эллинистический неологизм «граф» [graphe] Лакана с немецким и русским дворянским титулом. - Примеч. П. В. Качалова.

63

модный, чтобы публикация в 1966 году его «Сочинений» [Ecrits], книги толстой и теоретической, особо трудной для чтения, стала событием для средств массовой информации, затем последовал успех [ее] продаж, достойный романов-бестселлеров. У него [у Жака Лакана] — культурная булимия, он страстно увлечен философскими размышлениями, он — ненасытный исследователь, который, с недели на неделю, анонсирует на [свой] ближайший семинар откровение, кото­рое, словно Мессия, никогда не придет, но пришествия которого каждый наде­ется увидеть. Все более и более привлекая интеллектуалов такого уровня, как Жан Ипполит [Jean Hyppolite] и Морис Мерло-Понти [Maurice Merleau-Ponty], вовлеченный в торжествующее в то время движение [философского] структура­лизма, он обязывает своих слушателей читать часто малоизвестных авторов, ко­торых он любит цитировать, и таким образом принудит целое поколение психи­атров пропитаться культурой, к которой ни их медицинское образование, ни социальная среда довольно часто их совершенно не подготовили. В этом также его влияние на французскую психоаналитическую мысль станет преобладающим, поскольку само собой, что не-лаканисты, не желая оказаться отставшими, в свою очередь принялись за такое прочтение и такое осмысление психоанализа, кото­рые с тех пор [и] являют собой особую утонченность его [французского психоанализа] действительности, [утонченность, которую] за пределами Франции вскоре ста­нут все более и более считать слишком интеллектуальной.

Годы с 1953 по 1980 были наиболее плодотворными в истории французского психоаналитического движения из-за яростного соперничества, в котором противостояли психоаналитические организации, принадлежащие к Международной психоаналитической ассоциации (как Парижское психоаналитическое общество и Французская психоаналитическая ассоциация), и [не принадлежащие к МПА] Па­рижская Фройдовская школа и IV Группа ОРLF¹, вышедшая в 1969 году из лакановской группы.

Всё рассыплется в январе 1980 года, после того как Жак Лакан, состарившийся и больной, решит распустить ту [самую] Парижскую Фройдовскую школу, [все] перипетии которой так занимали французскую публику. Это объявление [о роспуске Школы] произведет эффект [разорвавшейся] бомбы, эхо которой повторяют ведущие газеты, а 9 сентября 1981 года они же [газеты] сообщат на первых страницах, как о событии национального масштаба, о смерти Жака Лакана. С этой кончиной в действительности завершается и важнейшая глава истории психоанализа во Франции, [ибо за ней] следует раздробление лаканистов на более или менее лабильные группы, каждая из которых убеждена в пра­ве быть истинной наследницей мышления Учителя, - но одновременно они объединены часто не столько этой претензией на верность, сколько своим отвержением и противостоянием со Школой Фройдовского дела [Ecole de la Cause Freudienne]. Во имя Лакана, а затем, все более и более, — от собственного имени, весьма искусно узаконенного, — Жак-Ален Миллер [Jacques-Alain Miller]² придаст

оной [Школе] размах в первое время не столь национальный, сколь международный, [когда] многие психоаналитики Южной Америки сменят свои кляйнианские предпочтения на эти новые [лакановские] теории, которые в их глазах имели еще и преимущество [быть предметом] борьбы и гонения со стороны североамериканского психоанализа.

В последующие годы за неимением нового харизматического лидера увлече­ние французской публики психоанализом начнет спадать; но в национальном масштабе некоторые из первых анализантов лакановского движения, пройдя че­рез кушетку Мэтра, старея, уже [сами] знаменитые, пришли к занятию ключевых постов в самых разных отраслях государственного и частного сектора политиче­ской, экономической и культурной жизни Франции. Благодаря своим дружес­ким связям в области книгоиздания, в прессе и в различных секторах аудиовизуальной Индустрии они станут содействовать некоторой нетленности в распространении лакановского мифа; конечно, [все это] уже не сравнимо с мощным шумом былых времен.

Именно так и сформировались с тех пор и на протяжении этих десятилетий два «психоанализа», категории которых сохраняются и в наши 2000-е годы. С одной стороны, блистает психоанализ, который умно и элегантно обращается с языком И его играми, [психоанализ], всегда готовый выступить публично, открыться широкой общественности в радио- и телетрюках, даже в фильмах, несколько на аме­риканский манер. С другой стороны, существуют группы и ассоциации, число которых с годами растет и членов [которых] объединяет сродство теории и прак­тики. Многие из них продолжают более скромную работу на поприще практиче­ского здравоохранения, равно как и [работу] по возможному теоретическому и практическому развитию гипотез Фройда, Кляйн, Ференци или Лакана — называя лишь некоторые направления развития постфройдовского психоанализа. Помнились новые имена: Поль-Лоран Ассун [Paul-Laurent Assoun], Бернар Брюссе [Bernard Brusset], Катрин Шабер [Catherine Chabert], Поль Дени [Paul Denis], Пьер Федида [Pierre Fedida], Бернар Голье [Bernard Golse], Жюлия Кристева[Julia Kristeva], Софи де Мижолла-Меллор [Sophie de Mijolla-Mellor], Бенно Розенберг [Benno Rosenberg], Рене Руссийон [Rene Roussilion], среди многих дру­гих, о долговечности и важности работ которых, как и [о работах] их предшественников, сможет рассудить только время.

Множественность и разнообразие практик, используемых толпами тех, кто вышел из лакановских движений, или тех, кто ощутил себя изгоем некоего мальтузианства устоявшихся обществ, придали, тем не менее, всё возрастающую важ­ность тому, что будет ранжировано под термином «психотерапия», этикеткой, под которой объединятся сторонники разнородных методов, предположительно лег­ко и быстро «исцеляющих» психические расстройства. В мире, где нарастают требования счастья, одновременно, впрочем, с общим ускорением ритма жизни и растущей конкурентной борьбы в профессиональной жизни, классический «курс психоанализа» с его требованиями [затрат] времени и инвестиций, как аффективных, так и действительных, постепенно утратил ту исключительную важность, которую он имел в течение первых восьмидесяти лет своего существования. «Короткие сеансы», введенные Жаком Лаканом, и в лучшем случае падение их частоты с четырех до одного разя и неделю, положение «лицом к лицу» все

более и более приходящее на смену использованию кушетки, которую Фройд, кстати, считал необходимой (главным образом как средство избегания взгляда), целая серия переделок «рамок [психоанализа]», [в том виде], как он их опреде­лил в 1904 году, способствовали созданию некоей пропитанной психоанализом психотерапии, где преобладают расплывчатые «символические» истолкования [— как техника] и устранение симптома [— как цель]. Когнитивизм, бихевиоризм, гипноз и развитие психофармакотерапии, сопровождавшее успехи неврологии, — сколько различных методов терапии, один за другим, в так способствующей рос­ту продаж атмосфере конфликта, предлагаются публике как конкурирующие и, главным образом, как «более эффективные», чем метод психоанализа, в то время как на самом деле их место — по соседству, [а] иногда даже — дополнительное [к психоанализу] в широком ассортименте возможностей, которыми [мы] в насто­ящее время располагаем в области [охраны] психического здоровья. Во имя чего отказывать кому-то в счастье почувствовать себя «исцеленным» «магнетиче­скими пассами», [святой] водой из Лурда [Lourdes]¹ или зарезанным цыплен-ком²? Однако — при редко соблюдаемом условии ясно и публично уточнять, кто и что делает, какими средствами и с какими глубокими целями.

Ведь всем должно хватить места под солнцем, которое не заменишь только прожекторами, направленными на изменчивую сиюминутность. Не следует, следо­вательно, недооценивать специфику психоаналитического образования, которое, вне поля зрения средств массовой информации, никогда не переставало ставить под вопрос само себя, даже если двусмысленности критериев образования в Па­рижской Фройдовской школе могли позволить сотням самопровозглашенных те­рапевтов восхвалять [в глазах] легко вводимой в заблуждение публики свою [якобы] компетентность, которую другие достигли лишь в ходе долгого и трудного ученичества.

В сменяющих друг друга волнах, столь характерных для истории французско­го психоаналитического движения, с регулярно произносимыми заявлениями об упадке, и даже о смерти психоанализа во Франции, можно констатировать, что достаточно [только] одного события — как недавно, государственных поползновений на регламентацию «психотерапии», — чтобы вся преемственность пере­дачи психоанализа в самом строгом смысле слова вышла наружу, демонстри­руя вспышками возрождающегося по таким поводам общественного интереса, что психоанализ в различных его формах имплантировался довольно прочно. И что сохраняется требование строгости [психоанализа]; [несмотря на] сектантские, эзотерические и магические миражи по соседству, или [несмотря на] телесно-ориентированную и сексуальную разнузданность, которую некоторые провозгла­шают универсальной панацеей, [несмотря на все эти] методы, древние, как мир, (методы], которые никакой декрет никогда не отменит.

Тем не менее, превратности французского психоанализа нельзя представлять как модель [для подражания]. Прежде всего, потому, что не может быть

¹ Самое известное из мест явления Девы Марии во Франции, место паломничества и чудесных исцелений. — Примеч. П. В. Качалова.

² Ритуалы, занесенные во Францию выходцами с Антильских островов. — Примеч. II. В. Качалова.

никакой общей модели в столь сложной области, где каждый должен найти свой оригинальный путь развития, но также потому, что она [французская модель] проявила себя, во всех ее противоречиях и особенностях, слишком связанной со своей [французской] социокультурной историей, а также с личностями и событиями, которые и определили ее маршрут. [Французский психоанализ], долгое время остававшийся несколько маргинальным в международном [психоаналитическом] движении, в инстанциях которого преобладало англосаксонское большинство, за исключением тех постов, которые Серж Лебовиси, Даниель Видлёшер [Daniel Widlocher] и Ален Жибо [Alain Gibeault] занимали в рамках Международной психоаналитической ассоциации или в Европейской федера­ции психоанализа, в настоящее время находит все большее и большее признание своего вклада в теорию [психоанализа]. Более того, [именно] к его [французского психоанализа] изучению с некоторых пор стремятся многие страны, политическая и научная эволюция которых открывает [их навстречу] наследию Фройда.

Но нужно извлечь уроки из его [французского психоанализа] эволюции, из тех размышлений, которые определили и обогатили восемьдесят лет его существовании, из этого чередования эксгибиционистского соблазнения и спокойной работы в области [лечения] психических болезней, так же как из его [французского психоанализа] тенденций к философствованию, [впрочем], по примеру Фройда, постоянно умеряемых клиническим опытом. Поскольку оный [клинический опыт] всегда действует за кулисами, словно предохранитель от слишком интеллектуалистских спекуляций. «Теория, это не мешает существовать»¹, — любил говорить еще Шарко,