Эстетика и культурная нищета
В АРТ-ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ РАБОТЕ
С ДЕТЬМИ1
Введение
В этой статье обсуждается тема, многократно повторявшаяся в изобразительной продукции детей, проходивших арт-терапию на базе социального центра. Все они заявляли, что чувствуют себя «запачканными» тем, что произошло с ними в ходе сессий. Свою изобразительную продукцию они называли то «шоколад», то «говно». Большинство из них в процессе работы изменяли названия своей продукции. Если вначале они называли ее «говно», то затем начинали называть «шоколадка», и наоборот. В своей статье я попытаюсь обсудить эту продукцию, а также те ее особенности, которые роднят ее с работами профессиональных художников, экспонирующихся на выставках и в галереях. Я высказываю предположение, о том, что и те и другие автбры используют темы утраты и социальной запущенности. В этой статье прежде всего рассматриваются образы, а не на ход психотерапевтического процесса с участием отдельных детей, что связано с необходимостью избежать обсуждения интимных моментов в переживаниях участников сессий.
Образы
Детям нравилось смешивать вместе все цвета. Для некоторых из них это было связано с попыткой увидеть, что произойдет при смешивании разных цветов. Это можно рассматривать как попытку определить границы дозволенного, поскольку в школе им обычно не разрешается это делать. Смешивание красок
' Aldridge F. Chocolate or shit aesthetics and cultural poverty in art therapy with children // Inscape. - 1998. - V. 3, № l. _ p. 2-9
и получение в результате этого коричневого цвета может также передавать внутренние ощущения детей и их попытку «вынуть» их из себя и посмотреть, что это такое. Они делали это каждую неделю и давали своим работам определенные названия, иногда называя их «говно», иногда — «путаница», «пачкотня» или «мусор». По мере того как они осваивали жидкие краски и учились добиваться необходимого эффекта от их смешивания, они все чаще начинали называть свою продукцию «шоколадка» (хотя была возможна и обратная динамика) и пытались добавить к смеси новые краски. Им потребовалось не так уж много времени для того, чтобы заметить, что если созданную смесь оставить высыхать до следующей сессии, она изменит свои свойства: если смесь вначале была более жидкой, происходило постепенное расслоение красок; если же смесь была более густой, она затвердевала. Казалось, что такое превращение смеси представляет для детей особый интерес, также как и добавление к ней таких материалов, как гипс, песок или бумага.
На некоторых сессиях дети пытались имитировать пищевые продукты, и это навело меня на мысль о сЪязи этих действий с потребностью в физической и эмоциональной поддержке. Некоторые из них, приходя на сессию, признавались, что хотят есть. Позднее, в одной из статей, опубликованных в газете «The Observer» (11 августа 1996 г), я прочла, что «недоедание не является более проблемой третьих стран; ныне она стала актуальна и для Соединенного Королевства, чего не было начиная с 30-х гг.». В статье также отмечалось, что нищета и недоедание детей все чаще фигурируют в отчетах ООН, и указывалось на растущий разрыв между богатством и бедностью в Великобритании: «Исследования, проведенные в 1991 г., показали, что одному из пяти опрошенных родителей и одному из десяти детей в прошлом месяце нечего было есть, поскольку у них попросту не было денег».
Я полагаю, что недоедание достаточно сильно влияет на характер мироощущения и взгляды детей, участвующих в арт-терапевтических сессиях. Некоторые образы, о которых я собираюсь рассказать, заставили меня об этом подумать.
«Художественная раковина»
Семилетний Том, посещавший арт-терапевтическую группу, любил раскрашивать большую керамическую раковину, находившуюся в студии, пользуясь той коричневой смесью, которую ему удалось создать, смешивая разные краски. Казалось, он с особым трепетом и серьезностью относился к тому, что и раковина, и керамическая плитка должны были получиться коричневыми. Вместе с другими ребятами он смешивал краски, а затем самостоятельно переходил к раскрашиванию раковины. Завершив это, он называл свое «произведение», ориентируясь на тот оттенок, который у него в тот день получился: «какашка», «блевотина», «понос», «моча» и т. д. Раскрашивание раковины занимало у него около 45 минут, поскольку он делал это очень тщательно, стараясь, чтобы белый цвет раковины и плитки не просвечивал сквозь краску.
После девяти месяцев такой ритуальной раскраски, совершаемой им на каждой сессии (он называл свои занятия «Создание раковины»), он однажды спросил меня, не разрешу ли я ему сделать «особенную раковину». Получив согласие, он впервые не стал смешивать краски, а, найдя большую баночку белой краски и двухдюймовую кисть, раскрасил белую раковину, кран и керамическую плитку в белый цвет. Закончив работу, он назвал свое «произведение» «Художественная раковина».
На меня произвело сильное впечатление то, что Тому удалось наконец преодолеть свою фиксацию на «грязных» красках и создать белоснежную «художественную раковину». Не могу не вспомнить при этом работы Рейчел Уайтрид — гипсовые скульптуры предметов домашнего обихода, включая и раковины.