Герменевтика и феноменология.

Мы оказались в области гуманитарных наук, которые, в отличие от естественных наук, не поддаются точным измерениям, но к объективной реальности которых нам удастся приблизиться посредством нашего субъективного понимания. Это вовсе не значит, что научный характер гуманитарных наук берется нами под сомнение,— просто мы имеем дело с двумя разными научными парадигмами. В гуманитарных науках нередко удается довольно точно описать те или иные процессы. С дру­гой стороны, в естественных науках многие процессы описываются лишь приблизительно, как в современной атомной физике лишь с опре­деленной вероятностью. Зачастую физик вынужден прибегать к об­разности описывая, например, свойства электронов то как волну, то как частицу. История интерпретирует дошедшие до нас источники, изу­чая, допустим, образ жизни какого-то народа в глубокой древности. Однако источники могут склонять к ошибочным умозаключениям, по­скольку толковать их можно по-разному. Скажем, название улицы «Брандтштрассе» можно объяснить тем, что в этом названии увекове­чили имя бывшего Канцлера Брандта. Однако не исключено, что име­ется в виду Брандт — бывший бургомистр какого-то маленького город­ка, или название улицы просто намекает на то, что много лет назад здесь случился большой пожар, или лес на этом месте были расчищен посредством выжигания*. Убедительность той или иной интерпретации подтверждается или опровергается дальнейшими исследованиями — изучением источников, раскопками и т. д.

Во всяком случае предположительная, интерпретация должна быть уточнена соответствующими доказательствами. Неопределен­ные поначалу заключения могут получить после новых раскопок изоби­лие вполне законных с научной точки зрения подтверждений. Их сле­дует однако подтверждать в дальнейшей исследовательской работе, что­бы можно было ручаться за их «объективность».

В арсенал гуманитарных методов наряду с герменевтическим входит феноменологический метод. Феноменология — в широком смысле сло­ва — это учение о «феноменах», т. е. о явлениях в том виде, в каком они предстают нашим чувствам. В узком смысле слова феноменоло­гия — это основанное Гуссерлем философское течение. Оно занимается феноменами, которые исследуются как данные сознания, как сущ­ности и как смысловые связи. Многочисленные представители феноме­нологической школы (Husseri, Scheler, Heidegger, Reinach) через непо­средственное созерцание и интуицию стараются — и это сближает их с герменевтикой — прийти к знаниям, которые проистекают из непо­средственного переживания и устремлены к целостности, смыслу и экзистенциальному пониманию. При этом наша фантазия и склонность создавать в психике представление о вещи используются так же инту­итивно, как и сами возникшие фантазии, которые подвергаются ана­литической проверке в соответствии с их собственной логикой (Hus­seri, 1900, 1901).

Феноменология, таким образом, не является отбросившим всякое теоретизирование созерцанием. Она — определенный метод рефлек­сии, который подводит под непосредственное созерцание и интуицию критический фундамент. Чтобы понять человека, недостаточно прони­кнуться его чувством, допустим, несчастной любви и вызванного ею страдания, вспомнив при этом свою собственную любовь. Мы должны снова и снова перепроверять, поняли ли мы на основе нашего личного воспоминания то чувство, которое испытывает другой. В противном случае, легко возникают всевозможные недоразумения, для избежания которых необходимо постоянно возвращаться к критической позиции.

В герменевтике (от греческого «hermeneutes» — толкователь, разъясняющий) все обстоит точно так же. Если я знаком с ситуацией, о которой мне рассказывает другой, я могу сказать: «Ага, так вот что ты чувствуешь!» Иногда для этого необходимы подробные рассказы, точ­но описывающие испытанные переживания. Простое по обстоятельст­вам событие, например, автомобильную аварию с легкими поврежде­ниями, можно без труда понять из короткого описания; напротив, сложные супружеские проблемы, трудности в воспитании детей, запу­танные семейные ситуации без дополнительной переработки понять невозможно. Еще труднее понять человека, рассуждающего о само­убийстве, пребывающего в состоянии глубокой депрессии, или того, кто говоря попростому, «сдвинулся», а выражаясь психиатрически, стра­дает шизофренией.

Тем не менее, если мы достаточно терпеливы для того, чтобы внима­тельно слушать, замечать полутона и действительно стараемся понять, что произошло с другим, мы сумеем выявить скрытую подоплеку непо­нятного прежде поведения. При этом мы должны методом проб и ошибок снова и снова высказывать свои догадки, и посредством заданных собеседнику вопросов проверять, соответствуют они реальности или нет. Тем самым мы оказываемся в знаменитом герменевтическом круге, где наше предварительное понимание вводит нас в ситуацию собесед­ника. Понимание себя и понимание другого начинают взаимодейство­вать и приводят в конце концов к адекватному пониманию жизненной ситуации другого. (Гадамер, 1960).

Способности герменевтического понимания индивидуально различ­ны: если один без труда схватывает смысл современного стихотворения, то другому это не удается; один наслаждается, слушая классическую му­зыку, другой больше любит современную. Кто-то с большой легкостью понимает алкоголика, кто-то — невротика или находит общий язык с психически больным. Здесь есть свои границы — границы воспри­ятия, понимания, чуткости, переработки восприятия, вкупе с опас­ностью ошибочных умозаключений, которые при герменевтическом методе обычно возникают тогда, когда истолкование дается слишком рано, то есть когда пренебрегают необходимостью долго и интенсивно входить в ситуацию другого.

Научная теория.

В научно-теоретической перспективе мы рассматриваем «ландшафт» наук извне, подобно тому как Землю наблюдают со спутника. Попробуем рассмотреть науки с научно-теоретической точки зрения и разделим их на номотетические, т. е. устанавливающие законы, и идеографические, т. е. подробно описывающие отдельные случаи. Науч­ная теория различает применяемые в отдельных науках методы, кото­рые она описывает и сравнивает. Точно так же можно описать теории отдельных наук и сравнить их по степени логической обоснованности, непротиворечивости и способу происхождения.

Особое научно-теоретическое значение имеет возможность прове­рять и подтверждать выводы, констатируемые той или иной наукой. В идеальном случае выводы, добытые одним ученым, при применении тех же методов другими учеными, остаются прежними. Однако, быстро выясняется, что, например, в современной физике, при исследовании одних и тех же явлений одними и теми же методами, вряд ли удастся прийти к одним и тем же выводам, поскольку за разделяющее эти исследования время может измениться не только предмет исследования, но и эти методы и даже сам исследователь.

Кроме того, наблюдаемые феномены могут восприниматься по-разному: один исследователь называет определенный промежуток цвето­вого спектра зеленым, а другой — именует его голубым. Одно и то же высказывание будет по-разному восприниматься и толковаться разны­ми исследователями. Чтобы избежать подобных недоразумений, изуча­емые понятия должны быть операционально определены таким образом, чтобы в любом случае было понятно, о чем идет речь. Пример заме­чательного операционального определения — понятие «остров». Ост­ров — это часть суши, окруженная водой или часть суши, которую мож­но обогнуть на лодке.

Такие сложные феномены, как любовь, точному определению без тех или иных оговорок не поддаются. В попытке дать точное опреде­ление этому феномену заключается большая опасность, ибо любое опе­рациональное определение делает феномен любви слишком поверхност­ным ( в количественной психологии, например, величина любви опре­делялась частотой поцелуев или продолжительностью «поглаживаний»).

Интроспективная сторона феномена любви в этом случае вряд ли будет определена. Большинство эмпирических социальных исследо­ваний и исследований в экспериментальной психологии проводятся именно так: наблюдаемые стереотипы поведения точно описывают , по возможности рассчитывают и фиксируют на киноленте. В результате возникает обилие статистических сведений, которые, распределенные по таблицам, оседают в бесчисленных дипломных работах, диссерта­циях и монографиях. Эти сведения позволяют выявлять отдельные закономерности, например, что определенный процент людей после ав­томобильной аварии или специального психологического эксперимента ведет себя именно так, а не иначе. Естественные для здравого смысла и ожидаемые способы поведения становятся, таким образом, научными категориями.

Освобождающие науки.

Прежде чем перейти к психоанализу, я хочу упомянуть еще одно научное направление, которое находится между нередко обвиняемыми в позитивизме эмпирическими науками и гуманитарными науками, а именно критическую теорию Франкфуртской школы, связанную с именами Адорно, Хоркхеймера и Хабермаса. «Критическая теория» не довольствуется нейтральным коллекционированием сведений, а понимает исследование как просвещение и критику господствующих общественных отношений. Она использует методы феноменологии и герменевтики и, как и они, пытается глубоко и обстоятельно разъя­снить индивидуальные события, но, будучи критической, постоянно учитывает воздействие на человека со стороны тоталитарного обще­ства. Тем самым «критическая теория» оказывается чем-то третьим, находящимся между естествознанием и гуманитарными науками, а именно — освобождающей наукой, которая, вполне в духе Просве­щения, не только анализирует и постигает смысл исторически сложив­шихся отношений, но и критикует их. После этого она проверяет, ста­новятся ли субъекты свободнее от того, что они делают и имеют ли они возможность освободиться из-под власти и опеки или же они зани­маются исключительно накоплением знаний, но совершенно не знают (в практическом смысле этого слова) не только своего внутреннего мира, но и внешнего мира социальных структур, деспотических отно­шений, экономической зависимости и т. д. (Horkheimer & Adorno, 1947; Becker. W, 1972.)[12]

Позиция психоанализа.

Наблюдая психоанализ как бы извне, с научно-теоретической точки зрения, не так-то просто указать его место в системе наук. Порой созда­ется впечатление, что психоанализ, подобно хамелеону, меняет свою окраску.

Следуя психоаналитику Хайнцу Гартманну (1972), психоанализ можно классифицировать как естественную науку, если его данные, такие, например, как «Вытеснение бессознательного содержания есть причина невроза» или «Отмена вытеснения посредством психоанализа устраняет невроз», воспринимать как общие закономерности или, как выражаются академические психологи, повсеместно действующие пси­хологические закономерности. Опираясь на эти критерии, философ Адольф Грюнбаум (1984) делает вывод, что психоанализ пребывает в очень непростом положении.

Но с таким же правом можно поместить психоанализ в ряд идео­графических наук, ссылаясь на единственный в своем роде и неповторимый результат каждого отдельного анализа, который не допускает обоб­щения. Двигаясь в этом направлении, французский философ Поль Рикер (1969) в своей работе «Истолкование. Опыт над Фрейдом» определяет психоанализ как герменевтическую науку.

Другие, например, Альфред Лоренцер (1974), считают психоанализ «критически-герменевтической эмпирической наукой», понимая при этом «эмпирический» не в естественно-научном смысле ( как наблюда­емый опыт ), а как опыт, пристекающий из косвенным образом раскры­ваемых переживаний.

В таком случае правильнее было бы назвать психоанализ «наукой переживаний». В более поздней публикации (1984) Альфред Лорен­цер открыто говорит об «анализе переживаний». В другой работе (1985) он помещает психоанализ в центр треугольника между социологией, психологией и биологией (см. табл. 3). Я поддерживаю мнение, что в психоанализе переработаны и использованы элементы каждой из этих трех наук — когда речь идет о таком сложном объекте, как человек, ина­че и быть не может. В антропологии или, выражаясь современным язы­ком, в науке о человеке дело обстоит точно так же. Здесь собирают и классифицируют данные, показывающие зависимость человека как от биологически данных процессов, так и от разнообразных воздействий общества, исторической эпохи и психологических процессов, возникаю­щих в человеке и между людьми.