Риски экологической сознательности

Сколько раз вас просили спасти планету какой-то малостью: переходом на энергосберегающие лампочки или тряпичные сумки? Может, вам даже предлагали «компенсатор выбросов углекислого газа» — по сути, финансовое наказание за перерасход энергии. А если вы путешествуете первым классом, из-за чего вас гнетет чувство вины, подкиньте деньжат авиакомпании — та посадит деревце в Южной Америке.

Все эти действия сами по себе благоприятны для окружающей среды. Но что если они меняют наши представления о себе? И в какую сторону? Мы поверим, что экология важна для нас, и примкнем к зеленым? Или эти добродетельные поступки обернутся природе во вред, так как будут постоянно напоминать нам о наших заслугах?

Меня впервые взволновала эта тема, когда вышло исследование о том, что эффект нравственных поблажек наблюдается и в природоохранном поведении. Полазав по сайту, который продает «зеленые» продукты вроде аккумуляторов и органических йогуртов, люди испытывают довольство собой. Но «экологическая сознательность» не всегда способствует достойному поведению. Исследование показало, что люди, которые заказывали экологические продукты, чаще жульничали в тесте, где оплачивался каждый верный ответ, и прихватывали себе лишние деньги из конверта с выигрышем. Как ни странно, добродетельный поступок — экологическая покупка — оправдывала такие грехи, как ложь и воровство.

Даже если вы убеждены, что вождение «Приуса» не превратит вас в лгуна[19], результаты исследования достаточно печальны. Мэттью Дж. Котчен, экономист из Йельского университета, уже забил тревогу: мелкие «зеленые» акции снижают чувство вины потребителей и компаний, оправдывая крупные проступки. Может, мы и беспокоимся об окружающей среде, но коренным образом поменять свою жизнь непросто. Конечно, увлекательно размышлять о грядущей смене климата и дефиците энергии, о том, что следует предпринять, дабы предотвратить катастрофу. Мы готовы на все, что даст нам ощущение причастности — лишь бы проблема перестала нас донимать. А избавившись от вины и стыда, мы со спокойной душой вернемся к повседневному вредительству. Тряпичная сумка позволит вам покупать больше, посаженное дерево — больше путешествовать, а смена лампочек превратит ваш дом в ярко освещенный дворец.

Есть и хорошая новость: не все «зеленые» акции вдохновляют на бессовестное расточительство денег и энергии. Экономисты из Мельбурнского университета обнаружили, что эффект поблажки возникает, когда люди платят «штраф» за плохое поведение, например 2,5 доллара на посадку дерева, чтобы возместить углеродные выбросы от домашнего использования электричества. У потребителя притупляется чувство экологической вины, что разрешает ему жечь больше света. Похожий эффект наблюдался при политике штрафов, которую учредили вроде бы во благо. Например, детские сады стали штрафовать родителей, если те забирали детей поздно, но эта процедура увеличила опоздания. Родители покупали себе время и избавлялись от вины. Большинство из нас предпочтет приплатить, дабы облегчить себе жизнь, и подобные программы позволяют нам переложить ответственность с себя на кого-то еще.

Однако если люди получают возможность заплатить за то, что замещает вредное воздействие некой пользой для природы, — например, отдают на 10 процентов больше от своего счета за электричество на экологические источники энергии, — эффекта поблажки не возникает. А почему? Экономисты предполагают, что такой поступок не снимает вину, а укрепляет чувство приверженности природоохранным целям. Когда мы даем дополнительные средства на использование энергии ветра или солнца, мы думаем: «Такой уж я человек: берегу планету!» Мы определяем себя через такие поступки и стремимся жить в соответствии с этими ценностями и целями. Если мы хотим побудить людей к экологической сознательности, надо укреплять их представления о себе как о тех, кто заботится об окружающей среде, а не продавать им право таять полярные ледниковые шапки.

Это подходит для любых позитивных изменений: мы должны верно выбирать мотивы. Нам нужно ощущать себя людьми, которые хотят поступать правильно. Нравственная поблажка, по сути, сигнализирует о кризисе идентичности. Мы награждаем себя за хорошее поведение, только если верим, что в действительности хотим быть плохими. С этой точки зрения любой акт самоконтроля — наказание, а баловство — награда. Но к чему нам это? Чтобы обойти ловушки нравственных поблажек, нам надо осознать, что мы желаем себе наилучшего и хотим жить в соответствии со своими высшими ценностями. Когда это произойдет, мы уже не будем считать свои импульсивные, ленивые, легко поддающиеся соблазну ипостаси «настоящими “я”». Мы уже не будем действовать так, словно нас надо подкупать, обманывать, принуждать идти к цели, а потом награждать за малейшее усилие.

Под микроскопом: за кого вы себя принимаете?

Когда вы думаете о своем волевом испытании, какая ваша ипостась кажется «настоящим V» - та, что хочет достичь цели, или та, которую требуется приструнить? Вы скорее отождествляете себя с порывами и желаниями или с долгосрочными целями и ценностями? Когда вы думаете о своем волевом испытании, то чувствуете, что можете преуспеть - или что вас надо подавлять, улучшать, менять?

Резюме

В погоне за самообладанием не следует определять всякое волевое испытание в терминах нравственности. Мы слишком легко выдаем себе моральные кредиты за совершенные или предполагаемые добрые дела и слишком умело оправдываем уступки. Категории «добра» и «зла» скрывают от нас то, чего мы действительно хотим, провоцируют конфликт мотивов и позволяют нам саботировать свои цели. Чтобы закрепить изменения, нам надо отождествиться с самим стремлением, а не с блеском нимба, который мы получаем за хорошее поведение.

Конспект главы

Основная "мысль; когда мы' превращаем волевые испытания в мерила нравственной ценности, хорошие поступки дают нам право плохо себя вести. Чтобы укрепить самоконтроль, забудьте о добродетели, сосредоточьтесь на целях и ценностях.

Под микроскопом

— Добродетель и порок. Используете ' ли вы' свое «хорошее» поведение, чтобы разрешить себе что-нибудь «плохое»?

— Не берете ли вы кредит у завтрашнего дня? Не говорите ли вы себе, что загладите сегодняшнее поведение завтра? ' И если да, ' выполняете ли вы обещание?

— Не ослеплены ли вы ореолом? Бывает ли, ' что вы оправдываете дурное поведение, сосредоточившись на единственном положительном качестве явления (скидки, обезжиренные продукты, защита " окружающей среды)?

— За кого вы себя принимаете? Когда вы думаете о своем волевом испытании, какая ваша ипостась кажется «настоящим “я”»: ' — та, что" хочет достичь .цели, или та, ' которую требуется приструнить?

Эксперименты

— Чтобы отменить разрешение, вспомните о ■ причинах. В другой раз, когда ..вы заметите, что используете прошлые хорошие поступки, чтобы оправдать поблажки,. остановитесь и вспомните о том, почему вы были «хорошими», . а не почему заслуживаете награду.

— Завтра то же, что и сегодня. В собственном волевом испытании постарайтесь ежедневно сокращать ' непостоянство своего' . поведения.

5- Величайший обман мозга почему мы принимаем желание за счастье

В 1953 году Джеймс Олдс и Питер Милнер, двое молодых ученых из Университета Макгилла в Монреале, пытались понять одну загадочную крысу. Ученые вживили ей в мозг электрод и подавали через него ток. Они пытались активировать зону мозга, которая, как считали другие исследователи, отвечала у крыс за реакцию страха. Судя по предыдущим отчетам, лабораторные крысы ненавидели электрические разряды и стремились избежать всего, что совпадало с моментом мозговой стимуляции. Но крыса Олдса и Милнера всегда возвращалась в тот угол клетки, где ее било током. Как будто она мечтала все повторить.

Озадаченные причудливым поведением крысы, ученые решили проверить гипотезу, что животное хотело встрясок. Они награждали крысу легким электрическим разрядом

всякий раз, как она делала шажок из того угла. Крыса быстро раскусила фокус и спустя несколько минут уже сидела в противоположном углу клетки. Олдс и Милнер обнаружили, что крыса будет двигаться в любом направлении, если награждать ее ударом тока. Вскоре они управляли мышкой, как джойстиком.

Неужели другие ученые ошибались о последствиях стимуляции этой области среднего мозга у крыс? Или ребятам попалась крыса-мазохистка?

На самом деле они нащупали неизученную область мозга — всего-навсего неточно вживив электрод. Олдс был социальным психологом, а не нейробиологом, но ему приходилось работать и в лаборатории. Он ткнул проводок не туда. По ошибке исследователи нашли зону мозга, которая, похоже, давала при стимуляции ощущения невероятного наслаждения. Иначе почему крыса шла куда угодно ради удара током? Олдс и Милнер назвали обнаруженную мозговую структуру центром удовольствия.

Но Олдс и Милнер еще не поняли, куда влезли. Крыса переживала не блаженство, а желание. Со временем нейробиологи выяснили, что этот эксперимент с крысой отражает и наш собственный опыт влечений, соблазнов и зависимостей. Мы увидим, что, когда дело доходит до счастья, не стоит ждать, будто мозг подскажет нам дорогу. Мы также узнаем, как новое течение — нейромаркетинг — использует эти открытия, чтобы манипулировать нами и фабриковать желания, и что можно сделать, чтобы этому противостоять.

Обещание награды

Когда Олдс и Милнер открыли центр удовольствия в мозге своей крысы, они решили доказать, что стимуляция этой области мозга вызывает эйфорию. Они сутки морили крысу голодом, а потом сажали ее в серединку короткого туннеля, с обоих концов которого стояли миски с едой. Обычно крыса бежала по одному из коридоров и принималась хрустеть. Но если ученые подавали крысе разряд прежде, чем она достигала еды, животное замирало на месте и не двигалось. Крыса предпочитала ждать возможного разряда, нежели получить гарантированную пищу.

Ученые проверили, будет ли крыса сама бить себя током, если дать ей такую возможность. Они установили в клетке рычаг, и, нажимая его, крыса могла стимулировать электрическим током свой центр удовольствия. Как только она разобралась, что к чему, то принялась давать себе разряды каждые пять секунд. Другие крысы, получив доступ к само- стимуляции, не могли насытиться: они продолжали жать на рычаг до тех пор, пока не падали от усталости. Они даже сносили пытки ради стимуляции мозга. Олдс поставил рычаги в противоположных концах клетки, по полу которой подавался электрический ток. Животное могло получать разряды от рычагов лишь попеременно. Крысы резво бегали взад и вперед по жгущему током полу, пока лапки их не обуглились и не перестали их слушаться. Олдс продолжал считать, что к такому поведению может побудить лишь блаженство.

Психиатры очень быстро сообразили, что этот эксперимент любопытно провернуть на людях[20]. В Тулейнском университете Роберт Хит вживил электроды в мозг пациентов и дал им возможность самим стимулировать недавно обнаруженный центр удовольствия. Пациенты Хита вели себя точно так же, как крысы Олдса и Милнера. Когда им разрешили стимулировать себя с любой частотой, они давали себе по 40 разрядов в минуту. В перерывах им приносили подносы с едой, но пациенты, хотя и признавали, что голодны, не хотели прерываться. Один пациент отчаянно возмущался, когда экспериментатор пытался закончить сессию и отключить электроды. Другой участник нажал на кнопку 200 раз после того, как ток был отключен, пока ученый не призвал его угомониться[21]. Но так или иначе результаты экспериментов убедили Хита в том, что самостимуляция мозга является подходящей терапевтической методикой для широкого спектра душевных расстройств (черт, похоже, им нравилось!), и автор решил, что будет здорово оставить электроды в мозге пациентов и снабдить их маленькими переносными стимуляторами. Они могли носить их на поясе и использовать, когда пожелают.

Тут стоит пояснить вам исторический контекст исследования. Тогда в науке царил бихевиоризм. Бихевиористы полагали, что единственный показатель, достойный измерения — у животных и у людей, — поведение. Мысли? Чувства? Пустая трата времени. Объективный наблюдатель их не видит, а значит, это ненаучно и неважно. Возможно, поэтому в ранних записях Хита не найти детальных самоотчетов пациентов о том, каково им было при само- стимуляции. Хит, как и Олдс с Милнером, предположил, что раз испытуемые постоянно себя стимулировали, отказывались от пищи ради возможности бить себя током, они «награждали» себя чувством эйфории. А пациенты и впрямь говорили, что разряды были приятны. Но их почти непрекращающаяся самостимуляция в сочетании с тревогой, что ток могут отключить, наводила на мысль, что дело не в удовольствии. Сохранившиеся свидетельства самих пациентов раскрывают перед нами иную сторону этого якобы блаженного опыта. Одному пациенту, страдавшему от нарколепсии, чтобы он не проваливался в сон, вживили электрод и вручили прибор. Человек утверждал, что самостимуляцию сопровождало чувство отчаяния. Несмотря на «частое, порой неистовое нажатие кнопки», он ни разу не испытал удовольствия, которое казалось столь близким. Самостимуляция вызывала тревогу, а не счастье. Его поведение скорее выглядело как навязчивость, а не как переживание наслаждения.

А вдруг крысы Олдса и Милнера стимулировали себя до изнурения не потому, что это было приятно? Что если область мозга, которую они активировали, не награждала их ощущением глубокого удовлетворения, а всего лишь его обещала? Может, крысы возбуждали себя, так как мозг говорил им, что осталось нажать еще лишь разок, и случится что-то расчудесное?

Олдс и Милнер открыли не центр удовольствия, а то, что нейробиологи теперь называют системой подкрепления. Область, которую они стимулировали, была частью самой примитивной мотивационной мозговой структуры, которая возникла, чтобы побуждать нас к действию и потреблению. Поэтому первая крыса Олдса и Милнера вертелась в углу, где ее стимулировали, поэтому грызуны легко отказывались от пищи и сжигали свои лапки, лишь бы получить еще один разряд. Всякий раз, как раздражалась эта область, мозг крысы говорил: «Давай еще раз! Тебе будет здорово!» Каждая стимуляция поощряла крысу к дальнейшей стимуляции, но никогда не приводила к удовлетворению.

Как мы убедимся, эту систему можно запускать не только электродами. Весь наш мир полон стимулов: от ресторанных меню и каталогов до лотерейных билетов и телевизионных реклам, и все они способны превратить человека в крыску Олдса и Милнера, преследующую обещание счастья. Когда это случается, мозг становится одержим «Я хочу» и нам труднее говорить: «Я не буду».

Нейробиология «Я хочу»

Как система подкрепления заставляет нас действовать? Когда мозг замечает возможность награды, он выделяет нейромедиатор дофамин. Дофамин приказывает остальному мозгу сосредоточиться на этой награде и во что бы то ни стало получить ее в наши жадные ручонки. Прилив дофамина сам по себе не вызывает счастья — скорее просто возбуждает. Мы резвы, бодры и увлечены. Мы чуем возможность удовольствия и готовы усердно трудиться, чтобы его достичь.

За последние несколько лет нейробиологи давали действию дофамина много имен, например: поиск, хотение, влечение и желание. Но ясно одно: это не переживание чего-то приятного — удовольствия, наслаждения или самой награды. Исследования показывают, что можно уничтожить всю дофаминовую систему в мозге крысы, но животинка все равно скорчит довольную мордаху, если вы покормите ее сахарком. Только вот работать за лакомство ее уже не заставишь. Она любит сахар, но не хочет его, пока не получит.

В 2001 году стэнфордский нейробиолог Брайан Кнутсон опубликовал убедительное исследование, в котором доказал, что дофамин отвечает за предвкушение, а не за переживание награды. Ученый использовал модель знаменитого в бихевиористской психологии эксперимента Ивана Петровича Павлова — классическое формирование условных рефлексов у собак. В 1927 году Павлов заметил: когда собаки привыкали, что перед кормежкой раздавался звон колокольчика, при этом звуке у них начинала выделяться слюна, даже если еды не предвиделось. Они выучились связывать звон с обещанием обеда. Кнутсон предположил, что мозг тоже выделяет своего рода слюну в предвкушении награды — и, что особенно важно, когда мозг получает награду, он работает иначе.

В своем исследовании Кнутсон помещал участников в томограф и вырабатывал у них условную реакцию: когда на экране появлялся определенный символ, они могли выиграть денежный приз. Чтобы его получить, нужно было жать на кнопку. Вскоре, когда люди видели символ, в их мозге активировалась система подкрепления и выделялся дофамин, — и участники изо всех сил давили на кнопку. Но при выигрыше эта область мозга затихала. Радость победы регистрировалась в других нервных центрах. Кнутсон доказал, что дофамин отвечает за действие, а не за счастье. Обещание награды требовалось, чтобы не проворонить выигрыш. Когда возбуждалась система подкрепления, они переживали предвкушение, а не удовольствие.

Все, что, по-нашему, нам понравится, запускает систему подкрепления. Соблазнительная еда, запах варящегося кофе, символ 50-процентной скидки в витрине, улыбка симпатичного незнакомца, реклама, которая обещает сделать нас богатыми. С притоком дофамина этот новый объект желания кажется критически необходимым, чтобы выжить. Когда дофамин завладевает нашим вниманием, мозг приказывает нам достать объект или повторять то, что нас привлекло. Природа позаботилась, чтобы мы не оголодали, ведь сбор ягод — серьезное занятие, а человеческий род не должен исчезнуть лишь потому, что соблазнить потенциального партнера — дело слишком хлопотное. Эволюции плевать на счастье, но она обещает его, чтобы мы боролись за жизнь. Поэтому ожидание счастья — а не непосредственное его переживание — мозг использует, чтобы мы продолжали охотиться, собирать, работать и свататься.

Разумеется, теперь мы живем в совершенно ином мире. Взять, к примеру, всплеск дофамина от вида, запаха или вкуса жирной или сладкой пищи. Выделение дофамина гарантирует, что мы захотим объесться до отвала. Замечательный инстинкт, если вы живете в мире, где еды мало. Однако в нашей среде еда не просто широкодоступна, но и готовится так, чтобы максимизировать дофаминовый ответ, поэтому каждый такой всплеск — путь к ожирению, а не к долголетию.

Или задумайтесь о воздействии сексуальных образов на нашу систему подкрепления. На протяжении почти всей человеческой истории обнаженные люди принимали соблазнительные позы только перед реальными партнерами. Конечно, слабое желание действовать в такой ситуации было бы неразумным, если вы хотели оставить в генофонде свою ДНК. Но спустя несколько сотен тысяч лет мы оказались в мире, где интернет-порно доступно всегда, не говоря уже о вездесущих сексуальных образах в рекламе и индустрии развлечений. В порыве преследования каждой из таких сексуальных «возможностей» люди зависают на порносайтах и становятся жертвами рекламных кампаний, которые используют секс, чтобы продать все — от дезодоранта до дизайнерских джинсов.

Дофамин по запросу

Если мы объединим моментальное вознаграждение современных технологий с этой первобытной системой мотивации, то получим стимулирующие устройства, с которыми практически невозможно расстаться. Некоторые из нас еще помнят, как замирало сердце, когда мы нажимали кнопку автоответчика, проверяя новые сообщения. Потом было предвкушение, что мы выйдем в Интернет, а компьютер обрадует нас: «Вам письмо!» Теперь у нас есть Facebook, Twitter, электронная почта, текстовые сообщения — современный эквивалент приборов самостимуляции психиатра Роберта Хита.

Есть шанс, что нам кто-то напишет, а следующее видео на YouTube нас рассмешит, и мы продолжаем навязчиво обновлять страницу, жать на ссылки и проверять девайсы. Как будто к нашему мозгу тянутся провода от мобильных телефонов, BlackBerry и ноутбуков, и они постоянно дают нам разряды дофамина. Мало найдется предметов мечтаний, травок для курения или веществ для инъекций, которые вызывали бы столь же сильную зависимость, как высокие технологии. Эти штуки захватывают нас, мы постоянно к ним обращаемся. Ключевое действие, которое мы совершаем в Интернете, — идеальная метафора обещания награды: мы ищем. И ищем. И снова ищем, кликая мышкой, как... как крыса в клетке, надеясь на следующее «попадание», в ожидании ускользающей награды, которая наконец-таки даст нам ощущение насыщения.

Возможно, сотовые, серфинг в Интернете и социальные сети случайно эксплуатируют нашу систему подкрепления, но разработчики компьютерных и видеоигр намеренно манипулируют ей, чтобы подсадить игроков. Обещание, что переход на следующий уровень или великая победа может произойти в любой момент, — вот что делает игру столь притягательной. И поэтому от нее так трудно оторваться. В одном исследовании обнаружилось, что видеоигра вызывает всплеск дофамина, сопоставимый с использованием амфетамина: дофаминовая лихорадка сопутствует как игровой, так и наркотической зависимостям. Вы не можете предсказать, когда получите баллы или перейдете на другой уровень, поэтому ваши дофаминергические нейроны продолжают выстреливать, а вы прилипаете к стулу. Кто- то сочтет это замечательным развлечением, а кто-то — аморальной эксплуатацией игроков. Подсядет не всякий, взявший в руки пульт, но у тех, кто к этому склонен, может развиться такая же зависимость от игр, как от любого наркотика. В 2005 году 28-летний корейский мастер по ремонту бойлеров Ли Сенг Сеп умер от сердечно-сосудистой недостаточности, играя в StarCraft 50 часов кряду. Он отказывался спать и есть. Эта история не может не напомнить о крысах Олдса и Милнера, до изнеможения нажимавших рычаг.

Под микроскопом: от чего выстреливают ваши дофаминергические нейроны?

Вы знаете, что вызывает у вас всплеск дофамина? Еда? Алкоголь? Шопинг? Facebook? Еще что-то? На этой неделе проследите, что завладевает вашим вниманием. Что дает вам обещание награды и увлекает на поиски удовольствий? От чего вы истекаете слюной, словно собака Павлова, или становитесь одержимы, словно крысы Олдса и Милнера?

Рецепт на зависимость

Возможно, наиболее яркое подтверждение роли дофамина в возникновении зависимостей было найдено у пациентов с болезнью Паркинсона, распространенным нейродегенера- тивным расстройством, при котором отмирают клетки мозга, вырабатывающие дофамин. Основные симптомы от противного доказывают, что дофамин побуждает к действию: пациенты двигаются медленно или неточно, склонны к депрессиям, временами погружаются в кататонический ступор. Стандартное лечение болезни Паркинсона — сочетание двух лекарств: «Леводопа» помогает мозгу производить дофамин, а агонист дофамина вынуждает дофаминовые рецепторы мозга притворяться, будто нейромедиатор к ним поступает. Когда пациенты начинают лекарственную терапию, их мозг получает дофамин в объемах, которых им давно не перепадало. Это облегчает многие проявления болезни, но вызывает и неожиданные трудности.

Медицинские журналы полны докладов о случаях непредусмотренных побочных эффектов этих лекарств. У 54-летней женщины возникла неутолимая тяга к печенью, крекерам и макаронам, она объедалась ими по ночам. 52-летний мужчина стал невероятно азартен: он не вылезал из казино по 36 часов и спускал там свои сбережения[22]. 49-летний мужчина вдруг пристрастился к алкоголю и развил, по выражению жены, «чрезмерное половое влечение»: пришлось вызывать полицию, чтобы он оставил ее в покое. Все это полностью исчезло, когда пациенты перестали принимать лекарства, повышающие дофамин. Но во многих случаях растерянные родственники и доктора отправляли больных на психотерапию, к «Анонимным алкоголикам» и «Анонимным игроманам». Они не разглядели, что новые зависимости зародились в мозге и не являлись затаенными душевными проблемами, требовавшими психологического и духовного наставничества.

Эти случаи — крайности, но примерно то же самое происходит в вашем мозге, когда вы подсаживаетесь на обещание награды. Лекарства, которые принимали пациенты с паркинсонизмом, просто увеличивали естественное воздействие еды, секса, азартных игр и работы на систему подкрепления. Мы стремимся к удовольствиям, и зачастую — ценой собственного благополучия. Когда дофамин направляет наш мозг на поиск награды, мы становимся рисковыми, импульсивными — безбашенными личностями.

Но что особенно важно, даже если мы не получаем награды, ее обещания — и страха ее потерять — довольно, чтобы удержать нас на крючке. Если вы лабораторная крыса, вы будете жать на рычаг, пока не упадете без сил или не умрете с голоду. Если вы человек, в лучшем случае у вас опустеет кошелек и потяжелеет желудок. В худшем случае вы можете обнаружить, что увлекли себя в водоворот зависимостей и навязчивых действий.