Следственная судебная психология

Эта фаза системы правосудия начинается с соверше­ния преступления или начала официального рассле­дования. При этом психологическая наука исполь­зуется как только возможно ради расследования во имя соблюдения закона. Помимо общих консульта­ций с полицейскими службами касательно психиче­ского статуса конкретного лица, с которым они об­щаются, существуют специальные процедуры, спо­собные ускорить уголовное расследование.

Рииз (Reese, 1987b) сообщил, что официальное психологическое содействие полиции начало оказы­ваться в 1968 г., когда в департамент полиции Лос-Анджелеса был принят на полную ставку психолог. Но фактическое судебное психологическое содей­ствие методам расследования — явление сравнитель­но новое. На самом деле обзор четырех ведущих пси­хологических журналов, потенциально открытых для этой темы, выявил всего 15 эмпирических иссле­дований за период между 1987 и 1991 гг., где речь шла о вопросах следственной психологии (Nietzel & Hartung, 1993). Описание следственной психологии в вооруженных силах США см. в модуле 12.1.

Составление профиля неизвестного преступ­ника. Значительная часть следственных психологи­ческих изысканий была посвящена составлению профиля неизвестного преступника; иначе говоря — выведению дескриптивных особенностей неиденти-фицированных уголовных преступников, чтобы об­легчить их поимку и последующее общение с ними. До 1990-х гг. валидные исследования в этой области встречались редко (Van den Eshof, 1989). В литерату­ре по профилированию господствовали профессиона­лы правоохраны из ФБР (см., например, Douglas, Ressler, Burgess & Hartman, 1986; Hazelwood, 1998; Ressler et al., 1985). Несмотря на их превосходство в данной сфере в 1970-х и 1980-х гг., их методы связи определенных фактов, собранных на месте преступ­ления, с особенностями преступника, опираются в основном на личный опыт и не имеют достаточной эмпирической поддержки (Homant & Kennedy, 1998). Более того, их исследования редко публику­ются в равных по направленности обозреваемых журналах, что делает невозможными критику их методов и повторение анализов.

Из приводимого ниже комментария, взятого из статьи экс-профилеров ФБР, явствует, что они не имеют понятия о базовых научно-исследовательских понятиях надежности, внутренней валидности и группах контроля (как говорилось в предшествую­щих главах):

Восемнадцать лет расследований преступлений против личности позволили нам собрать серьезные доказатель­ства действенности наших методов, основанные на ре­альных делах, и мы воспользовались данным эпизодом в качестве обратной связи для усовершенствования аналитического процесса... В уголовном следственном анализе, когда происходит убийство и разработан «про­филь» субъекта, его можно в принципе сопоставить с фактически задержанным убийцей. Таким образом бу­дет проверена валидность профиля (Ault, Hazelwood & Reboussin, 1994, p. 73).

Если процесс тестирования, каким.его описыва­ют авторы, не осуществлен при участии достаточно крупной выборки профилей, не включает все профи­ли, которые авторы составили, и не сравнивается с результатами профилирования, проведенного други­ми методами, то он не может быть использован для валидизации.

С другой стороны, британские психологи прове­ли хорошо скоординированное и эмпирически со­лидное исследование по профилированию неизвест­ных преступников для широкого круга преступле­ний, включая изнасилование (Canter & Heritage, 1990), убийство (Salfati & Canter, в печати) и под­жог (Canter & Fritzon, 1998) — помимо географиче­ских паттернов у насильников (Canter & Larkin, 1993). Эти исследователи воспользовались статисти­ческой техникой многомерного шкалирования, кото­рая называется мельчайшим пространственным ана­лизом (МПА — smallest space analysis. SSA), чтобы выявить паттерны поведения на месте преступления, которые группируются с особенностями преступни­ка и соответствуют им. Результатом этой техники явилась двухмерная «карта», на которую нанесены эти паттерны поведения и характеристики. Дей­ствия и характеристики, которые часто проявляют­ся вместе при поджогах, нанесены близко друг к другу, а те, что проявляются редко, разведены. Кро­ме того, все, что сосредоточено в центре карты, ха­рактерно для многих поджогов (например разжига­ние огня), а то, что стремится к периферии карты, более специфично и придает конкретному поджогу особые черты.

Используя результаты этих МПА, можно иденти­фицировать характеристики неизвестного преступ­ника, зная, что он делает в момент совершения пре­ступления (что должно определяться уликами с мес­та преступления или показаниями свидетелей). На рис. 12.3 изображены результаты МПА для 175 под­жигателей, изученных Кантером и Фритзоном (Canter & Fritzon, 1998).

Аналогично наименованию факторов в фактор­ном анализе или анализе основных компонентов, эти исследователи добавили на каждую карту четыре наименования в разумной попытке идентифициро­вать лейтмотив поведения или характеристик в дан­ной области.

Дальнейший анализ выявил корреляции между лейтмотивами в поведении поджигателей на месте преступления и характерными лейтмотивами пре­ступников. Например, поведение на месте преступ­ления Экспрессивной личности коррелировало с та­кой характеристикой преступника, как наличие пси­хиатрического анамнеза (г =0,38, р <0,001). Таким же образом поведение на месте преступления при типе Экспрессивный объект коррелировало с типом Под­жигателя-рецидивиста с точки зрения характеристи­ки (г =0,56, р <0,001). (Эти корреляции хотя и весь­ма важные, объясняют лишь 14-31% вариативности. Это означает, что 86-69% вариативности, касающей­ся поведения на месте преступления и характерис­тик преступника, остаются необъясненными.) Это направление исследований сравнительно ново и существует лишь 10 лет, но представляется перспек­тивным в качестве солидного научного метода, по­могающего идентифицировать неизвестных пре­ступников.

МОДУЛЬ 12.1. СЛЕДСТВЕННАЯ ПСИХОЛОГИЯ В ВООРУЖЕННЫХ СИЛАХ

Автору этой главы выпала возможность выступать в качестве следственного психолога для вооружен­ных сил США. После 16 лет работы в должности следователя по уголовным делам при Управлении специальных расследований ВВС (OSI) и получения докторской степени по клинической психологии ав­тор и еще один психолог давали психологические консультации в подобных Управлениях по всему миру. OSI напоминает ФБР, но проводит уголовные расследования и занимается контрразведкой ис­ключительно для ВВС.

На этих следственных психологов возлагались раз­ные обязанности. Были представлены все темы, выступающие предметом внимания для следствен­ной психологии и изложенные в этой главе. Ниже приводятся отдельные примеры:

• Анализ расследования в деле t наделавшим шума сексуальным преследованием детей, ког­да 13-летнего мальчика назвали «хищным педофилом» за то, что он занимался сексуальной
эксппорацией 3 соседских девочек. {Ситуация была не столь вопиющей, как та, что описана в
материале модуля 12.2.)

• Психологическая аутопсия служащего ВВС, ко­торый застрелил жену и 2 сыновей, а затем покончил с собой.

• Клиническое интервью и психологическое тес­тирование лица, подозреваемого в шпионаже,
с целью помочь определить оптимальные пути общения с ним и степень его лживости.

• Психологическая аутопсия пилота ВВС, который похитил и разбил в Колорадо самолет А-10.

• Психологический анализ сержанта ВВС, кото­рый застрелил жену и увез свою дочь. Анализ
был призван помочь следователям установить его вероятное местонахождение. Дочь была найдена целой и невредимой именно там, где подсказал анализ.

• Анализ действий летчика-сержанта, который завел по Интернету роман с 14-летней девоч­кой и после отправился с ней в самоволку. Его разыскали и арестовали.

• Профиль неизвестного преступника, который зверски изнасиловал летчицу, когда она однаж­ды вечером возвращалась домой одна.

• Когнитивное интервью с женщиной, которая разговаривала по телефону с подругой, когда ту похитили и впоследствии убили.

Помимо следственной психологии, эти психологи от­вечали также за психологический скрининг новых следователей, психологическую характеристику ин­формантов и тайных агентов, а также характеристи­ку в плане соответствия должностным обязанностям.

Хотя профилирование неизвестного преступника является, вероятно, наиболее распространенным ти­пом следственной техники, снискавшим внимание судебных психологов, в прицеле последнего с тем же успехом могут оказаться и другие следственные за­дачи по обеспечению правопорядка. Одной из них является психологическая аутопсия.

Психологическая аутопсия. Идея психологиче­ской аутопсии восходит к Шнейдману и Фарбероу (Shneidman & Farberow, 1961) и применялась за по­следние 40 лет во многих случаях, начиная от харак­теристики авиакатастроф и заканчивая разработкой программ профилактики суицидов. Однако что ка­сается следственной фазы системы правосудия, пси­хологическая аутопсия в ходе посмертного исследо­вания проводится с целью установления характе­ра смерти (убийство, самоубийство, естественная смерть или несчастный случай). Характер смерти отличается от причины смерти. В любом конкретном случае причина смерти может быть совершенно ясна. К примеру, нашли человека с простреленной головой. Понятно, что в этом случае смерть насту­пила в результате ьыстрела, но характер смерти мо­жет быть неясен. Возможно, что она наступила в ре-

зультате либо несчастного случая, либо самоубий­ства, либо убийства.

В этом отношении многие смерти сомнительны; речь идет о том, что обстоятельства и судебные ули­ки не дают четких указаний на то, как именно умер человек. Судебные психологи могут проанализиро­вать прошлое покойного, улики с места кончины и свидетельскую информацию, пытаясь воссоздать черты личности умершего и его типичные поведен­ческие паттерны. Эти психологические заключения об индивиде могут помочь медицинскому эксперту или коронеру официально определить характер смерти. Конкретное определение значимым образом влечет за собой не только раскрытие дела, которое в противном случае было бы невозможно, но важно и с точки зрения страховых выплат и эмоционального благополучия друзей и близких покойного. Неудиви­тельно, что члены семьи ощущают глубокие стыд и вину, когда доказано, что было совершено самоубий­ство (Rudestam, 1992; Rudestam & Agnelli, 1987).

Эберт (Ebert, 1987) первым дал общее указание по выполнению психологической аутопсии. Он предло­жил процесс сбора информации из многих источни­ков, который включает в себя сбор информации на следующие темы, касающиеся покойного: злоупот­ребление психоактивными веществами в анамнезе, суицидальные идеи и попытки в прошлом, письмен­ное творчество, круг чтения, круг интересов, когнитивный стиль, типы и характер связей, типичное на­строение, психосоциальные стрессоры, поведение непосредственно перед смертью, медицинский анам­нез, психологический анамнез, улики с места собы­тия и полицейский отчет, физическая аутопсия, во­енная служба, семейный анамнез, история занятос­ти, история образования и знакомство с методами умерщвления.

Эннон (Armor), 1995) выделил две важнейшие об­ласти дознания при выполнении психологической аутопсии. Первой является идентификация свиде­тельства о намерении. На намерение покойного по­кончить с собой может указывать смерть в уединен­ном месте, где никто его не заметит. Например, о лице, пытающемся совершить самоубийство в при­сутствии другого лица, можно было бы сказать, что в действительности человек не собирается умирать. Возможно, что вместо этого он только ищет внима­ния, но не знает более действенного способа попро­сить о нем. Но если человека находят мертвым да­леко от города, где редко кого встретишь, то следует предположить, что он и вправду хотел умереть, по­тому что вряд ли кому-то удалось бы обнаружить его вовремя.

Вторым вопросом дознания является степень ле­тальности. Иначе говоря, методы, которыми люди убивают себя, разнятся по эффективности. Для че­ловека, принимающего 10 таблеток прозака, суще­ствует меньшая вероятность смерти, чем для того, кто стреляет себе в голову. О том, кто пользуется пистолетом, можно сказать, что он действительно хотел умереть, так как метод приводит к мгновенной смерти.

Эннон (Аппоп, 1995) посоветовал также учиты­вать возможность случайной смерти, когда в анам­незе звучит токсикомания или беспечное обраще­ние с оружием. Кроме того, смерть может иметь сексуальный оттенок и быть случайным исходом аутоэротического поведения. Термин аутоэроти-ческое поведение указывает на уединенное сексуаль­ное действие с применением потенциально опасных устройств (см. Zoll, 1993). Например, самой частой причиной смерти в результате аутоэротического по­ведения является асфиксиофилия, когда человек, впоследствии задыхающийся, для усиления возбуж­дения при мастурбации прибегает к методам, связан­ным с недостаточным поступлением кислорода. На мысль об асфиксиофилии может навести наличие порнографических материалов, садистская или ма­зохистская деятельность, нагота, видеоаппаратура или указания на то, что покойный и раньше зани­мался такими делами. (Один из авторов данного ру­ководства работал над делом, в котором человек был найден повешенным. При изучении перекладины, на которой он висел, были обнаружены следы и других лигатур, которые указывали на предыдущие «пове­шения» на перекладине и вероятную аутоэротическую деятельность.)

Одним хорошо известным примером психологи­ческой аутопсии было расследование в 1999 г. Воен­но-Морским Флотом США и ФБР взрыва на борту военного корабля США «Айова», которое показало, что 47 моряков погибли в результате самоубийства их товарища. Сродни недостаткам обеспечения за­конности в отношении профилирования, «анализ неоднозначной смерти», проведенный ФБР (еще одно название психологической аутопсии) в процес­се этого расследования, был раскритикован советом из 12 психологов и 2 психиатров, привлеченных в поддержку Палаты представителей комиссии воору­женных сил США Американской ассоциацией пси­хологов (Poythress, Otto, Darkes & Starr, 1993). Де­сять из 14 членов совета заключили, что анализ смерти, проведенный ФБР и Флотом, оказался не­состоятельным. Четыре члена совета, считавшие, что анализ имел некоторую ценность, все же критически отнеслись к его методологии и неоправданной ат­мосфере уверенности. Впоследствии Пойтресс с кол­легами (Poythress et al., 1993) предложили наложить на применение психологических аутопсий в юриди­ческих контекстах три ограничения. Во-первых, ме­тод психологической аутопсии нельзя применять в случаях, когда речь идет не о смерти, а, например, о краже или похищении (без более эмпирической ос­новы для ее надежности и валидности). Во-вторых, профессионалы, выполняющие психологические аутопсии, не должны делать категорических выводов о психическом состоянии покойного. Наконец, эти профессионалы должны проявлять осторожность, чтобы не ввести в заблуждение заказчиков психоло­гических аутопсий, преувеличивая в них уверен­ность в заключениях.

Предпринимались попытки улучшить эмпириче­скую основу психологических аутопсий. Первая на­глядная попытка была предпринята Джоубзом, Кей-еи, Берманом и Райтом (Jobes, Casey, Berman & Wright, 1991). Они протестировали полезность ин­струмента под названием «Эмпирические критерии для определения суицида», созданного в ходе анали­за 126 известных несчастных случаев и суицидов. Авторы сообщают о 100% сензитивности в отноше­нии суицидов и 83% сензитивности в отношении несчастных случаев. К сожалению, попыток кросс-валидизации инструмента не предпринималось.

Психологические аутопсии и профилирование неизвестных преступников — исходно психологиче­ские характеристики, в которых тот, кто проводит обследование, не имеет доступа к характеризуемому лицу. При составлении профиля неизвестного пре­ступника специалист даже не знает, кто этот чело­век, но должен выдвинуть гипотезы, основанные лишь на ограниченных образчиках поведения изу­чаемой личности. При психологической аутопсии идентичность человека установлена, но он недосту­пен для интервьюирования и тестирования. Тем не менее при оказании этих психологических услуг не­обходимо придерживаться эмпирического подхода, который опирается на сбор данных из многочислен­ных источников в максимально возможном надежном ключе и выведение гипотез, которые согласуются с этими данными. В отличие от профилирования неиз­вестного преступника и психологической аутопсии, нижеследующие процедуры обращены к психологи­ческим аспектам других полицейских техник, которые используются в работе с живыми и известными людьми (свидетелями, подозреваемыми, жертвами). Этими техниками являются гипнотические и когни­тивные интервью, интервью по поводу сексуально­го домогательства по отношению к детям, методы распознавания обмана, вынужденные признания и идентификация на очных ставках.

Гипнотические и когнитивные интервью. Две техники интервью, известные как гипнотическое ин­тервью и когнитивное интервью, применялись поли­цейскими агентствами для улучшения памяти сви­детеля так, чтобы тот сообщил побольше деталей. Хотя в обоих случаях применяются сходные проце­дуры и оба интервью проводятся в основном по од­ной и той же причине, судебные психологи должны понимать, в чем они различаются.

Полезность гипноза как судебного инструмента была предметом дебатов с 1960-х гг. Судебная лите­ратура изобилует впечатляющими анекдотичными отчетами, в которых информация, извлеченная под гипнозом, оказалась решающей и привела к успеш­ному раскрытию преступления (Arons, 1977; Reiser, 1989). Тем не менее судебный гипноз был уподоб­лен обоюдоострому лезвию, которое, вероятно, по­лезно в предоставлении дополнительных наводок в отдельных уголовных делах, однако может повлечь за собой проблемы.

Гипноз характеризуется селективным вниманием и пассивным принятием суггестии. История гипноза полна споров о том, что он, собственно говоря, такое. Орн (Огпе, 1977) критически заметил, что гипнозом, похоже, является все, что сам гипнотизер определяет в качестве процесса, которым занимается. Сарбин (Sarbin, 1991), долго занимавшийся изучением гип­ноза, констатировал, что лучше всего понимать его как исполнение роли в социальной ситуации. Нэйш (Naish, 1986), среди прочего, подчеркнул, что трудно идентифицировать какую-либо физиологическую разницу между гипнотическим и негипнотическим состояниями. Гипноз обременен тремя дополнитель­ными проблемами (см. Ready, Bothwell & Brigham, 1997). Во-первых, хотя гипнотически усовершенство­ванные интервью могут привести к восстановлению большего числа воспоминаний, последние зачастую* оказываются недостоверными. Во-вторых, исследова­ния показали, что загипнотизированные субъекты значительно чаще ошибочно соглашались с обманчи­выми вопросами, чем бодрствовавшие контрольные субъекты, и что высоко гипнабельные субъекты рис­куют большей восприимчивостью к суггестиям. Пос­ледней крупной проблемой с гипнозом является его воздействие на уверенность свидетелей в своих отче­тах. Исследование показало, что гипноз способен по­высить убежденность субъектов в достоверности сво­их показаний без соответствующего повышения фак­тической достоверности. Из-за этих проблем были - разработаны рекомендации в попытке сократить воз­можность недостоверности, внушаемости и необосно­ванной уверенности (Аппоп, 1989) (дополнительную информацию о гипнозе см. в главе 9).

Когнитивное интервью как другая техника улуч­шения памяти может быть альтернативным способом снизить возможность возникновения про­блем, которые возникают при использовании гип­ноза. В ходе такого интервью избегают техник, свя­занных с суггестией и имажинацией, и обычно при­меняемых при гипнозе (например: «Вы замечаете, что ваша рука начинает тяжелеть»). Ранее деклари­рованные успехи в применении гипнотических ин­тервью могут быть больше связаны с обычными ког­нитивными и физиологическими феноменами, чем с каким-либо особенным фактором, присущим гипно­тическому «состоянию». В когнитивном интервью из­бегают суггестивных и имажинативных процедур, однако используют эти обычные феномены — релак­сацию, межличностные отношения, установленные между интервьюером и интервьюируемым и мотива-ционное инструктирование. Еще одна особая пере­менная, характерная для когнитивного интервью, называется восстановлением контекста. В ходе вос­становления контекста свидетеля побуждают мыс­ленно вернуться к происшествию и сфокусировать­ся на физических ощущениях и «видении» сцены с различных точек зрения.

Сопоставление гипнотического и когнитивного интервьюирования все еще пребывает в зачаточном состоянии. Тем не менее когнитивное интервью в описании Фишера и Гейзельмана (Fisher & Gei-selman, 1992) наверняка удостоится повышенного внимания исследователей и может вытеснить гипноз как средство обеспечения законности и восстановле­ния памяти свидетелей.

Интервью при сексуальном насилии над деть­ми. Еще одной важной проблемой полицейских агентств является вопрос о методах интервьюирова­ния детей, заявляющих о сексуальном злоупотреб­лении. Поначалу следователи обращались с детьми так же, как с любыми другими свидетелями или жер­твами преступления. Но последующий рост заявле­ний о сексуальном насилии над детьми в 1970-х и 1980-х гг., наряду с пониманием когнитивной огра­ниченности детей, привел к разработке методов ин­тервьюирования детей с прицелом на повышение валидности и надежности получаемой информации. Кроме того, исследователи настойчиво предупреж­дали, что плохие техники интервьюирования детей, подразумевающие суггестивное интервьюирование и официальные формулировки, способны привести к недостоверным детским свидетельским показаниям (Ceci & Bruck, 1995). Эти исследователи продемон­стрировали, что дети, в зависимости от манеры ин­тервьюирования, могут делать ложные заявления о сексуальном злоупотреблении.

Одним из методов в попытке преодолеть детскую ограниченность и фасилитировать их коммуника­цию с интервьюером явилось использование анато­мических кукол. Однако конструктная и критери­альная валидность процедуры угодили под удар (Skinner & Berry, 1993). Анатомические куклы сле­дует применять осторожно, и любые результаты, полученные интервьюерами при помощи этих кукол, должны содержать в себе предостережение, иденти­фицирующее этот недостаток.

Помимо таких вспомогательных пособий, как ана­томические куклы, были проанализированы струк­тура и содержание интервью с детьми. Например,
представление интервьюируемых детей о правдопо­добии и реальности необходимо установить до того, как принимать их показания за истину. Маленькие
дети, которые не понимают этих вещей, вполне спо­собны сказать неправду без всякого злого умысла. Более того, дети чрезвычайно внушаемы. Поэтому
интервью должно начинаться с открытых вопросов, которые позволяют ребенку свободно вспомнить со­бытие, затем переходить к вопросам, которые конт­ролируют сведения, ранее заявленные ребенком, и только потом к прямым вопросам о темах, которых ребенок еще не коснулся. Между прочим, данный процесс применяется в ходе когнитивных интервью(вышеописанных) и интервьюировании взрослых
вообще. Этот метод снижает вероятность того, что вопросы интервьюера скажутся на воспоминаниях ребенка. Пул и Лэмб (Poole & Lamb, 1998) детально учли эти вопросы в общем руководстве по интервью­ированию детей. ♦

Индикаторы обмана. Правду ли говорит чело­век? Интервьюируя детей и взрослых, полицейские нередко озабочены достоверностью их показаний. При допросе подозреваемого (если подозрения спра­ведливы) вполне можно ожидать от него лжи. Кро­ме того, при интервьюировании свидетелей и жертв честность интервьюируемого часто вызывает со­мнения. Следовательно, для различения между правдивыми и ложными утверждениями приходит­ся пользоваться индикаторами обмана.

В этом могут помочь следственные судебные пси­хологи. Заведомая ложь обычно выражается в тре­воге у лжеца. Это повышенное возбуждение приво­дит к соответствующим невербальным действиям (например, учащенные телодвижения), вербальной экспрессии (например, предоставление менее под­робной информации) и физиологическим послед­ствиям (например, учащенное сердцебиение). Данные сигналы были идентифицированы за годы исследова­ний в данной области (см., например, DePaulo, 1992; Ekman, 1992; Zuckerman, DePaulo & Rosenthal, 1986; Zuckerman & Driver, 1985). Однако исследование показывает и то, что средний человек не слишком преуспевает в использовании сигналов или точном обнаружении обмана. Часто бывает, что выявить ложь подобным образом в процессе интервью — все равно что бросить монетку (Ekman & O'Sullivan, 1991а).

Было разработано несколько методов обнаруже­ния обмана; они используются полицией в рутинном порядке. Самым известным примером является, на­верное, полиграф. Полиграф (расхожим образом и ошибочно названный «детектором лжи») — прибор для регистрации (записи) таких физиологических показателей, как частота сердцебиения, дыхание и потоотделение. По-видимому, это самый точный метод, что объясняется его опорой на вегетативные и непроизвольные корреляты тревоги. Исследование полиграфа показывает, однако, что в 25% случаев он неправильно называет лжецами людей, говорящих правду, а в 15% случаев лжецов — правдивыми людь­ми (Gale, 1988; lacono & Patrick, 1987; Office с: Technology Assessment, 1983).

«Техника интервьюирования и допроса по Рейду-(Inbau, Reid & Buckley, 1986; John E. Reid & As­sociates, Inc., 1991) — еще один часто используемый в системе правоохраны метод распознавания лжи. Эта техника предполагает, что на обман указывают некоторые паттерны невербального поведения ин­тервьюируемого. Однако в единственном исследова­нии, выполненном Рейдом и соавторами для валидизации их техники, они обнаружили неправильную идентификацию около 10% правдивых людей и око­ло 20% лжецов (Horvath, Jayne & Buckley, 1994).

Критериальный анализ содержания (СВСА) — метод, разработанный в 1950-х гг. в Германии, что­бы способствовать идентификации правдивых заяв­лений о сексуальном злоупотреблении детьми. Он состоит из 15 содержательных критериев, которые применяются к вербальным утверждениям свидете­ля. Примерами критериев, которые призваны указы­вать на правдивость, являются большее число под­робностей, дословное цитирование, предоставление излишних сведений, связность, сомнения в собствен­ной памяти и прощение подозреваемого. Хотя СВСА подвергся значительному исследованию, результаты не сошлись в том, какой из 15 критериев проводит различие между правдивыми и ложными утвержде­ниями и не является ли определенная комбинация критериев лучшим индикатором, чем какой-то еди­ничный критерий. На сегодняшний день, по данным исследования, неправильно идентифицируется 30-50% говорящих правду и 25-70% лжецов (Ruby & Brigham, 1997, 1998).

Результаты этого исследования обмана породили некоторые идеи о том, как повысить свои шансы на точность при попытке выявить обман. Во-первых, важно понимать, что техники выявления обмана пытаются идентифицировать последствия тревоги, а не обмана как такового. Помимо лжи при полицей­ском интервью очень многие вещи способны вызвать тревогу. Во-вторых, знание специфического пове­денческого репертуара индивидов, в частности их типичного уровня тревоги, помогает угадать, когда они лгут. В-третьих, сосредоточенность на сигналах-подсказках, которые труднее поддаются контролю, по-видимому, приводит к лучшей детекции лжи. Вегетативную активность (например, дилатацию зрачков) труднее проконтролировать, чем речь и со­держание послания, которые труднее контролиро­вать, чем телодвижения (движения ног, стоп и ту­ловища труднее поддаются контролю, чем лицо, кисти и руки). Теперь мы перейдем к вопросу о вы­нужденных ложных признаниях, связанных с под­нятой темой.

Вынужденные ложные признания. Эта тема не­давно приобрела популярность в исследованиях. Кассин (Kassin, 1997) сообщил, что расчетные пока­затели вынужденных ложных признаний чрезвычай­но варьируют — от 35 до 600 случаев в США еже­годно. Обзор литературы и эпизодические сообще­ния вскрыли три типа ситуаций, где могут иметь место ложные признания (Kassin, 1997). В первом случае дается добровольное ложное признание, когда индивид признается в преступлении, которого не со­вершал. Причины такого признания простираются от защиты друга до потребности в славе или наказа­нии. Во второй ситуации имеет место ложное при­знание, вынужденно сделанное по уступке, когда не­виновный человек признается в преступлении пос­ле длительного допроса, чтобы получить некую награду или избежать неприятного стимула. Чело­век знает, что невиновен, но признается в преступ­лении, заключив, что кратковременная выгода при­знания перевесит долговременные издержки. Тако­го рода признание может быть получено с целью избежать длительных допросов или иных нежела­тельных наказаний. Последняя разновидность лож­ного признания — вынужденно-интернализированное ложное признание. В данном случае человек дей­ствительно верит, что совершил преступление. Такое состояние может развиться под действием крайнего напряжения и нажима — депривапии сна, высоко суггестивного допроса, гипноза и пребывания под влиянием алкоголя или наркотиков в тот момент, когда этот человек предположительно совершил пре­ступление. Необходимы дальнейшие исследования, чтобы установить, поддерживаются ли эти категории ложных признаний эмпирическим анализом.

Признания оказывают колоссальное влияние на решения присяжных о виновности или невиновнос­ти (Kassin & Neumann, 1997). Более того, их власть очевидна даже в случаях, когда присяжным извест­но о принуждении. Кассии и Сакел (Kassin & Sukel, 1997) выяснили, что даже когда мнимые присяжные в инсценированном процессе ощущали, что вынуж­денные признания были не вполне добровольными и меньше влияли на их вердикт, они все равно нахо­дились под их впечатлением, что влияло на частоту признания виновности.

Опознание на очной ставке. Социальные и со­циально-когнитивные психологи оказали огромное влияние на полицейские методы ведения следствия. Наверное, самой яркой неклинической областью следственных изысканий явилась сфера опознания на очной ставке (см., например. Steblay, 1997; Wells et al., 1998; Yarmey. Yarmey & Yarmey,"l996).

Заинтересованный читатель может ознакомиться с этими работами ради деталей: однако из них мож­но сделать кое-какие общие выводы. Выстраивание в ряд нескольких человек (их фотографий или вживую) дает более достоверные результаты, чем предъявление для опознания одного лица (в строю находится лишь один человек, предъявление его обычно происходит на месте преступления, где был недавно задержан подозреваемый). При одиночном показе для неви­новных подозреваемых существует повышенный риск опознания, особенно если они действительно похожи на подлинных злоумышленников. Дети час­то говорят наугад при виде строя подозреваемых и еще чаше - при показе одного лица, даже если на­стоящий преступник отсутствует. На достоверность опознания в ходе личной ставки отрицательно вли­яют отвлекающие факторы при рассмотрении события: сфокусированность на оружии в руках у пре­ступника, насилие и совершение преступления не­сколькими преступниками. Более долгое пребыва­ние в обществе преступника во время преступления, похоже, повышает точность его опознания в строю. Свидетели, которых подначивают выбрать подозре­ваемого или которых не оповестили, что настояще­го преступника в строю может и не быть, склонны к меньшей точности в своих показаниях.

В материале модуля 12.2 вы можете ознакомить­ся с причудливым примером пересечения сфер вни­мания следственной психологии, описанных в дан­ном разделе, и с проблемами, которые могут при этом возникнуть. Далее мы перейдем ко второй фазе системы отправления правосудия, где судят о фак­тах дела, т. е. они официально преподносятся судье, присяжным или иному административному лицу, которые затем решают, удовлетворяют ли обстоя­тельства конкретным юридическим критериям для конкретного вида действий.