Посвящение амбулаторному фельдшеру Людмиле Петровне Лободе.

Глава посвящается амбулаторному фельдшеру Людмиле Петровне Лободе, прекрасной женщине, профессионалу высокого класса, с которой я удостоился чести работать в Борковской врачебной амбулатории.

Посвящение амбулаторному фельдшеру Людмиле Петровне Лободе. - student2.ru

слева направо: санитарка амбулатории Шукало Ульяна Васильевна, фельдшер физиокабинета Терская Татьяна Анатольевна, амбулаторный фельдшер Лобода Людмила Петровна.

Кустанайская область, Боровской район, пос. Борки. 1977 год.

Посвящение амбулаторному фельдшеру Людмиле Петровне Лободе. - student2.ru

Лобода Людмила Петровна с дочерью Ольгой Васильевной.

Кустанай. 2014 год.

Жизнь интересна уже тем, что она абсолютно непредсказуема у всех людей без исключения, даже на самое ближайшее время, а уж у человека, работающего сельским врачом, это точно.

Все три года врачевания в поселке Борки я никогда не знал, что меня ждет вот сейчас, в это самое время: отдых или тяжелая работа, подвиг или грязная лужа по самые уши, дальняя, километров за 30, дорога к пациенту и не только на машине, а, порой, и на чем попало – от лошади, до трактора К-700 – или вкусный обед, приготовленный женой. Но чаще всего получалось так, что обеды откладывались на неопределенное время из-за событий, которые упорно не давали мне съесть порцию любимых мною пельменей. В связи с чем в нашей врачебной семье прочно прижилась примета: пельмени на стол – Ломакин на выезд! Это вызывало раздражение в душе и дискомфорт в желудке, но выбор был небольшой, и чаша весов всегда склонялась не в пользу моего желудка, а мысль о том, что "доктор сыт – больному легче" пролетала мимо меня без остановки. Но это судьба, и ничего тут не поделаешь.

А еще человек устроен так, что один и тот же поступок с течением времени оценивается им же самим по-разному, причем, порой, с таким колоссальным разбросом: от "какой же я молодец, прямо-таки герой!", до "ну и идиот же я!" Однако, осознание совершенного тобой приходит уже потом, как правило, много времени спустя, а в момент истины врачу задумываться об этом бывает, просто некогда: ты или спасаешь человека, или зачем ты тогда здесь?!

Случай, о котором я хочу поведать сейчас, по прошествии 36 лет, это дань человеку, который отдавал всю себя без оглядки беззаветному служению людям всегда и всюду.

Свое участие в этом деле я оцениваю именно так: "каким же идиотом я был, подвергая людей смертельному риску". И некоторым оправданием мне служит лишь то, что в минуты опасности я был вместе с ними, пройдя весь путь от начала до конца.

Сейчас, вероятнее всего, я на такое не решился бы ни за что, а тогда, 24 декабря 1977 года, в 7-30 вечера, сидя дома за обеденным столом и ожидая, когда сварится порция пельменей, мы с женой Ниной где-то в глубине души подозревали, что пельмени и спокойный ужин – несовместимы, хотя день прошел прекрасно, без всяких казусов и неожиданностей. Это день был особым для нашей семьи: день рождения старшей дочери – Ирины, помимо этого я накануне привез из Боровского роддома жену со своей второй дочерью Натальей, родившейся 18 декабря, и у нас должен был состояться семейный праздник.

Вечер был тихий, немного морозный, звездный, вот если бы только не пельмени!!! Тут-то все и началось.

В тихой вечерней деревне отчетливо послышался скрип торопливых шагов. Я вздрогнул, понимая заранее безо всяких сомнений, что это идут к нам. Если бы я мог предположить, что предвещали мне эти шаги на ближайшие три дня! – опять же, наверное, это судьба!

Шаги приблизились к нашему крыльцу, входная дверь отворилась. Кстати, в то время практически ни у кого в деревне на дверях не было замков, и если хозяева отсутствовали, то дверь просто подпиралась снаружи чем-нибудь. Лично у нас стояло пустое ведро, а если мы были дома, то на ночь запирались на простой крючок лишь для того, чтобы дверь не открылась от ветра.

На пороге стояла смущенная и в то же время возбужденная Людмила Петровна Лобода, наш амбулаторный фельдшер и, не теряя времени даром, сообщила "радостную" весть – у Анны Стабровской начались роды (шестые или седьмые по счету, уже точно не помню), вóды еще не отошли, но предыдущие роды, проходившие на дому, которые принимала Людмила Петровна, протекали с большими осложнениями, чуть не приведшими к гибели Анны, поэтому, во-первых, ее обязательно нужно переправить в Боровской районный родильный дом (благо что родовое время позволяет) и, во-вторых, учитывая все вышесказанное, она не будет ее сопровождать без врача, то есть без меня!

Я смотрел на кастрюлю с почти готовыми пельменями так, как смотрел Лопахин на ведро с раками в кино "Они сражались за Родину"! Но что поделаешь? – врачебный долг!

Опять же, если бы я в этот момент знал, принимая решение – ехать, чем для всех нас обернется эта поездка уже в ближайшие часы и затем в последующие три дня, ей Богу, несмотря ни на что, роды были бы приняты в амбулатории и, может быть, все обошлось бы хорошо. Почему "может быть"? Да потому что только в книжках все написано правильно и складно, а в жизни и в работе врача в каждом случае возникает столько нюансов – мама не горюй!

И случилось то, что, наверное, должно было обязательно случиться. Погода стояла прекрасная, решение принято, санитарный уазик-буханка с Николаем Балашовым был "на парах", до райцентра по асфальтовой дороге 60 км. Все заинтересованные лица заняли в машине свои места. Муж Анны Стабровской, Семен, оставшийся с гурьбой детей мал мала меньше на хозяйстве, помахал жене рукой, и мы поехали. На часах было 8 вечера.

Пока ничего не предвещало неприятностей. Сыпал легкий снежок, поперек дороги ползла обычная поземка. Но внезапно погода, как по мановению волшебной палочки, начала портиться: ветер усилился, завыл, снег повалил гуще большими хлопьями, и началась страшная снежная круговерть, все время пытавшаяся сбросить нашу санитарную машину с дороги.

Только тот, кто жил в Казахстане, знает, как быстро здесь может меняться погода, и как страшен буран в казахской степи, моментально изменяющий все окружающее до неузнаваемости и быстро заваливающий своими снежными зарядами всех и вся.

Дороги враз не стало. Дворники на переднем стекле машины остановились, не справляясь с нагрузкой, свет фар в этом коловращении снега только усиливал чувство головокружения до тошноты. Остановились. Машина раскачивалась под порывами ветра и ударами снежных зарядов. Борки остались в 10 км за спиной.

Странно, но ощущения опасности в этот момент не было, часы показывали, что в пути мы провели около 30 минут. Быстро проведенный совет (а быстроту ему придавали периодические постанывания и вскрикивания Анны во время схваток) принял решение: 10 км назад – нереально, 50 км до района еще нереальней, а попробовать преодолеть оставшиеся до Михайловской участковой больницы 3 километра – в самый раз!

К этому моменту дорога исчезла окончательно. Влажный снег превратил нашу машину в большой снежный ком, залепив все, что можно было залепить: стекла, щели, сетку радиатора, но двигатель на наше счастье и вопреки всему продолжал работать спокойно и уверенно. И чтобы машина могла двигаться дальше, нужны были только "глаза" для водителя. Выбора не было, я вышел из машины, положил голую ладонь на лобовое стекло, протопив снег на уровне глаз Николая, и, стоя почти по колено в снегу, не видя и даже не чувствуя дороги, медленно пошел вперед. Уазик тихо тронулся за мной. Я сам моментально превратился в снеговика. Идти по сугробу проваливаясь по колено было практически невозможно, снег и ветер не давали дышать. Задыхаясь и спотыкаясь, я часто падал, но в эти моменты машина моментально останавливалась, не давая мне погибнуть под ее колесами. Балаш объяснил мне потом, что исчезнувшая со стекла рука означает одно – я лежу на дороге. До сих пор удивляюсь, как и почему машина снова трогалась с места и продолжала двигаться вперед, когда я вставал, и рука вновь оказывалась на лобовом стекле. Выбившись из сил, все чаще падая под колеса автомобиля, я начинал отдавать себе отчет в том, что эти "всего три километра" при хорошей погоде превращаются сейчас для нас в абсолютно непреодолимое препятствие. Какое расстояние мы проехали таким способом, оценить было нереально и удивительно было еще то, почему мы до сих пор не в кювете? Лучше бы я об этом не думал, ведь мысли материализуются: прошло еще какое-то время, и это случилось. Сначала я почувствовал, что по шею проваливаюсь в снег, а следом за мной туда же съехала и машина, по счастливой случайности не придавив меня! Все, приехали!!!

Я забрался в салон. Где мы? Где Михайловка, и сколько до нее? Что дальше делать? Вопросы стучали в голове, а силу ударов приумножали периодические оханья роженицы в углу салона машины!

В полутемном салоне на меня, как на самого старшего по должности, с этими же, но немыми вопросами внимательно и напряженно глядели три пары глаз. Я в очередной раз вздрогнул от промелькнувшей мысли: не три – четыре пары: глазами Стабровской на меня смотрели и маленькие глаза еще не родившегося, но уже очень хотевшего увидеть Мир, человека. Я не знал, что ответить этим людям. Единственное, в чем я совершенно был в этот момент убежден, что паниковать нельзя, ни в коем случае. Вообще, в экстремальных ситуациях – а мы оказались еще в каком экстриме – человек, в принципе, поступает стереотипно: самая страшная реакция – это паника, всегда довольно быстро приводящая к гибели; вторая реакция, практически, не лучше первой – ступор, заставляющий человека сразу же отказаться от борьбы и, как следствие, за небольшим исключением, тоже приводящий к гибели; и лишь третья реакция имеет смысл – правильно оценить создавшуюся ситуацию, любыми способами найти выход из нее и, тем самым, победить.

И водитель Николай Балашов, и фельдшер Людмила Петровна Лобода, и Анна Стабровская спокойно и внимательно смотрели на меня, и спокойствие этих взглядов говорило только одно: сейчас будет принято верное решение, а мы готовы его исполнить, чтобы выжить! Но покамест у меня – 24-летнего молодого, еще не обкатанного жизнью врача, – хоть и не было растерянности, но и не было этого решения! Напряженную обстановку и возникшее небольшое наше оцепенение разрядил спокойный тихий вопрос Николая: "Мотор глушить?" Все сначала посмотрели на него, и вновь остановили свои взоры на мне. Это был ужасный момент моей жизни, ведь то, что я сейчас должен буду сказать, повлияет на дальнейшую судьбу, а может быть и жизнь каждого сидящего в этой машине, в том числе и малыша, ради которого мы оказались здесь. А перспектива – замерзнуть в степи вместо того, чтобы подарить Миру новую жизнь, – не прельщала никого.

Потом, по прошествии лет 20 – 25, когда голова моя почти полностью покрылась седыми волосами, я понял, что первую седину я приобрел именно там, в 10 километрах от Борков, на заснеженной зимней ночной казахстанской дороге, сидя рядом с роженицей в санитарной машине, завалившейся в глубокий кювет, из которого выбраться не было никакой возможности.

Мысли и предполагаемые действия в голове стали крутиться с необычайной быстротой и, чтобы еще немного выиграть время, я спросил: "Насколько времени хватит бензина?"

"Часа на два, если мотор не заглохнет" – прозвучало в ответ.

Получалась страшная картина. Кто знает Казахстан, тот поймет, что я имел в виду, а кто не знает, поясню – бураны на целине никогда не длятся меньше 2-х, а то и 3-х суток. Значит через два часа, даже если мы успеем принять роды, кончатся тепло и свет, а если не успеем? Вы принимали когда-нибудь роды на ощупь в кромешной темноте в холодной, завалившейся в кювет машине, вокруг которой свирепствует буран? Это действо представить даже страшно, практически невозможно.

Впрочем, очень даже возможно! – годом позже я с фельдшером Татьяновского ФАПа принимал роды на раскисшей осенней дороге по пути в Борки в кабине трактора К-700, но об этом расскажу отдельно.

А потом, если даже предположить, что все пройдет хорошо, дальше-то будет так, как в песне у Владимира Семеновича, оставаясь в машине, но только не к ночи, а к утру нас "точно занесет, так заровняет, что не надо хоронить!"[56] Перспектива намечалась совсем поганая!

Оставался второй и, пожалуй, единственный вариант – идти в Михайловку! Но где она, эта Михайловка? Сколько верст до нее? На что ориентироваться? Даже если мы выберем правильное направление, хватит ли сил дойти? А если роды начнутся – принимать их в сугробе, по шею в снегу?

Хоть спина и была мокрой, не знаю от чего больше: от того, что все это прокручивалось в голове или от того, что я много времени провел перед машиной в снежной круговерти, – но мысли были ясными, а страх отсутствовал. Фактически выбор был небольшой, я принял решение – идти! Оставалось понять только, как это сделать!

Вот тут я в очередной раз удостоверился, что женский ум прозорливее и гибче мужского и способен принимать быстрые и правильные решения, и не только принимать, но и воплощать их в жизнь! Я еще не сказал своего последнего слова, а Людмила Петровна уже, без лишних – да вообще без каких-либо вопросов поняла, о чем я думаю, и начала действовать. Она укрепила нашу надежду на спасение, напомнив о том, о чем, честно говоря, в голове даже не было намека ни у меня, ни у Николая – ведь вдоль дороги обязательно идет линия электропередач, вот по ней и пойдем. Да, сугробы, но они сейчас одинаково глубоки по всей степи, но это шанс выйти к людям, и упускать его нельзя.

Все дальнейшие действия зависели теперь только от Анны Стабровской. Людмила Петровна тут же принялась за дело и, осмотрев роженицу, заключила, что открытие шейки матки небольшое, время до родов у нас еще есть. После этих слов все разом, не сговариваясь, как последние дураки, стали уговаривать Анну потерпеть с родами, как будто от нее что-то зависело.

Балашов отправился обнаружить череду столбов и, к великой радости всех, быстро вынырнул из бурана с известием, что он их нашел. Но ведь не зря же говорят, что "никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь". Мотор был заглушен, а наступившая относительная тишина и кромешная тьма при невольно обострившемся слухе вселили в нас еще бóльшую надежду на спасение – стало слышно, как под действием ветра электрические провода и деревянные столбы достаточно громко и отчетливо "пели". И эта песня являлась для нас "путеводной нитью Ариадны"![57] Эх, еще бы тракт почище, да снега с ветром поменьше и было бы все как на параде – вперед и с песней!

Сугробы под столбами были по пояс. И мы пошли. Вернее, поползли, разделившись на пары: Балашов с Лободой и двумя экстренными чемоданами, я со Стабровской. Буран и столбы все не кончались, Михайловка не появлялась, а силы неумолимо иссякали, и наступил момент, когда наши женщины сели в сугроб и ни на какие уговоры идти дальше не поддавались. Мы с Балашом тоже были не в лучшей форме, но не замерзать же в сугробе! Переглянувшись с Николаем, мы потащили женщин скорее волоком, чем на себе. При этом Коле приходилось тяжелее, потому что, несмотря на дикую усталость, граничащую с обморочным состоянием, профессионализм и чувство долга Людмилы Петровны главенствовали над всем остальным. Она ни за что не соглашалась бросить чемоданы, повторяя: "Что я буду делать без инструментов и белья, если сейчас начнутся роды?"

Ругаясь и кроя всех и вся самыми непотребными словами, кляня свою судьбу водителя санитарной машины и давая голову на отсечение, что если мы выберемся из этой ситуации, он сразу же уволится с работы, тем не менее, Николай упорно тащил и тяжелые чемоданы, и еле шевелящуюся Людмилу Петровну по глубокому снегу.

Глядя на них, я понял, что никуда Балаш не уйдет и что роды в сугробе, случись такое, Людмила Петровна примет в любом случае, и все с нами будет в порядке. Тем паче, что периодически спрашивая Стабровскую, как она себя чувствует, я отметил про себя, что родовые схватки, хоть и продолжались, но стали значительно слабее и реже, вероятно, сильная усталость и фактически общее охлаждение организма, связанное с ползанием по сугробам, сделали свое дело. Это с одной стороны давало нам запас времени, а с другой – заставляло опасаться за жизнь собиравшегося уже давно появиться на свет ребенка. Необходимо было спешить, хоть это и плохо удавалось сидя по шею в сугробе...

И наконец, вот оно – мы уперлись в какой-то штакетник, занесенный по самую маковку. Вокруг темнота, вой ветра и много снега. А где жилье? – жилья не видно! Людмила Петровна и Николай перелезли, лучше сказать переползли, через забор в поисках дома. Балаш хотел идти один, но Лобода резонно заявила, что кто же откроет ругающемуся мужику дверь в эту "непогодь"? Дом во дворе, на наше счастье, был, дверь им открыли, и оказалось, что участковая больница отсюда находилась совсем рядом.

Дежурная медсестра, державшая в руках керосиновую лампу, довольно долго и ошалело смотрела на четыре ввалившиеся в дверь комка снега, упорно отказываясь верить, что один из них вот-вот родит ребенка, и что мы пришли пешком из Борков. Часы в этот момент показывали первый час ночи. Получалось, что наша трехкилометровая сугробная эпопея длилась около четырех часов!

Вообще, наша страна (про другие страны не скажу: в благополучных странах в критические моменты я не бывал, а там, где бывал – шла война) отличается удивительной особенностью: при любой даже маломальской катавасии, будь то дождь, буран или что-то еще, сразу же, как по команде (а часто и правда по команде), отключаются телефон, свет, газ, тепло, вода – люди, проявляйте инициативу, выживайте кто как может! Это сейчас трудно найти человека у которого нет мобильного телефона. А тогда тот буран, естественно, не был исключением – больница стояла без света и без телефонной связи, что и сыграло в ближайшие дни с нами, нашими близкими и родными, оставшимися дома, да и практически со всем Боровским районом, злую шутку. Но об этом в тот момент думать было некогда.

Быстро пробудилась вся больница, нас переодели в сухую одежду, правда, женскую. Больничные рубашки и халаты и на женщинах-то выглядели всегда убого, а теперь представьте двух мужиков с голыми волосатыми ногами, расхаживающих в этих нарядах!

Стресс, несмотря на дикую усталость, прошел и закипела работа – родовые схватки у Анны возобновились и усилились. Людмила Петровна вновь взяла бразды правления в свои руки, подчинив себе весь дежурный медицинский персонал больницы. Мы удалились в родильный зал и вскорости без всяких проблем, на радость нам всем, родилась прекрасная девочка! Дела и перегрузки закончились, остались лишь желания скорее упасть, заснуть, не шевелиться.

Стабровская с ребенком были оставлены на попечение дежурной медсестры, а мы отключились (в прямом смысле) в глубоком сне. Спали долго и спокойно, с чувством выполненного долга. А засыпая, в голове вертелась аналогия: наверное, точно также чувствовали себя разведчики, возвратившиеся с "языком" из-за линии фронта, не иначе.

Проснувшись под обед следующего дня, обнаружили, что буран продолжается с той же страшной силой, что медицинская сестра не сменилась, потому что все заметено снегом так, что никто не решался выйти из дома. Первым делом, осмотрев родильницу и новорожденную, и убедившись, что с ними все в порядке, мы с Людмилой Петровной успокоились. А потому как телефонной связи не было, решили без суеты дождаться окончания бурана в тепле и сытости участковой больницы. Собственно, другого ничего не оставалось, как ждать...

На этом, как мы думали в тот момент, можно было поставить точку – все, к чему мы так упорно шли, свершилось: добрались до больницы живыми, родили девочку, здоровы, сыты! Но мы ошибались, потому что параллельно нашим буранно-родильным похождениям происходили не менее важные и даже более трагичные по своей психологической значимости события!

Утром следующего после нашего отъезда дня муж Людмилы Петровны Василий обнаружил, что жена, ушедшая вечером принимать роды, еще не вернулась, хотя прошло уже более полусуток. На улице страшный буран, и местонахождение ее неизвестно! Прибежав к моей жене Нине, смог узнать только то, что вечером мы уехали в районный центр с роженицей, он тут же через совхозного диспетчера по селекторной радиосвязи связался с районным центром. И вот здесь-то выяснилось, что после отъезда из Борков нас больше никто нигде не видел!

Начался переполох.

Поставили в известность все местное и районное начальство: исчезла санитарная машина с врачом, фельдшером и роженицей. Началась поисковая операция, как назвали бы сейчас всю эту суету. Но потому как трасса Кустанай – Петропавловск, несмотря на буран, продолжала жить довольно активной жизнью, и нашей машины там не было, то район поисков быстро сузился до тех самых 28 километров дороги – от трассы до Борков. Осложнялось все только тем, что расчистку дороги и поиски в такую погоду проводить было совершенно бесполезно, поэтому, как бы трагически не сложилась наша судьба, решено было дождаться окончания непогоды. Как нам потом рассказывали, мало, кто надеялся увидеть нас живыми, тем более что с момента нашего исчезновения прошли почти сутки, и еще сутки продолжал бушевать буран!

Но, наконец, появилось солнце. Вся степь, с редкими перелесками вдоль дороги, а вернее, макушками деревьев, торчавшими из огромных сугробов, представлявшая собой величавое белое безмолвие, была нарушена работой тракторов, пробивавших дорогу. Вот тут-то, в кювете в трех километрах от Михайловки, и была найдена наша пустая машина, "с головой" засыпанная снегом.

Люди, которые участвовали в поиске, были абсолютно нормальными, поэтому, прикинув характер и длительность разгулявшейся стихии, глубину сугробов, температуру воздуха, расстояние до поселка и наличие с нами роженицы в схватках, правильно предположили, что далеко мы уйти не могли. По всем расчетам, наши замерзшие тела должны были быть где-то здесь, в сугробах, и поиски пошли по пути расширения круга относительно машины. Расчищенная территория становилась все шире, а тел никто не находил!

В это время в больнице появилась откопавшая нас смена, тут-то мы и узнали, что в степи нашли нашу машину и теперь ищут в сугробах нас, что весь район на взводе, потому что такого ЧП еще не бывало! Я быстро собрался и побежал в контору Михайловского колхоза к диспетчеру с вестью, что мы живы и здоровы! Представившись диспетчеру: врач Ломакин, – я понял, что в кино не врут, показывая реакцию людей, как они медленно и, главное, молча поднимаются со стульев с выпученными глазами, словно увидали людей, вернувшихся "с того света", – именно так и отреагировал диспетчер, хватая воздух ртом, разве что при этом не крестился!

Весть о том, что мы живы, и все у нас в порядке, моментально разнеслась по району. Все вздохнули с облегчением.

Анна Стабровская с новорожденной девочкой были переправлены в районный родильный дом, а я, Людмила Петровна и Николай вернулись в Борки. Жизнь пошла своим чередом.

Вся наша снеговая эпопея заняла трое суток. И каково же было наше с Людмилой Петровной удивление, когда еще три дня спустя в амбулатории открылась дверь моего кабинета и стоявший на пороге, переминаясь с ноги на ногу, Семен Стабровский вдруг спросил: "Ну как доехали? Кого родила моя жена?" Я и Людмила Петровна покатились со смеху и долго не могли остановиться, глядя на растерянное лицо не понимавшего причину нашего смеха Семена! Оказалось, что Семен со своей ватагой детей, оставшихся на его попечении, все эти дни просидел дома и совершенно ничего не знал о происшествии!

Еще через неделю после выписки из Боровского родильного дома уже сама Анна пришла в амбулаторию и с некоторым смущением сообщила, что свою девочку они решили назвать в честь Людмилы Петровны!

Вот так и закончилась эта предновогодняя поездка в Боровской роддом за новым человечком – Людмилой Стабровской, поездка о которой до сих пор порой страшно вспоминать. А с другой стороны, с каким спокойствием и достоинством и Николай Балашов, и Людмила Петровна Лобода, и, само собой разумеется, Анна Стабровская выполнили то, что должны были выполнить!

Еще через полтора года в семье Стабровских родился мальчик, которого уже в честь меня назвали Володей!

Я не знаю, рассказали ли Людмиле эту интересную историю ее появления на свет или нет? Вернее всего, что не рассказали. Да это и не важно, в честь кого Люда и Володя носят свои имена. Важно то, что ходят сейчас по Земле, я точно это знаю из достоверных источников, включая старшую из детей – Зою Стабровскую, два достойных человека! А это, в свою очередь значит, что не зря мы 36 лет назад пробивались сквозь тот страшный буран!

Посвящение амбулаторному фельдшеру Людмиле Петровне Лободе. - student2.ru