Из цикла «моривасэ-моногатари»
Однажды весной самурай Цюрюпа Исидор пошел в ЦПКО имени Горького полюбоваться на цветение одуванчиков, но забыл дома мечи. Испугавшись, он пошел к своему наставнику Кодзё и спросил, как следует поступать в таких случаях.
- Что бы с тобой ни случилось, - ответил ему Кодзё, - никогда не следует являться к наставнику без радующего душу подарка!
И отправил Цюрюпу Исидора за портвейном, наказав ему сочинить по дороге два танка о любви к Родине.
***
Однажды самурай Цюрюпа Исидор проходил по Садовой мимо странноприимного дома Шереметьевых и что-то вдруг захотел яблок. Надеясь найти спелые плоды в саду странноприимного дома, он свернул к воротам и заговорил с почтенным привратником.
- А что, отец, - спросил Цюрюпа Исидор привратника, - а яблоки в вашем саду есть?
- Яблоки, господин, - с поклоном ответствовал страж, - продаются в общедоступном магазине за углом. А здесь у нас странноприимный дом, и входить сюда без разрешения запрещено.
Тогда Цюрюпа Исидор удивился и разгневался.
- Мое имя Цюрюпа Исидор, - сказал он, - и я самурай дома Мосокава. Ты стоишь на моем пути. Назови свое имя, чтобы я знал, с кем буду сражаться сейчас.
- Господин, меня зовут Зильберман Петрович, и я привратник дома Шереметьевых. Долг перед моим повелителем не позволяет мне пропустить вас, а потому, таки да, одному из нас придется умереть из-за того лишь, что вам захотелось яблочек на халяву.
Тогда Цюрюпа Исидор устыдился, ибо ответ привратника был учтив и искреннен. К тому же самурай только сейчас увидел рядом с воротами надпись "Проход запрещен", скрепленную официальной печатью.
- Благодарю вас, достойный привратник, - сказал он, - Вы указали на мою оплошность и позволили мне избежать позора, которым я запятнал бы себя, если бы убил вас. Вы же, погибнув, честно исполнили бы волю вашего повелителя. К тому же, в вашем саду все равно нет яблок, достойных самурая моего ранга.
Он поклонился почтенному привратнику и удалился, удивляясь тому, как мог он даже на секунду поставить личные интересы выше общественных.
***
Однажды самурай Цюрюпа Исидор и мудрый наставник Кодзё сидели на циновках в общаге ЛЭТИ на 1-м Муринском и медитировали.
Дух самурая устремился в глубину столетий, в славные времена, когда жестокий Ода Нобунага и его самураи одержали множество побед, смиряя чрезмерную гордыню князей и укрепляя единую власть над страной. Цюрюпа Исидор вспоминал о предательстве, которое погубило господина Ода, и сердце его преисполнялось горечью.
Когда горечи этой накопилось больше, чем его сердце могло молча выдержать, самурай открыл глаза и произнес хокку:
Замок сегуна
Приступы все отразил -
Пал от измены.
Наставник Кодзё кивнул и, не выходя из медитации, сказал с одобрением:
- Хорошо и к месту. Я тоже как раз о деле "ЮКОСА" думаю...
Видимо, знал он об этом деле что-то такое.
***
Однажды самурай Цюрюпа Исидор и его наставник Кодзё беседовали о стратегии, и наставник Кодзё напомнил самураю историю о том, как великий Мусаси обратил в бегство десяток ронинов, которые вздумали приставать к нему на постоялом дворе во время трапезы. Не обращая внимания на громкие оскорбления, Мусаси палочками для еды поймал на лету муху. Увидев сие, невежи с почтительными поклонами покинули место так и не начавшейся схватки.
- Чем выше мастерство, тем меньше средств нужно мастеру для победы, - сказал наставник Кодзё.
Самурай Цюрюпа Исидор принялся усиленно тренироваться, и вскоре уже никто в Чертаново не мог с ним сравниться в искусстве ловли мух палочками для еды. Самурай даже взял за правило всюду носить с собой не один комплект палочек, а два - один для еды, а другой для мух.
Однажды поздним вечером на улице Красного Маяка самурай Цюрюпа Исидор повстречал отряд сильно нетрезвых футбольных ронинов в бело-красных ги. Как он и ожидал, наглецы решили напасть на него и принялись поднимать свой боевой дух, громко понося внешний вид самурая и его предков по материнской линии. Самурай же, стоя под фонарем, только умиротворенно улыбался в ответ, держа наготове палочки для мух и предвкушая легкую победу.
Когда страсти и крики достигли нужного накала, самурай Цюрюпа Исидор решил, что пришло время продемонстрировать невежам его превосходство.
И как-то вот так случилось, что именно в этот момент рядом с ним не оказалось ни одной подходящей мухи.
Так самурай Цюрюпа Исидор на свой шкуре постиг настоящий смысл стратегии.
***
Однажды самурай Цюрюпа Исидор пошел в Бибиревское отделение милиции на улицу Лескова испросить дозволения на получение временной московской регистрации. Вернувшись, он долго сидел на циновке перед гипсовой статуей Будды, а затем взял мобильник и набрал номер наставника Кодзё.
- Наставник, - сказал самурай Цюрюпа Исидор, - а что говорил Будда о жадности?
И так печален был его голос, что шарфюреру Отто фон Какадзе, который слушал этот разговор по долгу службы, впервые после "Сказки странствий" захотелось плакать.
- Сейчас уже нет той жадности, о которой говорил Будда, - грустно сказал наставник Кодзё. - Но если бы Будда говорил о сегодняшней жадности, то он сравнил бы жадного человека с рыбой, которая пытается съесть червяка, много превосходящего длиною ее пищевод. И это был бы первый вид жадности. Второй же вид жадности, о котором, согласно твоему настроению, ты и спрашиваешь меня, это жадность другой рыбы - той, что пытается съесть червя, который еще не заглочен целиком первой рыбой, но уже частично прошел через ее пищевод.
- То есть, вторая рыба пытается вырвать червя изо рта первой? - переспросил самурай, уже подозревая грядущий ответ.
- Ты же знаешь, что не изо рта, - просто сказал наставник Кодзё.
И тут шарфюрера Отто фон Какадзе стошнило прямо на дорогостоящую казенную аппаратуру и он перестал слушать мудрые речи, которые ему положено было слушать по долгу службы.
***
Однажды господин Мосокава приказал самураю Цюрюпе Исидору, как самому теоретически подкованному представителю клана, отправиться на телевидение и принять участие в ток-шоу об успехах распространения японской культуры.
- Ты у нас, вроде, отличник боевой и политической, - благосклонно сказал господин Мосокава. - Вот и объясни им, как и что. Цитаты приведи. А то я в прошлый раз сморозил, что Сёко Асахара - великий японский композитор... Само как-то вырвалось... Тьфу, гадость какая... В общем, не подведи. Положительный образ создай. Учти, пойдешь один, без прикрытия. Будешь, как водится, при оружии, но чтобы применять - ни-ни! Подготовься как следует. Конспекты там, медитация, все такое.
И взмахнул веером.
Самурай Цюрюпа Исидор церемонно поклонился, поднялся на ноги, задумчиво покинул покои и отправился домой - готовиться.
На следующий день он отправился в Останкино и, привычно прорвавшись через несколько постов вооруженной охраны, добрался до нужной студии.
Ток-шоу получилось, по мнению самурая, совершенно пустым. Сначала говорили про суси, Мураками и карате. Суси, сбиваясь, все время называли сушами (по этому поводу мудрый наставник Кодзё когда-то грустно пошутил, что с точки зрения русского, Япония - это одна шестая часть суши и пять шестых частей саке), про Мураками говорили, что без введения им темы овец японская литература осталась бы непонятна массовому читателю, а карате сначала показывали, а потом обсуждали два писателя, которые когда-то написали две взаимоисключающие биографии Хираока Кимитакэ и считались теперь большими знатоками японских воинских традиций. В конце концов эти писатели заспорили о событиях 1970-го года, да так, что забыли о карате и принялись наносить друг другу ни с чем не сообразные удары по репутации и внешнему облику.
После того, как во время рекламной паузы их вывели из студии, ведущий, что-то раздраженно бубня под нос, присобрал изрядно запутанные экспертами микрофонные провода, окинул хищным взглядом студию и поймал в прищур самурая Цюрюпу Исидора.
- Вот этот самый фактурный, - сообщил он в режиссерскую. - Второй сектор, пятый ряд - видите? Как включимся, берите его.
Когда включились, на всех мониторах появился подобравшийся и расправивший плечи самурай Цюрюпа Исидор.
- Вот у нас есть интересный участник, - жизнерадостно сказал ведущий. - Спуститесь к нам, пожалуйста.
Самурай Цюрюпа Исидор встал, прошел по ряду, придерживая мечи, и спустился к ведущему. Когда он вышел на ступеньки, по залу прокатились возбуждение, смех и прочая незапланированная реакция, а на всех мониторах появились ноги самурая.
- Вот это да, - сказал ведущий. - Представьтесь, пожалуйста.
- Меня зовут Цюрюпа Исидор, - сказал Цюрюпа Исидор. - Я самурай из клана Мосокава.
- Я уверен, что всех наших зрителей итересует ответ на вопрос - почему вы босой?
Хотя самурай Цюрюпа Исидор и подготовился всесторонне к ток-шоу, такого вопроса он не ожидал. Как на него следовало отвечать? Рассуждать на эту тему было бы все равно, как объяснять взрослому человеку, что скрипочка - это ящичек, на котором натянуты кишочки, а по ним водят волосиками, и они пищат... Это было бы неуважением к спрашивающему. После секунды замешательства самурай решил ответить как можно проще.
- Я оставил их у входа, - сказал он.
- У входа в студию? - удивился ведущий.
- У входа в телецентр, - пояснил самурай.
- Так вы шли по коридорам босой?!
- Да, - сказал самурай.
- И вы хотите сказать, что ваши сапоги сейчас стоят на проходной? - ошарашенно спросил ведущий.
- Не сапоги, - обиделся самурай Цюрюпа Исидор. - Я пришел в гэта.
- Так ваши гэты все еще на проходной? - никак не мог поверить ведущий. - Могу я попросить операторов сделать нам картинку с проходной?
Пару секунд, пока ему что-то объясняли из режиссерской в наушник, он так и стоял с открытым ртом.
- Ясно, - сказал он наконец. - К сожалению, по техническим причинам мы сейчас не сможем показать телезрителям ваши... вашу обувь. Но, все-таки, почему вы так поступили?
- Так принято, - терпеливо сказал самурай Цюрюпа Исидор. - При входе в помещение обувь следует оставлять у порога.
- Но это же негигиенично, - возразил ведущий. - Все прямо с улицы идут в обуви, а вы по грязному полу - босиком.
Беседа приобретала неприятный для самурая оборот. Он, конечно, мог сказать, что если бы все входящие в телецентр разувались на проходной, то пол в здании был бы несравненно чище, но тогда получалось бы, что он указывает всем присутствующим на их нечистоплотность, а позволить себе такую бестактность он не мог никак.
- Если вам нужны подробности, - сказал самурай, - я сначала в туалете вымыл ноги и лишь затем прошел в студию. Я постарался, чтобы сюда попало как можно меньше грязи из коридора. Приношу извинения, если мои действия были недостаточно тщательны.
- Охуеть, - внятно сказал ведущий и вдруг моментально посинел, побледнел и пошел красными пятнами. - Извините, уважаемые телезрители... Я таких слов... в прайм-тайм... бля... то есть, благодарю за понимание...
Тут по мониторам волной ударила реклама, которая радостно сообщила, что иногда лучше жевать, чем говорить. Самурай Цюрюпа Исидор видел, как в стеклянной будке что-то беззвучно орет режиссер. Ведущий, лицо которого с невероятной скоростью перебрало все основные цвета спектра, а глаза вообще утратили какой бы то ни было цвет, подстреленным ястребом направился к ближайшему стулу и свалился на сидение, как не слишком плотно набитый мешок слив.
Самурай Цюрюпа Исидор справедливо рассудил, что больше у него спрашивать ничего не будут, с достоинством поклонился бушующему режиссеру, парализованному ведущему, гудящим зрителям в студии - и покинул помещение.
На проходной он обнаружил, что его гэта кто-то свистнул, так что на службу самураю пришлось возвращаться босиком.
Макс Фрай
Из цикла "Проспект Андерсена, 8"
Квартира 16
Когда они начинают ссориться, я ухожу из дома. Потому что - ну невозможно же это слушать! И, конечно, бестактно. Впрочем, что бестактно - этому я только поначалу придавала значение. Когда еще думала, что вот сейчас они во всем разберутся, помирятся, и будут жить-поживать, добра наживать, как в сказке положено.
Как в сказке, вот именно.
Черт, черт, черт!
Я уже давно больше не думаю, что они когда-нибудь помирятся. Потому что когда ругаются месяц кряду, или, скажем, полгода даже, это - ну да, конфликт, война. Неприятно, и лучше бы так не было, но мало ли, как лучше. Главное что у всякой войны есть начало и - ура! - конец. Хоть какой-нибудь, но конец. Но это если война. А когда ругаются изо дня в день шестой год кряду, это уже никакая не война, а нормальное течение жизни. И некоторым, вроде меня, пора бы привыкнуть.
И я, страшно сказать, почти привыкла. Насколько это вообще возможно. Каждое утро я просыпаюсь от их криков и, не заглянув даже на кухню, иду во двор. В конце концов, умыться можно из колонки, а позавтракать в «Блинной» на углу. Блинчики там вкусные, и пирожки ничего, а к помойному «кофесмолоком» я уже давно привыкла. Кофеварки на моей кухне долго не живут, проверено. Последней была медная джезва, которую я нашла на барахолке года три, что ли, назад. День, помню, выдался холодный, но солнечный, воздух - как ледяная газировка, звонкий и злой. Я ужасно такое люблю - в смысле, и газировку, и воздух. К тому же я тогда нацепила любимую брошь, мрачную, но на диво молчаливую - она у меня совсем старушка, теперь таких не делают. Мы с брошью, довольные друг другом, бродили по барахолке, слушали чужую досужую болтовню, улыбались, как две дуры. И так это было славно, что я вдруг опять поверила, что все у нас когда-нибудь наладится. Всего на минуточку, но поверила. Ну и тут же купила джезву. Прямо помрачение нашло, иначе не объяснишь!
Джезва, ясное дело, продержалась у нас на кухне всего три дня, а потом у нее отвалилась ручка. Могло быть и хуже, между прочим, могло быть гораздо хуже. Пришлось подарить джезву Марку из пятнадцатой квартиры, он припаял ручку на место, и порядок, хорошая же вещь. Марк до сих пор меня благодарит. Было бы за что. Сам должен понимать, я же не ему подарок сделала, я джезву спасла. Она была красивая, полезная и чрезвычайно покладистая. Нечего ей делать у меня на кухне. Нечего.
И мне там нечего делать, поэтому каждое утро я ухожу завтракать в «Блинную». А иногда Нина с первого этажа выглядывает из окна и зовет меня выпить чаю с вареньем. Вот и сегодня выглянула, позвала. Она живет как раз под нами, поэтому все слышит, кто бы сомневался. И все понимает. Ну, то есть, мне приятно думать, что Нина все понимает, и поэтому я себе каждый день очень убедительно говорю: «Нина все понимает», - потому что пить чай с человеком, который не понимает ничего, довольно непросто. Особенно если учесть, что крики из нашей кухни, превосходно тут слышны - хоть в гостиной запирайся, хоть на веранду выскакивай, никуда от них не денешься.
Иногда Нина спрашивает: «Ты никогда не думала о том, чтобы?..» Потом видит выражение моего лица и умолкает. Дескать, что тут скажешь.
Еще бы я не думала! Я каждый день только об этом и думаю - переехать. Удрать отсюда, куда глаза глядят, и пусть сами без меня разбираются. Но ясно же, что без меня они пропадут. То есть, и так вполне пропащие, это да, но без меня пропадут окончательно и бесповоротно, закончат свои дни на ближайшей помойке. Я не преувеличиваю ни капельки. Просто называю вещи своими именами. И терплю - ну, пока терплю. Сколько смогу, столько и буду терпеть. И еще немножко. А потом, глядишь, привыкну к тому, что этот кошмар и есть моя жизнь. Моя. Жизнь. Убиться веником.
Веник, к слову сказать, орет громче всех. Так что его не только у Нины в прихожей - на улице слышно. Доказывает, что чистота превыше всего, все вокруг - мерзкие сосуды грязи, и только он тут - главный служитель чистоты. Бескорыстный, преданный, мужественный. Половину прутьев в битве за чистоту растерял, между прочим. Чего и всем желает.
Ну да, было дело, растерял. Еще в те блаженные времена, когда я могла зайти на собственную кухню, попросить Чайник на минутку отвлечься от философского спора с семейством Тарелок, наполнить его Водой и поставить на Огонь, который - сейчас трудно в это поверить! - не отказывался разгораться, пока все окружающие не принесут ему извинения за обидные слова Зеленой Кружки, сказанные сгоряча, лет пять назад, в споре, суть которого давным-давно погребена под грудой куда более актуальных склок.
- Вам хорошо рассуждать! - теперь из моей кухни доносится пронзительный визг Ванильного Сухарика. - Разглагольствовать! Болваны самодовольные! Тупые, сытые обыватели! А меня! Скоро! Съедят! Думаете, я не знаю, зачем люди покупают таких благоуханных, как я? А вы-ы-и-и-и!..
- Да кому ты нужен, кроме меня? - насмешливо спрашивает Мусорное Ведро. - Она тебя уже второй год не ест, а теперь и подавно не притронется. Так что рано или поздно, а будешь ты мой!
«Вот, кстати, да, - мстительно думаю я. - Вот возьму и выкину. Одним крикуном все-таки меньше. А если еще Веник на улицу выставить, а Чайник отвезти к маме...»
Нина вздыхает и подвигает мне блюдце с вишневым вареньем.
- Не надо бояться, - говорит одна из Вишенок своим сестрам. - Сейчас будет немножко больно, зато потом мы увидим Бога.
Подумать только. У некоторых даже варенье все понимает и не мешает людям себя жрать. Даже варенье! А я… а у меня…
И я реву, уткнувшись лбом в мягкое плечо Нины.
- Бедная деточка, - говорит Нинин Передник. - Бедная деточка.
Квартира 13
Работы у нас зимой всегда хватает, но перед Рождеством и сразу после - это что-то! Труднее, думаю, только Сантаклаусам, да и то еще вопрос. Зато и оплата тройная. Надбавка за праздничные дни, это раз. Плюс за неблагоприятные погодные условия. Ну, это всегда, если температура на улице ниже плюс пяти; а когда идет дождь, или, чего доброго, снег - тем более. А еще бывают спецзаказы, особенно на Рождество. Да что там, только на Рождество они и бывают, кажется. А это уже не шутки, это целых три утроенных гонорара за одну поездку. Хорошо, что Анжелика установила строгую очередь на спецзаказы, а то мы бы давно за них перегрызлись. Хотя вообще-то девчонки у нас дружные подобрались, ничего не скажешь. По сравнению с нашим классом, так вообще супер, лучше не бывает. Я с тех пор, как пошла сюда работать, с девчонками из класса только здороваюсь, ну еще из школы домой иногда, а так - ну их. Вредные, и говорить с ними не о чем. Разве только о тряпках, и на кого Ян из выпускного класса посмотрел, и кому директриса снизила итоговую оценку... Нечего сказать, увлекательно.
У нас тут девчонки в сто раз лучше. С ними интересно. Иногда даже обидно бывает уходить: все так хорошо разговорились, а тебя как раз клиент ждет. Так потом ночью звонишь кому-нибудь, кто в офисе после тебя остался, и заставляешь все по новой пересказывать, хотя это уже немножко не то. Но все-таки.
Но на Рождество не до разговоров, на Рождество у всех полно работы, и спецзаказов тоже хватает на всех, так что каждой достается хотя бы один. А иногда и два. Мне повезло, я была в самом начале очереди, поэтому сегодня пойду на второй рождественский спец. Будет маме такой новогодний подарок, что она упадет. Хотя, если бы мама узнала про спецзаказ, ну и вообще про работу, она бы еще раньше упала. И меня уронила бы заодно. Пару раз.
Но мама не узнает. Откуда бы?
Анжелика у нас все-таки молодец. Понимает, что у всех мамы-папы и другие родственники. Которым, конечно, очень нравится, что после уроков мы не шляемся где попало, а зарабатываем деньги. Еще больше им нравится, когда хотя бы какую-то часть этих денег мы приносим домой. Но при этом им хотелось бы думать, что на работе мы занимаемся какой-нибудь детсадовской ерундой - правильно, за деньги. Например, печем печенье, или, ну не знаю, вышиваем. Крестиком и еще ноликом, ага.
Анжелика все это прекрасно понимает, сама, небось, когда-то точно так же от мамы пряталась, поэтому теперь делает вид, будто мы все тут мастерим игрушки. Такие, знаете, экологически чистые уродцы из тряпочек, деревяшек и сосновых шишек. Если кто вдруг зайдет, хотя это у нас не приветствуется, увидит большой круглый стол, заваленный щепками, лоскутками и прочей ерундой. Мы действительно иногда мастерим игрушки - в те вечера, когда совсем нет клиентов. Чтобы было чего приносить изредка домой и дарить мамам. Вот, дескать, разрешили одну игрушку себе взять. За хорошую работу. Мамы, что самое поразительное, заполучив в дом экологически чистого уродца, всякий раз искренне радуются. Хотя, казалось бы, совершенно бесполезная вещь.
- Лола, ты готова? - спрашивает Анжелика. - Через пять минут выходить, а ты...
- А я готова-готова-готова! Одежда - на мне! Товар - при мне! Капсула - как всегда!
От избытка чувств я не говорю, а кричу ритмично, практически рэп читаю. Еще и подпрыгиваю, и кружусь по комнате, роняя на пол шишки и деревяшки.
- Тогда сделай одолжение, перестань выглядеть такой счастливой.
Анжелика очень старается быть строгой. Так старается, что еще немножко, и я ей поверю.
- Понимаю, - говорит она. - Каникулы, праздник, мама пирог печет с корицей, завтра с утра в кино, потом по магазинам с подружками. Все мне с тобой ясно, дитя мое. Но никому больше это не должно быть ясно. Соберись.
- Я в машине соберусь, честно-честно, - обещаю. - Мы же ехать полчаса, наверное, будем.
- В лучшем случае, - кивает моя начальница. - В городе ужас какой-то творится. Все как с цепи сорвались, поехали по магазинам за подарками... Ладно, ни пуха тебе.
И как только я открываю рот, чтобы ответить: «К черту», - за окном начинает бибикать машина, и я пулей лечу во двор.
За рулем нынче Ник - уж если везет, так везет! Из всех наших водителей самый симпатичный и вообще хороший. Они все ничего, но Ник - это Ник. Если бы можно было как-то устроить, чтобы двадцать пять лет назад его родила не чужая тетя, а моя мама, был бы у меня самый лучший на свете старший брат. Такого обо всем можно расспросить, и позвать, если во дворе обижают, и пожаловаться на неприятности, о которых маме не очень-то расскажешь. Но Ник уже однажды родился - не у моей, а у своей собственной мамы, и это его единственный серьезный недостаток.
- Ты чего такая довольная, Ло? - спрашивает он. И сам же отвечает: - А, ну да. Спецзаказ. Полтора часа, как обычно?
- Час, - гордо говорю я. - Всего час за те же бабки, прикинь.
- Да, ты у нас везучая, - соглашается Ник. - Поехали?
- Ну.
И мы едем-едем-едем - не в далекие края, конечно, а всего лишь на улицу Длинную, в ту ее часть, которая граничит со Старым городом. Самый «фешемебельный», как говорит мой дедушка, район. В смысле, самый дорогой. А то! У нас, по-моему, четверть клиентов с этой самой Длинной. Если не треть. Останавливаемся за два квартала от дома заказчика, все как положено. Надо, чтобы я на место пешком пришла, иначе несерьезно.
- У тебя еще пятнадцать минут, - говорит Ник. - Быстро доехали. Перекур?
Он знает, что я сама не курю, но люблю, когда пахнет дымом. Если хорошие сигареты, конечно. Когда я была совсем маленькая, и папа еще жил с нами, бегала за ним на кухню и на балкон - нюхать, как он курит. А теперь вот нюхаю, как курит Ник. Вот смеху будет, если я, после всего, выйду замуж за кого-нибудь некурящего! Придется тогда немножко изменять мужу, нюхать иногда чужой дым на чужих кухнях, или в чужих машинах, вот как сейчас. Но это, наверное, никому не обидно, а значит, можно.
- Ты капсулу-то взяла? - спрашивает Ник. - Самое главное.
- Ну а как ты думаешь? Я же не совсем дура.
- Не совсем, - ухмыляется Ник. И добавляет печально: - Не нравится мне, что ты эту пакость глотаешь. Вернее, вы все...
Как маленький прямо. Не понимает простых вещей, и все тут.
- Капсула совершенно безвредная! - в который раз объясняю я. - Анжелика еще потом такой сироп дает... ну или не сироп, не знаю. Сладкое что-то, короче. И сразу все проходит, даже ноги не ватные.
- Ага, «совершенно безвредная», - ворчит Ник. - Я, конечно, не химик. И даже не фельдшер. Но никогда не поверю, что дрянь, от которой человек полчаса лежит, как паралитик и почти не дышит, может быть безвредная.
Спорить с ним бесполезно, уж я-то знаю.
- В любом случае, я их не каждый день жру. Спецзаказов хорошо если два - три в год. Неделя перед Рождеством, неделя после - и привет.
- И слава богу.
Ник затягивается сигаретой, выпускает дым кольцами - специально, потому что мне нравится.
- Ты там осторожно, - говорит он. - Если что-то не так, вызывай, я буду рядом, сразу прибегу. Телефон-то при тебе?
О господи, да он хуже моей мамы, честное слово. Только и счастья, что курит.
- Ну что, что там может быть не так?!
- Понятия не имею. Я знаю одно: когда люди платят деньги, чтобы им помогли сделать вид, будто они, не вставая из-за стола, кого-нибудь спасли, накормили и обогрели, они, может, полные придурки, но - пусть таких будет побольше. Я согласен. Которые просто хотят в праздничный вечер поглумиться над чужим несчастьем, чтобы кусок своего пирога слаще показался - ублюдки, каких свет не видел, но бояться тут нечего. А вот когда человек платит деньги за то, чтобы на глазах у его семьи и гостей кто-то умер... Не знаю, Ло. Не знаю, что и сказать.
- Да ну. Просто по приколу им, - говорю. - По приколу, и все. Или гостей попугать хотят. Это же лучше, чем идти и кого-нибудь убивать.
- Умная ты, - сердито говорит Ник. - Даже слишком. Ну, удачи.
- Надо говорить...
- Ни пуха.
- К черту.
Выскакиваю из машины, иду - сперва вприпрыжку, но постепенно замедляю шаг, как будто страшно устала. Даже косолапить начинаю, как бы от слабости. У меня очень хорошо получается, кошусь на свое отражение в витринах и сама себе верю: какая бедненькая бедняжка! Хоть плачь. Маленькая, худенькая, ни за что не скажешь, что старшеклассница, в каких-то жутких лохмотьях, такие сейчас и в кино не увидишь, ножки тоненькие еле передвигает. Носик от холода красный, ручки, соответственно, синенькие - загляденье! Если бы я бы сама такую на улице увидела, в дом позвала бы горячий чай пить, а мама ее удочерила бы немедленно, без лишних разговоров - что я, свою маму не знаю?.. Ну и вот.
К дому заказчика я подхожу не просто вовремя, а - секунда в секунду. Не придерешься. Ник кое в чем прав: клиенты, которые делают спецзаказы, обычно страшно вредные и придирчивые. Хуже школьных учителей. Опоздаешь на две минуты, а они потом полгода с Анжеликой за деньги ругаются, дескать, за опоздание положен штраф, а им, соответственно, неустойка, бла-бла-бла. Не все они, конечно, такие, но многие.
А ко мне фиг придерешься. Заказывали на восемь - и вот она я, под их окнами в тот самый миг, когда бьют часы в гостиной. Мне даже с улицы слышно.
Я робко стучусь в окно первого этажа, откуда доносятся возбужденные голоса, звон бокалов и перестук вилок-ножей, лезу в карман драного пальто за товаром и терпеливо жду, когда окно распахнется и можно будет начать канючить: «Спички, купите спички!» Сейчас меня будут гнать прочь, стыдить, пугать полицией - а вот бить не будут, наши клиенты знают, что так можно нарваться на крупные неприятности. Зато браниться и грозить можно сколько угодно, в том, собственно, и соль.
А час спустя - да здравствует спецзаказ! - я разгрызу капсулу и упаду замертво, шепнув напоследок посиневшими от холода губами: «Счастливого Рождества!» Это наш фирменный трюк. Клиентам, говорит Анжелика, очень нравится.
Квартира 18
Он сегодня опять придет? - спрашивает Линда.
- Ты устал, - говорит она. Помолчав, добавляет: - И я устала.
Ну да. Она устала видеть, как я устаю. Обычное дело, когда люди долго живут вместе, но по-прежнему не совсем равнодушны друг к другу. "Не совсем равнодушны" - о да, это про нас.
- Наверное придет. Куда он денется? - вздыхаю я, с трудом подавляя чудовищный зевок.
Отворачиваюсь к окну. Беру сигарету. Курю. Молчу. Потому что не о чем тут говорить. Не о чем.
- Ну, то есть, объяснять ему ты ничего не будешь?
Пожимаю плечами. Зачем в сотый раз задавать один и тот же вопрос? К тому же, совершенно бессмысленный. Хотел бы я посмотреть, как она стала бы объясняться - на моем-то месте.
- Ты так долго не продержишься, - говорит Линда. - Я же вижу. Три часа сна в сутки - это не дело. Ты так загнешься.
- Не преувеличивай. Никто никуда не загнется. Просто надо все-таки приучить себя спать днем, - говорю я. - И вечером, после работы. Пару часов утром, пару часов вечером и час... ну ладно, хотя бы полчаса днем, в обед. Говорят, если привыкнуть к такому режиму...
Заканчивать фразу у меня нет сил, да и ни к чему. Я почти каждый день это говорю - а толку-то? От университета до дома рукой подать, пересечь площадь, и все, пришел. За три минуты можно, если быстрым шагом. А бегом и вовсе за две. Поэтому я часто обедаю дома. Теоретически, можно было бы обойтись без еды и подремать часок на диване в гостиной, сон гораздо важнее пищи, это вам каждый скажет.
Можно-то можно, но лишь теоретически. Потому что сна у меня днем ни в одном глазу, только голова гудит и в глазах цветной туман. Эти явления изрядно портят жизнь, но заснуть не помогают, к сожалению. А такого снотворного, чтобы проспать час, вернее, даже полчаса, а потом бодро вскочить и жить дальше, увы, пока не изобрели.
- Ну ладно. Ему ничего нельзя объяснить, предположим, - говорит Линда. - Хорошо. Тогда тебе надо уволиться.
О да. Блестящая идея. Просто блестящая.
- Пожить хотя бы пару месяцев по-человечески, - говорит она. - А лучше - год-другой. Выспаться, отдохнуть. В конце концов, у меня тоже есть профессия. И неплохая. А ты можешь давать частные уроки - по вечерам. Ну, в крайнем случае, переедем в квартиру поменьше, какие проблемы? Здоровье дороже.
Здоровье дороже денег, кто бы спорил. Проблема в том, что я люблю свою работу. Понимаю, звучит дико. Поверить в такое почти невозможно. Любить работу не принято, даже неприлично. Я знаю, да-да. Тем не менее.
- Ты знаешь, что я не уйду из университета, - говорю я. - По доброй воле точно не уйду. Придется тебе завести интрижку с моим начальством. Лаской, хитростью и грубым шантажом многого можно добиться. Даже моего увольнения.
- Шутки у тебя, - ворчит Линда.
Интересно, что ей не нравится? Для человека, который спит стоя, с сигаретой в зубах, очень даже ничего себе шутки. Надо же делать скидку.
- Слушай. А может быть я с ним поговорю? - осторожно спрашивает Линда. - Ты не думай, я очень вежливо поговорю. Скажу, как я рада, что он к тебе по-прежнему заходит. Как это замечательно. И осторожно намекну, что было бы еще замечательнее, если бы это происходило не каждый день. Вернее, не каждую ночь. Раза два в неделю ты бы вполне выдержал. И даже три, особенно если в выходные...
Зря это она. Такой был хороший вечер. Сперва мы собирались в гости, но вовремя передумали и поехали к морю. Линда вела машину, так что я немного подремал, и это пошло мне на пользу - в том смысле, что у моря гулял именно я, а не мой автопилот, которому все эти красоты, честно говоря, до лампочки. А мне, оказывается, все еще нравится. Скажу больше, рыбы и вина автопилоту тоже не досталось. Мне, все мне.
Вот и славно.
Славно-то славно, а вот завершить такой прекрасный вечер очередным разговором, который ни к чему не приведет - это она зря. Я знаю, знаю, любит, беспокоится, хочет помочь, я бы на ее месте тоже хотел помочь, но все-таки нужно держать себя в руках. Понять, что есть на свете вещи, изменить которые невозможно, смириться с этим и не делать хуже. Потому что и так все непросто. Более чем.
Линда, впрочем, быстро осознала свою ошибку и замяла разговор. Вот и умница.
Дома она сразу ушла в свою спальню. Хотя, как я понимаю, поначалу у нее были совсем иные планы. Но поскольку после вина я откровенно клевал носом, Линда решила дать мне шанс отдохнуть. Еще час, как минимум, у меня есть, вполне можно поспать - теоретически. А на практике обычно оказывается, что я только беспокойно ворочаюсь с боку на бок, то и дело нервно поглядываю на часы, молю их идти помедленнее, хоть и знаю, что Кронос - самое немилосердное божество, его ничем не проймешь.
И вот вам финал романтического вечера. Возлюбленная моя заперлась у себя в спальне, а я верчусь на холодных льняных простынях, как вертелась два часа назад на сковороде пойманная для нас рыба, воспаленными от бессонницы глазами разглядываю опостылевшие узоры на обоях, думаю тоскливо, что Линда кругом права, действительно, надо бы ему объяснить, что я его очень люблю, и все такое, но на смену нашим ночам всегда приходят трудные дни, слишком трудные, по правде говоря, поэтому надо бы нам встречаться пореже - ну кто, кто, кто сказал, что он непременно должен приходить ко мне каждую ночь?! Но я, конечно, промолчу, потому что я болван, каких мало. Вот черт.
Я - да, болван каких мало. Потому что когда дверь наконец открывается с тихим скрипом, и знакомый голос заговорщически шепчет: "Просыпайся, Яльмар, сегодня мы приглашены на свадьбу, старая мышь из бакалейной лавки наконец-то выдает замуж свою бесхвостую внучку, собирайся скорее", - я просыпаюсь как миленький, хотя задремал всего десять минут назад. Радуюсь, что не стал снимать костюм, так что собраться - раз плюнуть, только обуться и отыскать кашне. Но он все равно нетерпеливо подпрыгивает, теребит свой дурацкий пестрый зонтик, всем своим видом вопрошая: ну сколько можно копаться?!
- Ты сегодня запоздал, Оле, - говорю я, завязывая шнурок. - А я так тебя ждал. Так ждал.