А.Гуггенбюль-Крейг Благо Сатаны. Парадоксы психологии

А.Гуггенбюль-Крейг Благо Сатаны. Парадоксы психологии

Введение

У любой медали есть обратная сторона, в этом убеждает меня мой жизненный опыт. Жовиальный, симпатичный бизнесмен может оказаться домашним тираном, сварливая, вечно всем недоволь­ная мать семейства может иметь золотое сердце, ангелоподоб­ный, златокудрый ребенок ведет себя временами как маленькое чудовище, радушные жители солнечного средиземноморского острова могут бессовестно обманывать туристов, а суровые, нераз­говорчивые обитатели деревушки, расположившейся посреди зной­ной пустыни воспринимают гостеприимство как нечто само собой разумеющееся.

Однако это не значит, что эпиграфом к данной книге могло бы стать выражение «наружность обманчива». На мой взгляд, так назы­ваемая наружность и то, что под ней скрывается,— вещи одного порядка, Карл Густав Юнг сказал: «Психологическое выражение может быть названо верным лишь в том случае, если подтвержда­ется его противоположность». Человек — существо парадоксаль­ное, такова и психология.

Данная книга посвящена исследованию парадоксов и противо­речий, связанных с психологией индивида, коллектива и общества. Каждую новую главу я начинаю эпиграфом, цитатой, выражающей совершенно справедливую точку зрения, которая, однако, противо­положна мнению, изложенному в главе. Впрочем, ни эпиграф, ни следующий за ним текст не лгут.

«Творческий, спонтанный и независимый человек — такова цель воспитания».

Аноним. I9S5

Однажды я прочитал о психологическом журнале следующее объявление: «Психологический курс за пять уик-эндов. Как стать творческим, спонтанным и независимым человеком? Посетив наши курсы, вы сможете развить свои творческие способности, обрести спонтанность и стать психологически независимым человеком». Я разозлился. Автор рекламы употреблял слова, набившие оско­мину. Как часто слышал я их, когда речь заходила о психологии, и я решил незамедлительно заняться этим вопросом,

С каким упоением и как часто ни писалось бы о значении упомя­нутых феноменов, меня не покидает ощущение, что какая-то в дер­жаве датской гниль, У меня есть подозрение, что понятия творчества, спонтанности и независимости не лишены патологических черт. Предлагаемая ниже глава представляет собой исследование именно этого вопроса.

Творчество

Подавляющее большинство так называемых научных опреде­лений творчества не имеют к последнему никакого отношения. Приведу несколько примеров из учебников психологии:

«Творчество — это способность создавать нечто новое». Данное определение — тавтология, поскольку гласит, что творчество есть творчество, и не более того.

«В рамках определенной социальной системы идея оказывается творческой в том случае, если она представляет собой новый взгляд на конкретную ситуацию, содержит элементы новизны и направлена на решение актуальных проблем». Несмотря на то, что данное опре­деление выглядит более витиеватым, чем предыдущее, суть вопроса оно тоже не проясняет

«Творчество — это способность отказаться от клише, находиться в состоянии поиска, выбора и эксперимента». Вне всяких сомнений, это так, однако данное определение, увы, слишком поверхностно.

Кроме того, мне хотелось бы процитировать Эриха Фромма;

«Творчество подразумевает внимательность, чуткость и быст­роту реакции, иначе говоря, готовность начинать каждый день с таким чувством, словно ты заново родился». Определение Фромма имеет преимущество перед тремя остальными, поскольку оно строится вокруг образа возрождения, нового мироощущения, но это, к сожа­лению, настолько обобщенный взгляд, что исследователю прихо­дится со вздохом отвергнуть и такое определение.

Прежде всего хотелось бы подчеркнуть, что, имея дело с поня­тием «творчество», ощущаешь некоторый дискомфорт, И хотя, на мой взгляд, в современном отношении к творчеству кроется психо­патология, психологические определения бессильны подсказать решение данного вопроса. Поэтому я попытался самостоятельно определить, что такое творчество, которое является неотъемлемой частью многих профессий, в том числе, связанных с искусством, наукой, техникой, психологией и т.д_. Таким образом, мы имеем мно­жество видов творчества и не имеем ни одного удовлетворительного определения данного феномена.

Концепции творчества, жизненно необходимого для каждого человека, не существовало до эпохи Ренессанса. В XVI веке в Италии возникло понятие гений, человек искусства, творчества и вдохно­вения. Так называли художников, инженеров, самостоятельно тво­ривших, отказавшись от средневекового наследия. В XVII веке слово «гений» в современном своем значении стало неотъемлемой частью итальянского языка. В XVIII веке оно было заимствовано у итальян­цев англичанами, французами и немцами, а в XIX столетии достигло такой популярности, что известный итальянский криминолог Чезаре Ломброзо написал книгу «Гений и безумство», которая пользовалась необыкновенным успехом. Понятие «гений» вбирало в себя всю гамму человеческого творчества. Сейчас оно уже утеряло часть сво­его былого лоска и употребляется редко. В нашем столетии быть человеком творческим — чуть ли не «обязанность». От психотера­певтов требуют поспособствовать творческому росту пациента. Счи­тается, что всем без исключения необходимо развивать свои творче­ские способности, свидетельством чего служит, в частности, увиден­ное мной объявление.

Я предлагаю честно ответить на следующий вопрос: есть ли в дей­ствительности основания полагать, что к творчеству предрасполо­жены все люди без исключения? Никто не отрицает, что нередко можно встретить человека, который превосходно рисует, пишет кар­тины и т п. Например, психиатры часто используют подобные спо­собности пациентов в терапевтических целях, поощряя самовыраже­ние больных людей. Произведения пациентов очень много значат для терапевта, а главным образом для самих пациентов, поскольку они иллюстрируют и стимулируют психологическое развитие. Но если мы попытаемся оценить результаты творчества пациентов беспри­страстно, то вынуждены будем констатировать, что по большому счету рисунки, картины, скульптуры и.т.п. пациентов неоригинальны и стереотипны. В них не содержится никакого сокровенного сооб­щения публике, они не имеют эстетической ценности и лишены новизны. То же самое можно сказать о психологических идеях бес­численного множества рядовых психологов и психиатров. Такие идеи, как правило, продиктованы мнением большинства, в них нет ничего нового, прогрессивного. По форме и содержанию такие идеи представляют собой своего рода репетицию самостоятельного мыш­ления или результат прилежного изучения чужих трудов. Подлинное творчество — явление крайне редкое.

Что же касается детских рисунков_: то они действительно бывают подчас трогательными и даже глубокомысленными. Они заставляют сильнее биться взволнованные родительские сердца, изумляют друзей семьи и вызывают интерес у психотерапевтов. Однако всем родителям приходилось замечать, что если повесить эти рисунки на стену, то довольно скоро они начнут казаться скучными. Например, дети моих соседей разрисовали как-то стены туннеля, и им пришло в голову украсить таким же образом стены их школы. Местные жители, включая меня, восторгались результатами их творчества, но, увы, не прошло и полгода, как у всех появилось желание изба­виться от наскучивших художеств. Родительское восприятие детей и их творчества отягощено множеством проекций; одной из них явля­ется проекция архетипического образа младенца Христа, принося­щего в мир новые веяния и надежду, олицетворяющего будущее, бес­смертие, возрождение, непорочность, духовную весну. Взрослые люди надеются обрести собственную утраченную оригинальность, любуясь простенькими, незамысловатыми детскими рисунками. Между тем подобные проекции рано или поздно отступают на второй план, и остается лить скучная «картина» или что-нибудь другое в этом же роде.

Чем же отличаются произведения действительно талантливых, творческих людей, например художников, ученых, выдающихся пси­хологов или гениальных живописцев эпохи Возрождения, от «твор­чества» большинства обывателей? Их идеи, произведения, взгляды имеют глобальное значение, не ограниченное семейным кругом или обществом близких знакомых. Разумеется, такое значение они при­обретают не сразу, но их воздействие на сторонних зрителей, на пуб­лику, не имеющую личного отношения к автору произведения, явля­ется целью творчества. Да, и в творческой среде встречаются худож­ники, провозглашающие иллюзорный принцип искусства ради искусства, утверждающие, что они творят ни в коем случае не для публики, а только для самих себя, однако, стоит столь презираемой публике охладеть к художнику, как он впадает в отчаяние, хотя нередко даже не отдает себе в этом отчет. «Выставлять свои работы художнику жизненно необходимо, это sine qua non его искус­ства»,— писал французский живописец Эдуард Мане, Отчаяние непризнанного художника носит экзистенциальный характер. Ведь отсутствие интереса к произведению искусства может означать непризнание его в качестве такового. Значит, картина оказывается всего лишь способом самовыражения художника, чем-то абсолютно личным, ничего не говорящим широкой публике. Но художник ста­вит перед собой задачи, намного превышающие самовыражение или избавление с помощью творчества от неприятных эмоций.

Надо сказать, что я имел удовольствие прочитать множество чарующих книг, лицезреть большое число старинных и современных картин и восхищаться многимиоригинальными идеями. Но, если мне выпадало счастье познакомиться лично с автором того или иного приглянувшегося мне произведения искусства» я бывал, как правило, немало разочарован. Я замечал, что достоинства произведения никак не связаны с душевным складом моего известного визави. Памятуя свой грустный опыт, я решил никогда больше не портить себе впечат­ление от книги последующим личным знакомством с писателем. Характер и личность писателя и любого другого художника могут не иметь ничего общего с содержанием произведения искусства.

Невероятно? Однако нежелание признать это связано с воспри­ятием творчества как чего-то сугубо личного. Я хочу выдвинуть сле­дующий постулат: характер и аура произведения искусства в очень незначительной степени связаны с личностью творца. Разумеется, стиль и темы произведений писателя отчасти обусловлены биогра­фией, опытом и семейными традициями. Черты характера худож­ника и присущие ему элементы патологии находят свое выражение в его произведениях, наподобие того, как они проявляются в творче­стве пациентов. Однако коль скоро его произведения волнуют широ­кую публику, следует признать, что их содержание выходит за рамки личности и проблем автора. Порой возникает даже ощущение, что художник трудится над воплощением чужого замысла. «Можно ска­зать лишь то, что та или иная картина является такой, какая она есть, какой она возникла, какой ее задумал Бог», - сказал Пабло Пикассо.

Творческое начало несут в себе отнюдь не сознание или бессозна­тельное, не так называемая творческая личность или гений. Оно не имеет конкретного адреса. Творчество находится как бы за преде­лами человеческой души. Один весьма одаренный автор книг по пси­хологии написал однажды; «Когда я пишу, у меня складывается такое впечатление, точно мои пальцы самостоятельно без какого бы то ни было моего личного участия выводят слова на листе. Мои пальцы перестают быть частью меня». Утверждение, что существует некая сила вне творца, может показаться феноменальным, а сам автор пред­станет тогда в виде орудия или сосуда потустороннего вдохновения. Почему же я уверен в этом? Во-первых, я исхожу из своего многолет­него опыта общения с художниками и творческими людьми разных профессий. Во-вторых, я считаю, что доказательство моей точки зрения находится в самом слове «одаренный», «Быть одаренным» вполне определенно значит «получить некий дар», который никак не может являться частью личности и может быть только привнесен. Безличный характер творческого акта хорошо передает выражение «любимец муз» и многие другие. Что-то потустороннее, быть может, музы нашептывают поэту его строки.

Творчество, по моему глубокому убеждению, всегда безлично и оказывает трансцендентное влияние на личность. Таким образом, нам следует вести речь о трансцендентном творчестве; личность художника предстает в этой связи в виде инструмента, имеющего мало точек соприкосновения с материалом произведения. Кстати сказать, Фрейд также указывал на это и, когда разговор касался искусства, всегда говорил, что не в состоянии дать точное опре­деление творческому акту и произведению искусства. Он под­черкивал, что единственный путь исследования — это описание аспектов жизни автора, которые могли отразиться в произведении. Однако, что именно вызывает появление на свет самого произведе­ния, никто не знает.

В последнее время в центре внимания вновь оказалась фигура великого австрийского композитора Вольфганга Амадея Моцарта. Ученые не могут объяснить с психологической точки зрения, как этот удивительный человек творил свою божественную музыку. Вне всяких сомнений, на произведения Моцарта наложили глубокий отпечаток его личность и биография, однако силой ею индивидуаль­ности не объяснишь божественную мощь его музыки. Сразу же укажу, что трансцендентное творчество — отнюдь не благо для автора, а скорее проклятие. Произведение искусства должно быть закончено во что бы то ни стало, даже ценой собственного здоровья и жизни. Сосуд может разбиться, но аромат вина будет спасен. Подобные люди не отрекутся от творчества даже в том случае, когда за ним стоят одни лишь страдания. Но сосуд может оказаться нич­тожно малым, а инструмент — чересчур хрупким. Я припоминаю в этой связи драматический и общеизвестный случай Элвиса Пресли. Он олицетворял собой нечто поистине демонически-божественное и сам разрушил себя этим. Альфред Й. Циглер, известный цюрих­ский психиатр и писатель, обратил недавно мое внимание на то, что слово «искусство» имеет корень «искус».

Таким образом_, творчество представляет собой акт трансцен­дентного творения. Я уже указывал на то, что понятие творчества часто воспринимают иначе, и с моей стороны было бы снобизмом не обратить на это внимание. Существуют произведения пациентов, в которых находят выражение их личные проблемы. Однако удоволь­ствие от подобного занятия получают не только пациенты, но и огромное количество других людей, пишущих картины, поющих, музицирующих для себя или для своей семьи, желающих поразить своих друзей или любимого. Сферы приложения творческих способ­ностей человека неисчислимы, творческая энергия оживляет всё, к чему бы ни прикоснулась его рука. Знакомые нередко изумляют нас своими талантами,однако созданное ими имеет весьма локальное значение.

Вышеперечисленные занятия можно охарактеризовать как лич­ное творчество в отличие от творчества трансцендентного. Личное творчество широко распространено и , в принципе, возможно для каждого, поскольку, в конце концов, любой человек что-то из себя представляет и обладает узнаваемыми чертами, которые может выра­зить в своем произведении. И, несмотря на то что и в первом, и во вто­ром случае мы употребляем слово «творчество», речь идет о двух разных феноменах, один из которых, говоря по существу, не может носить подобное название. Вероятно, целесообразнее было бы гово­рить в контексте личного творчества о рефлексии, самовыражении и т. п. Личное творчество имеет важное психологическое значение, но мне не но душе склонность некоторых любителей примерять на себя легендарную мантию трансцендентного творчества. Такая одежда им не по плечу. Степень страдания и сила призвания транс­цендентного художника и не снилась рисовальщику-любителю, не выходящему за рамки собственной личности.

Рассмотрим далее третий вид творчества, наиболее ярким выра­жением которого являются профессии изготовителя больших партий эстампов и кутюрье. Подобные люди могут сделать набросок, создать силуэт, которые будут пользоваться большим спросом и станут мод­ными на несколько лет. У них есть способность предугадывать мод­ную тенденцию. Знаменитые кутюрье отнюдь не всегда выступают в роли законодателей вкуса, нередко они становятся выразителями коллективных веяний, которые указывают на грядущий спрос. Никто не отрицает, что среди кутюрье встречаются действительно трансцен­дентные художники. Однако чаще всего речь идет о том виде творче­ства, который можно было бы охарактеризовать как коллективный. Подобный художник в процессе творчества действует с оглядкой на тенденции, наметившиеся в обществе, и успех его напрямую зависит от того, насколько верно он их уловил. В негативном смысле данный вид творчества является истерическим. Подобным образом «творят» многие писатели и психологи, имеющие нюх на модную тему.

Таким образом, нам следует отличать трансцендентное, лич­ное и коллективное творчество. Слово творчество не должно создавать превратное впечатление, что перед нами три одинаковых феномена,— они совершенно разные. К сожалению, многие этого не понимают и смешивают три вида творчества, два из которых при­сваивают себе лавры трансцендентного творчества. Пожалуй, мне удастся образно передать величие последнего.

Под трансцендентным я подразумеваю некий луч, струящийся из иного мира. Люди часто говорят, что художник воплощает замысел Бога. Исходя из этого, нелишним будет заметить, что такое творче­ство связано с божественным началом и поэтому является высоким призванием. Мне хотелось бы подчеркнуть, что в контексте искус­ства я аплодирую не сосуду, а его содержимому.

Однако многие склонны усматривать первопричину творчества в личности гения, художника, образно говоря, предпочитая востор­гаться сосудом. Часто люди полагают» что одаренный человек спосо­бен научить человечество чему-то выходящему за рамки сферы его творчества. Искусствоведение не перестает проводить параллели между личностью творца и творением. В 1986 году на экзамене в Лондонском институте истории медицины студентам была предло­жена следующая тема. «Охарактеризуйте взаимосвязь между лич­ностью Фрейда и его психологической теорией», которую, на мой взгляд, правильнее было бы сформулировать так: «Как некоторые черты личности Фрейда исказили совершенство и оригинальность его психологических прозрений?» Вопрос ведь не в том, как лич­ность Микеланджело повлияла на его произведения, а в том, до какой степени она их разрушила. На вкус вина несомненно влияет материал, из которого изготовлен резервуар для храпения этого напитка, и букет вина, хранящегося в пластиковой канистре, усту­пает вину той же марки, содержащемуся в стеклянной бутылке, однако никто не возьмет на себя смелость утверждать, что вкус вина происходит от бочки.

Как бы то ни было, перед нами очевидная проблема. Слово «твор­чество» употребляется в трех различных контекстах и имеет в каж­дом из них разное значение. В результате этого возникает путаница. Ярко выраженное трансцендентное творчество встречается крайне редко, и большинство людей даже не ведает о его существова­нии. Они_, как правило, не склонны ни к искусству, ни к выражению своей оригинальности, а также вряд ли имеют какие-либо новые, необычные идеи. Мы лишь копируем, ассимилируем, перенимаем, применяем то, что изобрели, создали для нас творческие люди. В принципе, мы являемся отнюдь не творцами, а скорее тварям. В емкое понятие «мы» я включаю, естественно, и аналитиков, кото­рые весьма часто, будучи неспособными на создание своих идей, довольствуются чужими.

Путаницы в этой области на редкость много. Люди полагают, что творческий акт автоматически приравнивает их чуть ли не к Богу, Творцу всего сущего. В действительности, переживая в про­цессе трансцендентного творчества своего рода откровение, мы ищем свидетельства божества и с трепетом обнаруживаем их повсюду, и тогда мы забываем о послании, предпочитая ему вест­ника, художника. Пустившись на поиски, мы сразу же заблудились и наткнулись на идола. Такая ошибка плохо сказывается на психоло­гическом развитии. Мнение о том, что любой человек способен на трансцендентное творчество, столь же абсурдно, что и предположе­ние, будто всякий человек может стать библейским пророком или основателем религии. Многие люди принимают участие в религиоз­ных движениях, сектах и.т.д., не предъявляя ни малейшей претензии на оригинальность. То же самое относится и к политике. Религия, вера — дело личное, однако религиозные образы и новые идеи даются очень немногим людям.

Люди, путающие свое личное творчество, то есть рефлексию, с подлинным трансцендентным творчеством, часто предаются иллю­зиям, переоценивают свои возможности. Подобные люди весьма далеки от религиозности и, увы, очень близки к ничтожному культу собственной личности. Неправильное применение анализа и психо­терапии может принести в данном случае большой вред. Многие милые, порядочные люди открывают для себя в процессе анализа так называемое творческое начало и с удручающим рвением принима­ются украшать свое жилище своей сомнительной творческой про­дукцией. Они теряют свое драгоценное время, которое могли бы с пользой потратить в общении с окружающими их людьми. Я припоминаю в этом контексте одну женщину, которая устраивала чудные приемы. Гости чувствовали себя, как правило, превосходно, а кухня была на высшем уровне. После анализа женщина эта обрела так называемое творчество, стала проводить уйму времени в бесплодных попытках выразить свою душу в рисунках и живописи и на долгие годы позабыла о своих великолепных посиделках.

Спонтанность

Наше психическое состояние зависит от неустойчивого рав­новесия между разнообразными влечениями и архетипическими силами, и любой перевес угрожает индивиду. Нельзя со всей уве­ренностью сказать, что подавляющее большинство человеческих влечений подвергается торможению, например голод и желание вкусно поесть удовлетворяются полностью, в противном случае не существовало бы столько заболеваний, связанных с неправиль­ным питанием.

Люди часто жалуются на недостаток спонтанности и высказы­вают пожелание, чтобы хотя бы любовь была совершенно спонтан­ной. «Ama fac quod vis» — «люби и сможешь все_, что заблагорас­судится». Однако на деле любовь очень редко овладевает нами полностью. Испытывая недостаток эроса, мы начинаем находить себе отдушину в моральных запретах, которые стесняют спонтан­ность. Когда нам не хватает любви, - а так бывает весьма нередко, - велика вероятность того, что нашу спонтанность иссушает преувели­ченная мораль. Однако если бы мы были действительно спонтан­ными людьми, то мы давали бы выход всем своим эмоциям, в том числе негативным. Тогда выражение «я тебя сейчас убью» приоб­рело бы угрожающе буквальное значение. Общественную жизнь под лозунгом спонтанности представить невозможно. Многие мужчины и женщины питают симпатию к недоступным им по разным причинам особам. Трудно представить, какие сексуальные последствия имела бы подобная спонтанность. Страшно сказать, но ведь спонтанный родитель вполне может убить докучающего ему ночными криками младенца. Царство спонтанности - это бесконечное насилие и про­извол. Мысли, которые я высказываю, могут показаться заурядными, однако следует обратить внимание на то, что довольно часто люди стремятся к полной спонтанности.

Из трех пасынков дьявола спонтанность вне всяких сомнений - любимчик. Отказываться от нее никто не желает. Что стало бы без нее с «beau geste», этими прекрасными волнующими телодвиже­ниями, нежной непринужденностью и т. п.? Поэтому, памятуя избранный нами принцип, можно согласиться и с теми, кто прокли­нает спонтанность, творчество и независимость, и с теми, кто воз­дает им хвалу.

Независимость

Психологи утверждают, что человеку очень важно быть незави­симым от матери, отца, детей, жены или мужа, коллектива, общества и т. д. Не напоминает ли подобная «независимость» безумную жиз­ненную систему параноика? Кто, в конце концов, обретает незави­симость? Эго? Но мы знаем, что эго во многом зависит от сил, исхо­дящих из бессознательного. Что же такое бессознательное? Бессоз­нательное — это, в частности, архетипы. Однако ведь ни один архетип не руководит нами самостоятельно, они тесно взаимосвя­заны. Вместе с тем, если бы не существовало эго, архетипы вышли бы из под контроля. В том случае, когда высвобождается деструк­тивное начало индивида, он может с легкостью становиться убий­цей и преступником. Примером тому служат нацисты, сталинские палачи, последователи Мао Цзедуна и др. Если же над личностью бесконтрольно возобладает архетип победителя дракона, человек становится фанатичным крестоносцем и сектантом.

Благодаря коллективному бессознательному мы постоянно под­держиваем незримую связь с человечеством, опутанные сетями слож­нейших внутренних и внешних зависимостей. О какой же независи­мости можно вести речь? Например, душевное равновесие родителей во многом зависит от состояния их детей, о судьбе которых они забо­тятся практически всю свою жизнь. Очень немногие родители могут сказать: «Моя дочь уже тридцатилетняя женщина, и ее дела меня боль­ше не касаются. Я умываю руки, я независим от неё». Что же говорить о детях, которые даже после смерти родителей не теряют с ними связь и продолжают зависеть от их образа. Например, лично я не перестаю ощущать некую связь со своими покойными родителями, смерть кото­рых не разделила, а по-новому соединила нас. Не надо полагать, что только склонные к преувеличению семидесятилетние старики много говорят об умерших родителях. Скажем, незримая связь между супру­гами, длительное время прожившими вместе и сильнейшим образом влиявшими друг на друга, ощущается и после развода. То, что проис­ходит в душе близкого человека никогда не теряет своего огромного значения для ближнего. И вместо того чтобы пытаться разорвать неви­димые узы, связывающие людей, не лучше бы было стремиться разви­вать свою душу в рамках меж личностных отношений. Психологиче­ское развитие только выиграет, если мы научимся реально оценивать значение всевозможных зависимостей и разбираться в них.

Кроме того, не во все времена и не у всех народов независимость была в почете. Независимость внутри семьи часто оценивается как добродетель. Один японский психиатр рассказал мне как-то, что японское слово «амаи», которое означает «отношения», дословно переводится как духовная зависимость. Внимание, которое уделя­ется значению зависимости в человеческих отношениях, имеет свои последствия. На Западе гостю говорят: «Если проголодаетесь, то холодильник в Вашем распоряжении». Хозяева дают тем самым понять своему гостю, что он должен обслуживать себя самостоя­тельно. В Японии такое поведение сбило бы гостя с толку. Здесь гость чувствует себя польщенным, когда радушный хозяин передает ему вазочку с ванильным мороженым и добавляет: «Пожалуйста, попробуйте». Гостю не приходится обслуживать себя самостоя­тельно; он зависит от гостеприимства хозяина. В Европе, как пра­вило, интересуются у гостя; «Что Вы желаете, чай или кофе?» В Япо­нии говорят; «Вам необходима чашечка чая». Разумеется, удовольст­вие от взаимной зависимости получают и некоторые европейцы, в частности влюбленные, которые порой с гордостью сообщают, что они полностью зависят от возлюбленного, «Без него я погиб»,— говорят они.

Комплекс бога

На мой взгляд, из всех существующих типов творчества право именоваться таковым заслуживает лишь творчество трансцендент­ное. Оно встречается редко, и обладание подобным даром — дело подчас для художника далеко не легкое. Личное и коллективное твор­чество паразитирует на творчестве трансцендентном. Когда они меняются местами, возникает мания величия.

Психологические достоинства спонтанности и независимости весьма сомнительны. Однако нельзя недооценивать вещи, высоко ценимые современниками. И если тысячи психотерапевтов, судей, священников, учителей, профессоров, философов, психологов и.т.д. утверждают, что современному человеку необходимо быть спонтан­ным, творческим и независимым, то мы вправе подозревать, что, наряду с недостатками, данные психологические феномены должны обладать весьма привлекательными чертами. Рассмотрим это триединство в контексте мифологии и архе­типов. Не кроется ли здесь миф, или, быть может, в данной триаде удастся обнаружить даже архетипическую психопатологию?

Слово «творчество» происходит от слова «творение». Верую­щие именуют Бога Творцом всего сущего, а людей — тварями, сотво­ренными, Божьим творением. Творчество, таким образом, оказыва­ется атрибутом Господа, а Бог — единственным по-настоящему твор­ческим существом. Именно поэтому в XIX веке в евангелических кругах не приветствовали употребление слова «творчество» в чело­веческом контексте, воспринимая это как грех, дерзость, гордыню.

Приведем другой пример нетерпимости к земному творчеству. На Ближнем Востоке в древних синагогах находилась, как правило, «кафедра», ступать на которую было строжайше запрещено, посколь­ку она предназначалась для Моисея, близкого к Господу. Устами Моисея Бог изрек еврейский закон_, высеченный на скрижалях. Никто, кроме Моисея, не мог считаться творческим человеком. Вплоть до XIX столетия раввины всеми силами старались подавить в себе вся­кую оригинальность. Если же кто-то из них желал высказать неорди­нарную идею, то вынужден был прикрываться цитатами из Талмуда. Все было призвано к тому, чтобы простой смертный ни в коем случае не помыслил, будто бы он способен творить самостоятельно.

Существовало две традиции: с одной стороны, восхищение твор­чеством, с другой стороны, отрицание человеческих способностей в области творчества, являющегося атрибутом Бога, Со всей опреде­ленностью можно утверждать лишь то, что единственным подлинно независимым существом является Бог. Господь не зависит в своих деяниях ни от кого и ни от чего, но все живое зависит от него. Он начало и конец, альфа и омега творения. Христианский, иудейский и магометанский Бог независим на сто процентов. Кроме того, только Бог может безнаказанно проявлять спонтанность, которая стоит нам порой страданий. Никто не вправе оспаривать его мнение, но смены его настроения определяют судьбу мира, В своем гневе он наслал на человечество Всемирный потоп, после которого, сожалея о содеян­ном. Господь пообещал людям, что подобное больше не повторится. Однако кто может гарантировать, что во время следующего припадка гнева он не уничтожит человечество, воспользовавшись для этих це­лей атомным оружием. Бог непредсказуем.

Карл Густав Юнг придерживался другого представления о Боге, полагая, что Бог зависим от людей если и не полностью, то в рамках, ограничивающих спонтанность. Тем не менее такое представление о Боге еще не возобладало над христианско-магомстанско-иудаистской точкой зрения, согласно которой Бог — существо творче­ское, спонтанное и абсолютно независимое. Когда люди пытаются обрести подобные качества, они, следуя этой логике, приобретают комплекс бога. В настоящее время христианство потеряло свое былое значение и перестало определять культурную ситуацию в Европе. Например, в ХIХ веке каждое утро проводился крестовый ход, в котором принимало участие много людей. Представить себе подобное сейчас уже невозможно. Человек, ставящий себя на место Бога, начинает ощущать творческим, спонтанным и независимым не его, а себя.

Таким образом, возникает патология, а именно комплекс бога, или идентификация с ним. Одной из блестящих заслуг Юнга было разграничение, проведенное им между понятиями эго и самости. Увы, многие психологи и по сию пору продолжают смешивать эти понятия. Эго координирует и контролирует психическую деятель­ность и связь человека с окружающим его миром. Самость же — это центр психики; посредством самости человек постигает определен­ный смысл. Самость - это божественная искра, скрытая в человеке, пункт, в котором психическое соприкасается с божественным. Неко­торые психологи даже полагают, что Бог представляет собой не что иное, как проекцию самости вовне. На мой взгляд, Бог — нечто большее, чем проекция той или иной психической силы, однако я уве­рен в том, что человеческие проекции такого рода отражают вечное стремление к божеству, желание слиться с ним. Часто подобные про­екции оказываются рецессивными. На это намекает, в частности, миф об Эдеме, откуда были изгнаны Адам и Ева. Часто это сказание толкуется неверно. Полагают, будто бы оно иносказательно повест­вует о нашем младенчестве, о той поре, когда миром правила гармо­ния. На мой взгляд, мнение о том, что в младенчестве человек нахо­дится один на один с матерью, и это является залогом гармонии, — точно такая же мифологема, что и рай. Эдем — это, разумеется, миф религиозный, однако, гармоничная действительность представляет собой психологическую мифологему. Я подозреваю, что жизнь не дается нам с легкостью, вне зависимости от возраста. Наши стра­дания начинаются уже в материнском чреве, где эмбрион подверга­ется гормональным и эмоциональным атакам со стороны матери, объяснения которым он, разумеется, не находит. Появившись на свет, мы начинаем ощущать холод, голод, жар, разобраться в причинах которых мы не в состоянии. Мы полностью зависимы от окружаю­щих людей и, в особенности, от матери. Рай младенчества, гармо­ния с матерью не что иное, как следствие неправильного толкования райской мифологии.

Кроме того, стремление к гармонии вызывает проекции на буду­щее, которое люди воспринимают как грядущее царство блаженства, небесную обитель. В конце концов, дьявол будет побежден, полагают они, а коса смерти найдет на камень. Мифология такого рода находит свое выражение восторга, с которым человечество неизменно приветствует план построения утопии. Именно такие чаяния облегчали задачу коммунистических диктаторов. «Необходимо немного потер­петь, и мы построим рай на земле»,— такова их извечная сентенция. Мифология потерянного рая и грядущей империи блаженства отражает, таким образом, следующее - мы, человеческие существа, увы, не можем сравниться с могущественным Богом, но мы уверены, что либо обладали таким же могуществом в прошлом, либо достигнем его в будущем, и быть может, гармония, существовавшая в начале творения, повторится в конце.

Одно можно сказать наверняка: гармонии нет в настоящем. Наша современная жизнь проходит в состоянии трагического разделения с Богом, что и является причиной человеческих страданий и стремле­ния к освобождению от них, подогретого надеждой.

Подобные страдания и стремления могут приводить к патоло­гии архетипического характера. Разделение с Богом ликвидируется посредством самоотождествления с ним. Хотя в конечном счете каж­дый человек знает, что он не Бог, и, образно говоря, Вавилонская башня, призванная пронзить небесную лазурь, воздвигнута не будет. С мифологической точки зрения это мнение спорно. Неисчислимы истории, в которых дьявол, тень Бога, обещает человеку исполнить любые его желания в обмен на душу. Парадоксально то, что именно теневой аспект божественного образа искушает человека божест­венной же властью. Напрашивается вывод, что педагоги, терапевты, священники, специалисты широкого профиля, призывающие своих подопечных к творчеству, спонтанности и независимости, то есть самообожествлению, служат дьяволу. Апеллируя к комплексу бога, они, образно говоря, имеют дело с Сатаной, тенью Господа. Можно только посочувствовать пациентам и посоветовать им почаще раз­глядывать ботинки своих терапевтов, ведь при резком движении перед их глазами может промелькнуть отнюдь не человеческая нога, а копыто.

Позволю себе сделать небольшое отступление и сыграть неожи­данную, быть может, роль «advocatus diabolic». Комплекс бога на­столько привлекателен и заманчив, что обойти его стороной прос<