О глупцах, не признающих себя глупцами

О Марсии [77]подумать жутко:

С него содрали кожу – шутка?!

Зато при нем осталась дудка!

* * *

Дал бог глупцам одну натуру:

Не признаются, хоть ты шкуру

Сдери, что дураки они.

К примеру – Марсий в оны дни:

Глупец и глух и слеп – ведь он

Вполне уверен, что умен.

Глумиться можешь над болваном,

Как над паяцем балаганным,

Дурак в самодовольстве чванном

Сочтет издевку похвалой.

Но дудка – обличитель злой!

Богатый окружен друзьями —

Друзья его толкают к яме,

Пока, обобранный вконец,

Не разорится он, глупец,

И всех друзей лишится тоже.

Тут взмолится он: «Боже, боже!

Где ныне все мои друзья

И кем утешен буду я?

Задуматься бы раньше мне,

Не очутился бы на дне!»

Дурак большой, конечно, тот,

Кто промотать способен в год

То, чем безбедно мог бы жить

Всю свою жизнь и не тужить.

Но так как был он очень глуп,

То на издержки не был скуп

И задавал Пиры с утра.

И вот – пойти с сумой пора!

Где прежнее великолепье?

Ходи босой, носи отрепье —

Посмешище былым друзьям!

Тут плачь не плачь – виновен сам!

Но благо тем, друзья которых

Добры, верны, с кем в разговорах

Утешишься, найдешь участье.

Мы одиноки большей частью!…

Есть и чудовищная глупость —

Непрошибаемая тупость:

Живьем сдирай с такого шкуру —

И то не разберется сдуру

Безмозглый этот остолоп,

Ушами только хлоп да хлоп!

Нередко шуточку отмочит

Иной глупец – и сам хохочет,

А кое-кто заметит так:

«Зачем старается дурак

Изобразить нам остряка?

Ведь сразу видно дурака!

Дурак он – больше ничего,

Ничтожное он существо!»

Иной бы умным стать хотел,

Да сдуру в дудку задудел,

Тем доказав для славы вящей,

Что дуралей он настоящий.

Еще один есть вид глупца,

Что вылупился из яйца

Сороки или попугая.

Тут страсть дурацкая другая:

Чтоб очень умным показаться –

Всегда ученых тем касаться.

Но видят сразу все кругом —

Судьба свела их с дураком:

Ни слова не сказал толково!

Возьмись ты дурака такого,

Как перец в ступе, день и ночь

Хоть год без устали толочь,

Не выбьешь дури из болвана:

Самообман – отец обмана!

Кой-кто терпеть согласен муки:

Пусть ему скрутят ноги, руки,

Лишь денег дали бы ему,

Чтоб тайно их копить в дому.

Пускай честят на все лады,

Плюют в лицо – в том нет беды:

Чего не стерпишь ради денег, —

Лишь бы процентик, хоть на пфенниг!

Доказано ведь не однажды:

Имеешь больше – больше жажда!

Но есть еще глупцы одни:

Нет ни детей, и ни родни,

И ни друзей, а все в трудах,

В заботах тяжких и мечтах —

Копить, копить! Спроси его —

Он сам не знает для кого!

Когда в воде сидел Тантал,

То проку в этом не видал,

И радости не испытал

Он и от яблок наливных:

Сорвать с ветвей не мог он их!

О сутяжничестве

Вам поношенье, вам позор,

Зачинщики раздоров, ссор!

Вы не затмите правде взор!

* * *

Да, я непримиримый враг

Неугомонных тех сутяг,

Что ссорятся всегда со всеми,

Проводят в спорах, в склоках время,

На мировую не идут

И чуть какой пустяк – так в суд.

А чтобы дело затянуть

И правосудье обмануть.

Они, в сутяжническом зуде,

Выводят из терпенья судей.

Но тщетны все увещеванья:

Под колокольный звон изгнанье

Пускай присудят, пусть ославят,

Хоть вне закона пусть объявят, —

Сутяга рад: он убежден,

Что с дышлом схож любой закон,

Да, он доволен, не пытаясь

Понять, что он и есть тот заяц,

Что, жарен в собственном соку,

Раздарен будет по куску

Как адвокатам, так и судьям

И многим прочим нужным людям,

Из коих каждый – молодчина

Ловушки ставить на дичину.

Река течет из родника,

Процесс в суде – из пустяка!

Теперь потребен стряпчий новый,

Да иноземный – недешевый,

Кто вновь закрутит все, затянет

И путце судей оболванит.

А что при том пропьют, прожрут —

Того не стоит весь их труд!

Тем больше дров, чем дальше в лес,

И все запутанней процесс!

Сутяг таких не обуздать —

Зады им нужно отхлестать!

О бесполезности охоты

Что стоит денег и заботы,

А много ль пользы от охоты,

Имей хоть славу знатока

Охотницкого языка?

* * *

Охотой, правду говоря,

Лишь время убивают зря.

Сказать – забава нам нужна,

Так слишком дорога она:

Всех этих гончих и борзых

Не кормят из горшков пустых.

Что станет пес вам или птица,

Никак не может окупиться

Ни редкой куропаткой вашей,

Ни тощим зайчиком в ягдташе.

А сколько стоит сил, тревог —

Скакать за дичью без дорог,

Обрыскивать долины, горы,

Овраги, степи, рощи, боры,

Сидеть в засаде, не дохнуть,

И вдруг чихнуть – и дичь спугнуть!

Распуганной в охоте дичи

Намного больше, чем добычи.

Но часто в ход идет дичинка,

Что нам стрелок приносит с рынка.

Стяжать себе желая славу,

Затеет кое-кто облаву

На кабана, медведя, льва,

Однако тот стрелок едва,

Козулю робкую убьет.

А тут уж страху он хлебнет!

Добычу добрую зимой

Крестьянин принесет домой

И, живо распродав дичину,

Подставит ножку дворянину.

Отцом охоты был Нимрод, [78]

Чей богом был отвергнут род.

Охотником заядлым став,

Слыл грубым грешником Исав,

Не то что праведный Иаков.

Но не найдешь теперь, однако,

Таких, как Губерт и Евстахий, [79]

Что отказались, в божьем страхе,

От всех охотничьих забав,

Путь службы господу избрав,

О хвастовстве

О, рыцарь старины ушедшей!

Я сам, поверьте, сумасшедший.

Хотите шпорами гордиться?

Я надеру вам уши, рыцарь!

* * *

Позвольте вам глупцов представить,

Привыкших сами себя славить.

Бахвал, сколь ложь ни будь нелепа,

Мнит, что все люди верят слепо,

Когда он им бесстыдно врет,

Как стар его дворянский род.

А между тем отец его

Только и знал скорей всего,

Что колотушкой бух-бум-бом! —

Бондарным занят ремеслом;

Мог также быть из конокладов,

А может, скупщик был закладов

Иль даже ростовщик-злодей,

Пускавший по миру людей.

А отпрыски такого предка

Теперь стараются нередко

Дворянским званьем щеголять,

Чтоб надлежало представлять

Их так отныне: «Ганс фон Менц,

И сын их – кавалер Винценц!»

Тех, кто себя так превозносят,

Не любят люди, не выносят.

Любой хвастун – надутый чванством

Болван, прославленный болванством,

Как господин фон Бруннедрат, [80]

Тот рыцарь, тот аристократ,

Кто из-под Муртена позорно

Так улепетывал проворно,

Что выше пояса, со страху,

Штаны загадил и рубаху,

Но все ж – со шлемом и щитом —

В дворяне выскочил потом:

Был щит его чеканно-клетчат,

В гербе – цаплеобразный кречет,

Гнездо с пятком яиц на шлеме,

Заносчивый петух в эмблеме,

Что, видимо, был сам готов

Своих высиживать птенцов.

Таких болванов много есть,

Которым воздается честь,

Которым выдают награды

За возглавленье ретирады,

Когда на всем бегу назад

Врагу седалищем грозят,

Хваля впоследствии свою

Отвагу в том лихом бою:

«Стрелял, колол – всех наповал!»

Но сам так далеко бахвал

Бежал от схватки, что едва ли

И пулей бы его достали!

Но Гинцу или Кунцу [81]нужен

Дворянский герб – и чтоб к тому ж он

Был обязательно со львом

На светлом фоне золотом,

И – в верхней, в нижней половинке ль —

Корона, шлем и род: «Кревинкель». [82]

Пергамент и печать добыл —

Ты «голубую кровь» купил!

Все нынче жаждут подтвержденья

Дворянского происхожденья.

Но только нравов благородство

Есть грамота на превосходство.

Тот благороден, на мой взгляд,

Кто честь блюдет, трудиться рад,

А кто сих доблестей лишен,

Ленив, распущен, неучен, —

Не благороден, прямо скажем,

Хоть графским сыном будь, хоть княжьим…

Так лезет в докторы иной,

Хоть и страницы ни одной

Из «Corpus juris» не прочел.

Ученой степенью осел

Его пожаловал: пергамент —

Прав его докторских фундамент!

Вот почему – не ради блажи —

Здесь доктор Цап всегда на страже:

Чуть неуч сдуру глупость ляпнет,

Цап его за уши и цапнет!

О, этот доктор Цап – мудрец,

Всем докторам он образец:

Учился дома, на чужбине,

Что знает он – не снится ныне

Всем этим новоиспеченным

Так называемым «ученым»:

Берёт и мантия – и вот

Невежда доктором слывет!

К примеру, некий Ганс Дерьмо —

На лбу ничтожества клеймо.

Края норвежцев, мол, и шведов

Он изучал, не раз изведав

Их стужу. Он и южный зной

Претерпевал в стране одной,

Из коей дальше нет дорог…

А он от дома, видит бог,

Не отходил на расстоянье,

Когда не чует обонянье

Той колбасы чесночной духа,

Что в доме жарит мать-старуха!

Различны виды хвастовства —

Не перечислишь большинства:

Дурак вовек не может снесть,

Что он таков, каков он есть!

Об игроках

Иные сядут за картишки —

Что им беседа, что им книжки, —

Дела забыты и детишки!

* * *

Не редкость также дураки —

Отъявленные игроки,

Кому без их игрецкой страсти

Нет в жизни радости и сласти;

Кто жаждет день и ночь азарта,

Будь это кости или карты;

Кто рад за круглый стол засесть —

И ночь и день не спать, не есть,

Но чтоб вино не иссякало

И жарче страсти разжигало,

Так, чтобы завтра видел каждый

Последствия вчерашней жажды:

Тот желт иль груши зеленей,

Того тошнит в углу сеней,

У третьего же цвет лица

Бледнее, чем у мертвеца,

Четвертый стал, напротив, черным,

Как будто он возился с горном.

Всю ночь играют, попивают —

Зато потом весь день зевают,

Как будто мух ловить хотят!…

Иного пусть озолотят,

Чтоб высидел какой-то час

За проповедью хоть бы раз

И не храпел в рядах передних

Так, чтоб умолкнул проповедник, —

Сон побороть ему невмочь.

А вот за картами всю ночь

Сидеть он будет напролет! —

И не зевнет и не всхрапнет!

Ослепли дамы в наши дни —

Забыли, кто и что они:

Пренебрегая женской честью,

С мужчинами развязно вместе

Играют в карты до утра,

Что не приносит им добра.

За прялкой лучше бы сидели,

Чем при таком не женском деле!

Играли врозь бы оба пола,

Оно б не так глаза кололо.

Страдая честолюбья жаждой,

Задумал царь Филипп однажды,

Чтоб Александр на приз бежал

И славу бегуна стяжал.

Ответил Александр-мудрец:

«То, что ты требуешь, отец,

Исполню я, но при условье —

Бежать с сынами царской крови.

Поэтому проси меня,

Когда найдется мне ровня!»

А ныне до чего доходят?

Кто с кем компанию не водит?

И горожане и дворяне

Якшаются со всякой дрянью,

С последней швалью, с кем позор

Вступать в общенье, в разговор.

Но и попы играть садятся

С мирянами – и не стыдятся!

Вот этому прощенья нет!

Им как-никак подумать след,

Что чувства зависти и злобы

У лиц духовных – грех особый:

Чуть проиграл – и злоба вспыхнет,

А с нею зависть не утихнет.

И вообще не со вчера

Запрещена попам игра!

Кто любит сам с собой играть,

Не будет от стыда сгорать,

Встав должником из-за стола,

И не побьют его со зла.

Но, говоря об игроках,

Я должен в нескольких строках

Напомнить, что сказал Вергилий [83], —

Ведь игроки и в Риме были:

«Не горячись в игре, дабы

Не стал ты жертвою судьбы.

Игры непостижима власть —

Мутит рассудок эта страсть.

В ком здравый разум все же есть,

В игре да соблюдает честь!

Не меньше денег дорога

И выдержка для игрока.

Не горячись, играй спокойно,

А проиграв, держись достойно…»

Бывает часто с игроком:

Сел богачом – встал бедняком.

Кто карты взял, прельстясь наживой,

Тому не знать игры счастливой.

Игра азартная грешна:

Она не богом нам дана, —

Ее придумал сатана!

О подхалимстве

Придворных холить жеребцов —

Искусство низкое льстецов

И путь к успеху подлецов.

* * *

Эй, лизоблюды, паразиты,

Вас повезет корабль закрытый,

Вас, шаркунов придворных льстивых,

Вас, хитрых подхалимов лживых,

Обманывающих господ

И презирающих народ!

Ища местечек потеплее,

На славословья не жалея

Ни фимиама, ни елея,

Питается холуйский люд

Лизанием господских блюд.

Что подхалиму честь, когда —

Глядишь – сам вышел в господа

За то, что знал, как с ловчей птицей,

С конем дворцовым обходиться,

Умел держать по ветру нос,

Лгать и хвостом вилять, как пес!

Кто в ход пускает ложь и лесть,

Тому легко высоко взлезть,

Хоть раньше он и на порог

Хором таких ступить не мог.

Льстецов бесстыжих обожают,

Их за дворцовый стол сажают;

Они в фаворе, потому что

Двор не имеет в чести нужды.

Но льстец иной, чтоб отличиться,

Так поусердствует скребницей,

Что конь со ржанием сердитым

Лягнет его в живот копытом —

И лизоблюд с господским блюдом

Коль жив останется, так чудом!

Мы лесть и ложь прикончить можем,

Лишь только глупость уничтожим.

Когда бы все такими были,

Какими кажутся нам или

Казались тем, что есть на деле, —

Куда бы колпаки мы дели?

О наушничестве

Тот легкомыслен безнадежно,

Кто верит каждой сплетне ложной,

А ложь мерзавцам – корм подножный.

* * *

Что ни нашепчешь дураку,

Все лезет в глупую башку.

Чуть лопоухого заметил,

Ты, значит, дуралея встретил.

Ужель мы не глупцами будем,

К порядочным причислив людям

Злокозненного негодяя,

Который, сзади нападая,

На безоружного обрушит

Кулак и тяжко оглоушит?

Теперь удар из-за угла

Молва в искусство возвела.

И правда: лихо ныне бьют,

Бьют – и ответить не дают,

Бьют – и глумятся подло, гнусно,

Коварно и весьма искусно!

Тут в ход пускают очень ловко

И подмалевку и тушевку,

И лживый вздор клеветников

Прельщает уши дураков.

Но жертве оговора злого

Никто не даст сказать ни слова.

Лишен защиты, будет он

Судом облыжно осужден,

А правды так и не докажет:

В мешок его впихнут – и свяжут!

Не слушал бы жену свою —

Адам остался бы в раю,

И Ева, в любопытстве праздном,

Не вверься змиевым соблазнам,

При муже и по наше время

Блаженствовала бы в Эдеме.

Кто слишком легковерен, тот

Себя до петли доведет.

Лукавым шептунам но верь:

Весь мир фальшив и лжив теперь.

О фальши и надувательстве

Алхимия примером служит

Тому, как плутни с дурью дружат

И как плуты живут – не тужат.

* * *

Теперь мы на парад шутов

Пошлем подделыциков, плутов.

Всё ныне фальшь: друзей советы,

Любовь и дружба и монеты.

Не стало братских чувств: обманом

Находят путь к чужим карманам.

Хоть сотню ближних разоришь, —

Не страшно: главное – барыш!

Что честностью нам дорожить?

Нажить, хоть душу заложить!

И тысяча пусть ляжет в гроб,

Чтоб куш ты пожирней загреб!

Исчезло чистое вино,

Теперь – бог знает что оно!

Его подделывают хитро:

Поташ берется и селитра,

Корица, сера и горчица,

Сухая кость – ребро, ключица,

Коренья, всяческое зелье —

Вот нынешнее виноделье!

Всю эту гадость в бочки льют —

Беременные жены пьют

И, раньте времени полнея,

Не обольщают нас сильнее.

Бывает, что вино такое

Ведет и к вечному покою…

Подковывают кляч, которым

Пора предстать пред живодером.

Копыта в войлок замотав

И снадобий бодрящих дав,

Стоять их приучают, словно

На долгой всенощной церковной.

Хотят на полудохлой твари

Нажить, как на гнилом товаре.

На этом держится весь мир:

Барыш – вот наших дней кумир!

Нет верной меры, вес неточен —

Фунт ссохся, локоть укорочен;

В суконных лавках так темно —

Не разобрать, что за сукно.

Покуда ты с открытым ртом

Глядишь на строящийся дом,

Мясник уже нажмет тем часом

Привычным пальцем чашу с мясом,

Любезно вновь о весе спросит —

И на прилавок мясо сбросит.

Дороги не годны ни к черту.

С деньгами плохо: слепы, стерты,

Иных и вовсе бы не стало

Без постороннего металла.

Фальшивых денег – пруд пруди:

Берешь, так в десять глаз гляди…

Ну, а духовные столпы —

Монахи, схимники, попы?

Их благочестье – фальшь, игра:

Нельзя от волка ждать добра,

Хоть шкура будь на нем овечья!.

Да, не забыть: сверну тут речь я

На архидурье плутовство —

Алхимией зовут его.

Вот этой, мол, наукой ложной

И золото в ретортах можно

Искусственным путем добыть, —

Лишь надо терпеливым быть.

О, сколь неумные лгуны —

Их трюки сразу же видны! —

Кто честно и безбедно жили,

Все достояние вложили

В дурацкие реторты, в тигли,

А проку так и не достигли.

Сказал нам Аристотель вещий:

«Неизменяема суть вещи»,

Алхимик же в ученом бреде

Выводит золото из меди,

А перец – из дерьма мышей

Готовится у торгашей.

Подкрашивают все меха,

Но обработка их плоха:

За два-три месяца ни ости,

Ни пуха в шубе нет, – хоть броеьте!

Из суслика и мускус гонят —

От вони вся округа стонет!.

К селедкам свежим на подвеску

Подкинут тухленькую – трескай!

Сидят везде, как пауки,

Старьевщики-ростовщики.

Торгуя держаным товаром,

Мешают новое со старым,

И что ни день – торгаш-мошенник

В карман кладет немало денег.

Вам рухлядь всучат здесь и хлам,

И плесень с гнилью пополам.

И впрямь блажен тот человек,

Кто надувательства избег!

Отец теперь детьми обобран,

Но был и сам отцом не добрым.

Трактирщик с гостя лишку хватит,

А гость фальшивыми заплатит.

Повсюду фальшь, обман, коварство:

Уж не антихристово ль царство?

О замалчивании правды

Кто правду утаил из лести

Иль даже опасаясь мести,

Дождется божьего возмездья!

* * *

Глупец трусливый – потому

Что некто пригрозил ему

Иль сам желая подольститься, —

Поведать истину боится,

Плюя на совесть и на честь,

Забыв, что бог на свете есть.

А бог всем тем оплот и щит,

Кто, зная правду, не молчит.

Когда б сказал во время оно

Всю истину пророк Иона,

Не знал бы он такой порухи [84]—

Барахтаться в китовом брюхе!

Но Илия – пророк-герой: [85]

За истину стоял горой,

И бог святого Илию

Призрел и приютил в раю.

Сияньем правды осиян,

Крестил Исуса Иоанн.

Коль другу дружески сурово

Сказали вы упрека слово,

А тот не хочет слушать вас,

Не огорчайтесь: будет час —

Он сам поймет, что больше прока

От горькой истины упрека,

Чем от похвал иных льстецов —

Лжецов двуличных и глупцов,

И благодарным вам навек

Останется тот человек.

Две вещи сразу на примете,

Не сразу различима третья:

Красивый город на пригорке

И Ганс-дурак из поговорки,

Кто, стоя, сидя или лежа,

Заметен сразу нам по роже.

Но правды свет, глупцам назло,

Хоть поздно вспыхнет, но светло,

И все, кроме глупцов, конечно,

Повсюду чтут ее извечно.

А дураки – с древнейших пор

Глумленье любят и позор.

Дурацкий флот создать решив,

Корабль свой первый заложив,

Немало от людей колпачных

Намеков слышал я прозрачных:

Мол, колер нужен веселее —

Тут розовее, там белее,

И не дуби корой дубовой,

Используй липы сок медовый.

Но, неподатлив, как утес,

Я слова лжи не произнес.

Бессмертна правда лишь одна,

И колет всем глаза она.

Черни меня, порочь ее,

А правда сделает свое,

Хотя б и не увидел мир

Собрания моих сатир.

Когда за правду смело, рьяно

Я вдруг бороться перестану,

С болванами мне плыть, болвану!

Корабль бездельников

К нам, братья, к нам, народ бездельный!

Держали путь мы корабельный

В Глупландию вокруг земли,

Но вот – застряли на мели!

* * *

Над нами, дураками, смейтесь,

Но истребить нас не надейтесь:

Глупцами переполнен свет,

Нет стран, где нас, болванов, нет!

Из Дуроштадта в край глупландский

Пустился наш народ болванский.

В Монтефьяскон [86]мы завернем

За добрым тамошним вином,

Чтоб веселей нам, дуракам,

Плыть к дурогонским берегам.

Но неизвестность нас тревожит:

Как и когда нам бог поможет

Прибыть в лентяйский этот край —

Глупцам обетованный рай,

Где б мы свое создать могли

Отечество от всех вдали!

Мы кружим по морю, блуждаем,

Куда нам курс держать, гадаем,

Покоя нет, гнетет тревога,

А ведь ума у нас немного!

Мы приняли к себе на борт

Большую свиту и эскорт,

Что, соблазнясь дурацким благом,

Пустились плыть под нашим флагом.

Так, дни за днями, безрассудно

Морской стихии вверив судно,

Однако жизнью дорожа,

Плывем, от ужаса дрожа,

И богу молимся, чтоб спас,

Поскольку карты, и компас,

И лага счет, и склянок бой

Нам не понять, само собой,

Как в небе звезд расположенья.

Плывем вслепую – ждем крушенья:

Грозят нам скалы с двух сторон

Погибелью без похорон.

Мы много сказочных созданий

Встречали на путях скитаний: [87]

Шли мимо острова сирен,

Что завлекают пеньем в плен,

И на циклопа нарвались,

Которому хитрец Улисс —

(Такое Одиссею в Риме

Дано было второе имя) —

Глаз выколол. Но этот глаз

Вновь оживает каждый раз,

Чуть Полифем почует нюхом,

Что понесло дурацким духом.

А если разъярен циклоп,

Глаз вырастает во весь лоб.

Рот Полифема – до ушей:

Людей хватая, как мышей,

Он дурака за дураком

Заглатывает целиком.

А кто спасется чудом, тот

В плен к листригонам попадет —

И, дураками пообедав,

Оближется царь людоедов:

Болванье мясо – их питанье,

Вином им служит кровь болванья.

Вот в их утробах наш народ

Пристанище и обретет!

Все это некогда Гомер

Придумал нам, глупцам, в пример:

Не лезь, мол, в море, дуралей!

Но был Гомером Одиссей

Воспет как образец героя

За то, что при осаде Трои

Столь хитроумный дал совет.

А после, в море десять лет

Скитаясь, он из многих бед,

Умом своим руководим,

Жив выходил и невредим,

Но от опасностей себя ведь

Не мог он навсегда избавить.

Раз, в ураган попав свирепый,

Корабль его разбился в щепы,

И уцелел лишь Одиссей

В жестокой передряге сей:

До берега доплыл он голый,

Поведав случай невеселый.

Когда же наконец в свой дом

Как нищий он пришел потом,

То ум не мог помочь ему:

Никем он в собственном дому

Не узнан был, кроме собаки,

И пострадал от сына в драке.

Но речь о нас: мы счастья ищем,

В глубокий ил зарывшись днищем;

Мы слышим бури приближенье,

Мы, в луже сидя, ждем крушенья:

В лохмотья парус превращен,

Сломалась мачта… Крик и стон…

Нам нет надежды уцелеть!

Как эти волны одолеть?

То вверх тебя швырнет под тучи,

То в бездну бросит вал могучий.

Но крепко сели мы на мель —

И нам не сдвинуться отсель!

Мы Одиссею и в подметки

Не станем по уму и сметке:

Презрев опасности и страх,

В неведомых плывя морях

И к берегам безвестным чаля,

Хлебнул он бедствий и печалей,

А потерпев крушенье, наг,

На сушу выплыл как-никак —

И больше приобрел в скитанье,

Чем все былое достоянье!

А мы ведь горе-мореходы —

Мы терпим поделом невзгоды:

Иль мы на рифы сядем, или

Завязнет киль в глубоком иле,

А буря судно, как скорлупку,

Мотает, и за шлюпкой шлюпку

Срывает с палубы волна.

Смывает и людей она.

За борт снесен сам капитан!

Свирепствующий ураган

Корабль разбитый в море гонит —

И дураков немало тонет.

Глупцов погибших не вернуть.

Но целью твоих странствий будь

Лишь гавань Мудрости. Бери

Кормило в руки и, смотри,

Плыви рассчитанным путем —

И мудрым мы тебя сочтем.

Тот истинно меж нас мудрец,

Кто сам своей судьбы творец,

Кто цели жизни не изменит,

Кто мудрость высшим благом ценит.

Умен и тот, кто умным внемлет

И наставленья их приемлет.

А кто на тех и тех плюет,

Тот угодит в дурацкий флот.

К нам опоздает – не беда!

Другой корабль плывет сюда:

Там он, глупцам-собратьям брат,

Спеть «Гаудеамус» [88]будет рад

Своим козлиным дуротоном.

А после в море разъяренном

Равно погибнуть суждено нам.

О застольном невежестве [89]

Невеж застольных много есть, —

Избавь нас, боже, рядом сесть!

Им должен я мораль прочесть.

* * *

Порок и глупость изучая

И в эту книгу их включая,

Хочу еще кое-каких

Представить вам глупцов других —

Из тех, о коих разговор

Придерживал я до сих пор.

Любой из них – будь дубом-дуб,

И невоспитан будь и груб —

По простоте и слепоте

Безнравствен менее, чем те,

Которые со зла вредили

И на корабль мой угодили.

Да, этот люд не то чтоб очень,

Чтоб уж безбожно был порочен,

А просто – груб и неотесан

И за столом совсем несносен.

«Невежедурни» – так зовут их,

Мужланов этих пресловутых,

Кому поныне пред обедом

Обычай руки мыть неведом

И кто спешит к столу, спроста

Садясь не на свои места,

Так что приходится сказать:

«А ну, приятель, пересядь

Подальше-ка, туда, в конец!»

Тот, разумеется, глупец,

Кто тянется к вину и хлебу,

Не прошептав молитвы небу,

И кто из блюда первый – хвать

И – в рот, и, чавкая, – жевать,

Хотя сидит немало там

Господ значительных и дам,

В чьем обществе такой народ

Не должен вылезать вперед.

И тот ведет себя прескверно,

Кто дует столь немилосердно

На кашу, будто он губами

Решил тушить пожара пламя.

Неряхи оставляют пятна

На скатерти; кой-кто обратно

На блюдо общее положит

То, чего сам уплесть не может,

И отбивает аппетит

Застольникам, – иных мутит!

Бывает и наоборот:

Едок-лентяй – покуда в рот

Доставит ложку он, зевая,

И зев захлопнуть забывая,

Все, что держал зевака в ложке,

Опять в тарелке, в миске, в плошке.

И привередливые есть:

Что ни подай, не станут есть,

Сначала не обнюхав снеди,

Коробя этим всех соседей.

Бывает, что обжора рот

Едой набьет невпроворот —

Жует, жует, сопя и тужась,

И жвачку изо рта (вот ужас!)

Начнет выплевывать, осел,

В тарелку, на пол иль на стол!…

Увидишь – и с души воротит.

Кой-кто еще и не проглотит

Куска, а с полным ртом хлебнет —

И щеки полоскать начнет,

Так надувая их, как будто

Он весь распух в одну минуту.

И вдруг вино, что в рот влилось,

Фонтаном хлещет через нос —

И все боятся, что мужлан

В лицо плеснет вам иль в стакан.

Рот вытирать не любят, – сала

С полпальца на стекле бокала.

Пьют, громко чмокая, с особым,

Преотвратительным прихлебом.

Питье вина бывало как-то

Почти что ритуальным актом.

Теперь на ритуал плюют —

Пьют торопливо, грубо пьют.

Поднимут высоко сосуд,

Глоток побольше отсосут,

Во здравие друг дружки крякнут,

И вновь – чок-чок! – посудой звякнут,

И другу честь не воздана,

Коль ты не выпил все до дна.

Но как мой друг ни будь мне люб,

По мне, обычай этот глуп:

Что мне в твоем пустом стакане?

Я пить люблю без понуканий:

Пью для себя и в меру я.

А кто без меры пьет – свинья!

Глуп тот, кто разговор застольный

Один ведет, самодовольный,

А все должны – будь ему пусто! —

Молчать и слушать златоуста,

Что обличает только тех,

Кого как раз и нет, на грех.

А вот еще закон приличья:

За шестиногой серой дичью,

Что расплодилась в волосах,

Нельзя за трапезой в гостях

Охотиться и то и дело

Казнить ее в тарелке белой,

Купая ноготь свой в подливе,

Чтоб стала вкусом прихотливей,

Потом сморкаться, после сморка

Нос вытирая о скатерку.

Воспитанными я б не счел

И тех, которые, на стол

Поставив локти, стол качают,

Что неудобством не считают.

А то еще, избави боже,

На стол положат ноги тоже,

Как та злосчастная невеста, [90]

Что на пол шлепнулась не к месту,

Такой издав при этом звук,

Что онемели все вокруг.

Будь непристойный звук хоть слаб,

Отрыжка выручить могла б,

Но все узнали звук тот грубый.

Какой позор! К тому же зубы

Все выбила дуреха та,

И кровь – ручьями изо рта!…

Еще повадка есть другая:

Соседу яство предлагая,

Стараются подать ему,

Что не по вкусу самому:

Сомненьями себя не мучай —

Захватывай кусок получше!

Забавно наблюдать, как блюдо

При этом вертится, покуда

Подцепит опытный едок

Поаппетитнее кусок.

Чтоб рассказать о всем о том,

Что дурно делать за столом,

А делать кое-кто привык,

Мне двух таких не хватит книг.

К примеру: оторвать иного

Нельзя от кубка кругового;

Тот лезет пальцами в солонку,

Что при воспитанности тонкой

Не принято. Но я скажу,

Что чистые персты ножу

Предпочитаю, если он

Из грязных ножен извлечен,

И час назад или немножко

Пораньше обдирал он кошку.

Стучать по скорлупе яичной

Чрезмерно громко – неприлично,

Как многое, чего, признаться,

Не собираюсь тут касаться,

Поскольку это только тени

На благородном поведенье.

Я лишь о грубости пишу

И заклеймить ее спешу.

А правил светскости примерной

Не впишешь в целый том, наверно!

Извинение поэта

Нетрудно глупость бичевать,

Если ни разу надевать

И самому тебе пока

Не приходилось колпака.

* * *

Дурак большой, конечно, тот,

Кто платит мастерам вперед:

К чему о качестве старанье,

Коль деньги получил заране?

Хоть был заказу срок назначен,

Но если он вперед оплачен,

То наперед и знай: не раз

Просрочен будет твой заказ.

Допустим, мне вперед заплатят

(Надолго все равно не хватит!),

Чтоб я не трогал дураков.

Признаюсь без обиняков:

адут – возьму: кормиться надо,

Но ты, дурак, не жди пощады!

Когда бы только денег ради

Я эти заполнял тетради,

То цели бы не увидал

И всех трудов не оправдал.

Однако лишь во имя божье,

Да и на благо миру тоже

Предпринял я свои труды,

А не для славы или мзды:

Был бескорыстен я вполне —

И в этом бог свидетель мне!

Я знаю, за мои писанья

Не избежать мне наказанья.

Руководясь благой мечтой

(Не знать ей клеветы худой!),

Я господу отчет представлю

И, если перед ним слукавлю,

Его заветы искажу

Иль что-то темное скажу,

Я примирюсь с любою карой

За каждый новый грех и старый.

Всех вас я об одном прошу:

Пускай все то, о чем пишу,

Добру послужит и вреда

Не порождает никогда!

Не для того трудился я,

Хоть знаю, что судьба моя —

Судьба цветка: всем пчелам – мед,

А паукам он яд дает.

Я и на это не скуплюсь —

Тут хватит всем, на всякий вкус

Того, что есть. А нет – так нет,

И требовать того не след:

Не унести ведь никому

Тех ценностей, что нет в дому!

Кто благомыслия не хочет,

Тот на меня пусть зубы точит,

Но по его речам поймут,

Что он болван и баламут.

Все то глупцы порочат злобно,

В чем разобраться неспособны.

Чужие спины б им на время —

Изведали б чужое бремя!

Читай собранье этих притч,

Кто может пользу их постичь,

А сам я разберусь и так,

Где ногу тесный жмет башмак,

Где тут ошибка, где огрех,

За что меня корить не грех:

«Врач, исцеляйся сам, – по виду

И ты из наших, не в обиду!»

Ну, что ж! Свидетельствую богу,

Что наглупил я в жизни много,

И мне тот орден уготован,

Что мною же самим основан.

Колпак прирос ко мне, друзья,

Стянуть его не в силах я.

Но я стараюсь – и скажу,

Что сил на это не щажу, —

Глупца, в каком бы ни был чине,

Распознавать в любой личине.

Надеюсь, мне господь поможет —

Мои успехи приумножит.

Сих проповедей фолиант

Кончает так Себастиан Брант,

Хоть эта истина стара:

Сегодня так же, как вчера,

Открыта всем стезя добра!

Мудрец

Я все сорта глупцов назвал,

Чтоб каждый их распознавал.

А чтобы вы мудрее были,

Поможет вам мой друг Вергилий. [91]

* * *

Кто в наши дни столь мудрым будет,

Столь безупречным, что осудит

Себя, коль дурно поступил

Иль неблагоразумен был;

Кто сам с себя всех больше спросит —

Не потому отнюдь, что бросит

Ему упрек вельможный князь

Иль криков черни убоясь?

Такого, чтоб ни одного

Не въелось пятнышка в него,

Нет мужа мудрого. А все ж

Вот он каков, если найдешь:

Покуда день в созвездье Рака,

Пока над Овном полог мрака,

Он на одном сосредоточен,

Одной заботой озабочен:

Чтоб ни из одного угла

Какая-нибудь не легла

На совесть его в этот день

Хоть еле видимая тень

Иль неуместного иль злого

Не вымолвил он за день слова,

Путь его прям – и не свести

Соблазнами его с пути.

С пристрастием себе он сам

Чинит допросы по ночам

В бессоннице: как день был прожит?

Не замышлял ли он, быть может,

Иль не свершил недобрых дел?

Что не успел, недоглядел?

О чем подумал слишком поздно?

К чему отнесся несерьезно?

Зачем он с этим поспешил,

Так много времени и сил

На труд ненужный потеряв?

Зачем, на подступе застряв,

Полезный труд прервал, хоть мог

С успехом кончить, видит бог?

Как смел он, к своему стыду,

Чужую пропустить нужду?

И почему – то ли с боязнью,

То ли с подспудной неприязнью —

Чужое горе он встречал

И якобы не замечал?

Над чепухой полдня корпел,

А дело сделать не успел;

Там чести он не уберег,

Тут выгодою пренебрег;

Грешил устами и очами

И слддострастными мечтами;

Зачем он, бренной плоти раб,

Хотя бы в помыслах