Комментарий: О случайном и закономерном

Сейчас уже не вызывает сомнений, что Вечный Принц имеет нестабильный личностный комплекс. Судьба его пред­решена. У него будут кумиры, которых он будет незаслужен­но обожать, и люди более низкого масштаба, которых он бу­дет незаслуженно презирать. Ощущение временности бытия его не будет покидать. Те, с кем он будет хотеть общаться, будут его избегать, С теми, кто будет хотеть с ним общать­ся, ему будут неинтересны. Однако без общения человек жить не может. Поэтому временно он будет общаться с теми, кто хочет с ним общаться. Это временное потом станет для него постоянным, но ощущение временности проходить не будет. Он будет жить как на вокзале. Фон настроения — легкая тревога с подавленностью. Периоды веселья будут временно перекрывать эту фоновую грусть-тревогу. Окружающих можно обмануть, можно даже себя обмануть, а организм не обманешь. Фоновая тревога будет разрушать организм, ибо он будет работать наподобие автомобиля, где водитель одновременно давит на газ и на тормоз. Психика у него более или менее крепкая, хотя уже есть признаки невротизма. Ждать нужно соматических заболеваний. Наш Вечный Принц был среднего сложения. Поэтому болеть у нею будет и нижний, и верхний этажи. В общем, нет ничего случайного. Навязчи­вости у него бы все равно появились. А тот случай, который он описал, был просто поводом. Забегая вперед, скажу, что когда сценарное перепрограммирование прошло успешно, от страха высоты он избавился, как и от всего остального дерь­ма. И все же понаблюдаем дальше его жизнь.

Наши преподаватели

Из преподавателей первого курса мне запомнились пре­подаватель анатомии (Анатом). Спасибо ему. Мы были у него первыми. Он с нами справился. Осталось к нему ува­жение, а не страх, хотя был он строг. Потом я его встретил как-то. Он заведовал кафедрой анатомии, по-моему, в Смо­ленске.

Профессор химии. Он читал лекции, он же и вел у нас группу. Запомнился своей интеллигентностью и ведением занятий. Он был еще из Варшавского университета. Химию я всегда любил.

Ассистент Оратор. Вел у нас гистологию. Для меня это образец педагогического мастерства. Тоже из Варшавского университета. У него было такое великолепное образное мышление, что мы с первого раза запоминали и главное на всю жизнь, предмет, который, в принципе, считается самым нудным. Не могу удержаться, чтобы не продемонстрировать его стиль. «Посмотрите под микроскоп. Там в деревне бес­порядочно на синей траве разбросаны домики. В них жи­вут холостяки. Редко встретишь парочку. Детей почти ни у кого нет». Это он об устройстве хрящевой ткани. Далее шло научное изложение. «В межклеточном пространстве в бес­порядке расположены одиночные клетки в капсуле. Иног­да в капсуле можно наблюдать две клетки». (На втором кур­се был совсем другой преподаватель. От его объяснений ничего в памяти не оставалось).

Профессор Шарлахрот, душа всех студентов. Прозвище получил за то, что не выговаривал букву Р. В слове Шарлах­рот (название краски, красящей жировые ткани) двебуквы «р», когда он ее называл, получалось особенно забавно. Почти всегда был навеселе. Лекции читал с азартом, любил неожиданно прикрикнуть и рассказывал на лекциях анек­доты и истории, которые происходили со студентами на экзаменах. Но по делу. Это помогало запомнить материал.

Одну из них расскажу. «Принимаю я экзамен у одной сту­дентки. Ей нужно было ответить на вопрос, где встречает­ся эластический хрящ (есть еще гиалиновый). Она называет места, где он встречается в небольших количествах. А са­мого главного массива — ушные раковины, не называет. Яее прошу посмотреть на меня. Она брякает: «Penis — муж­ской половой член». Я ее спросил, разве она его видит». Было смешно. При этом, самое главное, я с лету запомнил все места расположения эластического хряща, и помню это до сих пор. Лекции его запоминал, хотя по образности он уступал заместителю декана. Студентов он сравнивал с партизанами. Все знают, а на экзамене молчат. За остроум­ный ответ мог двоечнику поставить положительную оцен­ку. Смотрит, например, студент в микроскоп и говорит, что там видит. Ответ неправильный. Он говорит студенту, что «не видит этого». Студент ему ответил: «Конечно, вы это видеть не можете. Вы же смотрите в окно, а я в микроскоп». Много анекдотов о нем рассказывал и мой отец. Ученым он был выдающимся. По крайней мере, в учебнике его имя на­зывалось.

Кстати, хотел я пойти в кружок гистологии, но его не организовывали, а сам я не обратился - стеснялся. Посе­тил несколько занятий анатомического кружка, хотя док­ладов не делал.

Итак, после очень хорошего лета я вошел на второй курс.

На втором курсе один курс лекций по физиологии мы слушали со своим лечебным факультетом. Там мне почему-то понравилась одна девочка. Назовем ее Цветок. Да и имя ее совпадало с именем одного цветка. Ну, в общем, пялиля на нее глаза на лекциях, иногда танцевал на танцах. Не помню, как, но я даже был у нее дома. Она жила в центре города вместе со своей бабушкой. Беседовали мы с ней о моих научных разработках. Я часто менял кружки и темы докладов. Вот на эти темы мы с ней и беседовали. Мне она казалась недосягаемой. Было их три подружки. Их родите­ли были более высокого статуса. Одна из них, довольно противная, была дочерью секретаря обкома, не первого. Мой Цветок была дочерью старшего офицера. Была у них еще одна подружка. Так троицей они и держались. Я «лю­бил» ее тайно и безнадежно, без продвижений. По-видимому, я ей тоже нравился. Кто-то должен был начать. Я не мог. Она, естественно, тоже. Насколько я понимаю, постоянного мальчика у нее не было. Пропастью между нами было еще и то, что у нее был первый разряд по баскетболу, а я в спорте был полный нуль.

Второй курс еще был знаменателен для меня тем, что я стал ходить на штангу и подружился со своим одногрупником Болгарином, который и привел меня туда. Дружба эта была односторонняя. У меня кроме него, никого не было, у негокроме меня была еще какая-то жизнь с другими ребятами, в которой меня не было. Думаю, что если быи был допущен, то вряд ли я смог бы ее поддержать. Мешало бы мировоззрение и отсутствие навыков. Там были и женщины и выпивки. Не знаю, доходило ли у них до завершен­ного секса, но туда я допущен не был. Да, может быть, и не пошел бы. Уж очень был смирным. Кроме того, я еще сдружилсяс одним парнем из другого города, с которым ходил на штангу. Он даже заходил к нам домой. Если мама была дома, она всегда угощала моих друзей и его тоже. Он был из нуждающихся. Как-то у нас шла речь по поводу национального вопроса. Он сказал, что он лоялен ко всем наци­ональностям, но евреев бы он всех задавил. Я ему предложил начать с меня. Дружба наша, естественно, закончилась. Больше я в такие ситуации не попадал, ибо с первых же дней знакомства старался как-то сообщить о своей национальности. По-моему, и Болгарин был с легким антисемитским душком, но, может быть, я преувеличиваю. Наша дружба с Болгарином была основана на совместном посещении секции штанги, куда он меняустроил. Тренировался ярьяно. Три раза в неделю по три часа. Кроме того, я по утрам делал ежедневно обычную гимнастику и гантельную. Вечером, в дни, когда не было тренировок, я тоже занимался гантелями. Вес у меняне падал, но сложение потихонечку стало меняться. Появились рельефы на мышцах. Тем не менее, сделать себе красивые бицепсы так и не удалось, хотя грудные мышцы, трицепс и мышцы на ногах стали достаточно сильными. Да и вообще стал твердо стоять на ногах. Тренировал нас студент старшего курса, перворазрядник по штанге. Отец его был известный в Т. тренер с еврейской фамилией, но наш тренер был на фамилии матери — вполне русской, как у известного артиста Миронова. Как тогда говорили, он был евреем со знаком качества, имея в виду, что по паспорту он числился русским. Я же был евреем без знака качества: и по паспорту я был евреем. Так вот, несмот­ря на общую кровь, тренер внимания на меня никакого не обращал, зачислив в бесперспективные. В общем, он был прав. Полгода я интенсивно тренировался, выжимал не более 45 кг при весе 75. Ему же нужно было клепать раз­рядников. А норма третьего разряда была, по-моему, 75 кг. Так вот где-то в апреле, т. е. через 8 месяцев упорных тре­нировок мои результаты вдруг начали стремительно расти, и в конце мая 1957 года я уже выполнял нормы третьего разряда и далее выше. Но к этому времени он уже готовил­ся к экзаменам, и тренировал нас его отец. Он немного мне помог, и к концу второго курса я уже имел третий разряд по штанге.

Как сдал зимнюю и весеннюю сессии — не помню, но знаю, что без троек, ибо стипендию мне платили. Еще один эпизод мне запомнился. После зимней сессии вышло по­становление, что стипендию будут давать только нуждаю­щимся и отличникам. Так как у меня была одна четверка, а к нуждающимся я себя не относил, то заявление на стипендию я не подал. Меня вызвал к себе заместитель декана и спросил, почему я не подал заявление на стипендию. Я объяснил суть дела, Он сказал мне, что нужно просто по­дать заявление без указания своего материального благосо­стояния и дать справку о зарплате отца. Он еще и возмущал­ся тем, что я не подал заявление. «Если мы таким студентам не будем давать стипендию, то кому мы тогда будем ее да­вать». Кстати, неожиданно выяснилось, что некоторые живут на 20 рублей в месяц (судя по документам) и отно­сятся к бедным. Но мы-то знали, кто как живет. Но тем не менее я слепо верил в советскую власть. Несколько слов об этом заместителе декана. У него учился еще мой отец. Из­вестно, что он очень поздно защитил кандидатскую диссер­тацию. Не знаю, что он собой представлял как ученый, но интеллигент был высшей пробы. Преподавал он нам гис­тологию, науку, изучающую строение клеток человеческих тканей. Скучнее, казалось бы, науки не придумаешь. Но на его занятиях было очень интересно. Лучшего преподавате­ля я не знаю. Преподавал он у нас только полгода. Вот то, что он преподавал, я помню почти все до сих пор почти дословно. Это было такое мастерское соединение образного мышления с абстрактным, что сложные теоретические знания укладывались в мозгу навечно. Не могу удержаться, чтобы не воспроизвести несколько минут его занятий. «До­лгие коллеги! Посмотрите в микроскоп. Смотрите, как с одного края среза лежат клетки, расположенные в полном беспорядке, как будто кони, отдыхающие на лугу. Это камбиальный (ростковый) слой. Затем дается команда: «По коням! Вперед в атаку!» И видите, как они стройно вытянулись друг за другом. Это лонгитудинальный (продольный), или функциональный, слой. Наконец, вся эта кавалерия столкнулась с врагом. Произошло сражение. Вы видите много коней, а точнее, их отдельные части, лежащие отдельно друг от друга. Это все, что от них осталось после сражения, где они отдали свои жизни за победу над врагом. Это решетчатый слой, или слой умирающих клеток».

К сожалению, таких преподавателей было немного.

И еще один эпизод мне запомнился. Не помню точно дату. Но связано это было с венгерскими событиями. Это уже был не 1952 год, мы еще боялись, но уже болтали больше, чем когда я учился в школе. Практически в каждой группе у нас был осведомитель, который докладывал настроение в группе. Штат осведомителей вербовался или среди комсомольских активистов, или среди слабых студентов. Первые делали это добровольно, вторые за подстраховку на экзаменах. Их довольно легко вычисляли. Вдруг безо всяких на то оснований у них становились лучше оценки на экзаменах. Ведь группа всегда знает, кто как учится. Вот им и давали ложную информацию.