Ребенок чертит свою первую карту

Джон. Итак, мать сообщает ребенку уверенность, необходимую для путешествия в этот яркий, шумный новый мир, возникший перед ним. Но ребенок практически беспомощен. Что ему делать?

Робин. Ну, главное — взяться за изучение мира.

Джон. Он начинает чертить свою мысленную карту мира?

Робин. Да. А этот мир, разумеется, включает его самого.

Джон. Как же он "нанесет" себя?

Робин. С чего, по-Вашему, начинают чертить карту Великобритании?

Джон. С контуров.

Робин. Именно. Начинают с контуров - не с деталей. Ребенок тоже должен очертить свои контуры: должен выяснить, что в нем и что вне его. Иными словами, что есть он, и что не есть он. А "не-он" - это прежде всего его мама.

Джон. Сложно как-то...

Робин. Ну, взгляните на дело глазами младенца. Мозг новорожденного получает импульсы как извне, так и изнутри его организма, но вначале ребенок, конечно же, не понимает, что вторые исходят от него, а первые нет. Для него все они представляются принадлежащими ему.

Джон. Вы хотите сказать, он думает, что он - это все. Или что все - это он.

Робин. Да, почему бы ему так не думать! И пока что-то не случится, что переменит его взгляд на вещи, мать должна видеться ему продолжением его самого какой-то необыкновенно подвижной ею собственной "конечностью".

Джон. Как же он обнаруживает истину?

Робин. Очень медленно он открывает для себя, что внешним не так просто управлять, как внутренним.

Джон. Не улавливаю я что-то…

Робин. Ну, давайте на пальцах разъясню: я знаю, что это мои руки, потому что могу двигать пальцами. Следовательно, я знаю, что руки часть меня. Но если я захочу, чтобы двигались Ваши пальцы, они же не задвигаются, откуда я и узнаю, что они—не я. Они за моими пределами. Таким образом я определю свои пределы – где «кончаюсь» я и где «начинаются» другие. Эти открытия и совершает младенец.

Джон. Но это значит, что, ребенок узнает свои "пределы", только когда мать не делает, что ему хочется?

Робин. Верно.

Джон. И будь она совершенной матерью, которая никогда не подведет, что ни захоти – исполнит, ребенок никогда бы не узнал разницы между собой и ею? Робин. Именно. Он прерывал бы в растерянности, он бы «запутался» в матери. И ему трудно далось бы взросление и свобода.

Джон. Неужели Вы теперь утверждаете, что огорчаться ребенку полезно?

Робин. И да, и нет. По крайней мере, в течение первого года жизни (дальше – легче) возможности ребенка справиться с сильным эмоциональным напряжением, вызываемым переменами… стрессовой ситуацией, практически ограничены. Но даже если родители из кожи вон лезут, чтобы ублажить свое чадо, даже если стараются обеспечить устойчивость и защиту, сколько могут, они не могут, даже стараясь, оградить ребенка от неудовольствия – несовершенство человеческой природы тому причина. То ли не сразу проснется, когда ребенок заплачет, то ли «допустит», чтобы телефон зазвонил или кто-то явился в дом, и отвлечется – но мать не всегда тут как тут, когда ребенку не нужна. И тогда ребенок постепенно усвоит, что мать – «в отдельности», за «пределами», скорее «не-я», чем «я».

Джон. Значит, чтобы ребенок мог чертить свою мысленную карту, он должен "устроиться" достаточно устойчиво между раздражением, которое связано с познанием неведомого мира, с одной стороны и эмоциональной поддержкой, позволяющей справиться с этим раздражением, - с другой.

Робин. Да, и ему нужна огромная поддержка, потому что велика его горечь, ведь в самом начале жизни, прежде чем его познаю-щий мозг "упрется" в стесняющие "пределы", он может думать, что он - это "все", "везде", словом, он— "всемогущий". И каждый раз натыкаясь мысль, свое богоподобное "я".на еще один кусочек "не-я", он…"ущемляет" свою всеохватывающею мысль, свое богоподобное "я".

Значит, я не Господь Всемогущий?

Как дальше-то жить?

Джон.Ясно, никто же на самом деле не любит критики - нашел "я от нее страдает. Так и ребенку, свалиться с божественной и узнать, что он всего лишь кроха беспомощная, очень больно. Такая птица, как Муссолини, вдруг узнает, что он - пустяковенький попугайчик! Ой, страшно подумать!

Робин. Да. Поэтому, хотя ребенку и на пользу, что мать с тече-нием времени обнаруживает несовершенство своей материнской заботы, предоставляя ему шанс самому позаботиться о себе, задача матери на этой ранней ступени его развития — свести огорчения ребенка к минимуму. Лишней слезинки в глазу достаточно, чтобы мир исказился.

Джон. Так, но прочувствовать эту ступень что-то трудно...

Робин. Ничего удивительного, любому трудно вообразить себя младенцем, почувствовать—а не представить, оперируя отвлеченной логической мыслью. Мне всегда чудовищно трудно воссоздать для себя эту ступень, сколько бы я ни пробовал, сколько бы ни читал литературы. Наверное, это потому, что мир младенца чрезвычайно запутанный по причинам, о которых мы уже говорили. И когда мы пытаемся вернуться в этот мир, мы сами запутываемся.

Джон. Да, но обязанность матери, помню, Вы говорили, как раз в том, чтобы почувствовать себя во младенчестве, чтобы настроиться на потребности младенца и оказать ему необходимую для преодоления нагрузок эмоциональную поддержку. Как же мать это делает? Робин. Здоровая мать, сама в свое время отлично «успевавшая» во младенчестве, настроится на «волну» младенца естественным образом, автоматически. Ей не надо задумываться – она почувствует, угодила своему ребенку или нет.

Джон. Значит, он насытится, если голоден, но она не станет кормить сытого. Возьмет на руки, если ему нужна капелька встряски или же ласка, но не будет трогать, когда ему хочется спать. Ребенку вроде бы и огорчаться не из-за чего.

Робин. Да, но ведь не об одних физических потребностях речь, ведь еще необходимо общение, эмоциональная связь. «Настроенная» мать по-настоящему наслаждается ею. Наверняка припомните, как мать и ребенок не сводят друг в друга глаз, как играют глазами. Ребенок смотрит-смотрит и скорчит рожицу, мать в ответ – тоже, попробовав в точности схватить выражение его мордашки и зеркально отразить. Тогда ребенок скорчит новую рожицу, ну, и так далее.

Джон. И эта игра важна для ребенка?

Робин. В каком-то смысле так же важна, как удовлетворение его физических нужд. Трудно передать недовольство ребенка, если мать не отвечает на его гримасы. Один психолог решил провести эксперимент и попросил группу матерей не реагировать на эти «заигрывания» в течение всего трех минут, но младенцы так разволновались, что эксперимент пришлось прекратить.

Джон. И что же случчится, если мать по какой-то причине не сможет отвечать на "заигрывания" ребенка, если не сможет установить эту эмоциональную связь с ним?

Если мать не реагирует

Робин. Если на самом раннем этапе не установится эта тесная контактная эмоциональная связь между матерью и ребенком, иными словами, если они действительно будут далеки от взаимодействия - а я говорю о крайне серьезном случае несоответствия, чего вряд ли стоит опасаться нормальной матери, настраивающейся на ребенка инстинктивно, - ребенок, как я это называю, «выключится». Осложнения могут произойти по вине обеих сторон. Что касается матери, я думаю, Вы не забыли: с ее сторо-ны эмпатия – сопереживание – обеспечивается погружением всобственную детскость, в чувства, ею испытанные. Но предположим, у нее самой было несчастливое детство…

погружением в собственную детскость, в чувства, ею испытанные. Но предположим, у нее самой было несчастливое детство...

Джон. ...и "погружение" окажется дня нее болезненным.

Робин. Именно. Если к ней в первые годы жизни относились плохо, любая попытка "достать" себя той поры будет вызывать боль. А прекратив эти самоистязания, она избежит огорчений.

Джон. Но раз она не обращена к собственной детскости, она не сможет "вчувствоваться" в мир своего ребенка, не сможет установить с ним тесную связь.

Робин. И, конечно же, где-то на глубинном уровне ребенок ощутит это.

Джон. Он ощутит, что полноценного общения с матерью у него не получается.

Робин. Помните, я говорил про эксперимент, когда матери прекратили общение с детьми на три минуты и какую боль этим причинили им? А теперь вообразите ситуацию: мать вообще не способна реагировать на ребенка и даже не знает, что должна бы. Ребенок получит такую травму, что он "оборвет связь" и прекратит всякие попытки к общению, что еще усугубит ситуацию, ведь мать почувствует себя отвергнутой, а значит, ей куда труднее будет раскрыться перед ребенком, следовать инстинкту и все поправить.

Джон. Наверное, то же самое может произойти, если что-то не в порядке с ребенком, если он не делает попыток "включить" мать, хотя она инстинктивно готова и ждет "сигнала"? Я читал, что нормальные младенцы "запрограммированы" очень рано улыбаться матерям, еще до того, как начинают понимать, кому они расточают улыбки; улыбающееся же дитя мать полюбит сильнее.

Робин, Совершенно верно. Ребенок с отклонениями не сможет "включить" мать, и ее материнский инстинкт не получит толчка. И тогда она хочет не хочет, а будет тратить время и "рыться" у себя в голове, "держаться" за руководства.

Джон. Значит, породить проблему способны и курица, и яйцо?

Робин. Да. Некоторые специалисты считают, что причина—всег- да ребенок, но мой опыт психотерапевта подсказывает: существует целый спектр отношений "ребенок - родители", на одном его полюсе родители, кажется, совершенно «отключившие» чувства, на другом - у нормальных родителей на удивление "выключен-ный", ненормальный ребенок. Впрочем, по чьей бы вине ни нача-лись осложнения, тут порочный круг: ребенок "не цветет" до-вольством, значит, у матери чахнут материнские чувства, значит, ребенок получает от нее еще меньше эмоциональной поддержки и так далее, и так далее.

Джон. И если все завертелось в этом порочном кругу, если ребенок меньше и меньше получает поддержки, он скоро утратит равновесие?

Робин. Самьм чудовшцным образом... Если мать не способна — по любой причине—"включиться", ребенок вынужден "броском" догонять ее, он к ней вынужден приспосабливаться, а не наоборот. Он вынужден стремительно взрослеть, чтобы приладиться к взрослым чувствам матери, вместо того, чтобы постепенно "усваивать" взрослость.

Джон. Но ведь ему все это не по силам.

Робин. Конечно, нет. Он просто сдастся, "оборвет связь", повернется спиной к миру и откажет ему в существовании по крайней мере, той части мира, которая причиняет ему такую сильную боль и огорчение. Он будет вести себя так, будто этой части мира вовсе не существует.

Джон. Какой же выйдет у него мысленная карта мира?

Робин. На ней другим людям нет места. Ребенок поведет себя в мире, будто на необитаемом острове.

Джон. Вы хотите сказать, что в отношении других людей мысленная карта этого ребенка останется такой же, как при самом его рождении?

Робин. Да, он один занимает все пространство. Он всеедин. Это безумно трудно выразить.

Джон. Это безумие.

Робин. Одно из его обличий. Крайний случай "выключенности" в раннем возрасте получил название "аутизма". Каннер, детский психиатр, впервые описавший этот синдром, указывал, что, как правило, родители детей с синдромом аутизма—люди чрезвычайно образованные, "сверхразумные", живущие головой: в "заоблачье" идей, абстракций...мало подверженные эмоциям. Иными словами, люди, которым сложнее, чем другим, справиться с сумятицей чувств, возникающей при попытке проникнуть в мир ребенка. Сегодня, однако, широко распространено мнение, что в самом ребенке может крыться некая аномалия, препятствующая появлению соответствующих реакций на родительскую заботу. Где истина, пока неясно. К счастью, этот случай в практике очень редкий. Впрочем, однажды мы столкнулись с целым рядом близких описанному случаев. Речь о детях недавних иммигран-тов. Когда и отец, и мать вынуждены работать, ребенок оставлен на приходящую няньку, она его покормит", но не "насытит" вниманием.

Джон. И как же дети с синдромом аутизма выглядат? Как ведут себя?

Робин. Больше всего поражает их полная неспособность к общению, к той игре "ты мне — я тебе", которую я упоминал. О таких обычно говорят: "отключенные", "в раковине", "живут в своем собственном мире". В их присутствии вы чувствуете, что они вас "не подпускают" или просто "выкинули" вас из головы для них вы не существуете.

Джон. Но на самом деле они знают, что вы рядом?

Робин. Да, конечно. Ходят вокруг вас, могут с вашей помощью получить, что хотят, но вы — "для мебели'" в комнате с ними. И они избегают "контакта глаз". Их легко распознать по тому, как отводят взгляд всякий раз, как только вы решите поймать его. Вы чувствуете, что они напряженно воспринимают ваше присутствие и одновременно "стирают" вас со своей мысленной карты. Очень странное поведение.

Джон. Они делают вид, что вас не замечают? Робин. Да, похоже. Но "пережимают". Джон. И так же — с родителями?

Робин. Да. Не обнаруживают ни малейшей привязанности к ним. Не допускают, чтобы их касались, обнимали, не цепляются за родителей, когда те их оставляют, не льнут к вернувшимся. Родители, конечно же, страшно расстраиваются.

Джон. А могут получить поддержку из иных источников?

Робин. Часто они страстно привязываются к какому-то предмету, например, к камушку, к чему-то из одежды. Позже их столь же неодолимо влекут такого рода "сообщения", как расписание движения поездов, всевозможные карты, схемы автобусных маршрутов. Им требуется однообразие, режим, поэтому они совершенно не выносят перестановку мебели или отклонение от заведенного порядка в своих действиях.

77

Джон. Ну, все это понятно. Они не выносят перемен из-за "поломки" автоматической системы связи с матерью. Им требуется свести перемены в окружающем их мире до минимума, чтобы ослабить стресс, а также - позаимствовать хоть в какой-то мере устойчивость у неодушевленных предметов, к которым они и привязываются. Как, по-Вашему, доктор, я соображаю?

Робин. Да, и мне тоже все представляется именно так. Многие специалисты склоняются к такому мнению, хотя, должен сказать, что есть немало психиатров, придерживающихся иной точки зрения. Они посчитали бы Ваши "соображения" сущей ерундой.

Джон. Не будем на пустяки отвлекаться!.. Вы говорите, аутизм крайне редок. Насколько же редок?

Робин. Один случай на две тысячи человек.

Джон. Что же Вы так разволновались?

Робин. Этот редкий случай ясно показывает, к чему ведет ребенка непомерный стресс и отчаяние. Ребенку приходится "отключаться" и уединяться в своем мирке.

Джон. И, наверное, крайний случай поможет распознать проблему в "повседневном" проявлении?

----------------------

*Доктор напевает арию из популярной английской оперетты Артура Салливана (1842—1900) и Уильяма Швенка Гилберта (1836 1911) "Фрегат его величества "Панафор" (1878).

Робин. Верно. Аутизм, на мой взгляд, крайнее выражение свойств, присущих почти что нормальным людям.

Джон. Почти что?..

Робин. Мы считаем таких людей нормальными, хотя они по характеру очень сдержанны, замкнуты, погружены в себя, страшно неуклюжи в компании, одержимы каким нибудь хобби и вообще "на других плюют, в своем мире живут".

Джон. Так, кажется, и поется в одной грустной песенке... Но если мать и ребенок поддерживают тесную связь, как в 1999 случаях из 2000, ребенку же незачем «отключаться».

Робин. Незачем. Обычно мать способна "настроиться" на свою детскость и действует инстинктивно. Она "на волне" младенца и, принимая, реагирует на его "сигналы" ~ на его чувства, его потребности. Она получает при этом необыкновенное удовольствие.

«Границы» проясняются...

Джон. Значит, если мать "включается", ребенок находится с ней в тесной эмоциональной связи, так необходимой ему. Эта связь помогает ребенку справиться с шоком - с ужасным открытием, что он не всемогущ, благодаря этой связи он способен удержать равновесие, постепенно обнаруживая все больше и больше "вещей" вне его, которые ему "не подчиняются".

Робин. Да, получая необходимую поддержку от матери, он медленно уясняет свои "пределы", свои "границы" и дальше, расширяя для себя мир, способен верно определиться в отношении всяких иных границ.

Джон. Но мне кажется, играя с ребенком, поддерживая ту самую тесную эмоциональную связь с ним, о которой Вы говорите, мать не просто зеркально отражает ребенка, она добавляет что-то новое. Чуточку новое.

Робин. Да, верно. По моему убеждению, в этом восхитительно неуправляемом деле, которое у нас зовется "игрой", мы импровизируем, изобретаем, всегда выдумываем что-то новенькое. Когда обыкновенная нормальная мать играет с ребенком, гримасничает в ответ на его гримасы, агукает с ним, повторяет его во всем, ее действия очень поддерживают его, придают ему "устойчивость", ведь она следует за его действиями. Ничего неожиданного, непривычного не происходит, ребенок постепенно изучает себя, глядя на мать, как в зеркало. Впрочем, обыкновенная здоровая мать все же играет с ребенком, она понемножечку меняет действия и будет не просто копировать ребенка, но добавлять чуточку "отсебятины", будет показывать ему свое—отличное, отдельное "лицо". И ребенок начнет понимать, что существуют другие, ведь мать не полностью следует за ним., она "не подчиняется" ему,но он усвоит этот опыт, испытывая максимум поддержки, удовольствия... и без всякой поспешности.

Джон. У ребенка "в рационе" — привычность, подобие, поддержка, но также — "по капельке" неизвестности, инаковости, раздельности.

Робин, Да. Если мать "включилась", и ребенок поверил ее "ответ- ному чувству", тогда на его мысленных картах очень-очень медленно он сам и его мать начнут разъединяться, от почти полного перекрытия первоначального осознания, что мать - отдельное, иное «лицо».

и, наконец, у шестимесячного ребенка достигая,

Джон. И этот процесс естествен - при условии, что ребенок по-лучает поддержку? Робин. Нужно еще условие – "сигнал" ребенку, что мать сущест-вует «в отдельности».

Джон. Но разве этот "сигнал" до него не дойдет?

Робин. Ну, мать может его не подать, если... не сумеет отделить себя от ребенка.

Джон. Ничего не понимаю?

… или остаются неясными

Робин.Чтобы"настроиться" на ребенка, мать должна, «скинув с себя» взрослое мышление, погрузиться в воспоминания, ощущения раннего детства. Некоторые матери легко "погружаются", но не способны "вынырнуть".

Джон. Не способны вернуться в "границы" взрослости, когда необходимо? Но почему?

Робин. Потому что "границы" для матерей неясны. Потому что для их матерей "границы" были неясными.

Джон. Потому что у их бабушек "границы" не прояснились?

Робин. Да, и так далее, и так далее. Тут, как обычно, никто не виноват - известный заколдованный круг.

Джон. Значит, если для матери "границы расплываются" и она не способна отделить себя от ребенка, когда необходимо...

Робин. ...то ребенок чересчур подчинит ее и подчинит слишком надолго. А это означает, что ребенок не получит нужных ему знаний,

не "обновит" свой взгляд на мать как существующую "в отдельности". Он, следовательно, не сможет уяснить свои "преде-лы", и ему будет трудно различать себя и мать. Они оба останутся слитыми, соединенными в какой-то мере.

Джон. Итак, "границы" ребенка будут неясны, как и у матери. Каким образом это отразится на ребенке, точнее, на взрослом индивиде, которым станет этот ребенок? Какие проблемы возникают из-за непроясненных "границ"?

Робин. Проблем целый спектр в зависимости от степени непроясненности "границ". Крайняя нечеткость "границ" ведет, по мнению многих психиатров, к серьезнейшим нарушениям психики, называемым "шизофренией", впрочем, нет оснований сом-неваться, что наследственность тут играет очень важную роль. На противоположном полюсе спектра люди, вполне развившиеся, но "пожизненно" чрезвычайно привязанные к своим родителям.

Джон. Они не обретают нормальной для взрослого человека независимости?

Робин. Да, они не способны эмоционально разъединиться или же для этого им надо обосноваться за тридевять земель друг от друга, то есть иногда буквально оказаться по разные стороны государственной границы!

Джон. Ну, а посередине спектра?..

Робин. Середину спектра занимают те, которых нет необходимости помещать в психиатрическую клинику, они не страдают явным помешательством, хотя эти люди определенно со странностями.

Джон. Какое впечатление производят самые... "беспредельные"?

Робин. Сразу скажете: "Спятили". Из-за непроясненности "границ" эти люди совершенно не отличают себя от других, свой внутренний мир—от окружающего их внешнею мира, поэтому могут быть подвержены галлюцинациям, ведь для них сливаются их фантазии с картиной реального мира, получаемой с помощью чувственного восприятия. Они могут думать, что воздействуют на других своими мыслями и чувствами, а другие — тоже "действуют" на них, причем в действительности абсолют- но невероятным образом. Поступки таких людей кажутся, на взгляд обыкновенного человека, очень странными, бессмыслен-ными, пока уж не выяснится, что тут случай с запутанностью "границ".

Джон. Их поступки бессмысленны, потому что никак "не вписы- ваются" в мысленную карту обыкновенного человека.

Робин. Это не просто бессмысленные поступки, но чаще всего несовместимые, ведь люди оказываются в ситуации "пойди - вернись".

Джон. Подождите, в подобной ситуации оказывается ребенок, получающий от родителей противоречивые поучения—так? Один изродителей направляет ребенка в одну сторону, другой в прямо противоположную.

Робин. Грубо говоря, так, но это делается без намерения, совсем не потому, что одна сторона стремится отыграться на другой. Вся семья в ловушке, каждому трудно, каждый мучается.

Джон. Я не понимаю двух вещей. Первая - эти "муки" только от путаницы в отношении "границ" или не только отсюда? Вторая - почему же люди посылают - и соглашаются «сходить», не трогаясь с места»?

Робин, Вы, наверное, не забыли: у матери ребенка "границы" непроясненные. Мы с Вами помним и главное из пройденных уроков": она, скорее всего, вступила в брак, найдя себе такого же безграничного" в пару.

Джон. Ага, оба родителя в каком-то смысле застряли на одной ступеньке с ребенком!

Робин. Верно. Конечно они возвели солидный фасад, чтобы скрыть свои недостатки, и худо-бедно обманывают других, но фундамент их взрослости шаткий, в эмоциональном отношении: они во многом ведут себя не лучше ребенка. А ребенок, Вы помните, есть"все", насколько он знает, он ''всемогущий". Вы также помните, как болезнен для ребенка каждый шажок к "границам", ведь он неизбежно утрачивает это врожденное ощущение богоподобного всемогущества.

Джон. Значит, в каком-то смысле родители не преодолели это

младенческое ощущение всемогущества?

Робин. Именно. Их "границы" расплывчаты, потому что они не

сумели отделиться от своих матерей, от своих семей, и они по-прежнему "переполнены" всемогуществом. А в результате в доме каждый отстаивает свое "беспредельное всемогущество, причем не задумываясь, невольно.

Джон. И на что же похож такой дом?

Робин. На связку воздушных шариков, помещенную в большую коробку. Коробка - окружающий мир, связка шариков «наша» семейка, и каждый в ней надувается от своей веры в беспредель-ность. Ну, а если так: ясно, что каждый стремится заполнить собой всю коробку, а это невозможно, не вытеснив из нее остальных. Значит... вечная война, перемежающаяся напряженными перемириями.

Джон. Понятно, откуда им столько мук. Но почему война не кончается? Почему нет победителя?

Робин. Они все застряли на ранней ступени и чувствуют, что не способны рассчитывать лишь на себя. Каждому отчаянно необходимы другие. Вот им и остался выбор без выбора: желать любви других и одновременно вести с ними чудовищную войну.

Джон. Стань один слишком большим, он поймет, что рискует уничтожить других, от которых так зависим.

Робин. А стать слишком маленьким - значит лишиться жизненно необходимой веры в свое всемогущество. Так или этак, а им хуже некуда. Они все страшно несчастны, ужасно страдают. Слабый отзвук их стенаний вы услышите в повседневной жизни, если прислушаетесь к людям, принимающим облик ребенка. Вспомните лепет влюбленных, вспомните взрослых, говорящих с детьми. "Ой, сладость моя, я тебя съем!"-—говорят. Тут любовь, необходимость в человеке, но, в определенном смысле, и вытеснение человека из принадлежащего ему пространства, уничтожение человека. Нормальные люди говорят это в шутку, добавляют "щепотку" жути к, нежностям, делая ласку еще утонченнее. Но грубый быт нездоровой семьи заставляет каждого опасаться эмоционально голодных близких, тут каждый - утрать он только бдительность — боится быть проглоченным.

Джон. Чем психотерапевт может помочь таким—страдающим без границ" - семьям?

Робин. Если случай не самый тяжелый, то - многим. Психо- терапевт может вместе со всей семьей заняться прочерчиванием "границ": он будет предельно четок в отношении каждого, и семья последует его примеру. Решительно "размежевывая" каждого, он, вместе с тем, должен оказывать максимальную поддержку,

Джон. "Границы" проясняются - каждое «я» ужимается?

Робин, Да. И вам нужно поддержать человека в этот момент. Удивительный эффект имеет предельно независимая "игра" самого психотерапевта: он говорит: то-то и то-то сделает, то-то и то- то - нет, и ни за что не поддастся чужому влиянию, не переменит решений, оставаясь, однако, неизменно расположенным и участливым.

Джон. А как с тяжелейшими случаями?

Робин. Здесь радикальное лечение провести трудно. В основном

ваша задача —поддержать семью в период стрессовой ситуации, эта семья в течение довольно-таки долгого времени может просуществовать, избегнув срыва у кого-то из своих, и даже способна справигься с острой стрессовой ситуацией при условии, что получит поддержку со стороны. Наиболее уязвимому члену семьи, то есть тому, у кого "границы" наиболее размыты, кто, в конце концов, не выдерживает, утрачивает психическое равнове-сие и появляется у нас как «пациент», можно помочь, назначив определенные препараты, которые смягчат перегрузку психики по причине слабости защитных барьеров, нечеткости этих самых "границ", о которых речь. Если же улучшения не наблю- дается, возникает необходимость изолировать человека от губительного воздействия семьи— поместить в клинику, в особую среду – пока возбуждение не уляжется и защитные реакции несколько не окрепнут.

Джон. Но, вернувшись и семью, человек опять может сорваться?

Робин. Если стрессовая ситуация в семье обострится и не будет нужной поддержки со стороны - да, может. Недавние наблюдения, впрочем, показали, что просто сокращая время об- щения этих плохо защищенных индивидов с их семьей — периодически устраивая им в течение дня «тайм-аут», можно значительно снизить число срывов. Встречи с семьей, когда вы советуете им всем отвести друг другу больше эмоционального «пространства»—например, отпустить «поводки», удерживаться от вздорных придирок – тоже дают результат.

Джон. Так, попробую резюмировать. Пользуясь необходимой эмоциональной поддержкой, ребенок способен усвоить сведения об окружающем мире и тогда может очертить, в первом приближении, свои «пределы». Но если у матери "пределы" слабо обозначены, если она недостаточно «отдельна», ребенок тоже не сумеет обрести "отдельность" и—вырастая, взрослея — застрянет на этой примитивной, не предполагающей различий и четких «границ» ступени.

Робин, ...пока на более поздней с чьей-нибудь помощью и без излишнего напряжения не усвоит пропущенного и не уяснит своих границ.

Джон. Но в случае, если человек застревает на этой ступени младенчества, ему грозит диагноз: шизофрения.

Робин. Да, болезнь может быть результатом наследственной слабости, семейного "беспредела" или обоих факторов вместе. Но не забудьте, я излагаю свои самые общие соображения по проблеме, которая толкуется крайне противоречиво. Впрочем, некоторые основные положения для специалистов - о чем несведущие вряд ли достаточно информированы—являются бесспорными, эти по ложения я и пытаюсь свести воедино и представить; подтверждает их мой личный опыт и практика психотерапевта.

Джон. Хорошо, если с мамиными "границами" порядок, ребенок, вероятнее всего, сможет четче очертить себя самого, уточнит свою мысленную карту мира и займется выяснением "границ" с отцом, братьями, сестрами, а потом и "за границей" семьи разберется с "границами".. Уф!

Робин» Да, так мне все это представляется. Но... есть еще одно

препятствие, которое необходимо преодолеть, упорядочивая «границы».

Джон. Кто бы подумал, что Вы его не найдете! Ну, и что за

препятствие?

Робин. «Параноидный» способ справляться со стрессом.

Все мы — параноики

Джон. Значит, мы покончили с непроясненными "границами"?

Новый этап?

Робин. Не совсем. Этот "параноидный" образ действий невозможен, пока не поставлены какие-то "границы", но он возможен только потому, что "границы" все еще неустойчивы. Ребенку отчасти помогают неустоявшиеся «границы». Он может воспользоваться нечеткостью, неопределенностью своих "пределов", чтобы защитить себя от стресса и боли, если они слишком сильны и он не способен справиться с ними. Это что-то вроде предохранительного клапана. Ребенок дает выход болезненным ощущениям, когда переполнен ими. Механизм важно рассмот-реть, потому что он в некоторой степени объясняет отличие взрослого от ребенка, а также характеризует поведение, получив-шее специальное наименование - "параноидного".

Джон. Это когда — "не иду на регби, ведь нападающие там

собираются в кучку, чтобы сплетничать обо мне?"

Робин. Да, мотив тот самый. Крайний случай такого поведения— клиническая паранойя, а в обиходе "мания преследования". В повседневной жизни этот механизм лежит в основе целого ряда проблем, возникающих оттого, что люди "облегчают" себе жизнь, обвиняя других.

Джон. Почему этот механизм так важен для ребенка на ранней ступени, развития?

Робин. Считается, что на этой ранней ступени жизни, когда мозг еще не полностью снабжен "проводкой", ребенок обостреннейшим образом переживает эмоции, потому что они пока не связаны с памятью, не соединены в целое, не уравновешивают одна другую.

Джон, Как не понять, что эмоции младенцу — острый нож. Сил же нет слушать, когда он верещит, бедняжка!

Робин. Да. Жизнь рай после того, как покормили, и адские муки, если с очередным кормлением запаздывают. Очевидно, когда страдания уже невыносимы, ребенок находит выход—он может установить подвижные на этой ранней ступени "границы" таким образом, что подавляющие его эмоции окажутся будто бы вне, а не внутри них. Будут "не-я" вместо "я".

Джон. Подождите, дайте разжевать. Значит, если я – младенец, я могу двигать мои "рубежи" на мысленной карте так, чтобы досаждающие мне эмоции стали бы "не-я'' и перестали бы быть частью моего "я"?

Робин. Именно. Представьте "границы" – подвижные пласти-ковые конусы, которыми отмечают проезжую часть автострады при ремонтных работах, а вовсе не крепко-накрепко закреплен-ный барьер, разделяющий правую и левую полосы. Значит, можно менять "дорогу" на «не-дорогу», а в случае же с «нашим» младенцем - переживаемое как "я " – на «не я».

Джон. Иными словами, ребенок может «притворяться», что часть его – какие-то чувства – вовсе и не в нем.

Робин.Верно. Если они невыносимы, ребенок может от них оградиться.

Джон. И тогда ему станет лучше.

Робин. И тогда ему станет лучше?

Джон. И да, и нет. Объясню, что будет дальше. Ребенка раздирают ужасные чувства, и вот он притворился, что в нем их уже нет. Конечно, они не исчезли, они где-то поблизости. Но если они не внтури его…

Джон….значит, снаружи.

Робин. Именно.

Джон. Это, кажется, называется «проекцией»?

Робин. Да, на языке психологов это «проекция». Еще раз, коротко, что это. Это когда ребенок пугается каких-то чувств и притворяется, что они не в нем, притворяется, приоткрывая «границы», чтобы вытолкнуть мучительные чувства наружу. Они не исчезли, конечно, теперь ребенку кажется, что они подступают к нему снаружи.

Джон. Он "спроецировал" их на внешний мир?

Робин. Верно. И теперь мир кажется злее, ужаснее, чем на самом деле. Вы спрашивали, лучше ли почувствовал себя ребенок. Да,

ему стало лучше, себя он почувствовал лучше, но… ему стало и хуже, ведь мир вокруг сделался куда враждебней. А на этой ступеньке жизни мир, конечно, все еще равнозначен матери. И теперь вместо того, чтобы чувствовать, что от голода и ярости готов мать разорвать на части и проглотить, он «спроецирует» эти чувства на мать. Вот вам замедленный повтор…

Робин. Как видите, теперь мать представляется ребенку ужасной ведьмой, которая может его проглотить.

Джон. Он уже не от ярости задыхается, он просто… перепуган насмерть?

Робин. Из огня да в полымя, точно.

Джон. Наверное, поэтому сказки, захватывающие детей, на редкость «злодейские», из них так и рвутся полчища чудовищных женщин: кварных мачех, безобразных сестер, ведьм и прочей нечисти. Кажется, ни одной нормальной матери поблизости нет.

Отцы, нерешительные, ни на чт