Профессор Дейл: «Забудь меня»

И как только я это читаю, идея быть с ним исчезает.

– Марли, я уверена, что он в конце концов позвонит, – говорит Лекси, прежде чем сделать глоток вина. Она приехала сегодня утром на выходные. Этот «позволь мне убедиться, что с тобой все порядке» визит, замаскирован под «сюрприз! я приехала в гости, потому что мне нужно купить кое-что в Нью-Йорке». Меня всегда подбадривает общение с Лекси, так что я рада, что она здесь. Мы как инь и ян.

Я вывернула перед ней свою душу, пока мы ужинали пиццей и вином. Хорошее вино «Pinot Grigio», любимое вино Хьюстона, делает мрачным мое настроение, пока я мысленно устремляюсь к нему.

Я отталкиваю стул и беру наши тарелки.

– Может быть, – говорю я. – Я не уверена.

Прошло несколько дней с тех пор, как я узнала правду о Хьюстоне.

Он нашел преподавателя на замену себе, и нам сообщили, что он не вернется в этом семестре. Я буквально следила за его квартирой, думая, что он может вернуться. Несколько раз ему звонила, но без ответа. Словно он исчез, с лица земли.

– Вам ничего не говорили о том, когда он вернется? – спрашивает Лекси, когда я ополаскиваю наши тарелки, а затем ставлю их в посудомоечную машину.

– Нет. Я волнуюсь, – говорю я ей, садясь на кушетку.

Она садится рядом со мной.

– Иди сюда, – ее руки обнимают меня, я в коконе комфорта.

– Я просто не знаю, что делать, – говорю я отстраняясь.

– Послушай, ему самому нужно с этим разобраться, – говорит Лекси, вытирая слезы с моей щеки. – Ты не можешь это исправить, Марли.

Я вздыхаю, снова устраиваясь на кушетке.

– Возможно, ты права, – я смотрю на нее. – Но я хочу быть там для него.

– Ох, я знаю, что хочешь, милая.

После того, как я ей все рассказала, мы топим нашу грусть и боль в ведерке с мороженым. Почему мороженое всегда помогает мне чувствовать себя лучше?

Через некоторое время она проваливается в сон, а мой мозг переполнен мыслями о Хьюстоне. Мои дни наполнились выполнением домашних заданий и жалостью к себе. Я чувствую себя виноватой за то, что себя жалею. Ничто не может улучшить мое состояние, кроме возможности быть с ним, чтобы его поддерживать. Но он меня не пускает. И я понимаю, что ему нужно это преодолеть. Так как я могу на него злиться за то, что он исчез? Какой бы эгоисткой я была? Хотя, я – человек, и хочу знать, что он в порядке. Спит ли он? Плачет ли он? Именно это причиняет мне боль. Я за него переживаю. Очень сильно. Его потеря объясняет так много: его потребность в контроле и то, как он закрылся от окружающих. Его непрекращающуюся ненависть к опозданиям. Иногда, я задаюсь вопросом, использовал ли он меня как инструмент, помогающий ему обо всем забыть. И теперь, когда знаю, что находится глубоко в его душе, мне даже неважно, что он пропал, ведь если наша с ним близость, забрала у него хоть немного боли, то я бы делала это снова.

На следующий день мы с Лекси вышли на улицы Нью-Йорка, чтобы осмотреть достопримечательности. Эмпайр Стейт Билдинг. Статую Свободы. Таймс Сквер.

Мы были везде. А напоследок заглянули в Чайна-таун, чтобы присмотреть себе сумочки.

– Боже мой, здесь столько всего, что я хочу, – говорит Лекси. Она прыгает от продавца к продавцу, проводя рукой по различным тканям и текстурам.

Свежий воздух обдувает мое тело, когда я пытаюсь притвориться счастливой. Я все еще чувствую, как все скручивается глубоко внутри. Почему он не звонит?

Мы возвращаемся, наши руки загружены покупками Лекси.

– Марли, я хочу сказать, что горжусь тобой. Посмотри на все, что ты сделала, – изливает она ​​свои чувства, пока мы идем в сторону моего дома.

Я закатываю глаза, улыбаясь ее похвале.

– Да, большое достижение. Я спала со своим профессором.

Лекси останавливается, а люди движутся вокруг нас.

– Марли, ты не можешь выбирать, кого хочет твое сердце.

Я хочу, чтобы тротуар раскололся и поглотил меня целиком.

– Я прямо «настоящий победитель», да?

Она взяла меня под руку и начала движение.

– Слушайся свою старшую сестру. Не думай так, – отчитывает она меня. – Если ты сможешь делать это здесь и сейчас, то сможешь сделать когда и где угодно.

Я смеюсь.

– Ты же не просто так это сказала.

Она улыбается.

– Не заставляй меня петь, – говорит она. – Серьезно, ты живешь в одном из величайших городов мира. Ты выучила схему метро, ​​и тебя не ограбили. Ты учишься в медицинской школе, и ты влюбилась. Да, любовь – отстой, но судя по всему, это грандиозно.

– Грандиозно? Ты под кайфом? – я смеюсь, а она улыбается.

Лекси похлопывает меня по руке.

– Ага, под кайфом из-за великолепной сумочки, которую купила. Нет, я рада за тебя. Подумай обо всей бесплатной терапии, которую я тебе устраиваю. И не волнуйся из-за Хьюстона. Он вернется когда будет готов. Ты – удивительная девушка, – говорит она, проводя нас сквозь толпу людей.

Я прищуриваюсь.

– Хорошо, что ты сделала с моей сестрой?

Она толкает меня своим бедром.

– Я серьезно.

Ее улыбка слегка приободрила меня. Лишь слегка.

– Давай пока не будем возвращаться. Мне нужно еще кое-что купить.

Мы гуляем по улицам Нью-Йорка, занимаемся шопингом, смеемся и едим. Я скучала по своей сестре. Мы хватаем с прилавка хот-доги, и Лекси ведет шутливые разговоры об их сходстве с фаллосами.

– Хочешь посмотреть шоу на Бродвее или заняться еще чем-нибудь необычным, что делают сучки? – спрашивает Лекси.

Я смеюсь.

– Да, конечно. Давай прогуляемся по Центральному парку.

Позже вечером, когда Лекси надоедает гулять по городу, а ее живот переполнен хот-догами, мы возвращаемся домой и я бросаю взгляд через дорогу на квартиру Хьюстона. Свет не горит. Там никого нет. В мое сознание врезается это окно, как последнее воспоминание о нем.

Глава 22

Хьюстон

Апреля

Возможно, мне не нужно забывать, может быть, мне нужно помнить. И именно к этому я стремлюсь.

Тяжело было оставлять Марли.

Наблюдая за тем, как капли текут по стеклу окна поезда, когда я направляюсь в Принстон, в дом моих родителей. Я прислоняюсь головой к стеклу, закрывая глаза, чтобы подумать о своей жизни.

О моей так называемой жизни. О жизни, которую я перестал проживать, когда у меня забрали Натана.

Я бы хотел сказать, что Дженнифер справилась с его смертью лучше меня, но она путешествовала по тому же темному пути отчаяния.

Я хотел смерти после смерти Натана, молил об этом.

Говорят, когда умираешь, то твоя жизнь проносится перед глазами. Но что, если то что происходит сейчас со мной, и есть предсмертная быстрая вспышка воспоминаний, и я уже умираю?

И если это так, то это самый медленный путь к смерти.

Я делаю глубокий вдох, когда поезд приближается к остановке в Принстоне.

Я позвонил своей сестре, чтобы она меня забрала, и когда выхожу с вокзала, она ждет, прислонившись к серебряному «Мерседесу».

– Привет Кэти, как дела? – говорю я, подходя к ней.

– Это я должна тебя об этом спросить, большой брат. Ты неважно выглядишь, – она улыбается, ее карие глаза сверкают, и мы обнимаемся.

– В действительности, сейчас мне намного лучше, чем до этого.

Она еще раз меня сжимает, прежде чем отпустить.

Мы едем по дороге в дом, где я вырос. Мы не разговариваем. Нам это не нужно. Она понимает меня лучше большинства людей. Комфортная тишина, больше нам ничего не нужно.

Она знает, что я пытаюсь.

Черт, я хочу жить нормальной жизнью, в которой не думал бы о Натане каждую секунду каждого дня. Я скучаю по всему, что с ним связано. И я никогда его не забуду. Но иногда мне нужен перерыв.

Сестра паркует машину на длинной подъездной дорожке, покрытой крупной галькой. Глядя на стоящий передо мной дом в колониальном стиле, я вытираю ладони о джинсы.

Сейчас или никогда.

Кэти открывает дверь. Мои родители стоят возле входа. Мой нос щекочет запах гортензий. Холл заполнен увядающими цветами в память о вчерашнем дне. О годовщине смерти Натана. Они тоже его потеряли, и иногда я так сильно проникаюсь своими собственными страданиями, что забываю о том, что они тоже страдают.

Отец идет вперед, и я шепчу:

– Прости.

– Ты прощен, сынок, – он обхватывает мое тело своими сильными руками, притягивая к себе.

В течение последних двух лет, когда кто-нибудь когда-нибудь упоминал моего сына, я ломался. Поэтому моей целью стало отталкивание моей семьи.

Когда-то мы с отцом были очень близки; у нас были отношения, которые я всегда хотел иметь с Натаном. Прощение моего отца значит для меня все, и я плачу, когда он крепко прижимает меня к своей груди.

Мой отец тоже плачет, а рядом со мной плачут мама и сестра. Я поднимаю голову и развожу руки, чтобы притянуть и их в объятия.

Мы плачем всей семьей. Это именно то, что нам сейчас нужно.

Через некоторое время мать уводит нас на кухню. Она готовит ужин, пока по радио играет тихая музыка.

– Хьюстон, а Дженнифер там будет? – спрашивает отец с беспокойством в глазах.

– Надеюсь, – впервые с тех пор, как мы с Дженнифер развелись, я хочу ее увидеть.

Мы ужинаем все вместе, как в старые добрые времена.

После этого отец отводит меня в сторону.

– Он всегда будет твоим сыном. Тебе не нужно его забывать. Не существует правильного способа для того, чтобы горевать. И я горжусь тобой, сынок. Ты преодолел намного больше всего, с чем я смог бы справиться.

– Спасибо, пап, – говорю я, снова обнимая его.

– Натан обожал тебя. Ты был его сияющей путеводной звездой, но твой свет погас. Я не думаю, что он бы хотел этого для тебя.

– Да, – я провожу рукой по затылку.

– Тебе нужно снова найти свой свет.

– Я тоже этого хочу, – говорю я ему.

Я остаюсь на ночь в доме моих родителей, а на следующее утро Кэти везет меня в аэропорт Ньюарка.

Садясь на самолет в Международном аэропорту О'Хара, чувствую, как моя грудь горит от нетерпения. Мы с Дженнифер договорились каждый год посещать могилу Натана в день его рождения. В прошлом году я так и не появился.

Когда я добираюсь до Чикаго, в воздухе пахнет весной, но нельзя сказать, что она наступила, так как я продрог то костей. Листья шуршат под моими ногами, каждый из которых приближает меня к месту назначения.

Я толкаю кованые железные ворота и шагаю по траве. Небо, затянутое облаками, проливает на меня свою печаль, когда я брожу по кладбищу в этот мрачный день. Когда я направляюсь к могиле сына, мои руки находятся глубоко в карманах кожаной куртки.

Меня накрывает меланхолия.

Я оглядываюсь, ища мраморный надгробный камень, который, как я знаю, находится всего в нескольких шагах от меня. Когда я его нахожу, то падаю на колени.

Такое чувство, что это кладбище меня знает. Наблюдает, как я плачу. Смотрю на надгробие, на наследие Натана.

Слеза катится по щеке, я ее стираю, пока произношу тихую молитву. Благоговение заставляет меня затаить дыхание. Безмятежность, заставляет мои глаза наполняться слезами. Легкая морось падает с неба, угрожая превратиться в ливень, но это не меняет моих планов.

– С днем ​​рождения, приятель, – слеза падает. – Натан, я тебя люблю. Скучаю по тебе каждый день. Прости. Мне так жаль, – я словно распадаюсь на части.

Никогда не станет легче. Время проходит, но воспоминания никуда не исчезают. Может быть, никогда и не исчезнут.

– Привет, – я слышу ее голос. Она подходит к тому месту, где я сижу, и кладет игрушечную машинку на надгробный камень.

– Привет, Джен.

Она опускается на колени рядом со мной, воздух наполняется ее любимыми духами. Это возвращает все воспоминания о том, что я когда-то имел.

– Как дела? Я не была уверена в том, что ты собираешься здесь появиться, – между нами неловкость, которую, я уверен, она тоже чувствует.

– Да, мне жаль. Просто в прошлом году было слишком тяжело. Хотя, становится чуть лучше, – я пробегаю рукой по надгробию, все еще не в состоянии смотреть на свою бывшую жену.

– Это хорошо. Хьюстон, а я выхожу замуж, – ее слова меня не шокируют.

Я поворачиваюсь к ней лицом, впервые за долгое время смотрю на нее. Ее волосы стали длиннее, и она выглядит чуть счастливее. Ее глаза все еще выражают глубокую печаль, которая отражает и мою. Печаль, которая думаю, никогда не исчезнет.

– Он хороший парень?

– Да. Его зовут Стюарт. Он мне очень помог.

Я улыбаюсь.

– Это хорошо, – я делаю глубокий вдох. – Я должен был его отвезти.

– Что?

– В то утро я должен был сам отвезти Натана в школу, – мои плечи опускаются, когда я смотрю на его надгробие.

Дженнифер хватает мою руку, привлекая в себе мое внимание.

– Нет, ты не должен этого делать. Ты не можешь винить себя.

– Это моя вина, – еще одна слеза скатывается по моей щеке.

– Это не наша вина. Долгое время я винила себя. Я обвиняла всех. Он был моим маленьким мальчиком, Хьюстон. И не проходит мгновения, чтобы я по нему не скучала, – она всхлипывает, прижимая к лицу руки, а затем поднимает заплаканные глаза. – Я была его мамой.

Я обнимаю ее, притягивая к себе.

– Жизнь – отстой.

Она вырывается из объятий и вытирает нос.

– Это действительно так, – она ​​делает паузу, прежде чем продолжить, – я звонила тебе, потому что у меня есть кое-что из вещей Натана, и я подумала, что ты захочешь, чтобы они были у тебя.

– О’кей.

Некоторое время мы сидим молча, позволяя облакам проноситься мимо нас, пока оба тихо молимся о нашем маленьком мальчике.

Когда мы возвращаемся к стоянке, то я замечаю рыжеволосого мужчину с бородой, опирающегося о серебристый седан.

Он улыбается, когда видит Дженнифер, и она бросается в его протянутые для объятий руки. Нас обдувает прохладный ветерок. Наконец они оба обращают на меня свое внимание.

– Ты, должно быть Хьюстон, – говорит мужчина. – Меня зовут Стюарт,– его улыбка теплая, дружелюбная. Он протягивает мне руку, когда наши глаза встречаются. Он проходит «проверку рукопожатием». Крепкое рукопожатие, когда смотришь человеку в глаза, вызывает восхищение.

– Привет, рад с тобой познакомиться.

Дженнифер шепчет ему, чтобы он открыл багажник. Они смотрят в глаза друг другу, с выражением искренней любви на лицах. Мне хочется того же. Хочется такого же счастья. Я хочу этого с Марли. Я хочу узнать, каково это, жить с ней. Помнить, что значит быть свободным от чувств вины и боли. Мой терапевт сказала, что однажды настанет момент, когда я буду готов двинуться дальше. Это будет медленным процессом, но мне бы хотелось снова открыть для себя жизнь. Думаю, что настал этот момент.

Стюарт целует Дженнифер в щеку, прежде чем забраться в машину, чтобы нажать на кнопку, открывающую багажник.

Она подзывает меня к себе и достает коробку, затем передает ее мне. Я заглядываю внутрь, и у меня наворачиваются слезы.

Мы прощаемся во время яркого оранжево-розового заката. Пока я сажусь в такси, чтобы вернуться в гостиницу, меня обдувает мягкий ветерок. Я крепко сжимаю коробку в руках, ожидая, что как только доберусь до гостиницы, внимательно рассмотрю все сокровища, скрытые внутри.

Пройдя через двери, кладу коробку на кровать и сначала вытаскиваю бейсбольную перчатку. Она такая маленькая. Меня охватывают воспоминания о тренировках малой лиги и о том, как я тренировал его перед первой игрой.

Затем я достаю из коробки бейсболку, крошечную красную бейсболку, и прижимаю ее к груди. Я так сильно по нему скучаю. Так чертовски сильно. Падаю на кровать, мои плечи опускаются, когда я придвигаю коробку к себе.

Замечаю на дне коробки синий кусок картона, мои пальцы сжимают край, и я ее достаю. Это записка Натана, которую я никогда не видел. Читаю ее. Смеюсь, а потом плачу. На бумаге написано черным и фиолетовым карандашами: «Мой папа – самый лучший папа во всем мире. Мой папа любит меня, а я люблю его».

Мой сын знал, что я люблю его. Я крепче прижимаю записку к своей груди и улыбаюсь.

Глава 23

Марли