Глава 12. Как относиться к сокамерникам

«В Раю такой климат!..

Но в Аду такая компания!..»

(мысли вслух)

В повседневной жизни люди нередко произносят слова: «Это мой мир». Невероятно простая, на первый взгляд, фраза слетает с уст привычно, легко. Обычно никто не задумывается над её смыслом, над тем, что именно входит в понятие «мой» или «наш» мир. Что? Может быть, вещи, к которым привыкаешь за долгие годы или один и тот же до тошноты надоевший вид из окна, без которого вдруг становится невообразимо горько гденибудь на другом конце планеты?

Иногда постороннему человеку трудно понять, зачем беречь, казалось бы, бесполезную вещь, вместо того, чтобы выбросить её на свалку. Ему не понять, что ты хранишь не вещь, а воспоминания и мечты, материализованные в этом, как правило, ничего не значащем с точки зрения денег предмете. Дети насмешливо смотрят на старые вещи, воспринимая их как причуды стареющих родителей. Старики же смотрят на вещи и видят в них, словно в экране телеэкрана, часть своей, уже прожитой жизни. Чем старше становится человек, тем сильнее он прирастает к вещам, тем больнее ему расставаться с ними, словно он расстается не с предметами быта, а с самой Жизнью.

Предметы, словно острые спицы, на которые нанизываются мгновения, дни, годы, каждый наш шаг на земле… Впрочем, все эти вещи были бы ничто, если бы они не являлись декорацией для людей, населявших или населяющих в настоящее время наш мир. Люди — главная и чуть ли не единственная составляющая вышеназванного понятия. Именно от окружающих нас людей зависит, во что превращается земной путь — в сказочный Рай или в преддверие Ада.

Я очень хорошо помню свой первый день в Лукьяновской тюрьме, когда после ряда унизительных процедур наподобие полуторачасового обыска, снятия отпечатков пальцев, фотографирования, прожаривания одежды в специальной доисторической камере (чемто похожей на ту, в которой сожгли Сергея Лазо), медицинского осмотра и сидения в прокуренном каменном склепе, меня завели в огромный пустой коридор и оставили одного. Надзиратель равнодушно кивнул: »Иди» (словно я знал, куда мне идти), а сам побежал кудато по своим делам.

За время нахождения в камере предварительного заключения я, как оказалось, успел отвыкнуть от такого огромного пространства, каким мне показался в тот осенний день тюремный коридор. Я неторопливо шел по бетонному полу, удивляясь, что меня ведут не в наручниках и без усиленной охраны с разных сторон. Откудато справа, сверху падал солнечный свет, преломляясь сквозь тюремные решетки и замазанные краской стекла, покрытые замысловатым узором из налипшей грязи и пыли. Слева — тяжелые, железные двери камер, изза которых не доносилось ни звука. Я шел в пьянящей, оглушающей тишине. Никогда ранее я не испытывал такого пронзительного чувства холода, замешанного на удивлении. Ранее мне, как и многим другим, только казалось, что я знаю вкус одиночества. На самом же деле это ощущение было мне незнакомо. Тогда, в тюремном коридоре Лукьяновской тюрьмы, я впервые ощутил, как дыхание одиночества прикоснулось ко мне. Словно величественная и надменнохолодная Снежная Королева прошла рядом со мной.

Голос надзирателя донесся откудато изза поворота:

— Тебе сюда!.. Алло!.. Ты где?

Я пошел на голос. Было заметно, что пару минут назад попкарь второпях засосал стакан водки и теперь доброжелательно зажевывал её куском колбасы, приглашая войти в каменный гроб.

— Теперь ты здесь будешь жить. Хехе… — как мог сострил тюремщик, запирая за спиной дверь.

Первое, что бросилось в глаза, настороженные взгляды с разных сторон. Оно и понятно: в тюрьме отдыхают далеко не самые миролюбивые граждане планеты Земля. Практически любой арестант, кем бы он ни был, является источником потенциальной опасности для всех остальных. Мало ли что кому взбредет в голову на нервной почве? Естественно, ни о какой психологической совместимости арестантов не может быть и речи. Только злость и раздражение, умноженные на замкнутое пространство.

Нетрудно догадаться, что с тюремных нар на меня смотрели отнюдь не прототипы героев книг из серии «Жизнь замечательных людей». Подавляющее большинство коллег по несчастью — процентов эдак на девяностодевяносто пять — это серая, безмозглая масса, не представляющая ни малейшего интереса с точки зрения перспективы её изучения. Изучать здесь нечего. Это опустившееся быдло, неудачники от рождения и остающиеся таковыми до конца своих дней. Они были никем на свободе, таковыми они остаются, находясь за тюремной решеткой. Наблюдать со стороны, как эти великовозрастные щенки играют в тюрьму, надувают щеки и пытаются корчить из себя тюремных авторитетов, просто смешно.

При желании, загнать таких в стойло не составит большого труда. Они понимают исключительно язык силы, смелостью и умственными способностями не отличаются. Вместе с тем, любому маломальски серьезному человеку с перспективой длительной отсидки или расстрела нельзя забывать о том, что под ногами постоянно крутятся провокаторы, готовые подставить челюсть и улететь в нокаут, как только предоставится такая возможность. Их за это спустя некоторое время выпустят по амнистии. Тебе же слуги правопорядка, радостно хлопая в ладоши, впаяют дополнительный срок: «Ну что — раскрутился ?». Поэтому относиться к быдлу надменно и легкомысленно крайне опасно.

В тюрьме (особенно в тюрьме) нужен трезвый расчет. Иногда приходится быть как тростник, который наклоняется к земле, пережидая порывы ураганного ветра, а затем вновь выпрямляется. Порой выгоднее сжать зубы и молча уклониться от конфликта. Но при этом всегда следует быть готовым к тому, что наступит время, когда единственно правильным решением будет вступить в бой и раздавить противника. Мне приходилось встречать на жизненном пути дурачков, которые вежливое и спокойное обращение с ними воспринимали не иначе как слабость, а поиск взаимовыгодного компромисса — как откровенную трусость. Они наглели, их терпели до определенного времени, а затем уничтожали.

Вся эта мразь, с которой волейневолей приходится сталкиваться за решеткой, этого, конечно же, не понимает. Большая часть из них попала в тюрьму по малолетке или возле того, а так как в украинских тюрьмах в ожидании суда приходится болтаться по несколько лет, то за решеткой на радость окружающим ребятишки и повзрослели. Их возраст колеблется от восемнадцати до двадцати четырех лет, по суду им грозит в среднем от трех до восьми, что по нынешним меркам сущий пустяк. Все они, будучи на свободе, употребляли всевозможное наркотическое дерьмо, естественно, самое доступное и дешевое, а попались либо на воровстве, либо на заурядном вымогательстве — колоться ведь надо за чтото. Временами занятно наблюдать за поведением таких вот «героев», которые вырывали из рук престарелых бабушек и инвалидов на улице хозяйственные сумки, а теперь рассуждали за кружкой чифира о тюремных понятиях.

Опера сознательно подогревают перспективных кандидатов в «блатные», играя на их самолюбии и помещая в такие камеры, где они могли бы заматереть и набрать силу. Это выгодно на перспективу. Таких уродов чрезвычайно удобно вербовать, из них получаются идеальные осведомители и провокаторы, чаще всего используемые вслепую во время разработки несговорчивого арестанта. Отсутствие здравого смысла, умноженное на недоразвитость серого вещества, отнюдь не способствует пониманию, какая им отведена роль в данном спектакле. Им кажется, что это они правят в своем маленьком, игрушечном мирке, на самом же деле их используют как презервативы — попользовались и — вперед, на помойку.

В то время как быдло ведет себя вызывающе и пытается на каждом шагу привлечь к себе внимание, то понастоящему серьезные люди в глаза не бросаются. Они и так достаточно засветились, о них пишут в газетах, показывают по телевизору. Таким пассажирам незачем распускать пальцы веером и демонстрировать окружающим собственную значимость. Как правило, в тюрьме они ведут замкнутый образ жизни, у них нет фотографий с воли, нет ничего, что бы указывало на то, кем они были и кем будут по возвращению на свободу. После развала социалистической системы подобные персонажи редко залетают в тюрьму по второму разу, им вполне достаточно однажды побывать за решеткой, чтобы проанализировать ошибки и обезопасить себя на будущее. Если от них Удача и отвернулась на какоето время, то это вовсе не значит, что навсегда.

Посмотри на Степаныча. Этот уж точно к неудачникам не относится, несмотря на легкую экстравагантность наряда. Когда я впервые увидел дядю Гришу, он не произвел на меня ну никакого впечатления. С какой стороны ни зайди — натуральный бомж, одетый в антикварное тряпье. Антикварное вовсе не потому, что оно когдато было дорогим. Как раз нет, подобные новые вещи и на прилавках магазина никакой ценности не представляют. Суть в другом. Таких шмоток сейчас не найти. Их носили в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов, а тут за окном новое тысячелетие как будто бы на подходе. Можно только предположить, какое количество чердаков пришлось облазить родственникам Степаныча, чтобы его одеть.

На воле дядя Гриша прославился тем, что, благодаря его скромным усилиям, две трети крупного рогатого скота, бегающего по бескрайним украинским колхозным полям, эмигрировали за границу. Предположительно, в арабские страны.

Пока руководство страны не перегрызлось между собой во время очередной дележки прибыли, всё шло, как по маслу. Гриша регулярно колесил по планете, загорал на лужайке возле двухэтажного частного дома в предместьях Берлина и планировал покупку квартиры с видом на собор святого Петра в Риме.

К несчастью, госпожа Фортуна — невероятно капризная дама. К тому же Гриша не в меру расслабился под теплыми солнечными лучами и совершенно не желал прислушиваться к раскатам грома над облаками. Однажды поздним вечером в дверь настойчиво постучали, и невоспитанные граждане в штатском настойчиво порекомендовали дяде Грише дать показания на коекого из руководства. Хозяин дома не менее настойчиво отказался и попытался было выпроводить непрошеных гостей. Гости, однако, не унимались. На дядю Гришу одели наручники и привлекли к уголовной ответственности за неуплату налогов. Удивленный участковый, присутствовавший во время обыска, нервно чесал лысину и всё спрашивал, наблюдая, как из квартиры выносят набитые купюрами картонные ящики изпод телевизоров:

— Степаныч, а откуда у тебя столько денег?

Григорий Степанович удрученно сопел носом и пожимал плечами:

— На старость откладывал…

Что любопытно — помимо найденных денег ревнивые слуги законности и правопорядка так ничего и не накопали. В материалах уголовного дела — сплошные догадки и предположения, что, впрочем, не помешало отправить дядю Гришу на долгие годы в тюремную камеру. Когда мы встретились, Гриша уже успел отсидеть два с половиной года, перенес инфаркт миокарда, приобрел кучу болячек, а дата предстоящего суда так и не была определена. Невзирая на удары судьбы, Степаныч присутствия духа не терял и, запивая валидол теплой водой, ежедневно выходил со мной на прогулку — бегать по периметру тюремного дворика:

— Два с половиной — это ещё ничего, — сопел Гриша, размахивая руками. — Вон Лупоглазый седьмой год суда ждет, совсем умаялся бедолага.

Лупоглазый сутками висел на верхней наре, не подавая ни малейших признаков заинтересованности жизнью. По всей видимости, крыша у него поехала давно — Лупоглазый или добродушно хихикал, или, что бывало чаще всего, впадал в уныние. Мы практически не общались друг с другом, но когда двадцать четыре часа в сутки находишься в замкнутом пространстве по соседству с человеком с больной психикой, у самого временами начинает «куку» пробивать. Лично я вздохнул с облегчением, когда Лупоглазого перекинули в другую камеру. Тем более, что в хате его сменил некий Максимка с невиннодетским лицом и длинными, как у орангутанга, руками.

С Максимкой мы подружились достаточно быстро. Парень сразу смекнул, что светит ему согласно украинского законодательства достаточно много, следовательно, для того, чтобы дожить до свободы, явно недостаточно лежать на спине, тупо уставившись в потолок. Совместные занятия боксом в прокуренной анашой камере здорово отвлекали от тюремного быта. Нервный, чертовски злопамятный, в меру наглый и на удивление трезвомыслящий боксер попал за решетку благодаря болтливости подельников, которые быстренько сдали своего босса, как только за их спинами защелкнулись наручники. Максимке инкриминировали соучастие в убийстве бизнесмена, торговавшего нефтью, список же грабежей и разбоев был настолько длинным, что сами следователи устали его составлять.

Схема, по которой работал Максимка, была довольно проста. Знакомые проститутки регулярно поставляли ему информацию о богатеньких буратино, затем за потенциальной жертвой устанавливалось наблюдение. Спустя полторыдве недели в интересующую квартиру вламывались работники ножа и топора во главе с Максимкой, вынося из нее всё, что имело ценность. Причем дверь никогда не взламывали — хозяева открывали сами. Вариант сценария проникновения в квартиру выбирался в зависимости от конкретно сложившейся ситуации и подкупал простотой.

В многоэтажных домах электросчетчики чаще всего находятся на лестничных клетках, чтобы работникам ЖЭКа было удобно их проверять. Максимка с коллегами тупо выкручивали пробки и ждали, когда хозяин квартиры откроет бронированную дверь с бесчисленным набором хитроумных замков и выйдет на лестничную клетку. Дальше всё просто. Удар монтировкой по голове, связывание жильцов заранее припасенной веревкой и задушевный разговор на тему: «Где деньги лежат?».

Если же электросчетчик находился внутри квартиры, то коллеги прятались на площадках между этажами, а Максимка с букетом роз ждал под домом хозяина, вместе с ним поднимался в лифте на тот же этаж (как будто бы шел в гости к соседям), а затем, как только отпиралась нужная дверь — удар по башке и всё, как в предыдущем варианте.

Самым остроумным проникновением в квартиру был сценарий с её затоплением. Однажды подружка (которой пообещали двадцать процентов от прибыли) вывела Максимку на ну оччень богатого пассажира. Проблема состояла в том, что потенциальная жертва входила в квартиру и выходила из нее в сопровождении телохранителя, электросчетчик находился внутри квартиры, а на приход всевозможных «сантехников из ЖЭКа» и им подобных хозяева принципиально не велись и дверь не открывали. Максимка, недолго думая, проник в квартиру этажом выше, связал жильцов, переоделся в домашние тапочки и спортивный костюм, открыл воду в ванной и стал ждать. Не прошло и полутора часов, как разгневанный хозяин интересующей квартиры снизу позвонил в дверь, за которой его уже ждал «племянник соседки, приехавший погостить из другого города». Что произошло дальше, догадаться нетрудно. Максимка охотно откликнулся на приглашение спуститься вниз и посмотреть, «что там затопило», вслед за ним, спустя пару минут, подтянулись сподвижники — кто с обрезом, а кто с монтировкой.

Убийство, за соучастие в котором Максимку арестовали, произошло без его непосредственного участия. Он детально разработал план проникновения в квартиру, прежде чем послать на дело друзей, сам неоднократно побывал в ней, всё разнюхал и разузнал. Сделать это было несложно, так как Максимке удалось втереться в доверие к проживавшей там семье. Те ничего не подозревали, потому как мальчик с детским лицом производил приятное впечатление благодарного человека, которого по просьбе общих знакомых, (не ведающих об истинных планах своего протеже) хозяин квартиры принял к себе на работу.

Максимка был убежден, что всё пройдет без сучка и задоринки. Так оно, собственно говоря, и вышло. Правда, не так чисто, как бы хотелось. Коллеги по работе волновались, и поэтому немножко перестарались. От удара топором по голове (по плану хозяина квартиры нужно было только слегка оглушить) череп раскололся на две части. Где лежат деньги и ценности, знал только хозяин (никому, даже жене, он не доверял местонахождение тайника). В бешенстве господа неудачники порубили тело на части, затем взялись за жену бизнесмена. У нее на глазах по диагонали вспороли живот десятилетнему ребенку (он выжил), а затем засунули её изящные пальчики в электромясорубку. Женщина и рада была бы всё рассказать, но она действительно ничего не знала. Так ничего и не добившись, грабители ушли из квартиры, прихватив с собой ценных вещей и золотых побрякушек на 4 475 долларов США. Ехать в другой город не захотели — лень, пошли продавать шмотки на местный рынок. На сбыте вещей их и взяли.

Непосредственно у Максимки, в отличие от подельников, был шанс выкарабкаться на свободу — против него не было прямых улик. Однако нервы сдали, закосить под случайного прохожего не удалось, а грызня с бывшими дружбанами несказанно обрадовала блюстителей правопорядка. Те едва успевали, подпрыгивая от удовольствия, записывать показания арестантов друг против друга.

Позже, знакомясь с материалами уголовного дела, Максимка понял, какую возможность он упустил, но изменить чтолибо было уже поздно. Заплаченные мусорам деньги не намного сократили срок парню. Несмотря на то, что следователь в последний момент снял с боксера соучастие в убийстве, свои девять с половиной лет усиленного режима Максимка всётаки получил. Приговору суда мой (уже бывший) сосед по камере обрадовался — мол, могло быть и хуже.

— Самое трудное — отмотать первый срок, — философски изрек Максимка, трамбуя вещи в баул, предусмотрительно готовясь к отправке в лагерь, — потом будет легче.

Я с удивлением приподнялся на нарах:

— Ты что — всю жизнь собрался по тюрьмам да лагерям болтаться?

— Может быть, и не всю — жизнь длинная. На свободето всё равно делать нечего.

Я не стал спорить. Бесполезно. Каждый сам выбирает свой путь.

Люди — очень странные млекопитающие. Они ведут себя так, словно им жить, как минимум, лет триста нагадала цыганка. Дали десять, добавили восемь. Затем, по новой, лет двенадцать, так сказать, для разнообразия… Ничего не скажешь — веселенькая перспектива. Вся жизнь в вонючей, завшивленной клетке.

Не устаю поражаться тому, насколько разнится восприятие тюрьмы у тех, кто сидит за решеткой, от тех, кто смотрит на тюремные стены со стороны. На днях мне от приятеля со свободы передали записку. Пишет, что завидует мне (?!). Мол, у меня теперь так много свободного времени, что я наверняка в совершенстве выучу иностранный язык, и это пригодится на перспективу. Записка написана трогательно, но както поидиотски. На воле я считал его умным человеком, теперь не пойму — то ли у него скрытая форма шизофрении, то ли человек до предела наивный. Много тут выучишь с таким очаровательным окружением, как у меня! Один Денис со своей неуравновешенной психикой чего стоит! (Хорошо хоть по природе своей пацан не из буйных, хотя и закрыли его за «мокруху „, при отягощающих да ещё „по предварительному сговору группой лиц“, руководство которой ему, как единственному совершеннолетнему из всей „группы“, и приписали). То с заточкой за кемто по камере бегает, то в угол забьется и сидит там на корточках с утра до вечера, травку курит. Ему её добрый дядя следователь регулярно приносит, чтобы Денис побольше на себя квартирных краж взял и милицейскую статистику тем самым улучшил, аргументируя настойчивые просьбы тем, что Денискин срок за убийство якобы проглотит любые срока за воровство: «Тебе что так, что эдак — пятнадцать лет, как ни крути. Так что давай — соглашайся. Ты поможешь нам, мы поможем тебе. Условия создадим. Будешь сидеть припеваючи. А не согласишься… Сам должен понимать, что с тобой в тюрьме могут сделать за то, что вы девчонку изнасиловали и убили“.

На самом деле пятнадцатилетнюю малолетку из соседнего подъезда никто не насиловал. До того злосчастного вечера девушка далеко не первый раз зависала вместе с Дениской и его друзьями то на одной квартире, то на другой и совершенно не возражала против групповухи. Так было и на этот раз. Денис привел соседку на хату к приятелю. Спустя какоето время к ним присоединился шестнадцатилетний одноклассник хозяина квартиры. Выпили вчетвером две бутылки водки, запивая черниговским пивом. С подружкой неслабо повеселились — сначала по одному, затем все вместе. Есть что вспомнить.

Девчонка во всех отношениях оказалась смышленой. Пока пацаны после нее отдыхали, приготовила побыстрому ужин на кухне. Не Бог весть какой, но под пиво бутерброды с рыбой пошли, как песня.

Всё шло хорошо до тех пор, пока подруга не засобиралась домой. Провожать её никто не собирался — куда идти? Времято позднее, да и на улицу выходить полный облом. Хочет идти — пусть идет, никто её не держит. Между тем такая постановка вопроса девушку почемуто не устроила:

— Раз не хотите проводить меня домой, дайте денег на такси.

— Вали на метро, — отозвался из туалета хозяин квартиры.

— Придурок, посмотри на часы — метро уже часа два как не ходит.

— Ты что, сука, — вежливо подключился к разговору одноклассник хозяина, — думаешь, тебе здесь ктото обязан деньги платить?

Девчонка вспыхнула от злости:

— Ах так?! Да я на вас всех за изнасилование заяву подам. Будете на зоне кукарекать, жлобы вонючие.

Денис к разговору особенно не прислушивался — молча пил пиво в гостиной и смотрел телевизор. Пошумят — успокоятся. Не впервой.

У друзей, однако, точка зрения на слова подвыпившей подруги существенно отличалась.

— Ой, — заволновался хозяин, — да она нас и вправду посадит… — от него изрядно разило спиртным. — Денис, может её того..? Пришить, аа..?

Денису было всё равно — он пил пиво. Потому лениво отмахнулся:

— Шо хошь, то и делай. Не мешай телевизор смотреть.

Тот так и сделал. Дениса отвлекать от голубого экрана не стал, а вместе с одноклассником без особого труда задушил девчонку прямо в прихожей шнурком от ботинка. Денискина соседка была настолько пьяна, что совершенно не сопротивлялась, и судя по всему, так и не поняла, что делают с ней ее бывшие любовники.

Шнурок выбросили в мусоропровод. Тело затащили в ванную и там расчленили — отрезали кисти рук и голову, решив закопать их отдельно. Кому первому пришла идея чтолибо отрезать и зачем, никто из троицы впоследствии объяснить так и не смог.

Денис наконецто заинтересовался тем, что происходит в квартире. С бутылкой пива в руке зашлепал босыми ногами по направлению к ванной комнате. Друзья тем временем заканчивали отрезать голову кухонным ножом. Тем самым, каким девушка сорока минутами ранее нарезала бутерброды возле плиты.

— Может, поможешь? — устало поинтересовался одноклассник хозяина.

Денис поставил пустую бутылку возле двери:

— Ну вас на х… Я пошел яму копать.

Если бы не тюрьма, месяца через два Дениску наверняка бы призвали в вооруженные силы, а так, увы, не сложилось. Сухопутные войска потеряли ценного кадра. За какихто неполных полчаса Денис вырыл две метровые ямы на детской площадке при помощи мусорного совка и крышки от кастрюли. Тело вынесли, завернув в старое, висевшее на балконе одеяло, и вместе с ним закопали, а ванную аккуратно помыли. На едва различимые пятна крови в подъезде никто из соседей внимания не обратил. Мало ли кто мог краску разлить? Вернувшиеся в воскресенье вечером с дачи родители парня, на квартире которого произошло убийство, также ничего подозрительного не заметили. Родственники девушки, постоянные клиенты местного вытрезвителя, особо не волновались:

— Гденибудь загуляла. Дело молодое. Протрезвеет — придет.

Кухонный нож вернулся на свое обычное место — в шкафчик рядом с плитой.

Казалось, пацанам повезло. Ни свидетелей, ни следов. Никому в голову не пришло, что ребята способны на подобные вещи. Может быть, им и сошло всё с рук, если бы они сами обо всем не растрепали. Уж слишком много и многим пацаны рассказали о своем «подвиге». Очевидно, в глазах сверстников им хотелось казаться «крутыми», некими героями из западных фильмов.

В первые месяцы заключения Денис чувствовал себя вполне комфортно и, подобно Максимке, не сильно отчаивался по поводу тюремного срока:

— Посижу в тюрьме. С кем не бывает? Зато в армию не пойду.

Денис ещё не знал, что его ждет впереди и что с ним сделают сокамерники на столыпинке, куда он попадет после вынесения приговора.

Восприятие понятий «преступление» и «преступник» существенно отличаются в зависимости от того, где находится человек — на свободе или в тюрьме. В тюремной камере както не задумываешься над тем, что тот страшный и кровожадный Джо, о котором взахлеб пишут газеты и чьи злодеяния показывают по телевизору, — это твой сосед по камере, веселый и добродушный Вася, мирно грызущий плитку шоколада.

За решеткой переоценка ценностей происходит достаточно быстро. Ты как бы перешагиваешь невидимую грань и попадаешь в иное измерение жизни. То, что тебя могло шокировать раньше, теперь воспринимается, как самое что ни на есть будничное явление. Незаметно привыкаешь к мысли, что убивать — естественно, и убийство само по себе вполне заурядное дело. Люди всегда убивали друг друга и будут убивать, пока существуют.

Вот только жаль, что наше нынешнее восприятие мира после выхода из мест заключения не сможет измениться, как по мановению волшебной палочки, в обратную сторону. Ты, как и я, уже никогда не сможешь, как прежде, беспечно и легко смотреть на окружающий мир.

Я всматриваюсь в лица заключенных и вижу: по своей внутренней сути те, кого на страницах газет называют преступниками, ровным счетом ничем не отличаются от заурядных среднестатистических граждан, коротающих вечера возле телеэкрана в рваных домашних тапочках. Все люди и разные, и одинаковые одновременно. Человек относится к животному миру, это высокоразвитое, думающее животное класса млекопитающих. Чрезмерно идеализировать его, любовно сдувая пыль с исторических хроник, — опасно и неразумно.

В тюрьме проблем хватает по горло. Ещё больше их появляется, если гденибудь по соседству поселяется провокатор. Вычислить этих тварей, как правило, достаточно просто — это довольнотаки шумные арестанты, постоянно науськивающие заключенных друг на друга. Провокатор всегда кричит громче всех, но в случае чего он, естественно, «не при делах».

Чаще всего на роли провокаторов опера выбирают приблатненную пацанву, которая относит себя к людям «знающим» и «разбирающимся» в тонкостях «тюремных законов». Таким легче подбить других заключенных на нужные для тюремной администрации действия.

Цели, которые преследуют провокаторы, всегда очевидны. Вопервых, тюремщикам совершенно не нужно единство среди заключенных. Старое, как мир, правило «разделяй и властвуй» успешно работает среди тюремного стада. Пока заключенные разбираются друг с другом, выясняя, кто есть кто и по каким понятиям кто живет, опера, наблюдая за арестантами со стороны, тихонечко посмеиваются, потирая от удовольствия руки: ведь чем больше заключенные грызутся друг с другом — тем легче манипулировать ими. Если даже во время выяснения отношений ктото из арестантов копыта откинет — ничего страшного. Пожурят надзирателя за то, что он чегото там недосмотрел и переведут бродить по коридору на соседний этаж. Зато общество вздохнет с облегчением, и мусорам в будущем будет меньше работы.

Вовторых, среди заключенных время от времени попадаются вредные экземпляры, которые принципиально не желают идти ни на какие контакты с представителями правоохранительных органов. Последним подобное поведение явно не по душе. Возникает задача сделать контактным интересующий следствие объект в тюремной фуфайке. Для её реализации существует несколько вариантов сценария, ведущих к одному и тому же финалу — упрямец должен ломануться к мусорам. Один из наиболее популярных вариантов для выполнения поставленной задачи подразумевает использование провокатора, которого подсаживают в камеру к интересующему объекту. Пока мусора прессуют объект снаружи, провокатор создает сокамернику «условия» внутри камеры, натравливая на него других арестантов и подставляя его на каждом шагу.

Один такой красавец полутораметрового роста както заехал к нам в камеру с двумя толстыми стопками книг под мышками. Книги он, естественно, не читал и читать не собирался. Они ему служили в качестве антуража, так сказать, для создания образа «думающего» и «знающего» арестанта. По крайней мере, фразы типа: «Достоевский — мой любимый писатель» звучали в тюремной среде глубокомысленно, и, учитывая обстановку, несколько необычно. Какой для него Достоевский «любимый», я понял сразу, лишь только увидел, как благодарный читатель стирает с ботинок пыль «Преступлением и наказанием».

Первые дней пять вновь прибывший пассажир (по тюрьме он уже болтался полтора года) внимательно присматривался к сокамерникам, активно втирался в доверие к тем, кто посильнее и пошустрее. К концу недели полтора метра освоился в новой камере и начал исподтишка науськивать заключенных друг на друга. Сам же провокатор всё время старался держаться в стороне, мол, — «это всё они, я здесь ни при чем», и при малейшем же обострении обстановки мгновенно перемещался на безопасное расстояние, подливая масла в огонь изза чьейто спины.

Не прошло и недели, как арестанты основательно переругались между собой. Атмосфера в камере и до того была напряженной, теперь же тучи сгустились весьма основательно. Одни старались не спускаться с нар и сутками лежали, завернувшись в одеяла. Другие молча затачивали железные прутья.

Камеру ненавязчиво перетасовали. Коекого убрали, коекого добавили. Полтора метра был доволен перестановкой и обнимался с «живущими по понятиям» единомышленниками, которые, как позже выяснилось, оказались бывшими сотрудниками милиции, промышлявшими на свободе вымогательством и грабежами. Туповатые, но физически хорошо подготовленные исполнители.

Первое, что они сделали, так это поменяли смотрящего. Молодого парня, на протяжении последних месяцев следившего за порядком в камере, загнали на парашу и выломили из хаты, чтобы не мешал и не путался под ногами. На его нару тут же перебрался полтора метра. Он и иже с ним радости не скрывали. Видно было, что подготовительную работу они уже проделали, теперь ждали дальнейших инструкций.

Я продолжал жить, как жил — активно тренировался по несколько часов в день, учил иностранные языки, читал книги. Вместе с тем, концентрировать внимание на отвлеченных предметах становилось всё тяжелее и тяжелее — мысли постоянно возвращались в тюремную камеру. Все понимали — готовится удар против одного из арестантов. Я попытался проанализировать, в честь кого разыгрывается весь этот спектакль, но ни к чему утешительному в результате раздумий так и не пришел. Просматривалось только две кандидатуры — я и хлопец из Василькова, арестованный за убийство и наотрез отказавшийся давать до суда какиелибо показания в ходе предварительного следствия. У меня были веские основания думать именно так. Тем более после того, как всех тех, с кем сложились дружеские отношения и кто бы мог оказать мне поддержку, перебросили в другие камеры.

Ещё раньше у меня появилась привычка мгновенно просыпаться при приближении человека и спать, принимая такое положение, чтобы не дать нападающим скрутить себя во время сна. Я знал, что могу рассчитывать исключительно на свои собственные силы. Ситуация отягощалась ещё и тем, что нападавших могло быть от пяти до восьми человек. Я лежал на спине с полузакрытыми глазами и думал над тем, как в случае возникновения реальной угрозы перехватить инициативу и какой лучше всего нанести удар, чтобы отбить всякое желание связываться со мной, и при этом не раскрутиться на дополнительный срок.

Развязка наступила неожиданно. Как оказалось, провокация готовилась против дяди Гриши. Чтото у них там, наверху, не сложилось, и они решили прессануть Степаныча прямо в камере. Нас же хотели прощупать, так сказать, в профилактических целях. Однако, Судьба распорядилась иначе. Буквально за пару часов до того, как Григорию Степановичу должны были переломать ребра и выломить из хаты, повесился Юра. Камеру разбросали.

К счастью для подследственных, в Лукьяновской тюрьме приходится иметь дело не с профессионально подготовленными провокаторами, а, если можно так выразиться, — с дилетантами, натасканными на скорую руку, использующими самые примитивные, стандартные, а потому легко просчитываемые схемы, и произносящими обычно одни и те же заученные фразы.

Провокаторы — очень любопытные люди. Они во всё лезут, им до всего есть дело. Именно провокаторы чаще всего спрашивают, кто ты по жизни — мужик или пацан, поддерживаешь или нет воровскую жизнь и прочее, прочее, прочее… Мол, хотим знать, с кем имеем дело (словно со стороны не видно, кто кем является) и как к тебе относиться.

Когда начинаешь анализировать все эти вопросы в совокупности, а не отдельно друг от друга, вдруг начинаешь понимать — это как раз то, что хотели узнать у тебя мусора. Между тем подобные вопросы совершенно неуместны в следственной хате. (Конечно же, если ты на свободу выходить не собираешься и планируешь остаток жизни провести за решеткой, то кричи во всю глотку, что ты блатной, поддерживаешь воровское движение, мечтаешь стать вором в законе и героически подохнуть с пулей в затылке). Любое неосторожное слово в преддверии суда может привести к непоправимым последствиям. Что же касается ответов на вопросы не в меру любопытных сокамерников, то пока ты не осужден, они могут быть только такими: мы все невиновны, мы все случайно попали в тюрьму, никто из нас ни о чем понятия не имеет. Кто есть кто, разберемся позже, в лагере, после вынесения приговора.

Конечно, каждый арестант посвоему реагирует на заданные ему вопросы о смысле тюремного бытия. Те, кто в сознанке, обычно охотно вступают в беседу. Другие, изображающие из себя невинных овечек, сразу замыкаются в себе и уходят от прямого ответа.

Когда я пишу эти строки, в памяти всплывает не обезображенная интеллектом физиономия бледного пассажира лет сорока двух, с которым я провел в одной камере около трех месяцев. Не знаю, как он воспринимал меня, но лично я считал его непробиваемым идиотом. Бледнолицый вел себя так, что ни у кого не было ни малейшего желания чтолибо выпытывать у него. Все понимали, что сие безнадежно — дурак дураком, хорошо хоть не буйный. В день, когда камеру разбросали, мы стояли в тюремном коридоре в ожидании попкаря, зная, что наверняка попадем в разные хаты, а там одному Богу известно — свидимся ли когданибудь ещё или нет.

Мы сидели на скатках и разговаривали. Сказать, что я был поражен — всё равно, что не сказать ничего. Я уже и не помню, когда встречал такого умного и проницательного человека, обладавшего, к тому же, феноменальной памятью. Ходячая энциклопедия да и только. Как я мог раньше не догадаться, что тупое выражение лица было всегонавсего маской, а манера поведения внутри камеры — не более, чем умелой игрой?

В тюрьме каждый человек сам решает, как ему жить и выстраивает линию поведения в соответствии с поставленной целью. Комуто больше нравится править, комуто пресмыкаться. Что поделаешь — таковы люди. Одно могу сказать, в тюрьме:

— не принято навязывать другим собственную точку зрения. Не торопись осуждать сокамерников, если они живут не так, как тебе бы хотелось. Каждый человек обладает свободой выбора. Как он ею распорядится — его сугубо личное дело;

— не бойся. Бояться глупо, от предначертанного всё равно не уйти;

— ничего не проси. Живи в тюрьме независимо, жизнью, достойной свободного человека.