Учение о внушении и психиатрия

Meynert сказал: гипноз есть „экспериментально произведенное слабоумие". Еслибы он сказал „помешательство", то это казалось бы еще более понятным. Это апркористическое, высказанное без знания дела воззрение основывалось, очевидно, на том факте, что у загипнотизированных можно вызывать многие явления, наблюдающиеся также у душевно больных (галлюцинации, ложную веру, ложные воспоминания и т. п.), и при поверхностном изучении вопроса, не имея опыта с внушением и обладая таковым с душевно-больными, легко увлечься этой аналогией. При этом, однако, упускаются из виду следующие обстоятельства:

1. Все эти кажущиеся симптомы душевного расстройства встречаются также и в нормальном сне, хотя отчасти и менее развиты (см. выше). Но сон не есть душевная болезнь.

2. Симптомы, вызванные у загипнотизированных, не обнаруживают никакой тенденции самопроизвольно повторяться наяву, предполагая, что гипнотизер понимает свое дело и не имеет прямого намерения внушением культивировать и фиксировать неудобные симптомы. Здесь мы имеем дело с серьезным вопросом. Liebeault, Bernheim, Wetterstrand, van Eeden, van Renterghem, de long, Vogt Ringier, Delius, Hilger, Bonjour, Graeter, Frank, я сам и другие ученики нансийской школы, мы заявляем категорически, основываясь на наблюдениях у многих тысяч загипнотизированных, что мы у лиц, находящихся в нашем пользовании, не видели, под влиянием гипноза, ни одного случая серьезного или длительного расстройства душевного или физического здоровья, а, наоборот, констатировали очень много случаев излечения и улучшения болезней. Самовнушение и припадки истеричных, скоропреходящая, легкая головная боль и т. п., равно как самогипноз, наступавший несколько раз при первых опытах и недостаточной еще опытности,— вот единственно наблюдавшиеся „расстройства". При наличности такого материала нельзя отделаться одними двухсмысленными фразами. Одно из двух: или мы все — жалкие лгуны, или же пресловутые, вызываемые гипнозом расстройства основываются (как мы это утверждаем) отчасти на применении плохих методов, отчасти на наивности неловких гипнотизеров, отчасти на преступных экспериментах, но, главным образом, на ложных толкованиях и преувеличениях. В 1889 г. я сам в Париже наблюдал гипноз страха, вызывавшийся по методу Salpetriere. Ассистент пошел приступом на одну истеричную. Последняя заметила его намерение, стала кричать и спасаться по всем углам, с выражением отвращения и сильного страха. Наконец, ее поймали и, несмотря на отчаянное сопротивление, задержали. Тогда ассистент надавил со всей силою на какой-то пункт (на плече или ноге), считающийся „zone hypnogene", и больная вдруг впала в каталептическое оцепенение. Никто не дал себе труда ее успокоить внушениями. Мы заявляем, что подобным способом, — застращивая больных, вместо того, чтобы успокаивать их,— можно повредить им даже и без применения таких грубых приемов.

Душевная болезнь характеризуется не психологическим проявлением какого-либо симптома или комплекса симптомов, а болезнью самого мозга, причина которой, правда (за исключением прогрессивного паралича и других, так называемых, органических, равно как интоксикационных психозов), темна, но все-таки, несомненно, скрывается за психическим содержанием симптомов. Болезненное явление представляет не самый феномен галлюцинации, а то скрытое патологическое раздражение, которое вызывает постоянное повторение известных галлюцинаций.

Однако, отнюдь еще не следует конструировать наш дух, весь комплекс наших представлений, на фундаменте галлюцинаций (Ionet, Dessoir). Не оспаривая остроумия и глубины подобных воззрений, ПОЗВОЛЮ себе заметить, что в процессе филогенетического развития всспоминательных образов первичная способность различения между таким образом и реальным восприятием действительности есть биологический постулат самосохранения индивидуума и вида. Животное должно уметь отличать обновленный комплекс раздражений, идущих извне, от экфорированного комплекса энграммов прежних раздражений, находящегося в скрытом состоянии в мозгу (внутреннее представление), чтобы ориентироваться во внешнем мире.

Болезненна не быстрая болтовня с стремительным потоком бегущих идей, ибо каждый из нас может в момент адэкватного возбуждения обнаружить явления скоропреходящего потока идей, а неизвестная еще причина той патологической бури раздражений, которая проявляется в мозгу маниака и кроме того вызывает общее психомоторное возбуждение, эйфорию и т. д. Наконец, болезненно не самое содержание бредовых идей, ибо каждый нормальный человек может мыслить или мечтать о глупостях, а неспособность логически их исправлять и навязчивость, с которой они постоянно появляются вновь; и то и другое, очевидно, основывается на своеобразных состояниях раздражения и координационных расстройствах мыслительного процесса, которые, может быть, в известном смысле локализируются, но, во всяком случае, комбинируются более или менее закономерно при каждой, так называемой, болезненной форме.

Учение о внушении освещает таким образом психиатрию и дает ей весьма важные указания, отчасти также и подтверждение воззрений, давно уже высказанных наблюдательными психиатрами. Особенно же оно интересно для учения о галлюцинациях. Оно привело нас к открытию отрицательных галлюцинаций у душевно-больных и доказало нам ясно, что галлюцинация становится болезненным симптомом не сама по себе, а благодаря вызывающим ее патологическим причинам.

От близких мне людей я получил следующее письмо, которое, галлюцинируя, написала вдова одного незадолго до того умершего знакомого. Она уверяла даже, что часто слышит голос своего покойного мужа. Делать отсюда вывод о психозе этой женщины было бы ошибкой. Галлюцинация могла бы быть вызвана самовнушением Christian Science или т. п. (см. книгу Dessoir; а также гл. III настоящей книги). Вот письмо: „Я только что прочитал Ваше письмо к моей жене и благодарю Вас за Ваше доброе мнение и дружеские слова. Но могу Вас уверить, что я еще жив и надеюсь на возможность еще свидеться со своими друзьями на земле. „Здесь" или „там" мне совершенно безразличны, лишь бы иметь возможность заниматься своим привычным делом и не быть лишенным общения с моими уважаемыми друзьями. Я глубоко уважаю Вас обоих, мои друзья в Б. Б. Вы вряд ли поверите, что я свободен и интересуюсь жизнью на земле. Уверяю Вас, дорогие друзья, что здешняя жизнь мало чем отличается от жизни на земле. Остаюсь, дорогие друзья, Ваш и пр. и пр."

Впрочем, не подлежит сомнению, что известные формы душевных расстройств, более легкого или менее общего характера, под влиянием внушений иной раз улучшаются и даже излечиваются, если только больной обладает очень восприимчивым к ним мозгом, а гипнотизер — знанием дела. Wetterstrand излечил одним внушением даже несколько случаев эпилепсии,

Я все еще сомневаюсь, не было ли здесь отчасти, так называемой, „большой истерии".

а также легкой меланхолии и ипохондрии. Я сам, проф. von Speyr в Берне и др. также наблюдали единичные, поразительно благоприятные случаи. Главная трудность заключается в невнимательности больных, их недоступности и интенсивности патологических раздражений и склонностей. Разница между душевно-больным и нормальным загипнотизированным субъектом бросается в глаза слишком резко, даже и в тех случаях, где симптомы, повидимому, одни и те же. Как часто мне приходилось проводить параллель между восковой гибкостью кататоника и суггестивной каталепсией: в одном случае — стеклянный взгляд, недоступность внушениям, в другом —автоматическое подчинение. Это — нечто совсем другое. В одном случае мы имеем дело с отеком мозга, в другом — со скоропреходящей функциональной анэмией сна.

Мы сказали: „у загипнотизированного мозг — наш лечебный аппарат, которым мы манипулируем (я сказал бы даже наша динамо-машина). Если машина не в порядке, работа идет плохо или не удается вовсе".

Эти слова требуют некоторого пояснения. Прежде всего, живая машина — не есть машина в настоящем смысле этого слова. Живой организм есть самостоятельно развивающаяся и поддерживающая себя, автоматически работающая машина, которая сама отыскивает для себя условия своего движения (моторы), в виде пищи и воды, и кроме того обладает способностью приспособления. Далее, живой организм проделывает прогрессирующую жизненную эволюцию. Но если, приняв по внимание все эти различия, внести в рассуждения соответствующую поправку, то приведенная аналогия окажется довольно подходящей.