Дети не любят этих непонятных выражении. хоть норой и пытаются поразить ими окружающих.

Они усваивают язык взрослых избирательно, явно сопротивляясь некоторым общеупотребительным оборотам.

"Послушай, дай мне это. Слушай, одолжи мне. Эй, покажи-ка".

"Эй, слушай"-аналоги нашего "пожалуйста". Просить - для ребенка значит"просить милостыню" (нищий просит). Ребенку не по душе этот унизительный оборот.

"Думаешь, я просить буду? Не проси его. Вот еще, просить я его буду!"

"Погоди, ты у меня еще попросишь!"

Мне запомнилось одно на удивление обаятельное выражение:

- Вот, оказывается, ты какой, а я еще тебя просил...

Даже обращаясь к взрослым, ребенок предпочитает форму "пусть мама, пусть пан" и только по принуждению "просит".

Словом "понимаешь" ребенок заменяет не менее неприятное "прости".

Понимаешь, я нечаянно. Понимаешь, я не хотел. Понимаешь, я не знал.

А разнообразие оборотов уговаривания и предупреждения, чтобы избежать внезапных сцен:

"Перестань, отстань, не начинай, проходи, ступай своей дорогой. Прекрати же. Отойди же. Говорю тебе, перестань. Прошу тебя перестать (это

не просьба, а приказ). Ты отстанешь когда-нибудь? Слушай, ты перестанешь наконец?" Угроза:

- Получить хочешь? Нарываешься? Вот увидишь, пожалеешь еще. Ты у меня поплачешь.

Пренебрежительное удвоение выражения:

- Ладно, ладно.. Да знаю, знаю... Погоди, погоди...

Мы заставляем ребенка бояться.

"Очень мне надо бояться... Не воображай, что я боюсь. Вот еще, испугался я его очень".

Любая собственность ребенка сомнительна: ему нельзя отдать ее, не спросив разрешения, нельзя уничтожить, он обладает только правом пользования.

- Твоя парта, твой стол?

- А вот мой (или: твой, что ли?).

- Я первый сюда сел.

"Первый" занял место, начал играть, начал копать. Взрослые, охраняя собственный покой, очень поверхностно разрешают споры детей.

Он ко мне пристал. Он первый начал. Я себе стою, а он...

Интересна форма отрицательная:

А я как не стукну его... А я как не начну убегать... А мы как не начнем смеяться.

Содержание рассказа -озорство, и может, "не" эхо запретов?

Помни, ты обещал. Дал слово. Нарушил слово.

Кто не сдержит обещания, тот свинья. Взрослые должны помнить об этом.

Богатейший материал для изучения.

96.

Ребенок, не окончательно отлученный от низов, любит кухню, и любит не потому, что там есть чернослив и изюм, а потому, что там всегда что-то делается, когда в комнатах не делается ничего, любит кухню, потому что там интереснее сказки, - ведь, кроме сказки, он услышит там еще и повесть из настоящей жизни, да и сам что-нибудь расскажет, и его с интересом выслушают, потому что в кухне он человек, а не болонка на атласной подушечке.

- Сказку тебе? Ладно. Так что же я тебе хотела рассказать? Ну, значит, вот как дело было... Сейчас. Дай только вспомнить, с чего все началось.

Прежде чем завяжется сказка, у ребенка есть время устроиться поудобнее, поправить одежду, откашляться, приготовиться к долгому слушанью.

Вот, значит, идет она по лесу. А там темным-темно, ничего не видать: ни деревьев, ни зверей, ни камней. Темень, хоть глаз выколи. И уж так она боится, так боится. Перекрестилась раз, страх немного поутих, перекрестилась другой и пошла себе дальше.

Я пробовал так рассказывать- это нелегко. У нас нет терпения, мы торопимся, мы не уважаем ни сказки, ни слушателя. Ребенок не поспевает за темпом нашего рассказа.

Может, умей мы так рассказать о полотне, которое делается из льна, ребенок не думал бы, что рубашки растут на деревьях, а земля засевается золой...

Рассказ о случае из жизни:

Встаю я утром, а у меня все в глазах двоится. Смотрю на камин- два камина, на стол-два стола. Знаю же. что один, а вижу два. Тру глаза- не помогает. А в голове что-то стучит.

Ребенок ждет разгадки, и когда наконец произносится незнакомое слово"тиф", он уже подготовлен к восприятию неизвестного ему выражения.

- Доктор говорит: тиф... Пауза. Рассказчик отдыхает, отдыхает и слушатель.

- Ну вот, значит, как заболел я этим тифом...

И рассказ течет дальше.

Простая история о том, как в деревне жил крестьянин, который никаких собак не боялся, как он побился об заклад, и пса, злющего, как волк, взял на руки и понес, будто телка, превращается в эпос. А как на свадьбе один бабой переоделся и его никто не узнал... А как крестьянин украденного коня искал...

Может, будь мы более чуткими, на эстраде появился бы сказочник

в сермяге, научил бы нас, как говорить с детьми, чтобы они слушали. Да, нам нужно быть чуткими, но мы предпочитаем запреты.

Это правда?

Надо понять сущность этого вопроса, который мы терпеть не можем, считая его лишним.

Если мама или учительница сказала, значит, это правда.

Ребенок ведь уже убедился, что каждый человек обладает лишь частичкой знания, и, например, кучер знает о лошадях больше, чем даже отец. Потом, не всякий, кто знает, скажет. Иногда им не хочется, иногда они адаптируют правду до детского уровня, часто скрывают ее либо сознательно фальсифицируют.

Кроме знания, существует еще вера: один верит, другой нет, бабушка верит снам, мама - нет.

Кто прав?

Наконец, существует ложь в форме шутки и ложь, чтобы похвалиться.

- Правда, что земля-шар?

Все говорят, что правда. Но стоит кому-то одному сказать, что неправда, останется тень сомнения.

- Вы были в Италии, правда, что Италия похожа на сапог?

Ребенок хочет знать, видел ли ты это сам или знаешь от других, откуда знаешь. Хочет, чтобы ответы были короткими и уверенными, понятными, правдивыми, серьезными и честными.

- Как термометр мерит температуру?

Один говорит: ртуть, другой: живое серебро (почему живое?), третий, что тела расширяются (а разве термометр-тело?), а четвертый: подрастешь - узнаешь. Сказка об аисте оскорбляет и злит детей, как всякий шутливый ответ на серьезный вопрос, типа "откуда берутся дети?" или "почему собака лает на кота?".

- Не хотите говорить, не надо, не облегчайте мне работу, но зачем вымешаете мне, почему смеетесь над тем, что я хочу знать?

Ребенок, мстя товарищу, говорит:

- Я знаю, но раз ты такой, не скажу.

В наказание не скажет. Но взрослые-то за что его наказывают?

Приведу еще несколько детских вопросов:

- Этого никто на свете не знает? Этого нельзя знать?

- Кто это сказал? Все или только один? Так всегда бывает? Так должно быть?

Можно ли?

Не разрешают, потому что грех, потому что вредно, потому что некрасиво, потому что слишком мал, потому что не разрешают, и точка.

И тут есть сомнительные и путаные проблемы. Иной раз что-то оказывается вредным только потому, что мама в дурном настроении. В другой раз – разрешают и маленькому, потому что отец в хорошем настроении либо пришли гости.

- Почему они запрещают, что им, это мешает, что ли?

Счастье, что рекомендуемая теорией последовательность на практике невыполнима. Потому что не хотите же вы ввести ребенка в жизнь с убеждением, что все справедливо, разумно, правильно, обоснованно и неизменно? В теории воспитания мы часто забываем о том, что должны учить ребенка не только ценить правду, но и распознавать ложь, не только любить, но и ненавидеть, не только уважать, но и презирать, не только соглашаться, но и возражать, не только слушаться, но и бунтовать.

Мы часто встречаем взрослых людей, которые обижаются, когда надо бы не обратить внимания, презирают, когда надо бы посочувствовать. Потому что в области негативных чувств мы самоучки, потому что, обучая нас азбуке жизни, нам преподают только несколько букв, а остальные скрыты от нас. Что же удивительного, если мы читаем книгу жизни с ошибками? Ребенок чувствует рабство, страдает из-за цепей, рвется к свободе, но не обретает ее, потому что путы, меняя форму, не меняются по существу - запрет и принуждение остаются. Мы не в силах изменить нашей взрослой жизни, потому что воспитаны в неволе, мы не можем дать ребенку свободу, пока сами живем в оковах.

Если бы я исключил из воспитания все то, что прежде времени сковывает моего ребенка, это вызвало бы суровое неодобрение и его ровесников, и взрослых. Разве необходимость прокладывать новые пути, тяготы движения против течения не были бы трудом еще более тяжким? Как горько расплачиваются в школах-интернатах недавние вольные жители сельских двориков за несколько лет относительной свободы в поле, конюшне, людской...

Я писал эту книгу в полевом лазарете, под грохот пушек во время войны.

Одной программы снисходительности недоставало.