Функции сновидения в терапевтическом анализе

Как правило, начало терапевтической работы сопро­вождается сновидениями, порожденными бессознатель­ной тревогой, связанной с недоверием к аналитику. Ино­гда сильное сопротивление выражается в том, что клиент не видит снов или не способен их запомнить. После раз­решения этой трудности (можно предложить вспомнить

[261]

более ранние сны, в которых, по мнению клиента, нахо­дили косвенное отражение его проблемы) могут появить­ся сновидения, связанные с темой возможного осужде­ния, преследования и контроля.

Аналитик в них не обязательно представлен в своем собственном обличье. Так, один из моих клиентов (госпо­дин Р., терапия с которым описана ранее в главе 4) видел сон, в котором неизвестные люди в униформе (их было несколько, трое или четверо) ловили его в парке, причем вся ситуация смутно напоминала не то военные учения, не то войну. Молодой человек в сновидении спасался от них, улетая на воздушном шаре. Клиент начисто отрицал возможную связь этого сна с началом терапии:

Т: Ну хорошо, пусть сновидение связано с конкретны­ми особенностями Вашей жизненной ситуации. Но ведь Вы не отрицаете, что приснилось оно после первых сеан­сов, а рассказали Вы его существенно позже.

К: Просто я сейчас его вспомнил.

Т: Возможно, именно потому, что на предыдущем се­ансе я использовала конфронтацию в работе с Вами. Мы немного "повоевали" — и это было дневным остатком⁵⁷, вокруг которого организовался сюжет сновидения.

К: Да нет, просто мне действительно надо решать жиз­ненную проблему, связанную со службой в армии. После окончания вуза снова встанет вопрос о том, как "откосить" от военной службы. Вот я и спасаюсь от солдат во сне.

Т (игнорируя непризнание и ориентируясь на оборот "да нет", признанный маркер амбивалентности): Скажите, а у кого из нас есть воздушный шар?

К: У Вас, конечно. Все эти психоаналитические штуч­ки... (замолкает). Вот сейчас Вы скажете, что я опять проговорился.

Т: Точнее, Вы признали, что сновидение действитель­но имеет отношение в анализу. И теперь сможете при­нять его интерпретацию.

К: Ну, и?

Т: Столкнувшись с приемами психотерапевтической работы и оценив их эффективность, Вы захотели иметь

[262]

что-нибудь столь же могущественное и эффективное, чтобы при необходимости можно было удрать из неком­фортной ситуации. Еще Фрейд говорил о том, что основ­ное назначение снов состоит в исполнении желаний.

К: И что дальше?

Т: Рано или поздно Вы поймете еще две вещи: во-пер­вых, от меня не надо убегать, я вовсе не "ловлю" Вас.

К: Еще как ловите!

Т: Во-вторых, воздушный шар, на котором Вы спасае­тесь — прямое указание на инфляцию и регрессию...

К (перебивая): Почему?

Т: Потому что "раздутое". Семантика такая. А теперь можно подробнее остановиться на вопросе, который Вы мне только что задали — как еще я Вас ловлю.

Этот диалог существенно улучшил наше взаимопони­мание с г-ном Р. Он убедился, что я хорошо понимаю язык его бессознательного (сновидения), и впредь мог ус­пешнее справляться с тревогой, вызываемой интерпрета­циями. Клиент стал больше доверять моему пониманию и более эффективно усваивал аналитические истолкова­ния, в том числе и те, что не были непосредственно свя­заны со снами. Однако этот паттерн стойко закрепился в работе с ним: если наши терапевтические взаимоотноше­ния ухудшались, он рассказывал очередное сновидение, снова убеждался в том, что я его хорошо понимаю и, ус­покоенный, продолжал анализ.

Для удобства понимания и истолкования сновидений можно использовать представления Д.Анзье, Х.Сегал, Д.Гемайла и других современных психоаналитиков, пола­гающих, что сон — это своеобразное пространство, по­верхность которого изоморфна структуре и содержанию терапевтического процесса. В описании анализа сновиде­ний используются такие метафоры, как "пленка сновиде­ния", "экран" и даже "сцена, на которой разыгрывается воображаемый театр сна" (С.Резник).

Самое интересное — это, конечно, преставление о сно­видении как о тонкой защитной оболочке (pellicule), мем­бране, которая, с одной стороны, охраняет сновидца от

[263]

нежелательных воздействий, а с другой — несет на себе их отпечатки. Анзье пишет:

"Этот защитный экран является тонкой мембраной, поме­щающей внешние раздражители и внутренние инстинктив­ные побуждения на один и тот же уровень посредством сгла­живания их различий. Таким образом, это не граница, способная разделить внешнее и внутренне, как это делает по­верхностное Эго; это хрупкая, легко разрушающаяся и рассе­ивающаяся мембрана (отсюда — тревожное пробуждение), недолговечная пленка. Она существует, только пока длится сновидение, хотя можно предположить, что, бессознательно интроецировав ее, он (спящий — Н.К.) регрессирует до состо­яния первичного нарциссизма... а затем погружается в глубо­кий, лишенный сновидений сон " [63, с. 203-204].

Упомянутая здесь защитная функция — это залечивание нарциссической раны, нанесенной травматическим пере­живанием. Причем травма может быть как ранней (связан­ной с индивидуальной историей жизни и особенно детст­ва сновидца), так и актуальной — нанесенной в анализе удачным толкованием, глубокой интерпретацией и т.п.

Как обычно, приведу пример. В числе участников по­стоянно действующего семинара по глубинной психологии и психотерапии была девушка (Галина Ч.) с очень высоки­ми притязаниями на карьеру аналитического психолога. Обучение у нее шло медленно, и невысокий уровень спо­собностей в сочетании с рядом невротических черт приве­ли к тому, что чужие успехи или просто хороший резуль­тат (интересное сообщение, удачная интерпретация, даже удачно купленная другим психоаналитическая книга) она все чаще начала воспринимать как личную травму.

Однажды близкая подруга, выступая в роли супервизо­ра ее терапевтической работы, дала несколько точных, но весьма жестких интерпретаций этого комплекса. После этого на протяжении ряда ночей Галина видела сны, свя­занные с медицинской тематикой (подруга была меди­ком). В сновидениях с различными сюжетами был один и тот же повторяющийся элемент: некто просвечивает ее с помощью рентгеновского аппарата, но на снимке вме-

[264]

сто обычной рентгенограммы — лицо подруги (иногда мое лицо). Защитно-проективная символика этой "плен­ки сновидения" вполне очевидна.

Пелликулярная теория сновидения хорошо согласуется с теорией складки, "сгиба в душе", сформулированной в одной из работ Ж-Делеза [17]. Отдельные сны — резуль­тат инфлексии (изгиба), в процессе которого внутренняя поверхность бессознательного и внешняя — Эго соприка­саются и происходит своеобразное вторжение образов действительности в психическую реальность сна. При этом возникают особые сингулярные точки, представлен­ные фантазматическими образами сновидения. И даже самой удачной аналитической интерпретации, пробегаю­щей по этим складкам, не удается полностью развернуть их — они, как пишет Делез, "уходят в бесконечность".

Терапевт, не пренебрегающий анализом сновидений, хорошо знаком с еще одной характерной особенностью последних: зачастую один и тот же сон приходится истол­ковывать несколько раз на различных этапах терапии. Появляются новые ассоциативные ряды, всплывают вы­тесненные переживания и эпизоды — все это создает но­вый контекст для прочтения скрытого смысла сновиде­ния. Отдельные элементы (скажем, ужасные демоны снов-кошмаров) могут последовательно соотноситься то с личностью аналитика, то фигурами близкого социаль­ного окружения клиента, чтобы быть узнанными наконец как фрустрирующие образы раннего детства или проек­ции родительских фигур.

Вот что пишет по этому поводу французский психо­аналитик Сесиль де Монжуа:

"Искушение поддаться упрощенному представлению, что латентное содержание, подобно "спящей красавице", ждет интерпретирующего поцелуя аналитика-принца, чтобы осво­бодиться от проклятия сопротивления, препятствует научно­му любопытству относительно активных поступательных процессов превращения значения, наблюдаемого в ходе ин­терпретации сновидения. Когда случается, что в следующих друг за другом фазах психоанализа мы вновь просматриваем записи одного и того же сна, у нас остается мало сомнения в

[265]

том, что на другом конце недосягаемого не зарыто ничего похожего на латентное содержание" [63, с.287].

Иными словами, полное и окончательное толкование сновидения — не более чем фикция, даже если в процес­се терапии создается несколько таких толкований, даже если клиент восторженно приветствует аналитическое мастерство и проницательность своего психотерапевта. Недаром один из ведущих специалистов в анализе снови­дений, Карл Густав Юнг, предостерегал психотерапевтов от иллюзии, будто удачное понимание бессознательной символики снов является эффективной и успешной тера­певтической акцией. В работе "Психология и алхимия", основу которой составляют толкования архетипической алхимической символики сновидений, он пишет: "Бес­сознательное есть автономная психическая сущность; любые попытки управлять им оказывают вредное воздей­ствие на сознание. Оно остается за пределами субъектив­ного контроля, в царстве, где природа и ее секреты не могут быть ни улучшены, ни извращены, где мы можем слушать, но не можем вмешиваться" [99, с. 64].

Это и есть, как мне кажется, наиболее разумный и взвешенный подход к толкованию сновидений. Мы мо­жем поговорить с бессознательным, если знаем его язык (логику смысла сновидения), но не стоит испытывать ил­люзию, будто в ходе такого разговора мы узнаем все о своем собеседнике. В лучшем случае мы лишь поймем, насколько он неисчерпаем.И, разумеется, ни один сон­ник — любого типа — не будет здесь полезен: это все рав­но, что использовать френологию или физиогномику для понимания неисчерпаемой природы человеческой инди­видуальности.

Сновидение как фантазм

Основные теоретические сведения о фантазме уже бы­ли изложены ранее, в главе шестой. В этом же параграфе мне бы хотелось дать целостное описание терапевтичес­кой работы, в процессе которой немалое место занимал

[266]

фантазм, в том числе и в первую очередь — в форме сно­видения.

Я хорошо понимаю, насколько спорными и неодно­значными могут показаться и мои выводы, и — особен­но — способ работы в этом случае, да и в других, где я использовала представления о фантазме в качестве рабо­чих схем терапии. Мой собственный фантазм на эту тему тоже заслуживает изложения, тем более, что облечен в классическую для фантазмов форму архетипического сновидения:

Я медленно — и одновременно очень стремительно — падаю (или погружаюсь) вниз, в темноту. Но есть нечто вроде золо­той сетки, которая меня поддерживает, хотя больше всего это похоже на летящих вниз птиц,. Очень характерное ощуще­ние наслаждения и страха. Страх связан с тем, что я пони­маю — необходима будет вернуться, а как?

Потом я пробую вернуться, выбраться оттуда. Это получа­ется, но я последовательно оказываюсь во многих местах, не­которые их них напоминают реальные пейзажи, некоторые — совершенно фантастичны. Они захватывают меня, и я неопре­деленно долго перехожу из одного места в другое. А потом по­нимаю, что иду по кругу. И последняя мысль — если у меня бы­ла подходящая (нужная? правильная? та самая?) книга, то нашелся бы человек, который вывел бы меня на поверхность.

Данное сновидение не относится к периоду работы с описанной далее клиенткой, оно отражает состояние бессознательного автора в процессе письменного изло­жения происходившего, при работе над книгой. Некото­рые моменты, связанные с его интерпретацией, содер­жит параграф 7.5.

А теперь — описание случая. Клиентка, госпожа Ш., бы­ла скромной и застенчивой молодой женщиной, привык­шей держаться в тени своей более активной старшей сест­ры. По совету последней она посетила несколько семинаров по структурному психоанализу, после чего начала индиви­дуальную терапию. Своей основной проблемой г-жа Ш. считала зависимость от сестры и других старших родствен­ников (она была младшей дочерью в семье с четырьмя де­тьми). Их мать умерла, когда девочке было полтора года, и

[267]

детей воспитывала вторая жена отца. Отношения с мачехой у клиентки были хорошими, из родительской семьи к сест­ре Ш. ушла в возрасте четырнадцати лет.

Госпожа Ш. была замужем, развелась, у нее трехлетний сын. В настоящее время живет с мальчиком одна, хотя фактически — вместе с семьей сестры (их квартиры на­ходятся в соседних подъездах, сестры ведут общее хозяй­ство, вместе присматривают за детьми — у старшей их двое, мальчик и девочка).

В начале терапевтического анализа клиентка высказала несколько конкретных претензий к старшей сестре. По­следняя "слишком вмешивается" в жизнь г-жи Ш. — принимает за нее решения, выбирает занятия и приори­теты, указывает, как воспитывать ребенка, ит.п. "Она да­же распоряжается моей личной жизнью, — жаловалась клиентка. — Не то, чтобы Ирина (для удобства назову так старшую, а младшую, клиентку, — Татьяной —Н.К.) мне прямо запрещала с кем-нибудь встречаться. Но, зна­ете, она может слегка поиронизировать — и мне уже не­удобно. Мне как-то неловко общаться с человеком, кото­рого сестра не одобряет. К тому же она почти всегда потом оказывается права".

В процессе работы стало понятно, что зависимость гос­пожи Ш. — прежде всего социальная. Это материальная зависимость (деньги зарабатывает старшая сестра), а так­же привычные отношения "родитель-ребенок", устано­вившиеся между сестрами в то время, когда младшая бы­ла еще подростком. Клиентка не раз подчеркивала, что такого рода "сестринская власть" ее не тяготит — пробле­ма заключается скорее в непризнании сестрой ее индиви­дуальной субъективности в качестве взрослой и автоном­ной. "Я не спорю, когда сестра распоряжается деньгами, планирует, что нужно купить, и так далее. Она всегда очень щедрая, и даже странно, что скупость проявляется в мелочах — например, она не дает мне книг".

Дойдя в своем рассказе до этого момента, г-жа Ш. по-настоящему разволновалась. Изменилась ее спокойная и сдержанная манера поведения, в речи зазвучали истери­ческие ноты, связный рассказ превратился в поток отры-

[268]

вистых восклицаний, где жалобы на сестру перемежались с агрессивными выпадами в ее адрес. Было похоже на то, что в процессе терапии создалась миметическая копия какого-то актуального конфликта.

Однако говорить об этом конфликте клиентка не хоте­ла. Немного успокоившись, она продолжила рассказ о своих взаимоотношениях с сестрой, акцентируя внимание на том, как Ирина заботится о ней, как хорошо и дружно они живут, и т.п. Речь пустая грозила захлестнуть терапев­тическую работу. В конце госпожа Ш. заметила: "Получа­ется, что никаких проблем с сестрой у меня и нет".

Поэтому следующий сеанс я начала с того, что предло­жила клиентке рассказать какое-нибудь сновидение, в котором участвует старшая сестра. В ответ г-жа Ш. рас­сказала сон, который, по ее словам, впервые приснился ей еще в детстве, и продолжает периодически сниться до сих пор:

Во сне я вижу себя маленькой девочкой, которая бредет по лесу. Знаете, маленькой — как в сказках. Речь не о том, что мне там три года или пять лет — просто я маленькая, а во­круг много опасностей. Затем, опять как в сказках, меня на­чинает преследовать какая-то ведьма ужасная. Я ее не вижу, а просто знаю, что она подкрадывается ко мне. Я бегу, очень быстро, а потом падаю в яму, проваливаюсь куда-то. Но самое страшное — когда ведьма подходит к краю этой ямы и смот­рит на меня. А потом начинает забрасывать меня в яме — ветками, травой, листьями какими-то. Яма наполняется, она становится вровень с землей. Я знаю, что там, по верху, люди ходят, я чувствую, что они не знают ничего — что тут на са­мом деле яма. А я лежу внизу, живая. И знаете, есть ощуще­ние, что все правильно. Правильно, что я в этой яме лежу — я хорошо спряталась. И страха уже нет.

Первое, что подчеркнула клиентка в процессе анализа этого сновидения — его "авторский", сугубо индивиду­альный характер. Она понимала, что сюжет и мотивы сна очень близки к фольклорным, однако настойчиво тверди­ла, что сказки и детские книжки здесь ни при чем:

"Я знаю, что все это очень похоже на сказку, но это мой сон, на самом деле мой".

[269]

Кульминацией сновидения является сцена, в которой ведьма смотрит на девочку, лежащую на дне ямы. Г-жа Ш. указала, что во сне страх уменьшался по мере того, как яма наполнялась ветками и травой.На вопрос о том, с кем ас­социируется ведьма, клиента ответила, что раньше, в дет­стве, это была ее мачеха, потом — старшая сестра, а теперь, скорее всего, ведьма — это я, ее аналитик.

Для понимания сна используем ряд структуралистских и постмодернистских представлений, в частности, идеи Ю.Кристевой, Ж.Лакана и М.Фуко. Сновидение в каче­стве целостного дискурса я буду рассматривать как соче­тание факта и фантазма; структура этого дискурса определяется изначальным базовым расщеплением⁵⁸ го­ворящего субъекта. В качестве главного аффекта снови­дение представляет страх, интенсивность которого сни­жается по мере того, как сновидица оказывается укрытой, спрятанной. Ведьма из преследующей (но не очень страшной) фигуры превращается в помогающую.

Моя интерпретация основывалась на понимании дина­мики страха и ассоциативных значений фигуры ведьмы. Однако, прежде чем высказать свое понимание, я попы­талась выяснить природу бессознательного страха госпо­жи Ш. Одновременно в фокусе оказался интенсивный перенос клиентки, характер которого (положительный или отрицательный) была пока не ясен:

Т: Если ведьма из Вашего сна — это в какой-то степе­ни и я тоже, то что же я все-таки делаю — преследую Вас, или смотрю, или прячу под ветками?

К: Преследуете и смотрите.

Т: А кто из нас троих Вас прячет?

К: Наверное, сестра.

Т: Потому что не дает Вам книг? А от чего можно спрятаться таким способом?

К: От себя... вернее, от нее.

Т: Она прячется в яме, а люди ходят и не знают, что там, внизу?

К (с большой горячностью): Это правильно! Так и долж­но быть! Ведь сновидения — я знаю — это исполнение наших желаний.

[270]

Комментарий: На этом месте я поняла, что "она" — во­все не сестра Татьяны. По-видимому, налицо соответст­вующее базовому расщеплению раздвоение личности сновидицы. Понимая, что такое раздвоение патологично, клиентка прячет свою Другую — подобно тому, как ее в детстве учила этому сестра.

Стоит задуматься, почему раздвоение Эго (типичное для многих сновидений), вызывает столь сильный страх. Не является ли оно миметической копией реальной проблемы г-жи Ш.? Не это ли сновидица прячет под ветками?

Т: Но спрятаться от меня ей вряд ли удастся. Аналитик вскрывает, а не скрывает. По сновидению я преследую и смотрю, так ведь? (Клиентка молчит). Интересно, на ко­го я смотрю, а кого — преследую? (Мы обе молчим какое-то время. Наконец, мое бессознательное берется за рабо­ту). Кто из Вас двоих в этом сне спрятался в яме? От чего Вы прячетесь? От осознания того, что Вас двое?

К: Да, наверное.

Т: Вам страшно, что об этом еще кто-нибудь узнает? Поэтому в яме, под хворостом — комфортно?

К: Наверное, мне нужно рассказать. Недавно я видела у сестры книгу⁵⁹ — там на обложке изображена девушка перед зеркалом, и она целует свое отражение. Я в детст­ве делала также. Я любила смотреть в зеркало и всегда знала, что настоящая я — там, в отражении. Это была моя тайна. А сестра не дала мне эту книгу, как детстве, когда она запрещала мне играть с зеркалом.

(Пока я сидела и думала о том, чтотаких совпадений не бывает, клиентка внесла в свой фантазм последний штрих):

К: А Вы, я знаю, пишете книги, поэтому не будете пря­тать ее от меня.

Этот сеанс, также имеющий природу фантазма, позво­лил многое понять в проблеме госпожи Ш. Прежде все­го, обозначился психотический страх раздвоения личнос­ти. В полном соответствии с лакановской теорией, образы сновидения предоставили возможность выразить

[271]

материал, касающийся пробелов в Реальном. Вытеснен­ное (что именно, еще предстояло узнать) посредством на­сильственного исключения, форклюзии⁵ в символической форме представлено сюжетом сна. Само сновидение со­держит элементы регрессивного, галлюцинаторного ис­полнения желаний, позволившие наметить дальнейшую стратегию терапевтической работы.

По Лакану, динамика бессознательного в сновидении соответствует клинике психоза. Структура последнего может быть выражена следующим постулатом: "Все, что отвергается в Символическом, должно вернуться в Реаль­ное". В таком психотическом состоянии как сновидение, наиболее радикально отвергается Символический Другой или, как его называет Лакан, Имя Отца. Поведение кли­ентки хорошо вписывалось в фрейдовский постулат о ра­венстве бессознательного, инфантильной сексуальности и сновидений. Поэтому на следующем сеансе наш разго­вор строился вокруг эдиповой проблематики — впрочем, по инициативе самой г-жи Ш.

Она рассказала еще одно сновидение, почти бессюжет­ное, сводившееся к сильному чувству страха, связанного с тем, что кто-то могучий наваливается на нее (лежащую навзничь) и душит. "Такой сон я тоже вижу довольно ча­сто, но он начал сниться не в детстве, а несколько лет на­зад, с юности" — заметила клиентка. Она сразу согласи­лась с интерпретацией, что, возможно, это сновидение связано с сексуальными переживаниями и добавила, что иногда оно включено в чисто эротические сны. Я стала расспрашивать клиентку дальше.

Т: Как Вы считаете, кто это может быть? К: Я сама об этом часто думала. И перебирала всех сво­их приятелей, но я точно знаю, что это не мог быть ни­кто из них. Вернее, я всегда боялась, что это отец. Я по­мню, этот сон впервые приснился, когда я сказала ему, что собираюсь выйти замуж.

На этом этапе терапевтического анализа я сочла необ­ходимым рассказать госпоже Ш. основы фрейдовской те-

[272]

ории Эдипова комплекса. Оказалось, что в этом нет нуж­ды—в опыте клиентки эдиповы переживания были представлены во всей полноте и, как выяснилось далее, именно они и составляли патогенное ядро:

К: Собственно, это и есть, наверное, моя главная про­блема. Я просто не знала, можно ли об этом рассказы­вать. Я знаю, что такое инцест, и сама пыталась понять свои отношения с отцом. Но это сложно, и потом — мы в семье никогда не говорили об этом.

Т: Что Вы называете инцестом?

К: Сколько я себя помню, я всегда очень любила папу. И была его любимой дочкой. Когда я подросла, я иногда думала — странно, что тетя Галя (мачеха Татьяны, вто­рая жена отца) хорошо ко мне относится и совсем не ревнует.

Т: Почему она должна была ревновать?

К (не слушая моих вопросов, говорит, как, в трансе): А отец ревновал, я знаю. Я из-за него не могла встречаться с пар­нями, как другие девушки. А потом получилось так, что он умер — фактически у меня на руках. И когда я узнала, что у меня будет ребенок, сразу решила, что назову в его честь. Понимаете? Папа умер, а я родила сына — и как будто он продолжился. А потом все это случилось с малышом, и когда он умирал — я тоже почувствовала: ну, все... (Умол­кает. Потом, после долгой паузы, меняет тему рассказа):

К: Знаете, это все, с именами, до сих пор важно. Вот я у Вас недавно спрашивала, не можете ли Вы порекомен­довать моему брату хорошего психотерапевта в Харькове. И Вы назвали человека, которого зовут как отца, а отче­ство — как у Вас. Вы его очень хвалили.

Т (заражаясь состоянием клиентки): Ну да, он прекрас­ный специалист. И написал одну из лучших книг по пси­хотерапии.

К: Да, я ее пробовала читать. Сразу взяла у сестры, но ей ничего не сказала.

Обдумывая этот разговор, я поняла, что г-жа Ш. ис­пользует очень специфическую стратегию психического

[273]

моделирования действительности. Ее в полной мере мож­но назвать сновидной или фантазматической, поскольку в дискурсе клиентки реальные факты, их восприятие и понимание, субъективные и объективные характеристики спутаны и слиты, полностью произвольны. "Слова в сно­видениях, — пишет Фрейд, — трактуются как конкрет­ные вещи, поэтому их значения часто комбинируются и совмещаются" [108, vol.2/3, р.ЗЗО]. Аналогично этому речь госпожи Ш. организована на уровне свободной иг­ры означаемого и означающего: слова трактуются как объекты, ибо оторваны от фиксированной цепочки озна­чающих и своих привычных значений.

Такой способ выражения мыслей и чувств, конечно, далек от нормального (обычного). С другой стороны, он представляет собой эффективный компромисс между нормальной (здоровой) и патологической (психотической) формой артикуляции значений и личностных смыс­лов, обычные способы выражения которых невозможны (ядро вытеснения). Большинство людей склонны рассма­тривать этот феномен как чисто патологический (в этом контексте стали понятны страхи сестры — Ирина боя­лась, что Татьяна в какой-то момент может "соскольз­нуть" в психоз полностью).

Лакан в своих работах описывает множество подобных примеров, наиболее известный — "Я возвращаюсь от колбасника" [см. 114, vol.2]. Типичным является и вклю­чение личности аналитика в цепочку означающих, ис­пользуемых клиенткой. Такая встреча с объектом в трансферентных отношениях предоставляет субъекту воз­можность определить свою позицию в связи с существо­ванием сексуальности, феноменологией нарциссического сознания и структурой Другого как возможностью трансценденции, выхода за любые пределы.

В ходе дальнейшей терапии я попыталась выяснить, что именно из представленного госпожой Ш. материала "закольцовано" в симптом⁶⁰. Для этого нужно было как-то разделить реальные события и результаты их психиче­ской переработки во внутреннем опыте клиентки. Задача оказалась непростой, поскольку большая часть воспоми-

[274]

наний и переживаний г-жи Ш. была окрашена сильным чувством вины. Но именно последнее позволило очер­тить проблему-симптом. Суть его состояла в следующем.

Отношения Татьяны с отцом действительно имели вы­раженную инцестуозную окраску (хотя, скорее всего, ис­точником травматических переживаний был не реальный эпизод, а достаточно типичная для истерических девушек фантазия о совращении). Поэтому его смерть стала ис­точником сильного чувства вины. Г-жа Ш. спроецирова­ла это чувство на отношения с братьями и старшей сест­рой, полагая, что они также винят ее в происшедшем. (Одновременно клиентка использовала в качестве психо­логической защиты механизм реверсии — она обвиняла своих родственников в том, что те фактически "бросили" отца умирать на ее руках).

Сын, названный в честь любимого отца, стал для гос­пожи Ш. не просто символическим заместителем послед­него, но, по-видимому, был отождествлен с вытесненным объектом желания. В фантазме отсутствовала способ­ность к различению этих двух фигур (точнее, позиций в Символическом), что легко объяснить регрессивным стремлением к удовлетворению желания. Последнее в данном случае и составляет ядро вытеснения, но считать его просто инцестуозным — преждевременно.

Дело в том, что в биографии г-жи Ш. был еще один травматический эпизод. Когда ее сыну исполнилось пол­года, он получил серьезную травму головы. Клиентка в это время находилась в больнице и не могла ухаживать за мальчиком. Она плохо помнит все подробности, так как большей частью лежала в бреду, с высокой температурой. Однако схожесть обеих ситуаций (смерти отца и тяжелой болезни сына — он, фактически, тоже был близок к ги­бели) ее долгое время навязчиво преследовала.

Именно эти переживания больше всего тревожили ее старшую сестру. Ирина сумела помочь Татьяне, подтолк­нув клиентку к активному исполнению церковных обря­дов. В данном случае сестра проявила отличную ана­литическую интуицию, умело использовав социально приемлемые формы навязчивого поведения (как извест-

[275]

но, в основе целительной силы многих религиозных ри­туалов лежит бессознательная потребность справиться с обсессивными (навязчивыми) страхами). Судя по всему, именно это помогло клиентке "собрать себя" для того, чтобы начать систематическую терапию

Сильное чувство вины, заместившее у г-жи Ш. вытес­ненные мотивы любви и убийства (замечу в скобках, что мне самой часто казалось неправдоподобным столь точ­ное воспроизведение в неврозе современной молодой женщины целого набора классических фрейдовских тео­рий — начиная с фантазма о совращении и кончая судь­бой Первобытного Отца из "Тотема и табу"), обернулось для нее фундаментальной потерей возможности доступа к Символическому Другому. Однако серия фантазмов пре­дотвратила психотическую "потерю реальности" и позво­лила г-же Ш. пройти по узкой тропе между психотическим отчуждением от Другого и невротической фантазией о Другом. В конечном итоге она сумела вернуться в Сим­волический мир закона и желания.

Интересно, что косвенной формой переживаний, сви­детельствующей о таком возврате, стали сновидения-фантазмы с моим участием. На одной из заключительных сессий клиентка сказала следующее:

К: Знаете, я уже научилась хорошо различать Вас на­стоящую и ту, которая мне часто снится. Ее я называю Н.Ф., а Вас — аналитиком. И я понимаю, что Ваши — то есть ее — советы в сновидении, и Ваши вопросы не сов­сем одинаковые.

Т: А чем они отличаются?

К: Когда Вы что-нибудь говорите как Вы, то всегда объясняете что к чему, и что откуда взялось. А та Н.Ф., из снов, этого не делает, хотя ей я верю больше. Нет, не так! Ее я больше слушаюсь, что ли. То есть Вы не застав­ляете меня делать что-нибудь, а она... она не оставляет мне выбора.

Т: Почему?

К: Она больше я, если Вы понимаете, как это. (Замол­кает) Как бы это получше сказать... объяснить... выразить.

[276]

Т: Не торопитесь. Походящее выражение обязательно найдется.

К: Я это для себя понимаю так: если Вы говорите мне что-нибудь, то это Вы сказали. А если говорит Н.Ф. из сновидения, то это как бы я говорю себе — от Вашего имени. Но я не стала бы говорить так — от Вашего име­ни—о незначительном... неважном или глупом. Значит, это тоже важно, хотя и по-другому.

Слова госпожи Ш. являются точной клинической ил­люстрацией лакановского положения о трансформации работы переноса в перенос работы. Последнее гласит, что конфронтация с аналитиком, выступающим в качестве объекта (а'), может иметь место, только если первона­чально субъект поместил аналитика в идеальную пози­цию субъекта, которого можно знать. Другими словами, позитивный перенос (аналитик как знаемый субъект) должен предшествовать негативному переносу (объект, не поддержавший знание Другого).

Это общая работа аналитического знания, итоги кото­рой, как правило, подводятся в конце анализа. Необыч­но, что ее начало инспирировано клиенткой, хотя в дан­ном конкретном случае число невероятных совпадений обстоятельств терапии с теоретическими принципами ее организации далеко выходит за рамки нормы. Я обрати­ла внимание на то, что на сей раз г-же Ш. было легче подбирать означающие — в полном соответствии с пред­ставлением Лакана о том, что знание бессознательного как таковое есть знание бессубъектное, чистый результат отношений и работы, не зависящий от каких бы то ни было форм суждений, и существующий отдельно от со­знания и индивидуальности клиента.

В конце терапии перед нами развертывается чистое функционирование аналитического дискурса, наступаю­щее в тех случаях, когда клиент подтверждает свое жела­ние работать против вытеснения и понимать различия. Фантазм апробирует новую форму социальных отноше­ний, о которой основоположник структурного психоана-

[277]

лиза сказал так: "Ничего не ожидая от индивидов, я все же жду кое-чего от их функционирования" [114, vol.1, p.131].