ОТКРОЙ МНЕ СЧАСТЬЕ — ЗАКРОЙ ГЛАЗА

Женщина любит с закрытыми глазами. В этой рефлек­торной реакции на наслаждение — бездонная глубь Кому не знаком расхожий фольклорный сюжет, злая колдунья превращает прекрасного принца в монстра. Чары рассеются лишь тогда, когда полюбит его в этом непотребном виде красная девица. И (какое постоян­ное везенье) везде и всегда, у всех народов отыскива­лась своя Настенька. Сначала по нужде, а потом тро­нутая душевными красотами неказистого жениха, по доброй воле соглашается она стать его спутницей. Более того, обнаружив хладное тело, пленница долго не пускается с облегчением восвояси, а коленопрек­лоненная тормошит, поливает горючими слезами свое­го квазимодо: “Ты проснись-пробудись, мой желанный друг”. Это не риторическая фигура заплачки. Именно желанный.

С нашими рыцарями такой номер не проходит Эверест их жертвенности — лобызание мертвой невесты и то при условии хорошей сохранности трупа. А лягушачью шкуру они непременно сожгут. Потому как очень хочется. Не завтра и навсегда, а сегодня и немедленно — и гори все синим пламенем.

А мы — такие. Нас медом не корми, дай только очеловечить чудовище. Калеки, карлики, тарзаны, маньяки всех сортов — какие степные просторы, какое поле деятельности!

Взамен не возьмем ни полушки, ни полушалка. Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью, спра­ведливо посетовал поэт. А на блесну восхищения ло­вимся моментально. Промелькнет угрюмый восторг в тусклых зрачках удава — и женщина зачастит в тер­рариум. Разбередят ее сердце ночные серенады, и она рухнет с балкона в объятия певца, заранее простив ему и рубильник Сирано, и оскал Гуимплена. А чаще даже не заметив ни того, ни другого.

В начале века в поездах промышляла особая кате­гория дорожных аферистов. С усиками и в цилиндрах. Подсаживался такой валет к одинокой пассажирке и затевал знакомство, опутывая жертву клейкими ни­тями комплиментов, молниеносными признаниями, окатывал северянинской ажурной пеной, окуривал наркотическим фимиамом. От станции до станции ус­певал справиться с испугом, корсажными шнурками приличий, “сударь, что вы себе позволяете”. И наши не избалованные дифирамбами прабабушки размякали, таяли, как мартовские сосульки, теряли бдительность. а вместе с ней свои дорожные саквояжи и ридикюли. Видимо, промысел был настолько прибыльным, не­сложным и безопасным, что скоро обет авил по своему чмаху карточный железнодорожный бизнес по выкачиванию денег у раззявистых маменькиных сынков. В некоторых поездах даже вешали специальные предупредительные таблички. Совершенно напрасные. Ци­линдр и усики заслоняли все. Думаю, обобранные дамы горевали вовсе не об утрате кошельков и при очередной встрече с жуликом не полицмейстера бы позвали, а закатили сочную сцену.

Нам совершенно безразлично, откуда идет тепло:

от старинного камина, буржуйки, костра на снегу или спичек балабановской фабрики. Только бы шло, толь­ко бы грело. Потому отсутствие у партнера рук, ног, мозгов, члена, любого органа, кроме сердца,— до­садная, но извинительная оплошность природы. К то­му же последняя пытается загладить свои промахи, как-то утешить нестандартных детей: глухонемые улавливают даже вибрацию эфирных волн, слуху сле­пого позавидуют и кошки. А уж компенсировать сто­граммовую недостачу и вовсе легко. Особенно в на­шем спартанском государстве, где все мы — падче­рицы пола в саже и лохмотьях. Потому что мужья, способные без понукания вбить одиозный гвоздь, сде­лать комплимент, при разводе поцеловать руку, не требуя дележа табуреток и зубочисток, предел грез. Потому что с температурой под сорок мечемся меж­ду стиральной машиной и пылесосом, с кличем “са­рынь на кичку!” штурмуем житейские бастионы. У нас стальные локти и тонкие, как папиросная бу­мага, стенки маток. От наших улыбок содрогаются закаленные дантисты. Мы политы матом и духами, от которых дохнут мухи и хлопаются в обморок комары. На нас искусственные шубы и неглиже, от кото­рого у мужчины встают дыбом только волосы.

Но кольчуга Брунгильды вспенится кружевным пеньюаром, но из облака прачечного пара вылепится субтильная нимфа, стоит произнести простенький текст заклинания:

· Я не подпущу тебя к плите, чтобы атласную кожу не высушил ее жар, буду драить до блеска полы, чтобы ты могла босиком пропорхнуть в ванну, твои вены не набухнут от тяжелых сумок, у тебя никогда не потекут краны, не окосеет дверь, не рассохнутся стулья, не затупятся ножи, а в вазе не завянут цветы. Я буду плотником, маляром, сантехником, нянькой, горничной. Только люби меня. Как умеешь и сколько получится.

Декламатору выплатят вожделенный гонорар. И откроют беспроцентный бессрочный кредит. Даже если он ограничится двумя-тремя телодвижениями в заданном направлении. Когда сей сладкоголосый соловей — мужчина. А его сопернице нельзя опериро­вать фальшивыми векселями. Иначе первый же встреч­ный укомплектованный счастливец сдует ее с драго­ценного ложа, словно пивную пену.

Вот и старается, вот и несет на блюдечке с голубой каемочкой амурное ассорти, заказанное избранницей. В нем поклонение соседствует с презрением, раболеп­ство с деспотизмом, грубая фраза обрывается в голу­биное воркование, рысь прыгает на загривок, чтобы обернуться вокруг горла ласковой горжеткой. Она об­ращается к подруге, как женщина к любимому, она обращается с подругой, как мужчина с возлюбленной.

И все-таки,— слышу за плечом прокурорский голос въедливого читателя,— зачем нормальной жен­щине природный кастрат, когда вокруг племенные стада?

А зачем умнице — дурак, трезвеннице — алкого­лик моралистке — бабник? Зачем, зачем... Затем!

Журнальный снимок: голливудская звезда в обним­ку со знаменитой теннисисткой. Что породило этот союз — банковский счет Мартины Навратиловой или аллергия на бицепсы экранных суперменов? А может (почему бы и нет?) элементарная женская сердечная недостаточность.

Судейский свисток судьбы вызывает монопольную любовь со скамейки запасников там и тогда, где и ког­да мужчина проштрафился окончательно или его при­сутствие чревато катастрофой. А еще когда женщина страдает хронической формой сиротства. Это не про­фессиональная болезнь старых дев и покинутых жен. Внешние обстоятельства могут быть самыми распре­красными: семья, стабильность, достаток. А копни поглубже космический вакуум, беспредел одинокос­ти. На чьей груди отыщется место и для щеки, и для души, если не на груди существа, сочетающего в себе родственность и чужеродность. Первое — чтобы по­нять, второе — чтобы притянуть.

Вот тепличный росток, вскормленный маменьки­ными нитратными баснями о мужском коварстве, за­пуганный обескровленными призраками абортов. Ей давно пора ночами напролет втискиваться барельефом в стены лестничных площадок, прятать под пудрой и шейным платком радужные кляксы первых уроков страсти. А она щиплет овечкой травку на клумбе под отчим окном до ранних сумерек комендантского часа. Но болотные огни блуждают в карминовых потемках тела, и на них, как на маяки, выруливает контрабанд­ная шхуна:

· Твоя приятельница не вылезает из джинсов...

· Сейчас так модно, мама.

· ...и из твоей комнаты.

· Мы занимаемся. Английским языком. Ты что-то имеешь против?

А вот хрупкая сосенка с мужем-дятлом. Он закон­чил классическую гимназию подворотен и подвалов, где сопрягаются на скорую руку и без выкрутас, он так и не понял разницу между самообслуживанием и парт­нерским сервисом, путает окончания мужского и жен­ского рода... Его любовь— это еженощный спуск в тесную штольню, это упорная осада крепости, кото­рая и не думает сопротивляться. Только не надо коло­тить в нее бревном, а достаточно нажать неприметную кнопку в стене над воротами — и они откроются авто­матически.

В итоге муж оправдывает свои левые демарши холодностью жены, которая мается от ломоты в по­яснице, астении, апатии, утешая себя время от времени собственноручно.

Но по остальным параметрам муж вполне удов­летворяет: чадолюбив, домовит и т. д. Поменять его на какого-нибудь народного умельца — сомнительный бартер. Любовники — публика ненадежная, завертят, закрутят, наломаешь дров, разоришь гнездо, а как новое вить, тут-то они порх! — и ищи-свищи. Кукуй ягзицей, считая копеечную сдачу от пущенного по ветру бабьего века. А подруга — вне подозрений и вне конкурса. Ей-то потайные рычажки известны как свои пять пальцев, которые и воздадут должное всем ис­томленным опалой бугоркам и впадинкам. В оплату не надо делить детей, квартиру, менять фамилию, потрошить почту в поисках квитка алиментов. Лишь иногда всплеснет короткое сожаление:

· Как грустно, что ты — не он. Я бы хотела жить с тобой по-человечески, чтобы у нас было все, как у людей.

· Ну, дорогая... тогда тебе следует завести не меня, а мужчину.

· Не могу.

· Почему?

· Он потребует всего.

А вот — наседка. С личной жизнью покончено раз и навсегда. Служение детям— смысл ее существова­ния, ее сладкий крест, которым она не поделится ни с кем, с которым она не расстанется ни за какие блага мира, кому бы их ни сулили, ей или детям. Но кровь не водица, без огня закипает. Бегать по свиданиям? Круг­лосуточные ясли? Ни за что. Привести мужчину в дом? Травмировать психику ребенка. А тетя есть тетя. Осо­бенно такая — добрая, щедрая. Ну а что кладет ее мама с собой, а не стелет, как другим гостям, на раскладушке,— эта деталь до определенного момента не фиксируется. А когда он наступает, очарованной страннице указать на дверь куда проще, чем ее свод­ным братьям. Ее права всегда птичьи.

А вот руководительница крупного предприятия.

У нее негнущийся голос, синий костюм, а под прямой без шлиц и складок юбкой угадываются галифе. Под­чиненные обоего пола замирают навытяжку на даль­нем краю ковровой дорожки ее кабинета. На банкетах ей наливают коньяк, а не вино. Муж давно дезертиро­вал, не сняв фартука и не домыв посуду. Адъютант, щелкнув каблуками, приглашает на тур вальса мар­китантку (уволить обоих). Водитель приклеен к рулю. Водопроводчик пьян. Сосед по лестничной клетке — старый хрыч и хам. Никто не пожалеет. Никто не приголубит. Никто не подарит цветов. Таких, как эти...— Милочка, откуда у меня подснежники? Вот как. Спасибо, тронута... Принесите мне чашечку кофе. По­жалуйста. Две чашечки кофе...

А вот законсервированная из-за ложной неприв­лекательности и реальной застенчивости девственница, а вот смоковница в незатянутых порезах мужниных попреков, а вот, а вот, а вот... Жизнь не пользуется копиркой, для каждого она сочиняет свой сюжет, на который у нее авторский патент, завизированный в са­мых высоких инстанциях. Не будем вмешиваться, ляз­гая цензурными секаторами. От человечества не убу­дет, какими бы способами люди ни любили друг дру­га. Лишь бы любили.

ТЕМА III

МЕЖДУ МУЖЕМ И ЛЮБОВНИКОМ

У тебя медовый месяц, ты без ума от избранника, и каждое мгновение лишь укрепляет уверенность в ва­шей предназначенности друг другу? Дай Бог, чтобы так было всегда... Тогда не трать свое драгоценное время на прочтение этой писанины. Ее содержание тебе без на­добности. Во всяком случае, сегодня. Оно заведомо вызовет реакцию сродни нормальной реакции ребенка на алкоголь • горько и гадко.

А теперь, милые дамы, когда наш дружеский кружок слегка поредел, еще одно принципиальное уточнение:

речь пойдет об измене в экологически чистом виде. За скобки вынесены:

акт мести, который подобен удалению здорового зуба вместо больного. Никакого облегчения, прогулки по потолку продолжаются, но вместо одного очага воспаления — два;

вакхические мотивы, когда вечером море по ко­лено, а утром — небо с овчинку;

тот клинический случай, когда, спрятав ножи и запихав в чемодан фен, шляпу со страусовыми пе­рьями, тетрадь с кулинарными рецептами и теплые рейтузы, очередная Анна Каренина поднимается навстречу мужу с отрепетированной репликой: “Васисуалий, нам надо объясниться. Я ухожу от тебя к Птибурдукову”.

И пока он прядает в ошеломлении знаменитыми ушами, прыгает в лифт, загодя оккупированный об­курившимся дублером. Который и доставит ее, слитую в финальном поцелуе, в рай, где новопреставленные пары кувыркаются в блаженной невесомости. В этой ситуации, жеванной-пережеванной могучими челюстя­ми классиков, мне остается лишь пожелать всем астронавткам благополучного приземления.

Но далеко не каждый внебрачный роман венчает хеппи-энд. Сколько нас, легковерных и опрометчивых болтается на ржавом крюке вины из-за металлической блесны? Сколько обречено на нескончаемое похмелье из-за одного-единственного глотка вина, который на миг раскрасил черно-белый экран будней?! И живем, вжатые в драные кресла, замурованные в преиспод­нюю кухонь, с черной дырой в сердце и клеймом “неверная жена” на лбу.

А единый в трех лицах — судья, прокурор, палач — стоит, покачиваясь (пятка — носок, пятка — носок), разминает в ладонях узорчатый, вдвое сложенный ремень. Хотя у самого рыльце не в пушку, а прямо-таки в щетине. Левый, черный, глаз вперил в жертву, а правый, зеленый, скашивает на часы, прикидывает, как и экзекуцией натешиться, и на свидание не опоздать.

Колеса такси, мчавших меня из подпольных гнез­дышек в родовое гнездо, не раз зависали над пропа­стью. На их багажниках рубцы от дамокловых мечей шлагбаумов, а на крыльях вмятины от бычьих рогов мотоциклов.Все хорошо, что хорошо кончается,

я хочу, жизнелюбивая сестра моя, чтобы и твои пробеги по извилистой боковой трассе не завершились аварией. Для чего и нарисовала путевую карту адюль­тера с подробным инструктажем. Брось ее перед во­яжем в сумочку в компанию к пудренице, помаде и газовому баллончику. Поможет не поможет, но и не навредит.

ПТИЦА-ТРОЙКА

Начнем с тормозов. Их у нас либо нет вовсе, либо они надежны, как лучшая подруга, почти сестра. Та самая, что прожужжала уши, раскаляя мембрану вулканичес­ким шепотом:

· Такой мужик, та-а-а-акой мужик! Не чета тво­ему... чудаку. Смотри, упустишь— будешь локти ку­сать.

А после с интересом наблюдала из директорской ложи кровавые сцены. А по окончании спектакля на заднем сиденье частника экс-супруг сосредоточенно изучал содержимое ее запазухи.

У мелкого флирта, у спичечной страсти короткая дистанция с бетонной стеной в конце. Мы же нередко, сорвавшись с места в карьер, мчим по ней в эйфории на бешеной скорости, словно под колесами зеркальная автострада Калифорнии. Нет, я не против ответвлений любви всех сортов и масштабов. Выпала такая уда­ча — посетить эту землю, попетлять по ее лабиринтам, глупо все время гнать вперед по комсомольской узкоколейке с упорством бронепоезда. Проблема в том что указатели поворотов натыканы в самых неожи­данных местах и в самой нелогичной последователь­ности.

Нет бы все по порядку: в яслях — симпатия, в шко­ле — увлечение, в вузе — влюбленности, а в комплекте с дипломом — любовь-страсть, наваждение единым букетом, перевитым свадебной ленточкой. И чтоб не вял. И чтобы на фоне ровного семейного счастья ре­гулярно вспыхивали рецидивы девственного чувства — с томительной дистанцией, вибрацией ожидания, сму­той сомнений, неотшлифованными реакциями, легко­мыслием и крылатостью.

Но на такое досвадебное ретро партнеру надо за­тратить массу сил и энергии. Не затем женился. А карьера, а бизнес, а мироздание? Кто тогда поддер­жит Пизанскую башню в ее падении, застеклит озоно­вые дыры, испьет шеломом синего Дона?

Приходится, чтобы не отвлекать возлюбленных от их вселенских проблем, утолять жажду из чужих коло­дцев. Потому что по велению и замыслу природы мы экстравертны и артистичны. Недаром имен великих актрис и звездного шлейфа их славы, несмотря на фору в тысячелетия, хватит на пояс для экватора, да еще и с кокетливым бантиком. Актеров же едва-едва наскребется на бечеву волжских бурлаков.

А наши интрижки со всеми зеркальными поверх­ностями! Витринами, чайниками, стеклами авто и му­ниципального транспорта, полированными дверцами шкафов и даже черным мрамором надгробий. В об­щем, без зрителей и поклонников — ну никак. Особенно настойчивых иногда допускаем внутрь. Но не из-за лебединого клекота либидо, как это им мерещится, в награду за восторг, рукоплескания, за жаркую одну желания, из пены которой и восстаем ослепи­тельными богинями.

Пусть себе заблуждаются. Они. А нам — нельзя. Надо помнить о неисправных тормозах и двигаться с такой скоростью, чтобы в любой момент выпорхнуть на обочину без риска сломать себе шею. Для чего и следует усвоить некоторые правила безопасности движения.

Постигай науку расставания. Еще до встречи сми­рись и согласись с неизбежностью разлуки. Делай про­межутки между свиданиями на час, на день, на неделю, на месяц длиннее, чем хотелось бы. Хотелось бы тебе, а не ему. Не потакай своему нетерпению. Оно чревато опрометчивыми поступками. Гаси его затянутым ожи­данием. Это как при голодании: важно перетерпеть острую начальную фазу.

Мечтай. Мечтать не вредно. Но о прошлом, а не о будущем. Иначе срастешься со своими фантазиями и непременно захочешь их воплощения в реальности. Тут-то и грянут землетрясения и бури. А срастаемся мы с ними в две секунды. Помню мою первую коман­дировку в столицу. Душа готовилась к празднику: трое суток за казенный счет в лучшем городе земли. Москва тогда возбуждала, а не угнетала провинциалов. Все кастовое, элитное было надежно замаскировано под овощную базу, а не кололо глаза невыносимой рос­кошью витрин и холодным высокомерием халдеев. Уже под градусом эйфории я стояла на Кузнецком мосту в сногсшибательном марлевом сарафане (Ин­дия), почти свежих босоножках (Болгария), арендован­ных ради такого случая у подруги, и с собственной польской сумкой через плечо, которая при внешней элегантности легко затаривалась дюжиной пива, а сей­час содержала сменные трусики, паспорт и пятьдесят три рубля сорок шесть копеек командировочных де­нег,— стояла и сладостно колебалась между гости­ницей и Красной площадью.

· Сеньорите, кажется, требуется гид?

Бархатный голос, высокий рост, прикид от фарцы, в общем, вполне, вполне...

После провинциального общепита ресторан “Огни Москвы” впечатлял: вышколенные официанты, пано­рама вечного города с высоты птичьего полета, меню с диковинными блюдами типа жареного угря. Это сейчас шашлыком из аллигатора в пираньевом соусе никого не удивишь.

К третьему “Брюту” мы были помолвлены. Мой новый спутник жизни (штамп районного загса в соб­ственном паспорте как-то незаметно стерся из памяти) явно принадлежал к дипломатическим кругам: когда мне требовалось в туалет, галантно провожал до дам­ской комнаты и неотлучно ждал у дверей. По воз­вращении отодвигал стул, наполнял преимущественно мой бокал и говорил, говорил, говорил: ложи Боль­шого театра, склады ГУМа, алмазные пломбы крем­левских дантистов, ближние дачи, дальние страны... Где ты, мой малогабаритный город, оклеенный старой шпалерой, с окнами на сараи? Когда-нибудь я приеду туда в карете, запряженной четверкой лошадей, с бартами, гувернантками, левретками, чтобы поплакать на могилке старого смотрителя...

- Ну, солнышко, давай в последний раз в туалет — и на пикник.

Когда я вернулась, за столиком уже диктовала заказ свежая компания. Моего поручика не было. Как и оставленной на стуле польской сумки с трусиками, паспортом и пятьюдесятью тремя рублями сорока шестью командировочными копейками...

Не проявляй никакой внешней инициативы. Дея­тельная любовница — ночной кошмар мужчины. Они же лидеры (истинные или мифические — вопрос второ­степенный) и не выносят, когда из их рук рвут пальму первенства, никогда ни о чем не проси. Могут от­казать, и будет больно. А страдание— питательная среда для любви. Особенно вначале, когда еще не рассеялся розовый туман, когда еще слишком уверена в своей власти. Сопротивление ей заставит упорство­вать, и не заметишь, как из королевы превратишься в нищенку.

Вообще мы обладаем поразительным даром пор­тить себе праздники попытками растянуть их до раз­меров будней, а веселый водевиль — до масштабов древнегреческой трагедии. Синдром старухи из сказ­ки о золотой рыбке. Чтобы не раскачиваться скорб­ным маятником над разбитым корытом — не жад­ничай, бери лишь то, что дают без напряжения, не кидайся босиком по снегу вдогонку за решительной спиной. Ничего не добьешься, кроме простуды и оби­ды.

Идеально — вовсе не доводить до финальной точки. Нет ничего более унылого, чем исчерпанные до дна отношения: ил, грязь, коряги. Пусть лучше будет элегантное многоточие, поставленное тобой, а не со. автором где-то посредине.