Ког­да хва­та­ют­ся за мо­лоток

Один из луч­ших рас­ска­зов Ва­силия Шук­ши­на (ко­торый так и на­зыва­ет­ся — «Оби­да») на­чина­ет­ся с ба­наль­ной и, увы, обы­ден­ной си­ту­ации: че­лове­ку на­хами­ли. Он при­шел с ма­лень­кой доч­кой в ма­газин ку­пить мо­лока, а про­дав­щи­ца по ошиб­ке при­няла его за ху­лига­на, ко­торый на­кану­не ус­тро­ил здесь пь­яный де­бош. И сколь­ко ни оп­равды­вал­ся бед­ный Саш­ка Ер­мо­ла­ев, сколь­ко ни объ­яс­нял лю­дям вок­руг, что он ни в чем не ви­новат, — все бы­ло нап­расно. На гла­зах у до­чери его опо­зори­ли, об­ру­гали пос­ледни­ми сло­вами не­весть за что. Кон­ча­ет­ся рас­сказ страш­ной кар­ти­ной: Саш­ка бе­жит до­мой за мо­лот­ком, что­бы про­ломить го­лову од­но­му из сво­их обид­чи­ков. И лишь счас­тли­вая слу­чай­ность ме­ша­ет ему со­вер­шить убий­ство.

Это, ко­неч­но, все­го лишь ху­дожес­твен­ное про­из­ве­дение. Но в нем Шук­шин су­мел уди­витель­но точ­но по­казать стран­ную осо­бен­ность че­лове­чес­кой ду­ши — ос­тро и очень бо­лез­ненно ре­аги­ровать на нес­пра­вед­ли­вые об­ви­нения. В са­мом де­ле, ну что за бе­да, ес­ли про те­бя го­ворят га­дос­ти, к ко­торым ты не име­ешь ни­како­го от­но­шения! Ведь со­весть твоя чис­та и, ка­залось бы, тут впо­ру прос­то рас­сме­ять­ся и по­жалеть лю­дей, ко­торые так глу­боко заб­лужда­ют­ся на твой счет. Но не тут-то бы­ло… Сто­ит ко­му-ли­бо пло­хо отоз­вать­ся о нас — и сра­зу же в ду­ше под­ни­ма­ет­ся вол­на неп­ри­яз­ни к это­му че­лове­ку. А уж ес­ли обид­чик бу­дет упорс­тво­вать в сво­их не­лепых об­ви­нени­ях, эта неп­ри­язнь мо­жет пе­рерас­ти в нас­то­ящую не­нависть, зас­ти­ла­ющую гла­за, от­верга­ющую здра­вый смысл и тре­бу­ющую лишь од­но­го — от­пла­тить обид­чи­ку во что бы то ни ста­ло. В та­ком сос­то­янии и впрямь не­дол­го схва­тить­ся за мо­лоток…

Что же это за страш­ная си­ла, спо­соб­ная тол­кнуть чес­тно­го и доб­ро­поря­доч­но­го че­лове­ка на прес­тупле­ние лишь по­тому, что кто-то на­гово­рил ему раз­но­го вздо­ра?

На язы­ке хрис­ти­ан­ской ас­ке­тики та­кая си­ла на­зыва­ет­ся страстью, но, ко­неч­но же, не в том смыс­ле, ко­торый вкла­дыва­ют в это сло­во ав­то­ры ли­ричес­ких сти­хов и лю­бов­ных ро­манов. В хрис­ти­ан­ском по­нима­нии страсть — это не­кое свой­ство че­лове­чес­кой при­роды, ко­торое из­на­чаль­но бы­ло доб­рым и по­лез­ным, но впос­ледс­твии ока­залось изу­родо­вано гре­хом до не­уз­на­ва­емос­ти и прев­ра­тилось в опас­ную бо­лезнь. В свя­то­оте­чес­кой ли­тера­туре го­ворит­ся о вось­ми ос­новных гре­хов­ных страс­тях, в той или иной ме­ре при­сущих каж­до­му че­лове­ку: чре­во­уго­дие, блуд, среб­ро­любие, гнев, пе­чаль, уны­ние, тщес­ла­вие, гор­дость. Все эти страс­ти-бо­лез­ни до по­ры пря­чут­ся в нас, ос­та­ва­ясь не­заме­чен­ны­ми, хо­тя на са­мом де­ле мо­гут ис­подволь оп­ре­делять весь строй на­шей жиз­ни. Но сто­ит ок­ру­жа­ющим хо­тя бы чуть-чуть кос­нуть­ся этих бо­лячек, как они тут же да­ют о се­бе знать са­мым не­пос­редс­твен­ным об­ра­зом.

Собс­твен­но, имен­но это и слу­чилось с ге­ро­ем шук­шин­ско­го рас­ска­за. Ведь Саш­ка Ер­мо­ла­ев и в са­мом де­ле был аб­со­лют­но не ви­новат в тех бе­зоб­ра­зи­ях, ко­торые ему при­писа­ла про­дав­щи­ца. Но нес­пра­вед­ли­вое об­ви­нение боль­но уда­рило по его тщес­ла­вию и гор­дости, а те, в свою оче­редь, воз­бу­дили гнев. В ре­зуль­та­те сим­па­тич­ный и доб­рый че­ловек ед­ва-ед­ва не стал убий­цей.

Бес­толко­вая про­дав­щи­ца и рав­но­душ­ные по­купа­тели, под­держав­шие ее на­пад­ки на не­винов­но­го, бе­зус­ловно, бы­ли не пра­вы. И оби­жать лю­дей, ко­неч­но же, нель­зя, об этом да­же го­ворить из­лишне. Но вот вос­при­нимать на­несен­ную оби­ду мож­но все-та­ки очень и очень по-раз­но­му.

Мож­но схва­тить­ся за мо­лоток. А мож­но заг­ля­нуть в свое сер­дце и ужас­нуть­ся той му­ти, ко­торую в нем под­ня­ла нес­пра­вед­ли­вая оби­да. Имен­но в та­кой си­ту­ации лег­че все­го уви­деть свое ду­хов­но бо­лез­ненное сос­то­яние, по­нять, как глу­боко страсть пус­ти­ла в те­бе свои кор­ни. И тог­да обид­чи­ки ста­новят­ся пус­кай и не­воль­ны­ми, но все же — бла­годе­теля­ми, ко­торые от­кры­ва­ют че­лове­ку его ду­хов­ные не­дуги сво­ими не­ос­то­рож­ны­ми или да­же злы­ми сло­вами и пос­тупка­ми.

Вот как го­ворил об этом свя­той пра­вед­ный И­оанн Крон­штадт­ский: «…не раз­дра­жай­ся нас­мешка­ми и не пи­тай не­навис­ти к не­нави­дящим и злос­ло­вящим, а по­люби их, как тво­их вра­чей, ко­торых пос­лал те­бе Бог для то­го, что­бы вра­зумить те­бя и на­учить сми­рению, и по­молись о них Бо­гу… Го­вори: они не ме­ня злос­ло­вят, а мою страсть, не ме­ня бь­ют, а вот эту змей­ку, ко­торая гнез­дится в мо­ем сер­дце и ска­зыва­ет­ся боль­но в нем при на­несе­нии злос­ло­вия. Уте­ша­юсь мыс­лию, что, быть мо­жет, доб­рые лю­ди выбь­ют ее от­ту­да сво­ими кол­костя­ми, и не бу­дет тог­да бо­леть оно».

От уголь­ка до по­жара

Очень час­то лю­ди оби­жа­ют­ся на, ка­залось бы, со­вер­шенно бе­зобид­ные ве­щи. Дос­та­точ­но бы­ва­ет не то что сло­ва — од­но­го лишь взгля­да, жес­та или ин­то­нации, что­бы че­ловек уви­дел в них неч­то ос­корби­тель­ное для се­бя. Стран­ное де­ло: ведь ник­то же и не ду­мал ни­кого оби­жать, а оби­да сно­ва — тут как тут, скре­бет сер­дце ког­тистой ла­пой и не да­ет жить спо­кой­но.

Па­радокс здесь зак­лю­ча­ет­ся в том, что лю­бая неп­ро­щен­ная оби­да всег­да яв­ля­ет­ся «про­из­ве­дени­ем» са­мого оби­жен­но­го че­лове­ка и вов­се не за­висит от чь­их-ли­бо пос­то­рон­них уси­лий или от их от­сутс­твия. На это пря­мо ука­зыва­ет да­же грам­ма­тичес­кое стро­ение сло­ва «оби­дел­ся». Ведь в дан­ном слу­чае «ся» — это ни что иное, как вы­шед­шая ны­не из упот­ребле­ния сла­вян­ская ог­ла­сов­ка мес­то­име­ния — «се­бя». Та­ким об­ра­зом, оби­дел­сяоз­на­ча­ет — оби­дел се­бя,то есть дал во­лю мыс­лям, раз­жи­га­ющим в ду­ше слад­кую смесь из соз­на­ния собс­твен­ной уни­жен­ности и чувс­тва нравс­твен­но­го пре­вос­ходс­тва над обид­чи­ком. И хо­тя лю­ди не лю­бят приз­на­вать­ся в та­ких ве­щах да­же са­мим се­бе, но каж­до­му еще с детс­тва из­вес­тно, как при­ят­но иног­да бы­ва­ет ощу­тить се­бя оби­жен­ным. Есть в этом ка­кое-то нез­до­ровое нас­лажде­ние, прис­трас­тившись к ко­торо­му на­чина­ешь ис­кать оби­ду да­же там, где ее и в по­мине не бы­ло.

Ф. М. Дос­то­ев­ский в «Брать­ях Ка­рама­зовых» пи­шет: «Ведь оби­деть­ся иног­да очень при­ят­но, не так ли? И ведь зна­ет че­ловек, что ник­то не оби­дел его, а что он сам се­бе оби­ду на­выду­мал и нал­гал для кра­сы, сам пре­уве­личил, что­бы кар­ти­ну соз­дать, к сло­ву при­вязал­ся и из го­рошин­ки сде­лал го­ру, — зна­ет сам это, а все-та­ки са­мый пер­вый оби­жа­ет­ся, оби­жа­ет­ся до при­ят­ности, до ощу­щения боль­ше­го удо­воль­ствия, а тем са­мым до­ходит и до враж­ды ис­тинной…»

В этой всем зна­комой бо­лез­ненной «при­ят­ности» оби­ды мож­но най­ти от­вет на воп­рос: по­чему в хрис­ти­анс­тве неп­ро­щен­ная оби­да оп­ре­деля­ет­ся как тяж­кий грех. Ес­ли го­ворить сов­сем крат­ко, сло­вом грех Цер­ковь на­зыва­ет то, что про­тиво­речит за­мыс­лу Бо­жию о че­лове­ке. Ина­че го­воря, гре­хом яв­ля­ет­ся все, что про­тив­но на­шему ес­тес­тву, раз­ру­ша­ет нас, вре­дит на­шему ду­шев­но­му или те­лес­но­му здо­ровью, но при этом обе­ща­ет не­кото­рое крат­ковре­мен­ное удо­воль­ствие и по­тому пред­став­ля­ет­ся же­лан­ным и при­ят­ным. Са­мо­убий­ствен­ный прин­цип вле­чения че­лове­ка к гре­хов­ным «ра­дос­тям» до­воль­но точ­но вы­ражен в зна­мени­той Пуш­кин­ской стро­ке:

…Все, все, что ги­белью гро­зит,
Для сер­дца смер­тно­го та­ит
Не­изъ­яс­ни­мы нас­лажденья…

Еще бо­лее ка­тего­рич­но оп­ре­делял раз­ру­шитель­ную сла­дость гре­ха пре­подоб­ный Иса­ак Си­рин, го­ворив­ший, что греш­ник по­добен псу, ко­торый ли­жет пи­лу и пь­яне­ет от вку­са собс­твен­ной кро­ви.

Нет­рудно за­метить, как силь­но этот тра­гичес­кий об­раз на­поми­на­ет упо­ение собс­твен­ной оби­дой, опи­сан­ное Дос­то­ев­ским. И да­же ес­ли оби­да ока­жет­ся не на­думан­ной, а са­мой что ни на есть нас­то­ящей, это ров­ным сче­том ни­чего не ме­ня­ет.

Уго­лек оби­ды мож­но тща­тель­но раз­ду­вать в сво­ем сер­дце раз­мышле­ни­ями о нес­пра­вед­ли­вос­ти слу­чив­ше­гося, бес­ко­неч­ны­ми мыс­ленны­ми ди­ало­гами с обид­чи­ком, соз­на­ни­ем собс­твен­ной пра­воты и про­чими спо­соба­ми, ко­торых у оби­жен­но­го че­лове­ка всег­да най­дет­ся ве­ликое мно­жес­тво. А в ре­зуль­та­те всех этих «ду­хов­ных уп­ражне­ний» оби­да из ма­лень­ко­го уголь­ка пос­те­пен­но прев­ра­ща­ет­ся в бу­шу­ющее пла­мя, ко­торое мо­жет по­лыхать в ду­ше дол­гие ме­сяцы, а то и го­ды. И ес­ли из-за чу­жого обид­но­го сло­ва или пос­тупка че­ловек раз­жег та­кой по­жар в собс­твен­ной ду­ше, то впол­не за­коно­мер­но бу­дет ска­зать о нем, что он — оби­дел­ся. То есть — оби­дел се­бя сам.

Пра­во на оби­ду?

Нес­коль­ко де­сяти­летий на­зад в со­вет­ской куль­ту­ре воз­ник по­ложи­тель­ный об­раз обид­чи­вого ге­роя (прав­да, обид­чи­вость его для бла­гоз­ву­чия бы­ла тог­да стыд­ли­во пе­ре­име­нова­на в ра­нимость). Этот ти­паж ко­чевал по раз­личным ху­дожес­твен­ным про­из­ве­дени­ям, ти­хо оби­жа­ясь на нес­пра­вед­ли­вос­ти и при­тес­не­ния, ко­торые про­лив­ным дож­дем сы­пались на не­го из щед­рой ав­тор­ской ру­ки. Так пи­сате­ли и ки­нема­тог­ра­фис­ты вы­ража­ли свой про­тест про­тив люд­ской черс­твос­ти, пы­та­ясь об­ра­тить вни­мание а­уди­тории на стра­дание и оди­ночес­тво че­лове­ка в без­душном об­щес­тве лю­дей-вин­ти­ков. Цель бы­ла, бе­зус­ловно, бла­город­ной, и об­раз ра­нимо­го ге­роя ра­ботал здесь как нель­зя луч­ше. Но, к со­жале­нию, у вся­кой пал­ки — два кон­ца. Об­ратной сто­роной это­го ху­дожес­твен­но­го ме­тода ста­ла ро­ман­ти­зация са­мой оби­жен­ности. Ведь ес­ли тот, кто оби­жа­ет, — пло­хой, зна­чит, тот, кто оби­жа­ет­ся, — хо­роший. Сле­дова­тель­но: оби­жать — пло­хо, а оби­жать­ся — хо­рошо.

Ре­зуль­тат та­кого пе­рено­са нравс­твен­ной оцен­ки са­мого ге­роя на его ду­шев­ное сос­то­яние труд­но наз­вать по­ложи­тель­ным: на тех же прек­расных, прон­зи­тель­ных и доб­рых рас­ска­зах Ва­силия Ма­каро­вича Шук­ши­на вы­рос­ло це­лое по­коле­ние очень ра­нимых, а на са­мом де­ле — прос­то обид­чи­вых лю­дей. Пра­во на оби­ду они счи­тали впол­не нор­маль­ным ат­ри­бутом че­лове­ка с тон­кой ду­шев­ной ор­га­низа­ци­ей, по­это­му чрез­вы­чай­но ос­тро ре­аги­рова­ли на ма­лей­шее про­яв­ле­ние чу­жого хамс­тва и ду­шев­ной черс­твос­ти. Та­кую нравс­твен­ную по­зицию весь­ма убе­дитель­но оз­ву­чил в сво­ем ли­ричес­ком сти­хот­во­рении Эду­ард Аса­дов:

Как лег­ко оби­деть че­лове­ка:
Взял и бро­сил сло­во, злее пер­ца…
А по­том по­рой не хва­тит ве­ка,
Чтоб вер­нуть по­терян­ное сер­дце.

На пер­вый взгляд здесь все пра­виль­но и по­нят­но. И оби­жать че­лове­ка нель­зя ни в ко­ем слу­чае, и за сво­ими сло­вами при об­ще­нии нуж­но сле­дить — все так. Но есть в этом ко­рот­ком сти­хот­во­рении еще од­на очень важ­ная те­ма, ко­торая идет как бы вто­рым пла­ном и по­тому не так за­мет­на. Оби­жен­ный ге­рой (ос­тавший­ся, что на­зыва­ет­ся, за кад­ром) ока­зыва­ет­ся нас­толь­ко ра­нимым, что из-за од­но­го зло­го сло­ва го­тов нав­сегда зак­рыть свое сер­дце для че­лове­ка (при­чем — для че­лове­ка близ­ко­го, пос­коль­ку по­терять мож­но лишь то, что бы­ло тво­им). От та­кой ка­тего­рич­ности ге­роя, от этой его не­тер­пи­мос­ти к чу­жим сла­бос­тям и не­дос­таткам ста­новит­ся тре­вож­но, преж­де все­го за не­го са­мого. Ведь с по­доб­ной «тон­костью» на­туры в кон­це кон­цов мож­но и вов­се ос­тать­ся в гор­дом оди­ночес­тве, оби­дев­шись на весь мир. А та­кое сос­то­яние ку­да как страш­нее и гу­битель­нее, чем са­мые злые сло­ва и ос­кор­бле­ния. Оби­жен­ный че­ловек за­живо хо­ронит се­бя в скор­лу­пе собс­твен­ных пре­тен­зий к ок­ру­жа­ющим, и ос­во­бодить его из та­кого страш­но­го за­точе­ния не смо­жет да­же Гос­подь. По­тому что раз­бить эту скор­лу­пу мож­но лишь из­нутри, ис­крен­не прос­тив сво­их обид­чи­ков. И пус­кай обид­чи­ки со­вер­шенно не нуж­да­ют­ся в на­шем про­щении. За­то в нем ос­тро нуж­да­ем­ся мы са­ми.

Свя­щен­но­муче­ник Ар­се­ний (Жа­данов­ский), уби­тый боль­ше­вика­ми в 1937 го­ду, пи­сал: «Доб­ро­детель всеп­ро­щения еще тем прив­ле­катель­на, что она тот­час же при­носит за се­бя наг­ра­ду в сер­дце. На пер­вый взгляд те­бе по­кажет­ся, что про­щение уни­зит, пос­ра­мит те­бя и воз­вы­сит тво­его нед­ру­га. Но не так в дей­стви­тель­нос­ти. Ты не при­мирил­ся и, по-ви­димо­му, вы­соко пос­та­вил се­бя — а смот­ри, в сер­дце свое ты по­ложил гне­тущий, тя­желый ка­мень, дал пи­щу для ду­шев­но­го стра­дания. И на­обо­рот: ты прос­тил и как бы уни­зил се­бя, но за­то об­легчил свое сер­дце, внес в не­го от­ра­ду и уте­шение».

Два сви­детель­ства

Мо­жет по­казать­ся, буд­то про­щение для хрис­ти­ан — лег­кое де­ло, раз уж они нас­толь­ко хо­рошо зна­ют, в чем его смысл. Од­на­ко это сов­сем не так. Про­щение обид — всег­да под­виг, в ко­тором сквозь свою боль и уни­жение нуж­но уви­деть в обид­чи­ке та­кого же че­лове­ка, как и ты сам, а сквозь его зло­бу и жес­то­кость раз­гля­деть те же ду­хов­ные бо­лез­ни, ко­торые дей­ству­ют и в те­бе то­же. Сде­лать это очень неп­росто, осо­бен­но в тех слу­ча­ях, ког­да оби­да уже пус­ти­ла в ду­ше глу­бокие кор­ни, и да­же осоз­нанное во­левое уси­лие не всег­да по­мога­ет в борь­бе с этой бе­дой.

Слу­ча­ет­ся, нап­ри­мер, что че­ловек прос­тил сво­его обид­чи­ка, но ког­да тот сно­ва на­носит оби­ду, то в воз­му­щен­ной ду­ше рез­ко ожи­ва­ет и преж­нее зло. Бы­ва­ет так, что и оби­да за­быта, и обид­чик про­щен, но ес­ли с ним слу­ча­ет­ся бе­да, мы ис­пы­тыва­ем ка­кое-то тай­ное жес­то­кое удов­летво­рение. А ес­ли пре­одо­лели и эту сту­пень, то все же по­рой не мо­жем сдер­жать не­до­уме­ния и ра­зоча­рова­ния, ког­да уз­на­ем о бла­гопо­лучии то­го, кто нас оби­дел ког­да-то. Фор­маль­но про­щая при­чинен­ную оби­ду, мы в глу­бине ду­ши все же про­дол­жа­ем счи­тать его сво­им дол­жни­ком и под­созна­тель­но на­де­ем­ся на то, что Бог воз­даст ему по зас­лу­гам. Но сов­сем не это­го упо­вания на гря­дущее воз­мездие ожи­да­ет от нас Гос­подь.

Мит­ро­полит Су­рож­ский Ан­то­ний пос­ле вой­ны ра­ботал вра­чом и мно­го об­щался с быв­ши­ми жер­тва­ми фа­шист­ских кон­цла­герей. Это бы­ли лю­ди, ко­торых нес­коль­ко лет под­ряд каж­дый день оби­жали так страш­но, что об этом нель­зя да­же по­думать без сод­ро­гания. Но что же они вы­нес­ли из это­го мно­голет­не­го опы­та обид и уни­жений, как от­но­сились к сво­им обид­чи­кам? Вла­дыка Ан­то­ний при­водит в сво­ей кни­ге два уни­каль­ных до­кумен­та — мо­лит­ву, на­писан­ную на клоч­ке обер­точной бу­маги по­гиб­шим уз­ни­ком ла­геря смер­ти Да­хау, и рас­сказ сво­его ста­рого зна­комо­го, ко­торый сам про­вел за ко­лючей про­воло­кой че­тыре го­да. На­вер­ное, мож­но сколь угод­но дол­го те­оре­тизи­ровать о хрис­ти­ан­ском всеп­ро­щении, сог­ла­шать­ся с ним, или его ос­па­ривать… Но пе­ред этим еди­нодуш­ным сви­детель­ством двух лю­дей, пе­ренес­ших не­мыс­ли­мые стра­дания, хо­чет­ся прос­то скло­нить го­лову и бла­гого­вей­но умол­кнуть:

«Мир всем лю­дям злой во­ли! Да прес­та­нет вся­кая месть, вся­кий при­зыв к на­каза­нию и воз­мездию. Прес­тупле­ния пе­репол­ни­ли ча­шу, че­лове­чес­кий ра­зум не в си­лах боль­ше вмес­тить их. Не­ис­числи­мы сон­мы му­чени­ков.

По­это­му не воз­ла­гай их стра­дания на ве­сы Тво­ей спра­вед­ли­вос­ти, Гос­по­ди, не об­ра­щай их про­тив му­чите­лей гроз­ным об­ви­нени­ем, что­бы взыс­кать с них страш­ную рас­пла­ту. Воз­дай им ина­че! По­ложи на ве­сы, в за­щиту па­лачей, до­нос­чи­ков, пре­дате­лей и всех лю­дей злой во­ли — му­жес­тво, ду­хов­ную си­лу му­чимых, их сми­рение, их вы­сокое бла­городс­тво, их пос­то­ян­ную внут­реннюю борь­бу и не­побе­димую на­деж­ду, улыб­ку, осу­шав­шую сле­зы, их лю­бовь, их ис­терзан­ные, раз­би­тые сер­дца, ос­тавши­еся неп­реклон­ны­ми и вер­ны­ми пе­ред ли­цом са­мой смер­ти, да­же в мо­мен­ты пре­дель­ной сла­бос­ти. По­ложи все это, Гос­по­ди, пе­ред Тво­ими оча­ми в про­щение гре­хов, как вы­куп, ра­ди тор­жес­тва пра­вед­ности, при­ми во вни­мание доб­ро, а не зло! И пусть мы ос­та­нем­ся в па­мяти на­ших вра­гов не как их жер­твы, не как жут­кий кош­мар, не как не­от­ступ­но прес­ле­ду­ющие их приз­ра­ки, но как по­мощ­ни­ки в их борь­бе за ис­ко­рене­ние раз­гу­ла их прес­тупных страс­тей…»

Вто­рой при­мер — че­лове­ка, ко­торо­го я очень близ­ко знал. Он был стар­ше ме­ня зна­читель­но, учас­тник пер­вой ми­ровой вой­ны, где он по­терял ру­ку; он вмес­те с ма­терью Ма­ри­ей Скоб­цо­вой спа­сал лю­дей во вре­мя не­мец­кой ок­ку­пации — Фе­дор Ти­мофе­евич Пь­янов. Его взя­ли нем­цы в ла­герь, он че­тыре го­да там был, ос­тался в жи­вых. Ког­да он вер­нулся, я его встре­тил слу­чай­но на ули­це, го­ворю: — Фе­дор Ти­мофе­евич, что вы при­нес­ли об­ратно из ла­геря, с чем вы вер­ну­лись? — Я вер­нулся с ужа­сом и тре­вогой на ду­ше. — Вы что, по­теря­ли ве­ру? — Нет, — го­ворит, — но по­ка в ла­гере я был жер­твой жес­то­кос­ти, по­ка я сто­ял пе­ред опас­ностью не толь­ко смер­ти, но пы­ток, я каж­дую ми­нуту мог го­ворить: Гос­по­ди, прос­ти им, они не зна­ют, что тво­рят! И я знал, что Бог дол­жен ус­лы­шать мою мо­лит­ву, по­тому что я имел пра­во про­сить. Те­перь я на сво­боде; на­ши му­чите­ли, мо­жет быть, не по­няли и не рас­ка­ялись; но ког­да я го­ворю те­перь: Гос­по­ди, прос­ти, они не зна­ют, что тво­рят, — вдруг Бог мне от­ве­тит: а чем ты до­кажешь ис­крен­ность сво­его про­щения? Ты не стра­да­ешь, те­перь те­бе лег­ко го­ворить…

Вот это то­же ге­рой про­щения.

И я глу­боко уве­рен, что в ко­неч­ном ито­ге, ког­да мы все ста­нем на суд Бо­жий, не бу­дет та­кой жер­твы, ко­торая не ста­нет в за­щиту сво­его му­чите­ля, по­тому что рань­ше, чем при­дет вре­мя окон­ча­тель­но­го Страш­но­го су­да над че­лове­чес­твом, каж­дый, уме­рев, ус­пе­ет на се­бя взгля­нуть как бы в зер­ка­ле Бо­жес­тва, уви­деть се­бя по от­но­шению ко Хрис­ту, уви­деть, чем он был приз­ван быть и не был, и уже не смо­жет осу­дить ни­кого» (из кни­ги мит­ро­поли­та Ан­то­ния Су­рож­ско­го «Че­ловек пе­ред Бо­гом»).

Ошиб­ка Саль­ери

По­чему лю­ди за­виду­ют друг дру­гу? На пер­вый взгляд, этот прос­той воп­рос пред­по­лага­ет та­кой же прос­той и оче­вид­ный от­вет: в на­шем ми­ре од­ни лю­ди нап­рочь ли­шены тех жи­тей­ских благ, ко­торы­ми дру­гие об­ла­да­ют в пол­но­те и да­же в из­бытке. Та­ким об­ра­зом, проб­ле­ма в том, что нес­пра­вед­ли­во ус­тро­ен сам мир, а за­висть яв­ля­ет­ся все­го лишь ре­ак­ци­ей об­де­лен­ной час­ти че­лове­чес­тва на эту фун­да­мен­таль­ную нес­пра­вед­ли­вость. По­тому-то бед­ные и за­виду­ют бо­гатым, нек­ра­сивые — кра­сивым, без­да­ри — та­лан­тли­вым, боль­ные — здо­ровым…

Ка­залось бы, от­вет на воп­рос о при­роде за­вис­ти впол­не ло­гичен, од­на­ко в ре­аль­ной жиз­ни та­кое объ­яс­не­ние по­чему-то не сра­баты­ва­ет. Ведь за­видо­вать мож­но не толь­ко бо­гатс­тву и кра­соте, но и во­об­ще че­му угод­но. Че­ловек сред­не­го дос­татка за­виду­ет пре­ус­пе­ва­юще­му биз­несме­ну, гля­дя на его ши­кар­ный кот­тедж и до­рогие ав­то­моби­ли. Но этот же са­мый биз­несмен, чье вре­мя рас­пи­сано бук­валь­но по ми­нутам, а ко­личес­тво дел и за­бот зна­читель­но пре­выша­ет его ес­тес­твен­ные воз­можнос­ти, с за­вистью смот­рит на ря­дово­го сот­рудни­ка сво­ей ком­па­нии, ко­торый пос­ле ра­боче­го дня спо­кой­но идет до­мой и тут же за­быва­ет обо всех слу­жеб­ных де­лах. Без­детный за­виду­ет тем, у ко­го есть де­ти, а мно­годет­ный нет-нет да и по­зави­ду­ет то­му, кто жи­вет ис­клю­читель­но для се­бя. Ста­рик за­виду­ет мо­лодос­ти под­рос­тков, иг­ра­ющих в фут­бол у не­го под ок­на­ми, а маль­чиш­ки за­виду­ют взрос­лым и меч­та­ют по­быс­трее вы­рас­ти. Иног­да за­висть нап­равле­на на пред­ме­ты и вов­се уж стран­ные. Так, в из­вес­тной час­тушке пос­ле­во­ен­ной по­ры с горь­кой иро­ни­ей выс­ме­ива­лась аб­сур­дная спо­соб­ность че­лове­ка за­видо­вать да­же чу­жому го­рю:

Хо­рошо то­му жи­вет­ся, у ко­го од­на но­га,
Ему пен­сия да­ет­ся, и не на­до са­пога.

По­луча­ет­ся ка­кая-то стран­ная кар­ти­на: каж­дый че­ловек чем-ли­бо об­де­лен и в то же вре­мя сам яв­ля­ет­ся об­ла­дате­лем не­ких благ, вы­зыва­ющих за­висть у ок­ру­жа­ющих. Но по­чему же лю­ди ни­ког­да пол­ностью не удов­летво­рены тем, что име­ют? По­чему, по мет­кой на­род­ной по­говор­ке, лю­бой ку­сок в чу­жих ру­ках всег­да ка­жет­ся тол­ще и вкус­нее?

Из­вес­тный бул­га­ков­ский пер­со­наж По­лиг­раф По­лиг­ра­фыч Ша­риков по­лагал, что для дос­ти­жения все­об­ще­го до­воль­ства лю­дям нуж­но «все взять и по­делить». К со­жале­нию, этот прос­той ре­цепт от го­воря­щей со­баки ни ра­зу не оп­равдал се­бя в че­лове­чес­кой ис­то­рии. Де­ло в том, что по­делить мож­но толь­ко ма­тери­аль­ные бла­га. А вот как рас­пре­делить на всех по­ров­ну та­лант и ум, кра­соту и здо­ровье? Ведь да­же са­мое спра­вед­ли­вое об­щес­твен­ное ус­трой­ство не смо­жет от­ме­нить раз­де­ление лю­дей на та­лан­тли­вых и без­дарных, ум­ных и бес­толко­вых. И ес­ли рас­суждать пос­ле­дова­тель­но, то не­из­бежно при­дет­ся приз­нать, что при­чины за­вис­ти вы­ходят за рам­ки со­ци­аль­ной проб­ле­мати­ки, а оби­да на не­рав­ное рас­пре­деле­ние благ меж­ду людь­ми по боль­шо­му сче­ту всег­да об­ра­щена к То­му, Ко­го Цер­ковь на­зыва­ет По­дате­лем всех благ. То есть — к Бо­гу. Ведь не слу­чай­но са­мый зна­мени­тый ли­тера­тур­ный за­вис­тник — пуш­кин­ский Саль­ери, жес­то­ко стра­да­ющий от не­сопос­та­вимос­ти сво­его скром­но­го та­лан­та с му­зыкаль­ным ге­ни­ем Мо­цар­та, — ад­ре­су­ет свои пре­тен­зии от­нюдь не к ко­ролев­ско­му дво­ру и не к му­зыкаль­ным кри­тикам, а пря­мо к Не­бесам:

Все го­ворят: нет прав­ды на зем­ле.
Но прав­ды нет — и вы­ше…
…О Не­бо!
Где ж пра­вота, ког­да свя­щен­ный дар,
Ког­да бес­смертный ге­ний — не в наг­ра­ду
Люб­ви го­рящей, са­мо­от­верженья,
Тру­дов, усер­дия, мо­лений пос­лан —
А оза­ря­ет го­лову бе­зум­ца,
Гу­ляки праз­дно­го?

И ес­ли кор­ни за­вис­ти ухо­дят в об­ласть от­но­шений че­лове­ка и Бо­га, ра­зум­но бы­ло бы вы­яс­нить, что же го­ворит об этом свой­стве че­лове­чес­кой ду­ши хрис­ти­ан­ская ре­лигия.

Единс­твен­ный кри­терий

В фи­нале ки­нокар­ти­ны Ни­киты Ми­хал­ко­ва «Свой сре­ди чу­жих, чу­жой сре­ди сво­их» пой­ман­ный че­кис­том Ши­ловым рот­мистр Лем­ке, так и не су­мев­ший уй­ти с ук­ра­ден­ным зо­лотом за гра­ницу, от­ча­ян­но кри­чит, гля­дя в не­бо: «Гос­по­ди! Ну по­чему ж Ты по­мога­ешь это­му кре­тину, а не мне?». Ос­та­вив в сто­роне сю­жет филь­ма и ис­то­ричес­кую дос­то­вер­ность этой си­ту­ации, нуж­но приз­нать, что сам воп­рос пос­тавлен рот­мис­тром пре­дель­но точ­но и нап­равлен по пра­виль­но­му ад­ре­су.

«Гос­по­ди, по­чему не мне, а ему?» — лю­бой вни­матель­ный че­ловек, хо­тя бы раз ло­вив­ший се­бя на за­вис­ти, зна­ет, что это чувс­тво сво­дит­ся в ко­неч­ном сче­те имен­но к та­кому не­до­уме­нию и к оби­де на Бо­га. И не так уж важ­но, что имен­но дос­та­лось «не мне, а ему» — уче­ная сте­пень или но­вая ма­шина, спо­соб­ность к сти­хос­ло­жению или бан­ков­ский счет. Ведь каж­дый из нас по­нима­ет, что есть в жиз­ни та­кие ве­щи, ко­торых мы не мог­ли бы дос­тичь да­же са­мыми от­ча­ян­ны­ми уси­ли­ями, и да­леко не все в на­шей судь­бе оп­ре­деля­ет­ся тру­долю­би­ем и усер­ди­ем. Нап­ри­мер, маль­чик, ро­див­ший­ся в семье пре­ус­пе­ва­юще­го биз­несме­на или по­лити­ка, уже по са­мому фак­ту сво­его рож­де­ния имен­но в этом се­мей­стве име­ет ряд ко­лос­саль­ных пре­иму­ществ пе­ред сы­ном фре­зеров­щи­ка с за­вода име­ни Ли­хаче­ва. А че­лове­ку с врож­денным аб­со­лют­ным слу­хом ос­во­ение му­зыкаль­ной на­уки да­ет­ся го­раз­до лег­че, чем бе­дола­ге, ко­торо­му, что на­зыва­ет­ся, в детс­тве мед­ведь на ухо нас­ту­пил. Так по­чему од­ни уже с ко­лыбе­ли име­ют то, че­го дру­гие не в сос­то­янии при­об­рести да­же тяж­ким мно­голет­ним тру­дом?

Ес­ли не сво­дить на­шу судь­бу к бе­зум­ной иг­ре сле­пого слу­чая, то ос­та­ет­ся лишь од­но ра­зум­ное объ­яс­не­ние по­доб­но­го не­равенс­тва: жизнь каж­до­го че­лове­ка скла­дыва­ет­ся не толь­ко из его собс­твен­ных уси­лий, но и из Божь­его за­мыс­ла о нем, из тех ка­честв, ус­ло­вий и об­сто­ятель­ств жиз­ни, ко­торы­ми Гос­подь его на­делил. По ви­димос­ти эти ус­ло­вия мо­гут ра­зитель­но от­ли­чать­ся друг от дру­га, но хрис­ти­анс­тво ут­вер­жда­ет, что Бог оди­нако­во лю­бит каж­до­го из нас и каж­до­му че­лове­ку в лю­бое мгно­вение его жиз­ни Он да­ет имен­но те воз­можнос­ти и ус­ло­вия, ко­торые на­ибо­лее по­лез­ны для не­го в ду­хов­ном смыс­ле. Ведь ни день­ги, ни по­ложе­ние в об­щес­тве, ни твор­ческие спо­соб­ности — во­об­ще ни­какие внеш­ние и внут­ренние ка­чес­тва че­лове­чес­кой жиз­ни не рас­смат­ри­ва­ют­ся в хрис­ти­анс­тве как бе­зус­ловное бла­го. Глав­ный воп­рос Еван­ге­лия име­ет со­вер­шенно иной смысл и нап­равлен­ность: что мне де­лать, что­бы нас­ле­довать жизнь веч­ную? (Лк 18:18).Ку­да ве­дут че­лове­ка та­лант и бо­гатс­тво, ни­щета и бо­лезнь — к веч­ной жиз­ни или к веч­ной по­гибе­ли? Вот единс­твен­ный аб­со­лют­ный кри­терий, по ко­торо­му с по­зиции Еван­ге­лия мож­но су­дить о цен­ности все­го, что мы име­ем здесь, на зем­ле. Лишь в пер­спек­ти­ве веч­ности все зем­ные ус­ло­вия на­шего су­щес­тво­вания при­об­ре­та­ют то или иное зна­чение.

Нап­ри­мер, та­лан­тли­вый че­ловек мо­жет прий­ти к ве­ре и сла­вить Гос­по­да сво­им ис­кусс­твом, а мо­жет и по­губить свою ду­шу, раз­вив в се­бе чу­довищ­ное са­мом­не­ние и гор­дость.

Но и че­ловек без яр­ко вы­ражен­ных твор­ческих да­рова­ний так­же мо­жет дос­тичь пол­но­ты бы­тия и са­море­али­зации, а мо­жет до­вес­ти се­бя до край­них сте­пеней за­вис­ти к лю­дям бо­лее та­лан­тли­вым и да­же, по­доб­но пуш­кин­ско­му Саль­ери, пой­ти на прес­тупле­ние.

На­личие ху­дожес­твен­ных, ли­тера­тур­ных, му­зыкаль­ных та­лан­тов или их от­сутс­твие яв­ля­ют­ся лишь ус­ло­ви­ями, в ко­торых каж­дый че­ловек мо­жет ре­али­зовать свой са­мый глав­ный та­лант — спо­соб­ность нас­ле­довать Не­бо.

С точ­ки зре­ния веч­ности судь­ба лю­бого че­лове­ка за­висит вов­се не от об­сто­ятель­ств его жиз­ни, а лишь от то­го, как он ре­али­зу­ет се­бя в этих об­сто­ятель­ствах, оп­ре­делен­ных ему Бо­гом. Ведь Гос­подь зна­ет ду­хов­ное ус­тро­ение каж­до­го из нас и по Сво­ей люб­ви пре­дос­тавля­ет лю­бому че­лове­ку ус­ло­вия зем­ной жиз­ни, на­ибо­лее бла­гоп­ри­ят­ные для при­об­ре­тения жиз­ни веч­ной. По­это­му воз­му­щен­ный воп­рос за­вис­тли­вого сер­дца: «Гос­по­ди, по­чему не мне, а ему?» — всег­да пред­по­лага­ет сом­не­ние имен­но в этой Божь­ей люб­ви, в бла­гос­ти и поль­зе Его оп­ре­деле­ний.

Свя­титель Ва­силий Ве­ликий пря­мо на­зыва­ет за­висть враж­дой на то, что да­но нам от Бо­га, про­тив­ле­ни­ем Бо­гу. В та­кой жес­ткой фор­му­лиров­ке нет ни­чего уди­витель­но­го, ес­ли вспом­нить, что, по сло­ву Свя­щен­но­го Пи­сания, имен­но че­рез эту страсть в мир вош­ла смерть, а са­мым пер­вым за­вис­тни­ком был… дь­явол:Бог соз­дал че­лове­ка для нет­ле­ния и со­делал его об­ра­зом веч­но­го бы­тия Сво­его; но за­вистью ди­аво­ла вош­ла в мир смерть (Прем 2:23–24).

Две мо­лит­вы

В пес­не Бу­лата Окуд­жа­вы «Мо­лит­ва Фран­суа Вий­она» зву­чит на­ив­ное по­жела­ние ав­то­ра:

По­ка Зем­ля еще вер­тится, по­ка еще ярок свет,
Гос­по­ди, дай же Ты каж­до­му, че­го у не­го нет.

Эта прось­ба к Бо­гу вы­ража­ет оп­ре­делен­ную идею, нап­ря­мую от­но­сящу­юся к те­ме за­вис­ти. Дей­стви­тель­но, по­чему бы Бо­гу не дать каж­до­му все­го и вво­лю?

Ведь тут пред­по­лага­ет­ся уже не при­митив­ный урав­ни­тель­ный «со­ци­ализм» Ша­рико­ва, ког­да для то­го, что­бы что-то дать од­но­му че­лове­ку, это «что-то» сна­чала нуж­но неп­ре­мен­но отоб­рать у дру­гого. Здесь рас­сужде­ние го­раз­до изящ­ней и тонь­ше: мы ве­ру­ем в то, что Бог все­могущ, а зна­чит, Он не име­ет нуж­ды в рас­пре­деле­нии уже име­ющих­ся благ и впол­не мо­жет удов­летво­рить все воз­можные пот­ребнос­ти каж­до­го че­лове­ка без ма­лей­ше­го ущер­ба для ос­таль­ных лю­дей. Сле­дова­тель­но, ес­ли Бог это сде­ла­ет, то за­висть тут же прек­ра­тит су­щес­тво­вать как яв­ле­ние, пос­коль­ку в ду­шах об­ла­годе­тель­ство­ван­но­го че­лове­чес­тва для нее прос­то не ос­та­нет­ся ос­но­ваний. Так по­чему же Все­могу­щий Гос­подь до сих пор не дал каж­до­му то, че­го у не­го нет?

От­вет на «Мо­лит­ву Фран­суа Вий­она» нет­рудно най­ти в Пос­ла­нии апос­то­ла И­ако­ва: Же­ла­ете — и не име­ете; уби­ва­ете и за­виду­ете — и не мо­жете дос­тигнуть; пре­пира­етесь и враж­ду­ете — и не име­ете, по­тому что не про­сите. Про­сите, и не по­луча­ете, по­тому что про­сите не на доб­ро, а что­бы упот­ре­бить для ва­ших вож­де­лений (И­ак 4:2–3).

Бог дей­стви­тель­но все­могущ, дей­стви­тель­но лю­бит лю­дей и, ко­неч­но же, всег­да го­тов дать каж­до­му из нас лю­бые бла­га. Но вот го­товы ли мы их при­нять — боль­шой и очень неп­ростой воп­рос. В са­мом де­ле, что по­лучи­лось бы, нап­ри­мер, ес­ли бы Гос­подь по прось­бе по­эта все-та­ки дал всем, рву­щим­ся к влас­ти, «нав­лас­тво­вать­ся всласть»? И ка­кой страш­ной це­ной приш­лось бы оп­ла­чивать эту их «лю­бовь к слад­ко­му» ос­таль­ным лю­дям, ока­зав­шимся под властью тех, кто вос­при­нима­ет власть как ис­точник собс­твен­но­го удо­воль­ствия? Да тут впо­ру про­сить Бо­га как раз об об­ратном — мо­лить Его, что­бы влас­то­люб­цы, рву­щи­еся к влас­ти, ни­ког­да не по­лучи­ли к ней дос­ту­па. То же са­мое мож­но ска­зать и о бо­гатс­тве, и о сла­ве, и еще о мно­гих и мно­гих бла­гах, ко­торые вмес­то ра­дос­ти мо­гут при­нес­ти стре­мящим­ся к ним лю­дям ве­личай­шие бедс­твия.

В сво­ем ны­неш­нем от­па­дении от Бо­га че­ловек мо­жет же­лать да­же то­го, что пря­мо гро­зит ему ги­белью. По ло­гике сти­хот­во­рения Бу­лата Окуд­жа­вы, Бо­гу сле­дова­ло бы в при­дачу к влас­ти для влас­то­люб­цев так же вы­дать всем пох­мель­ным ал­ко­голи­кам та­лоны на бес­плат­ный пор­твейн, нар­ко­манам — га­ран­ти­рован­ную ежед­невную до­зу ге­ро­ина, а стра­да­ющим ги­пер­то­ни­ей и хо­лецис­ти­том лю­бите­лям жир­но­го мя­са — го­ру жа­реных ку­риных око­роч­ков на зав­трак, обед и ужин. Ко­неч­но, это на­ибо­лее яр­кие при­меры са­мо­убий­ствен­ных же­ланий че­лове­ка по­лучить «то, че­го у не­го нет». Но че­рез них мож­но по­нять и об­щий прин­цип: ес­ли Бог не да­ет че­лове­ку то, к че­му тот стре­мит­ся, зна­чит, у Бо­га есть к это­му дос­та­точ­ные ре­зоны. Пос­коль­ку Он, в от­ли­чие от нас, со­вер­шенно точ­но зна­ет — ко­му, ког­да и что мо­жет ока­зать­ся по­лез­ным или вред­ным.

Пос­ле не­кото­рых опе­раций на внут­ренних ор­га­нах че­лове­ку ка­кое-то вре­мя нель­зя пить. В этот пе­ри­од боль­но­му вво­дят внут­ри­вен­но фи­зи­оло­гичес­кий рас­твор, сни­ма­ющий жаж­ду. И все же он очень за­виду­ет тем, ко­му дос­тупна эле­мен­тарная воз­можность: вдо­воль на­пить­ся обык­но­вен­ной во­ды. По­мочь в борь­бе с этой за­вистью ему мо­жет лишь яс­ное по­нима­ние су­ровой ис­ти­ны: пить в его сос­то­янии ни в ко­ем слу­чае нель­зя, ина­че он прос­то по­гиб­нет.

Про­сить у Бо­га то, че­го у те­бя нет, по­рой бы­ва­ет так же не­разум­но, как и тре­бовать у вра­ча во­ды для та­кого пос­ле­опе­раци­он­но­го боль­но­го. По­это­му в мо­лит­ве свя­тите­ля Мос­ков­ско­го Фи­ларе­та зву­чит сов­сем иная прось­ба к Гос­по­ду: «Гос­по­ди, не знаю, че­го мне про­сить у Те­бя! Ты Един ве­да­ешь, что мне пот­ребно. Ты лю­бишь ме­ня па­че, не­жели я умею лю­бить Те­бя. От­че, даждь ра­бу Тво­ему, че­го сам я про­сить не умею. Не дер­заю про­сить ни крес­та, ни уте­шения, толь­ко пред­стою пред То­бою. Сер­дце мое Те­бе от­вер­сто; Ты зришь нуж­ды, ко­торых я не знаю. Зри и сот­во­ри по ми­лос­ти Тво­ей. По­рази и ис­це­ли, низ­ло­жи и по­дыми ме­ня. Бла­гого­вею и без­молвствую пред Тво­ею свя­тою во­лею и не­пос­ти­жимы­ми для ме­ня Тво­ими судь­ба­ми. При­ношу се­бя в жер­тву Те­бе, пре­да­юсь Те­бе. Нет у ме­ня дру­гого же­лания, кро­ме же­лания ис­полнять во­лю Твою; на­учи ме­ня мо­лить­ся. Сам во мне мо­лись! Аминь».