Ееврей, изучающий тору, подлежит казни

КРАТКОЕ, СЛИШКОМ КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

Энергии, заложенной в слове «Талмуд», хватило бы на дюжину водородных бомб. Да и сама талмудическая тематика (не говоря уже о технике) обладает огромной взрывчатой силой, нередко исполь­зуемой по назначению. Увы, большинство людей ничего не знает ни о талмудической взрывчатке, ни о ведущихся о ней спорах про­сто потому, что эти споры — почти исключительно внутриеврейское дело. Между тем, в духе эпохи, им неплохо бы выйти на белый свет и стать всеобщим достоянием.

Из прекрасного предисловия, написанное автором «Запретного Талмуда», выдающимся талмудистом и (лишь затем) исследовате­лем Талмуда Яроном Яданом, ясно следует, что его книга — все еще взгляд на Талмуд изнутри. Да и как может быть иначе, если автор знает Талмуд наизусть — примерно как его бесписьменные герои, палестинские и вавилонские мудрецы V века н.э.! Талмудическая эрудиция Ядана колоссальна, недаром еще в молодости ему при­шлось (думаю, с тоской) отказаться от блестящей карьеры главы ешивы! Однако за все надо платить. В том числе за исключительную аутентичность, да и за многолетнюю борьбу внутри талмудического лагеря. Ядану, прожившему большую часть жизни среди ультраортодоксальных евреев, носящих (в израильскую жару) меховые шапки и черные лапсердаки, проклинающих внешний мир и разговариваю­щих между собой на идиш, гораздо естественнее воевать и спорить с ними, нежели изучать их со стороны. Ядан — просветитель, а не этнограф. Они ему не чужие.

Только это обстоятельство (взгляд изнутри) и оправдывает самый факт написания моего предисловия (взгляд снаружи). Мои талму­дические познания неизмеримо меньше авторских, а академические интересы лишь отчасти соприкасаются с Мишной и обоими Талму­дами (Палестинским и Вавилонским). Однако мне представляется, что не только полезно, но просто необходимо сопоставить, а то и дружески противопоставить взгляду Ядана с пограничного «изну­три» альтернативный, пусть все еще еврейский взгляд «снаружи» — взгляд, ищущий иных пропорций и, во всяком случае, с историче­ской и социальной точки зрения куда более беспощадный.

Талмуд — текст и процесс (об этой двойственности ниже) одно­временно — вероятно, самое могущественное произведение в челове­ческой истории. Предназначенный исключительно для внутреннего пользования, он и не пытался завоевывать народы, царства и конти­ненты. Зато его власть над иудейским миром во всей его пестроте стала со временем не только безграничной, но и, в сущности, магиче­ской. Талмуд не только управлял евреем, но и формировал его облик. Нынешний еврей — в полном смысле порождение Талмуда, а Тал­муд соответственно — зеркало, в которое всем нам, евреям, полезно время от времени заглянуть. Лишь памятуя о талмудической анало­гии, я могу расшифровать сегодня загадочные слова Ленина о (Тол­стом как) «зеркале русской революции», лишь с оглядкой на Талмуд становится понятной нетривиальная коммунистическая амбиция «строительства нового человека». В самом деле — революцию, осу­ществленную мудрецами Талмуда, именно перекройку пестрейшей человеческой массы, рассеянной по разным странам и говорящей на разных языках, по силовым линиям идеологического текста, да столь основательную, что в дальнейшем эта масса и не припоминала себя иной, не поддавалась ни внешнему, ни внутреннему давлению и, как отборное масло, не смешивалась ни с какой водой, вполне можно было затеять еще раз, в рамках новой передовой теории. Только вот — не получилось.

Между тем в последнее столетие непобедимый Талмуд продемон­стрировал еще одну свою превосходную сторону — он продолжает мощно воздействовать на секулярную еврейскую массу, не полу­чившую никакого талмудического образования и утратившую связь с раввинистической традицией. Стоит помнить и о том, что секулярный сионизм считал своей главной политической задачей истребление в израильском народном сознании именно этой тради­ции, справедливо считавшейся антигосударственнической и галутной — ориентированной на жизнь в рассеянии. Однако довольно быстро выяснилось, что светское сионистское государство, создан­ное в 1948 году, было антиталмудическим лишь в своем поверхност­ном «слое», так что с годами талмудическое начало почти целиком подобрало его под себя (кое-кто уже предложил переименовать его в Талмудическую республику Израиль). Более того, вчистую забыв­шее талмудическую культуру, включая самое главное — древний раввинистический язык, американское еврейство сейчас так быстро ее возрождает, что уже через пару десятилетий большая часть амери­канцев, оставшихся евреями, снова станут талмудистами — правда, большей частью умеренными.

Итак, Талмуд — еврейское зеркало. Только чуть-чуть кривое. Это совсем просто. Чтобы осознать эту простоту, достаточно познако­миться с парой-тройкой талмудических трактатов. Любых трактатов, ибо все они, в сущности, об одном и том же. Годится и разнородная подборка дискуссий, выбранных Яданом, хотя, разумеется, неповто­римый «аромат» талмудической невнятицы в ней отсутствует — ибо любой перевод Талмуда, даже переложение на нынешний стандарт­ный иврит, позволяющее опереться на синтаксис оригинала, изрядно разочаровывает. Чем именно — станет ясно чуть позже. В любом слу­чае, при чтении «Запретного Талмуда» немедленно бросаются в глаза и метафизический, все покрывающий догматизм оригинальной тал­мудической культуры, и ее гиперактивность, и ее неимоверная зацикленность на сексе, и ее мелочность, несомненно, заодно с обратной стороной — чуткостью и вниманием к деталям, и болезненное жено­ненавистничество, и удивительный замес ксенофобии на беспрерыв­ной экспроприации чужих культур, и пренебрежение фактами, и уве­ренность в том, что если немного постараться — действительность, будь то бег небесных светил, человеческая биология или земная гео­графия, непременно выстроится по талмудической указке.

Несколько столетий тотальной талмудизации — начиная с XVII века почти все евреи мужского пола уже в трехлетием возрасте начинали проходить талмудическую возгонку, причем самые одарен­ные из них оставались в талмудической колбе до конца дней, про­чие же осваивали какое-либо ремесло, но ни в коем случае не полу­чали иного, неталмудического образования — привели к тому, что талмудические формулы жестко преломились в еврейских сознании и быте, иногда с точностью до наоборот — зато всегда в легко опозна­ваемых конструкциях.

Поговорим, например, о сексе. Талмудическая одержимость сек­сом, помноженная на талмудическое же женоненавистничество, породила такие классические формулы, как «женский волос — мер­зость», «взгляд мужчины не должен падать на женское лицо» или «не умножай бесед даже с собственной женой». Странновато, однако следует иметь в виду, что слово «мерзость» имеет в талмудическом контексте второе, по сути, центральное значение: «соблазн». Соб­ственно, соблазн и есть мерзость, мерзость и есть соблазн. Неудиви­тельно, что мужчины, воспитанные на талмудической диалектике, помешаны на сексе, а израильские публичные дома безбедно суще­ствуют за счет ортодоксальных праведников, беспрерывно искушае­мых бесом. Эти же праведники отказываются от подавляющего боль­шинства рабочих мест ввиду их мерзостной соблазнительности — то есть из-за присутствия там женщин, тем более женщин, не покрыва­ющих голову, кисти рук и щиколотки ног. В наших ортодоксальных районах давно уже пытаются ввести правило, запрещающее женщи­нам идти по той же стороне улицы, что и мужчины (увы, оно посто­янно проваливается по топологическим соображениям); в ездящих там автобусах мужчинам и женщинам уже не разрешается не только сидеть вместе, но и входить через одну дверь. Сексуальное напря­жение в Израиле и в зарубежных центрах ортодоксии столь густо, что его можно резать ножом. Оборотной стороной этого напряже­ния становится возникновение (лучше сказать, появление, исчез­новение в неподходящие времена и непременное возобновление) изуверских женских сект, вроде недавней, прозванной журнали­стами «сектой мамы-талибан», членши которой изрядно шокируют своей внешностью прохожих на улицах Иерусалима, Бейт-Шемеша и Бней-Брака, а своим поведением — солдат и полицейских, охра­няющих общественные объекты. Еврейские сектантки полагают, что чем больше слоев одежды на женщине, тем она праведнее; они носят десять-пятнадцать одежек одна на другой, пять-шесть тол­стых покрывал на голове, обливаются потом, отказываются иметь при себе документы, содержащие фотографии, и тем более предъ­являть их солдатам, ибо фотография — это тоже мерзость-соблазн, избивают кнутом собственных детей и читают псалмы ежедневно по двадцать часов подряд — как загипнотизированные, как одержи­мые. Только очень наивные люди считают, что эти менады живут в мире с ортодоксальным истеблишментом. Разумеется, нет. Как и следует ожидать, они отвергают признанные мужские авторитеты, не подчиняются главам общин, самостоятельно толкуют первоис­точники и прямо на глазах у изумленной публики создают новую-старую традицию амазонок-фундаменталисток, своего рода феми­нисток от ортодоксии.

Это далеко не все — за недостатком времени и пространства я лишь мазнул по сексуальной поверхности. Чуть более вниматель­ное изучение предмета немедленно вскрывает совершенно неожи­данные явления.

Талмуд преисполнен страха перед женской сексуальностью. Талмудическая культура отражает еще не завершившийся разрыв с матриархатом — с удивительнейшими социальными последстви­ями. Женщина в Талмуде — ни в коем случае не пассивное суще­ство. Наоборот, она — чересчур активное существо. В частности, она не сексуальный объект. Она — сексуальный субъект, который очень даже следовало бы превратить в объект, только никак не получается.

Она не Ева, а Лилит. Отсюда неимоверная строгость запретов, свя­занных с отношениями между полами, — и ясное понимание того, что обеспечить их исполнение невозможно, ни тогда, ни сейчас.

Было бы время и место, я бы рассказал со всеми подробностями о том, что каждая дама, выходящая в Израиле замуж, должна изло­жить «талмудической специалистке» детали своего менструального цикла, принять довольно вредное лекарство, подгоняющее этот цикл к нужной дате, и пройти малоприятное ритуальное омовение с тем, чтобы подойти к брачной ночи в магическом состоянии ритуальной чистоты. Это было бы дико, если бы не касалось женщин, годами живших до брака со своими будущими мужьями. Но, с учетом все­возможных комедийных деталей, это все-таки только смешно.

Или — о еде. Разумеется, в израильском социальном пространстве невозможно вообразить кулинарное единообразие. Восточноевро­пейские кулинарные традиции уживаются, вернее, ни в коем случае не уживаются, здесь с североафриканскими и среднеазиатскими — полнейшая кулинарная несовместимость. Я, к примеру, не смог бы и под угрозой расстрела проглотить тарелку супа в восточном ресто­ране. Однако не станет спешить с выводами — разнородность нередко ведет к единообразию. Почти все продаваемое в израильских магази­нах, подаваемое в общественных учреждениях и предприятиях обще­пита продовольствие проходит сложные (и весьма дорогостоящие) магические процедуры, определенные Талмудом и его средневеко­выми интерпретаторами. Израиль полон кулинарной магии. Скажем, на предназначенное еврею вино не должен падать взгляд нееврея, тем более недопустимо, чтобы его нечистая рука осквернила священную бутылку своим прикосновением. Нееврея нельзя оставить наедине с еврейским сыром в процессе его приготовления; вдобавок, тео­рия кошерного сыра столь сложна и противоречива, что ее изучают только в институтах по подготовке раввинов или на курсах магов-надзирателей — да и то, на курсах она излагается в упрощенном виде. Что там сыр — довольно одного только молока! Запрет на соверше­ние в субботу всяческих работ делает принципиально невозможной работу молочной фермы — ведь корову надо доить ежедневно, и не один раз, невзирая ни на какую магию, но невозможность никогда не останавливала талмудическую культуру. Поэтому фермы рабо­тают — как работали они в талмудические времена. Талмуд без коле­баний противоречит сама себе и изобретает комбинации, позволяю­щие ему отменять собственные запреты. Чем строже и неисполнимее запрет — тем естественнее и простительнее его нарушить. Поэтому на практике евреи хранят в ходе пасхальной недели в своих домах запретный хамец, одалживают деньги под проценты не только неевреям, но и друг другу, создают банки и успешно обходят субботние запреты. Главное — не соблюдение заповеди, а принцип, обязываю­щий ее соблюдать. Разумеется, нарушать заповеди следует по воз­можности в точном соответствии с талмудической логикой.

Однако вернемся к еде. Талмуд устанавливает, что «нет на свете радости без вина и мяса». Следовательно, настоящий еврей не может быть ни трезвенником, ни вегетарианцем — ибо Талмуд предписал ему радоваться в определенные дни. Ввиду чрезвычайной важности обоих продуктов, с их производством, хранением и употреблением связаны невероятные сложности.

Начнем с вина. Это воистину магический напиток. К сожалению, его ценность знакома не только евреям, но и прочим народам. Увы, все они (во всяком случае, так велено рассуждать) являются идоло­поклонниками и используют вино (магический напиток) в культо­вых целях. Следовательно, любое вино, к которому в том или ином смысле причастны неевреи, следует признать частью языческого культа. Значит, евреям оно запрещено. Из-за идолопоклонства? Воз­можно. Однако тому, кто возразит, что подавляющая часть нееврей­ского вина в культовых целях не используется, да и косвенная при­частность нееврея к производству напитка едва ли превращает его в объект возлияний, немедленно ответят, что это вовсе не основная причина запрета. Куда важнее другое, чисто практическое обсто­ятельство: дозволение нееврейского вина легко может привести к совместному с неевреями винопитию, что, в свою очередь, нередко способствует установлению дружеских отношений. Ну а отсюда недалеко до самой страшной вещи на свете — сватовства к иноверцу. Поэтому в том, что касается вина, вводятся фантастические строго­сти — вплоть до запрета на взгляд...

Закончим мясом. Талмуд признает, хотя и не слишком охотно, что самостоятельно, без какой бы то ни было опоры на Библию, даже вопреки библейской традиции ввел жуткий — монопольно жуткий — способ умерщвления кошерных животных и птиц. Чтобы мясо животного или птицы было пригодно к употреблению в пищу, им необходимо перерезать горло и дать умереть от потери крови. Все виды применяемой в наше время «анестезии», скажем, предвари­тельное оглушение животного ударом по голове или электрическим разрядом, категорически запрещены талмудической логикой, так что кошерным животным, особенно крупным, не позавидуешь. С другой стороны, выходит, что свиньям, кроликам и другим животным, запре­щенным к употреблению в пищу, сильно повезло. Рыбам тоже — их разрешается убивать как угодно. В некоторых европейских странах талмудический забой скота запрещен, в других иудейским общи­нам удается отстоять жуткую талмудическую традицию, апеллируя к принципу свободы совести. Несколько лет назад в США прогре­мел фильм, заснятый скрытой камерой на крупнейшем в стране комбинате по производству кошерного мяса. Миллионы людей пришли в ужас при виде коровы с перерезанным горлом, вздерну­той за задние ноги, более получаса умиравшей в страшных мучениях. Ну а что Талмуд? Явно предвидя современную критику, он расска­зывает, что древние телята дрались между собой за право быть заре­занными еврейским священником и принесенными в жертву в Иеру­салимском Храме — так нравилась им эта талмудическая процедура. Отсюда следовало бы плавно перейти к истории, теории и практике кровавых жертвоприношений, пресекшихся с разрушением римля­нами Иерусалима в 70 году н.э. и ставших к талмудическим време­нам древней историей, — но на это у меня не хватает духа. Тем более что о возобновлении этих жертвоприношений каждый религиозный еврей молится, самое меньшее, три раза в день.

Межконфессиональные, межкультурные и межнациональные отношения в Талмуде — настоящий приключенческий роман. Прежде всего потому, что сам он — произведение еврейское максимум в той же степени, в какой «Война и мир» — сборник русских былин. Диа­лектический, еще вернее, формальный и состязательный характер Талмуда, его самозабвенная антибиблейская логика, не отделяющая факта от вымысла, но чрезвычайно жесткая в том, что касается пре­парирования вымышленных объектов, — однозначный культурный диагноз. Талмуд — ярчайшее эллинистическое произведение, впро­чем, как и вся еврейская литература, начиная самое позднее с I века до н.э. Иосиф Флавий писал эллинистическую еврейскую историю, а Филон Александрийский — эллинистическую религиозную апо­логетику. Впрочем, эти авторы хотя бы дозрели до персонального, авторского творчества. Составители Мишны (позднее — состави­тели Талмуда) наивно полагали, что, отказавшись от письменности и вдобавок от авторской техники в пользу техники коллективной, они смогут избежать греческих сетей. Какое там! Как все мыслящие люди того времени, они, сами того не сознавая, мыслили по-гречески, не непременно (хотя часто) в лингвистическом смысле слова — но уж наверняка в логическом и культурном. Ибо именно греки, поро­див искусство абстрактного рассуждения, а заодно с ним формаль­ную математику, теорию доказательства, метафизику и, разумеется, немало всякого попутного вздора, научили им своих соседей. Все те, кто пытались, отныне и присно, тем более проживая в эллинизи­рованном ближневосточном пространстве, рассуждать на эти темы, в интеллектуальном плане осознавали себя греками, либо сильно напоминали мольеровского Журдена, до поры до времени не знав­шего, что он говорит прозой. Именно поэтому, кстати, еврейские теологические сочинения по сей день ведут полемику с Аристоте­лем. В любом случае, Талмуд не начал, а лишь продолжил рассуж­дать на еврейские темы по-гречески —-и далеко не закончил. Всякий кто раскроет средневековые еврейские сочинения, Саадию Гаона, Йехуду а-Леви или Маймонида, немедленно столкнется с устарев­шими на тысячу или полторы тысячи лет греческими метафизиче­скими конструкциями, наивно использованными в качестве талму­дического самооправдания. Пустое, даже смешное дело.

Теперь самое время соотнестись с блестящей мыслью Ядана, верно сопоставившего Талмуд с христианским Новым Заветом. Ибо христианский Новый Завет — также бесспорный эллинистический текст, созданный на еврейском историческом и фольклорном мате­риале. Мало того, у них сходная социальная судьба. Евангелия стали величайшим революционным прозрением в истории, самое мень­шее — в истории литературы, а «Новый Завет иудаизма» — другим величайшим прозрением — только открыто реакционным.

На самом деле — неудивительно. Ибо, говоря о Завете, мы, в сущ­ности, имеем в виду Союз. Тривиальный союз, оборонительный и наступательный, между Богом и людьми, на древнееврейском языке просто брит. Обрезание, брит-мила — это союз, заключаемый посредством определенной операции. Ветхий Завет — это древний союз между Богом и Израилем. Новый Завет (а-брит а-хадаша) — новый союз, заключенный Христом или во времена Христа (пусть решают теологи). «Новый Завет» Талмуда — раввинистическая аль­тернатива нового союза, оказавшаяся столь же жизнеспособной.

Только вот — общечеловеческий, универсальный Новый Завет, союз Бога и человечества, был (по крайней мере, в свое время) величайшим прогрессивным культурным актом. Смысл тезиса «нет ни эллина, ни иудея» ясен даже записному атеисту вроде меня. «Новый Завет» Талмуда, навсегда эффективно изолировавший евреев от окружающего мира и не оставивший им ни малейшей культурной альтернативы — отвергавшие его евреи довольно быстро растворялись в нееврейском пространстве и исчезали как отдельная сущность, — величайшее достижение реакции в истории. На мой взгляд, Талмуд должен активно и аутентично преподаваться в любом консервативном учебном заведении. Он — сильнейшее оружие реак­ции на свете.

В чем же его сила? Попробую напоследок (рискуя нарваться на проклятия даже самых равнодушных талмудистов — ругать ругай, но секретов не раскрывай) объяснить, в чем состоит и как действует талмудическая магия. Секрет ее, как водится, прост. Но — хорош, да и изрядно опередил свое время.

Представьте себе ребенка (еще лучше — себя ребенком), которого в весьма юном возрасте усаживают за парту с таким изрядным напут­ствием: «Сейчас ты начнешь осваивать технику, перекрывающую всю мудрость мира, старую и новую. Ты начнешь с самого начала и, если постараешься, можешь дойти до самого конца. Мало того, ты станешь соучастником, соавтором всей этой мудрости, станешь стороной в ведущихся в ее стенах спорах, внесешь в нее свою лепту и даже сумеешь, опять же, если постараешься, повлиять на нескон­чаемый ход ее развития. Ибо это не застывшая, а подвижная, дина­мичная мудрость, изменчивая, как мир, с которым она сосуществует и который она описывает. И это еще не все. Эта мудрость, еще вернее, эта техника, древнее мира и сильнее его, она влияет на его станов­ление и, в конечном счете, его определяет, хотя это не всегда видно. Мир существует исключительно ради нее и кружится вокруг нее, как муха вокруг лампы (Земля в рамках этого учения не вращается вокруг Солнца, так что напрашивающееся сравнение недопустимо)».

Наутро ребенку предстоит столкнуться с совершенно непонят­ным текстом, который, безотносительно к языковым обстоятель­ствам, не может быть внятно прочитан — только проинтерпретиро­ван. Содержание у него странное и бестолковое (какую часть мяса впитывают стенки сосуда, в котором его варили), а вот форма... Ребенку никогда не дают готовый ответ на поставленный вопрос, пусть даже с доказательством, как на уроке математики. Вместо этого он встревает, в буквальном смысле как равный, в разногласия древних мудрецов, пытавшихся найти ответ на этот самый вопрос, поочередно берет ту или иную сторону, пока в итоге не определяет свою лояльность — уже не талмудистам, а одному из средневековых или даже более поздних ученых, продолжавших терзать старинную тему с разных боков. Периодически выясняется, что вместо поднятого должен обсуждаться совсем другой вопрос; иногда следует при­нять, что тело мыши состоит из земли или что дважды два — пять, но это, оказывается, не так уж и страшно. В течение многих лет (Кафка прекрасно, хотя и чересчур пугливо описывал это в своих рассказах) он пробирается по бесконечным талмудическим лаби­ринтам, пока не оказывается, что в их нескончаемости есть огром­ное преимущество: оно позволяет каждому лояльному талмудисту выстроить свой собственный талмудический мир, сочинить новый бессмертный трактат, устраняющий некоторые старинные труд­ности и парадоксы и порождающий массу новых. На этой стадии выясняется, что ему подвластно все на свете; самое меньшее, он обретает право отвечать на любые предметные вопросы, разрешать любые споры, судить, награждать и наказывать, определять истин­ный смысл новых явлений (например, невесомости, искусственного оплодотворения или бозона Хиггса) и, что еще интереснее, лишать их всякого смысла. Я лично знаком с вызывающим всеобщее пре­клонение бородатым мудрецом, расходящимся во мнениях о длине дозволенных еврею бакенбард со всеми классиками последних полу­тора тысяч лет. Воистину великий и счастливый человек — вдобавок все еще на свободе! Ну, а другой общепризнанный авторитет вслух полагает, что некоторые сексуальные запреты могут быть смягчены в духе постановлений пятисотлетней давности, когда об изобретен­ных в последние три столетия строгостях еще и не слышали. Все установления этих господ обязывают небесную канцелярию, так что они озарены настоящим божественным светом.

Знакомо, не правда ли? Многоуровневый аутотренинг, делаю­щий человека непобедимым — во всяком случае, в собственных глазах, — сегодня этим никого не удивишь. Даже на любительском уровне такого рода ощущения без труда порождаются ролевыми упражнениями и просто компьютерными играми, но где было все это в V веке н.э.? Только в Вавилонии.

Попробуйте отвлечь от столь увлекательных игр народ, игравший в них полтора тысячелетия! Думаю, лучше не пробовать, но опти­мист Ядан считает иначе.

Александр Этерман

ЕСТЬ ЛИ У ПЕТУХА ЛЕГКИЕ

Один из мудрецов, Хизкия, сказал: «У кур нет легких». Другой мудрец, рабби Йоханан, заявил, что легкие у кур есть; они нахо­дятся у самой спины, между крыльев, и цвет у них розовый — как у лепестка розы.

Ученики спросили: что имел в виду Хизкия, заявляя, что у кур нет легких? Ведь если он действительно полагал, что у петуха нет легких, его утверждение противоречит эмпирическим данным — мы всякий раз обнаруживаем легкие, вскрывая петуха! Поневоле прихо­дится объяснять его слова следующим образом: разумеется, Хизкия знал, что у петуха есть легкие; он хотел лишь подчеркнуть, что даже если петушиные легкие будут ранены или воспалены, петух оста­нется в живых и не перейдет в состояние трефа[24], в котором его мясо запрещено к употреблению в пищу. Кратко слова Хизкии могут быть сведены к формуле: «Курица не становится трефной из-за поврежде­ния легких».

Ученики отвергли это объяснение, ибо принято считать, что повреждение легких делает курицу трефной точь-в-точь как любое домашнее животное. Раз так, решили ученики, Хизкия, утверждая, что у кур нет легких, имел в виду, что петушиные легкие остаются невредимыми даже в случае, если петух упадет с крыши или сва­лится в горячую печь, ибо ребра предохраняют их от повреждений; поэтому и в таких случаях петух не становится трефным. Это объ­яснение также было отвергнуто.

Наконец ученики спросили: если Хизкия считал, что у петуха есть легкие, отчего рабби Йоханан, споривший с ним, включил в свою отповедь такие детали, как местоположение легких и их цвет? Поне­воле приходится признать, что, по мнению рабби Йоханана, Хизкия действительно считал, что у петуха нет легких. Ученики пришли к следующему выводу: Хизкия, вероятно, не употреблял кур в пищу, не разбирался в куриной анатомии и поэтому не знал, что у петуха есть легкие.

Вавилонский Талмуд,

трактат Хулин 57а

ЕСТЬ ЛИ У ЛИСЫ ЯД В КОГТЯХ

Мудрецы полагали, что некоторые хищные животные несут яд в своих когтях. Более того, они обладают способностью впры­скивать этот яд в тела своих жертв, умерщвляя таким образом других животных и птиц. Так, например, лев и волк способны выделять яд, убивающий их жертвы. Поэтому даже если лев не поцарапал овцу, на которую напал, мы подозреваем, что он впрыснул ей свой яд. Эта овца (обреченная на смерть от яда, на галахическом жаргоне такая «смертница» квалифицируется как трефа) запрещена для употре­бления в пищу, даже если на ней нет ни одной царапины.

Мудрецы подробно обсуждали вопрос о различных хищниках — у кого из них есть яд, а у кого нет, кто из них способен убить своим ядом крупное животное — корову или быка, кто — только животное поменьше, скажем, козленка или ягненка.

Одна из таких дискуссий была посвящена лисе.

Прежде всего мудрецы поставили центральный вопрос: есть у лисы яд — или нет?

Один из мудрецов полагал, что у лисы яда нет. Другие мудрецы попросили его соотнестись со следующей «фактической» историей: однажды лиса напала на овцу и впрыснула ей свой яд; эту овцу при­вели на суд мудрецов, которые постановили, что у лисы есть яд, которым она в состоянии убить овцу; в заключение мудрецы поста­новили, что эта овца — трефа.

Оппоненты отказались принять эту историю в качестве аргумента, свидетельствующего против лисы, поскольку, по их мнению, она про­изошла не с лисой, а с кошкой, наличие яда в когтях которой пред­ставлялось им бесспорным.

[Как многие другие талмудические дискуссии, этот спор представ­лен в Талмуде не только в изложенной выше, но и в альтернативной версии. Появление альтернативных версий талмудических дискус­сий связано с тем, что Талмуд в течение столетий разрабатывался и сохранялся в устной форме, что приводило к многочисленным искажениям и дублированию текстов. Альтернативные версии в Тал­муде обычно начинаются со слов «Некоторые говорят».]

«Некоторые утверждают», что у лисы есть яд. Мудрецы попро­сили сторонников этой теории соотнестись со следующей историей: однажды лиса напала на овцу; эту овцу привели на суд мудрецов, которые постановили, что она разрешена для употребления в пищу, поскольку у лисы нет яда в когтях. Некий мудрец отверг это возраже­ние, поскольку считал, что данная история произошла не с лисой, а с собакой, у которой, по общему мнению, нет яда в когтях.

Вавилонский Талмуд,

трактат Хулин 53а

ЕСТЬ ЛИ У МУРАВЬЕВ ЦАРИЦА

Ученики рассказывали о рабби Шимоне бен Халфате, что он очень любил ставить эксперименты на насекомых и других животных, изучая таким образом их поведение.

Так, например, он изучал вопрос о том, есть ли у муравьев царица. Почему именно у муравьев? Потому, что в Библии ска­зано: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на пути его, и сделайся мудрым. Нет у него ни начальника, ни надсмотрщика, ни прави­теля. Заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою» (Притчи 6,6).

Иными словами, муравей дисциплинированно трудится по соб­ственной воле, несмотря на то, что им никто не руководит.

Рабби Шимон бен Халфата решил проверить эту теорию.

Однажды летом в очень жаркий день он подошел к муравейнику. Все муравьи находились в это время глубоко под землей, прячась от палящего солнца. Мудрец подвесил свой плащ над муравейни­ком, так что тот оказался в тени. Один из муравьев вышел наружу на разведку, и мудрец пометил его. Муравей вернулся в муравейник и сообщил своим собратьям, что снаружи появилась тень и можно покинуть муравейник. Когда муравьи вышли наружу, мудрец убрал свой плащ, и муравейник снова оказался на палящем солнце. Мура­вьи решили, что разведчик их обманул; они накинулись на него и убили.

Из происшедшего мудрец вывел, что у муравьев нет царицы, ибо в противном случае муравьи должны были посоветоваться с ней пре­жде, чем накинуться на «обманщика».

Один из мудрецов отверг вывод Шимона бен Халфаты и заметил: не исключено, что у них есть царица; то обстоятельство, что мура­вьи немедленно набросились на «обманщика», может быть объяс­нено тем, что царица была снаружи вместе с прочими муравьями и именно она дала указание казнить преступника. Есть и другое воз­можное объяснение: не исключено, что у муравьев существует закон, приговаривающий муравья-обманщика к смертной казни. Еще одна возможность: не исключено, что муравьи убили обманщика как раз в момент передачи власти от одной царицы к другой, так что им не у кого было просить разрешения.

Таким образом, из эксперимента Шимона бен Халфаты нельзя сделать никакого определенного вывода, поэтому следует просто полагаться на царя Соломона, предполагаемого автора книги Притч, сказавшего, что у муравьев нет царицы.

Вавилонский Талмуд,

трактат Хулин 57б

КАК КАСТРИРУЮТ ПЧЕЛ

Предположим, что владелец улья заключил договор о продаже пчел, которые родятся в улье в течение следующего года. Что именно достается в рамках такой сделки покупателю? Три поколе­ния (три выводка) пчел. Передав покупателю эти выводки, продавец может начать использовать улей для производства меда.

Поскольку пчелы, занимающиеся размножением, мед не произво­дят, продавец вынужден их кастрировать (лесарсан).

Мудрецы спросили: каким образом кастрируют пчел?

Им ответили: их кормят горчицей.

Один из мудрецов пояснил: наевшись горькой горчицы, пчелы непременно должны наесться сладкого меда. А наевшись меда, они становятся сытыми и теряют интерес к сексу. Вместо того чтобы раз­множаться, они начинают производить мед.

По мнению мудреца по имени рабби Йоханан, данное утверждение мудрецов Мишны следует понимать иначе. Именно, слово лесарсан (кастрировать) следует интерпретировать как лесеругин (почередно); оно не имеет ничего общего с кастрированием особей мужского пола.

С точки зрения рабби Йоханана, тот, кто продал пчел, должен пер­вый выводок передать покупателю, а второй оставить себе — и так далее, поочередно. Иными словами, покупателю достаются первый, третий и пятый выводки, а продавцу — второй, четвертый и шестой.

По мнению других мудрецов Мишны, дело обстоит несколько иначе: покупатель получает первые три выводка пчел, а затем он и продавец начинают брать их себе поочередно.

Вавилонский Талмуд,

трактат Бава Батра 80а

КАКИЕ ЧЕРВИ КОШЕРНЫ

Еврейский закон запрещает есть червей, которые ползали по земле, в соответствием со сказанным в Торе: «А вот что для вас нечисто из мелких животных, ползающих по земле» (Левит 11,29). Однако черви, живущие в плодах, отделившихся от дерева, в кишках живот­ных или где бы то ни было еще, при условии, что они никогда не пол­зали по земле, дозволены к употреблению в пищу. Таким образом, чтобы узнать, можно ли есть того или иного червя, необходимо уста­новить, ползал ли он по земле.

Как ни странно, Галаха разрешает есть червей, находящихся в пло­дах, если они попали туда после того, как плоды отделились от дерева. Однако червей, находившихся в плодах до того, как они отделились от дерева, есть запрещается.

В чем разница между червем, выросшим в плоде после того, как он упал с дерева, и червем, выросшим в плоде, когда он еще был соединен с деревом? Дело в том, что если плод соединен с деревом, живущий в нем червь считается ползающим по земле (ибо плод сое­динен с деревом, а дерево — с землей). В то же время черви, вырос­шие в плоде, отделившемся от дерева, не считаются ползающими по земле, поэтому есть их разрешается.

Однако черви, покинувшие плод и попавшие на землю, стано­вятся запрещенными для употребления в пищу, поскольку попадают в категорию ползающих по земле.

Мудрецы спросили: что говорит закон о черве, который покинул плод, но умер еще до того, как попал на землю? Иными словами, становится ли червь запрещенным для употребления в пищу лишь после того, как он фактически поползал по земле, или же он попадает в категорию ползающих по земле сразу после того, как покинет плод?

И еще: что если червь успел покинуть плод, но человек съел его до того, как он прополз по земле?

И еще: что если червь перешел из одного плода в другой, находя­щийся рядом, не побывав на земле? Быть может, того, что он оставил плод, в котором вырос, достаточно, чтобы сделать его запрещенным для употребления в пищу; быть может, однако, то обстоятельство, что он не ползал по земле, делает его разрешенным?

Талмуд оставил эти сомнения неразрешенными.

Один из вавилонских мудрецов, рав Шешет бар рав Иди, утверж­дал: черви, находящиеся в легких и в печени животного, запрещены к употреблению в пищу, ибо они ползали по земле; животное съело их, подобрав с земли.

Мудрец по имени рав Аши не мог скрыть своего удивления: если бы животное съело этих червей, подобрав с земли, они должны были бы находиться в его желудочно-кишечном тракте, а не в печени или в легких!

В Талмуде существует другое, более логичное изложение этой дискуссии.

[Как многие другие талмудические дискуссии, этот спор представ­лен в Талмуде не только в изложенной выше, но и в альтернативной версии. Появление альтернативных версий талмудических дискус­сий связано с тем, что Талмуд в течение столетий разрабатывался и сохранялся в устной форме, что приводило к многочисленным искажениям и дублированию текстов. Альтернативные версии в Тал­муде обычно начинаются со слов «Некоторые говорят».]

«Некоторые говорят», что рав Шешет бар рав Иди утверждал, что черви, находящиеся в легких и печени животного, разрешены к упо­

тре