Дома у калеба. калеб, берта, крошка, джон, мей, мать, теклтон.

ДОМ ПИРИБИНГЛОВ.

Вот тут-то, если хотите, сверчок и вправду начал вторить чайнику! Он так громко подхватил припев на свой собственный стрекочущий лад – стрек, стрек, стрек! – голос его был столь поразительно несоразмерен с его ростом по сравнению с чайником (какой там рост! вы даже не могли бы разглядеть этого сверчка!),

Но в одном усомниться нельзя: и чайник и сверчок как бы слили воедино каким-то лишь им известным способом свои уютные домашние песенки и оба вместе послали их вдаль на луче свечи, проникавшем через окно на дорогу.

и тут поднялась немыслимая суматоха: застучали колеса повозки, раздался топот копыт, послышался мужской голос, взволнованный пес заметался взад и вперед, и откуда-то таинственным образом появился младенец.

На руках у миссис Пирибингл был младенец, и она смотрела на него с немалой гордостью, когда ее нежно вел к очагу крепкий человек гораздо старше ее и гораздо выше ростом.

– Боже мой! – воскликнула миссис Пирибингл. – Джон! В каком ты виде! Ну и погодка!

– Видишь ли, Крошка, – не сразу отозвался Джон, разматывая свой шарф и грея руки перед огнем, – погода стоит не… не совсем летняя. Значит, удивляться нечему.

– Пожалуйста, Джон, не называй меня Крошкой. Мне это не нравится, – сказала миссис Пирибингл, надувая губки.

– А кто же ты, как не Крошка? – возразил Джон, с улыбкой глядя на нее сверху вниз и легонько обнимая жену за талию. – Ты крошка, и ты крошка и держишь… нет, не скажу, все равно ничего не выйдет…!

– До чего он хорошенький, Джон, правда? До чего миленький, когда спит!

– Очень миленький, – сказал Джон, – очень!

– Видишь, как он закатывает глазки, а? – удивленно проговорил возчик. – Что это с ним? Он не болен? Смотри, как моргает обоими зараз!

– Недостоин ты быть отцом, недостоин! – с важностью сказала Крошка тоном опытной мамаши. – Ну, как тебе знать, чем хворают дети, Джон! Ты даже не знаешь, как называются их болезни, глупый! – И, перевернув ребенка, лежавшего у него на левой руке, она похлопала его по спинке, чтобы подбодрить, рассмеялась и ущипнула мужа за ухо.

– Правильно! – согласился Джон, стаскивая с себя пальто. – Твоя правда, Крошка. Насчет этого я почти ничего не знаю.

Пожалуй, это понравилось даже сверчку, – так мне по крайней мере кажется; во всяком случае, он снова начал стрекотать с большим рвением.

– Ну и ну! – проговорил Джон, по обыкновению растягивая слова. – Нынче вечером он развеселился, как никогда.

– И он обязательно принесет нам счастье, Джон! Так всегда бывало. Когда за очагом заведется сверчок, это самая хорошая примета! Он стрекотал, словно приветствуя меня своей песенкой! Мне казалось, что он обещает мне так много хорошего, и мне стало так легко на душе.

- Я полюбил тебя, Крошка, задолго до того, как привел сюда, чтобы ты стала хозяюшкой сверчка!

Она на миг взяла его за руку и, волнуясь, взглянула на него снизу вверх, словно хотела что-то сказать ему. Но спустя мгновение очутилась на коленях перед корзиной и, оживленно лепеча, занялась посылками.

– Сегодня их не очень много, Джон, но я только что видела в повозке разные товары. Кроме того, ты по пути, наверное, раздавал посылки?

– Еще бы! – сказал Джон. – Целую кучу роздал.

– А что там такое в круглой коробке? Ай-ай-ай, Джон, да ведь это свадебный пирог

- Да, это пирог; я за ним заезжал в кондитерскую.

– От кого это, Джон? Кому его посылают?

– Прочитай надпись на той стороне, – ответил Джон.

– Так, значит, – продолжала Крошка, сидя на полу и качая головой, – это Грубб и Теклтон, фабрикант игрушек! Значит, это все-таки будет! – промолвила Крошка – …Да ведь мы с нею еще девчонками вместе в школу ходили, Джон! И он такой старый! Так не подходит к ней!..

Сверчок тоже замолчал. В комнате стало что-то не так весело, как было. Совсем не так.

Джон: я совсем позабыл про старого джентльмена в повозке. В последний раз, что я его видел, он спал там на соломе. Я чуть не вспомнил о нем два раза, с тех пор как вошел сюда; но он снова выскочил у меня из головы. Эй? вы! Вставайте! Ах ты грех какой!

Последние слова Джон выкрикнул уже во дворе, куда поспешил со свечой в руках.

– Вот, пожалуйста! – сказал возчик, обращаясь к жене. – Так вот он и сидел на обочине, когда я его увидел! Прямой как придорожный столб. И почти такой же глухой.

– Так и сидел, под открытым небом, Джон?

– Под открытым небом, – подтвердил возчик, – а уже стемнело. «Плачу за проезд», сказал он и протянул мне восемнадцать пенсов. Потом влез в повозку. И вот он здесь.

Старик из одного своего широкого кармана извлек очки, из другого книгу и спокойно принялся за чтение. На Боксера он обращал не больше внимания, чем на ручного ягненка!

Приходит Калеб.

– Добрый вечер, Джон! – сказал маленький человек. – Добрый вечер, сударыня! Добрый вечер, Тилли! Добрый вечер, господин, не знаю, как вас звать! Как поживает малыш, сударыня? Надеюсь, Боксер здоров? Нет ли у вас для меня посылки, Джон?

Джон - Вот она.

- «Для Калеба Пламмера», – проговорил Калеб адрес по складам. - Да, да, это мне. А ведь я мог бы получить и денежную посылку, если бы мой дорогой мальчик не погиб в золотой Южной Америке! Вы любили его, как сына, правда? Да вам это и говорить незачем. Я и так знаю. «Калебу Пламмеру. Обращаться бережно». Да, да, все правильно. Это ящик с глазами для кукол – для тех, которые мастерит моя дочь. Хотел бы я, Джон, чтобы в этом ящике были зрячие глаза для нее самой!

– И я бы хотел, будь это возможно! – воскликнул возчик.

– Благодарю вас, – отозвался маленький человек. – Ваши слова идут от сердца. Подумать только, что она даже не видит своих кукол… а они-то таращат на нее глаза весь день напролет! Вот что обидно!

Появляется Теклтон.

– О! Так вы здесь, вот как? Подождите немного. Я подвезу вас домой. Джон Пирибингл, мое почтение! И нижайшее почтение вашей прелестной жене! День ото дня хорошеет! Все лучше становится, если только можно быть лучше! И все моложе, – задумчиво добавил посетитель, понизив голос, – как это ни странно!

– Что это вы вздумали говорить комплименты, мистер Теклтон? – сказала Крошка далеко не любезно. – Впрочем, не удивляюсь – ведь я слыхала о вашей помолвке.

– Да, через три дня. В четверг. В последний день первого месяца в году. В этот день будет моя свадьба, – проговорил Теклтон.

– Да ведь в этот день годовщина нашей свадьбы! – воскликнул возчик.

– Ха-ха! – расхохотался Теклтон. – Странно! Вы точь-в-точь такая же пара, как мы. Точь-в-точь!

Невозможно описать, как возмутилась Крошка, услышав эти самоуверенные слова!

– Вы придете на свадьбу? Ведь мы с вами, знаете ли, в одинаковом положении. Оба мы годимся в отцы своим женам, – объяснил Теклтон, снова толкнув его локтем. – Приходите провести с нами вечерок перед свадьбой.

– Зачем? – спросил Джон, удивленный столь настойчивым радушием.

- Общество ваше произведет благоприятное впечатление на будущую миссис Теклтон. И хоть я и не думаю, что ваша супруга очень сочувствует моему браку, все же она невольно мне посодействует, потому что от нее веет семейным счастьем и уютом, а это всегда влияет даже на самых равнодушных. Так, значит, придете?

– Сказать по правде, мы уговорились провести годовщину нашей свадьбы дома, – сказал Джон. – Мы обещали это друг другу еще полгода назад. Мы думаем, что у себя дома…

– Э-э! Что такое дом? – вскричал Теклтон. – Четыре стены и потолок! (Отчего вы не прихлопнете своего сверчка? Я бы его убил. Я их всегда убиваю. Терпеть не могу их треска!) В моем доме тоже четыре стены и потолок. Приходите!

– Неужто вы убиваете своих сверчков? – спросил Джон.

– Я давлю их, сэр, – ответил тот, с силой топнув каблуком. – Так, значит, придете? Это, знаете ли, столько же в ваших интересах, сколько в моих, – женщины убедят друг друга, что они спокойны и довольны и ничего лучшего им не надо. Они так любят соперничать, сэр, что, если ваша жена скажет моей жене: «Я самая счастливая женщина на свете, а муж мой самый лучший муж на свете, и я его обожаю», моя жена скажет то же самое вашей да еще подбавит от себя и наполовину поверит в это. Мне известно, что послезавтра вы будете в гостях. Там я встречусь с вами и приведу туда свою будущую жену. Это ей пойдет на пользу. Вы согласны? Благодарю вас… Что такое?

Вдруг Крошка вскрикнула. Миссис Пирибингл вскочила с места и стояла, оцепенев от ужаса и удивления. Незнакомец, подошедший поближе к огню погреться, стоял рядом с ее креслом. Но он был совершенно спокоен.

– Крошка! – вскричал возчик. – Мэри! Милая! Что с тобой?

Все тотчас окружили ее. Калеб, дремавший на коробке со свадебным пирогом, очнулся и спросонья схватил мисс Слоубой за волосы, но немедленно извинился.

– Мэри! – воскликнул возчик, поддерживая жену. – Ты больна? Что с тобой? Скажи мне, дорогая!

Она не ответила, только всплеснула руками и залилась безудержным смехом. Потом, выскользнув из мужниных объятий, опустилась на пол и, закрыв лицо передником, горько заплакала. Потом снова расхохоталась, потом снова расплакалась, а потом сказала, что ей очень холодно, позволила мужу подвести ее к очагу и села на свое место. Старик по-прежнему стоял совершенно спокойно.

– Пустяки, милый Джон… я чего-то испугалась… что-то вдруг встало у меня перед глазами… не знаю, что это было. Но теперь все прошло, совсем прошло.

– Я рад, что прошло, – пробормотал Теклтон, обводя комнату выразительным взглядом. – Интересно только, куда оно прошло и что это было. Хм! Калеб, подойдите поближе. Кто этот седой человек?

– Не знаю, сэр, – шепотом ответил Калеб. – Я никогда в жизни его не видел.

Теклтон: Ничего в нем нет интересного! Пойдемте! Возьмите коробку!

Еще раз окинув комнату острыми глазами, он вышел за дверь, а за ним последовал Калеб, неся свадебный пирог на голове.

– Прошу прощенья, любезный, – проговорил старик, подойдя к нему, – прошу в особенности потому, что ваша жена, к сожалению, почувствовала себя нехорошо; но провожатый, без которого я почти не могу обойтись из-за своего убожества, – он тронул себя за уши и покачал головой, – провожатый мой не явился, и я боюсь, что вышло какое-то недоразумение. Погода плохая – потому-то ваша удобная повозка и показалась мне таким желанным убежищем, – погода все еще очень плохая, так разрешите мне переночевать у вас, а за койку я заплачу.

– Да, да, – вскричала Крошка. – Да, конечно, останьтесь!

Торопясь приготовить постель незнакомцу, она убежала, а возчик стоял как вкопанный, глядя ей вслед в полном замешательстве – ее волнение и беспокойная суетливость показались ему очень странными.

2. ДОМА У КАЛЕБА. Калеб с дочерью сидели за работой. Слепая девушка шила платье для куклы, Калеб красил восьмиоконный фасад красивого особняка и вставлял стекла в его окна.

Появляется Теклтон.

– Сегодня тот день, когда эта маленькая… как ее там зовут… эта балованная девчонка, жена Пирибингла, обычно приходит к вам в гости – устраивает здесь какую-то нелепую пирушку. Сегодня, так или нет? – спросил фабрикант игрушек тоном, выражавшим глубокое отвращение к подобным затеям.

– Да, – ответила Берта, – сегодня.

– Так я и думал, – сказал Теклтон. – Я сам не прочь зайти к вам.

– Ты слышишь, отец? – воскликнула слепая девушка в полном восторге.

– Да, да, слышу, – пробормотал про себя Калеб, устремив в пространство недвижный взгляд лунатика, – но не верю. Конечно, это обман, вроде тех, что я всегда сочиняю.

– Видите ли, я… я хочу несколько ближе познакомить Пирибинглов с Мэй Филдинг, – объяснил Теклтон. – Я собираюсь жениться на Мэй.

– Жениться! – вскричала слепая девушка, отшатываясь от него.

– Фор-мен-ная идиотка! – пробормотал Теклтон.

Она опустила голову, отвернулась и стояла так, сложив руки и задумавшись. Берта так задумалась, что не тронулась с места, когда он ушел. Радость покинула ее поникшее лицо, и оно сделалось очень печальным. Крошка и Джон едут в гости к Калебу.

ДОМА У КАЛЕБА. КАЛЕБ, БЕРТА, КРОШКА, ДЖОН, МЕЙ, МАТЬ, ТЕКЛТОН.

Мэй Филдинг уже пришла, пришла и мать ее, маленькая сварливая старушка с недовольным лицом, которая слыла необычайно важной дамой – по той простой причине, что сохранила талию, тонкую, как кроватный столбик.

– Мэй! Милая моя подружка! – вскричала Крошка, бросаясь навстречу девушке. – Как я рада тебя видеть!

Подружка была так же рада и довольна, как сама Крошка, и можете мне поверить, что, когда они обнялись, на них было очень приятно смотреть.

– Ах, Мэй! – промолвила Крошка. – Подумать только, до чего все изменилось! Вот поболтаешь о веселых школьных временах и сразу помолодеешь.

– Но ведь вы не так уж стары! – проговорил Теклтон.

– А вы посмотрите на моего степенного, работящего супруга, – возразила Крошка. – Он меня старит лет на двадцать, не меньше. Ведь правда, Джон?

– На сорок, – ответил Джон.

– Не знаю уж, на сколько вы будете старить Мэй! – со смехом сказала Крошка. – Пожалуй, в следующий день ее рождения ей стукнет сто лет.

– Ха-ха! – засмеялся Теклтон. Но смех его звучал пусто, как барабан. И лицо у него было такое, как будто он с удовольствием свернул бы шею Крошке.

— Подумать только! — продолжала Крошка. — Помнишь, Мэй, как мы болтали в школе о том, каких мужей мы себе выберем? Своего мужа я воображала таким молодым, таким красивым, таким веселым, таким пылким! А мужа Мэй!.. Подумать только! Прямо не знаешь, плакать или смеяться, когда вспомнишь, какими мы были глупыми девчонками.

Мэй, очевидно, знала, что делать ей: она вспыхнула, и слезы показались у нее на глазах.

Мэй не вымолвила ни слова, ни хорошего, ни плохого; она сидела очень тихо, опустив глаза и не выказывая никакого интереса ко всему происходящему. Тут вмешалась ее почтенная

Мамаша:

- Те браки, в которых недостает того, что глупо и романтично называют любовью, неизменно оказываются самыми счастливыми, так что я предвижу в этом грядущем брачном союзе величайшее блаженство для супругов. Завтрашний день есть тот день, ради которого я только и жила, а когда он минует, мне останется лишь пожелать, чтобы меня положили в гроб и отправили на кладбище для избранных покойников.

– До свидания! – решительно проговорил Джон Пирибингл, надевая толстое суконное пальто. – Я вернусь в обычное время. До свидания.

– Берта! – мягко проговорил Калеб. – Что случилось? Как ты переменилась, милая, и – всего за несколько часов… с сегодняшнего утра. Ты была такой молчаливой и хмурой весь день! Что с тобой! Скажи! Быть… быть слепой, Берта, милая моя бедняжка, – запинаясь, проговорил он, – большое несчастье, но…

– Я никогда не чувствовала, что это несчастье! – вскричала слепая девушка. – Никогда не чувствовала этого вполне. Никогда! Вот только мне иногда хотелось увидеть тебя, увидеть его – только раз, милый отец, на одну минуточку, – чтобы узнать, какие они, те, кто мне так дорог, – она положила руки на грудь, – и кто хранится здесь! Я не могу больше скрывать и таить это в себе. Подведи ее ко мне, отец!

Калеб подводит Мэй.

– Всей душой своей, всеми своими мыслями я желаю тебе добра, милая Мэй! Да благословит тебя небо! Да осветит счастье твой жизненный путь! Тем более, милая моя Мэй, тем более, моя птичка, что сегодня весть о том, что ты будешь его женой, чуть не разбила мне сердце! Отец, Мэй, Мэри! О, простите меня ради всего, что он сделал, чтобы облегчить тоску моей темной жизни, и верьте мне – ведь бог свидетель, что я не могла бы пожелать ему жены, более достойной его!

Калеб сел за вечернюю работу. Но бедняга не мог сосредоточиться на ней, так тревожился он за дочь и так терзался угрызениями совести. Жаль было смотреть, как он сидел, праздный, на своей рабочей скамейке, грустно глядя на Берту.

ДЖОН И ТЕКЛТОН.

Джон возвращается. Теклтон отзывает его.

– Тише! Пойдемте, и я вам покажу.

Возчик последовал за ним, не говоря ни слова. Они пересекли двор под сияющими звездами и через маленькую боковую дверь прошли в контору Теклтона. В конторе было темно, но в длинном, узком складе горели лампы, и потому оконце было ярко освещено.

Джон увидел Крошку рядом со стариком, но это был уже не старик – он держался прямо, молодцевато, и в руках у него был парик с седыми волосами, при помощи которого он проник в осиротевший теперь, несчастный дом. Джон увидел, что Крошка слушает незнакомца, а тот наклонил голову и шепчет ей что-то на ухо; и она позволила ему обнять ее за талию, когда они медленно направлялись по тускло освещенной деревянной галерее к двери, через которую вошли. Он увидел, как они остановились, увидел, как она повернулась (это лицо, которое он так любил, в какой страшный час довелось Джону смотреть на него!), увидел, как обманщица своими руками надела парик на голову спутника и при этом смеялась над доверчивым мужем!

Дома у Джона и Крошки.

На стене висело ружье. Он снял его и сделал два-три шага к двери в комнату вероломного незнакомца. Он знал, что ружье заряжено. Смутная мысль о том, что справедливо было бы убить этого человека как дикого зверя, зародилась в его душе, разрослась и превратилась в чудовищного демона, который овладел ею целиком и неограниченно воцарился в ней, изгнав оттуда все добрые мысли.

Но вдруг тлеющие угли вспыхнули, залили весь очаг ярким светом, и застрекотал сверчок!

Он отшатнулся от двери, как лунатик, разбуженный во время страшного сновидения, и отложил ружье в сторону. Закрыв лицо руками, он снова сел у огня, и слезы принесли ему облегчение.

Но вот сверчок вышел из-за очага и предстал перед Джоном в образе сказочного призрака.

— «Я люблю его, — послышался голос этого призрака, повторявший слона, памятные Джону, — люблю за то, что слушала его столько раз, и за все те мысли, что посещали меня под его безобидную песенку».

— Да, так она сказала! — воскликнул возчик. — Это правда!

— «Наш дом — счастливый Дом, Джон, и потому я так люблю сверчка!»

— Поистине он был счастливым, — ответил возчик, — она всегда приносила счастье этому дому… до сих пор.

— Такая кроткая, такая хлопотунья, жизнерадостная, прилежная и веселая! — прозвучал голос.

— Иначе я не мог бы любить ее так, как любил, — отозвался возчик.

Голос поправил его:

— Как люблю. Возчик повторил:

— Как любил.

Но уже неуверенно. Язык не слушался его и говорил по-своему, за себя и за него.

Призрак поднял руку, словно заклиная его, и сказал:

— Ради твоего домашнего очага…

— Очага, который она погасила, — перебил его возчик.

— Очага, который она — так часто! — освещала и украшала своим присутствием, — сказал сверчок, — очага, который без нее был бы просто грудой камней, кирпича и заржавленного железа, но который благодаря ей стал алтарем твоего дома. Ради твоего домашнего очага, в этом тихом святилище, овеянный нежными воспоминаниями, услышь ее! Услышь меня! Услышь все, что говорит на языке твоего очага и дома!

Но уже неуверенно. Язык не слушался его и говорил по-своему, за себя и за него.

Призрак поднял руку, словно заклиная его, и сказал:

– Ради твоего домашнего очага…

– Очага, который она погасила, – перебил его возчик.

– Очага, который она – так часто! – освещала и украшала своим присутствием, – сказал сверчок, – очага, который без нее был бы просто грудой камней, кирпича и заржавленного железа, но который благодаря ей стал алтарем твоего дома! Ради твоего домашнего очага, в этом тихом святилище, овеянный нежными воспоминаниями, услышь ее! Услышь меня! Услышь все, что говорит на языке твоего очага и дома!