Сквозь стекло. я умер. коридоры.

Я совершенно озадачен. Вчера, в этот самый момент, когда я думал, что

все уже распуталось, найдены все иксы -- в моем уравнении появились новые неизвестные.

Начало координат во всей этой истории -- конечно, Древний Дом. Из этой

точки -- оси X-ов, Y-ов, Z-ов, на которых для меня с недавнего времени

построен весь мир. По оси X-ов (Проспекту 59-му) я шел пешком к началу координат. Во мне -- пестрым вихрем вчерашнее: опрокинутые дома и люди, мучительно-посторонние руки, сверкающие ножницы, остро-капающие капли из умывальника -- так было, было однажды. И все это, разрывая мясо, стремительно крутится там -- за расплавленной от огня поверхностью, где "душа",

Чтобы выполнить предписание доктора, я нарочно выбрал путь не по

гипотенузе, а по двум катетам. И вот уже второй катет: круговая дорога у

подножия Зеленой Стены. Из необозримого зеленого океана за Стеной катился на меня дикий вал из корней, цветов, сучьев, листьев -- встал на дыбы – сейчас захлестнет меня, и из человека -- тончайшего и точнейшего из механизмов – я превращусь...

Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном -- стекло Стены. О

великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир -- от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных...

Сквозь стекло на меня -- туманно, тускло -- тупая морда какого-то

зверя, желтые глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль. Мы долго смотрели друг другу в глаза -- в эти шахты из поверхностного мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: "А вдруг он, желтоглазый, -- в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни -- счастливее нас?"

Я взмахнул рукой, желтые глаза мигнули, попятились, пропали в листве.

Жалкое существо! Какой абсурд: он -- счастливее нас! Может быть, счастливее меня -- да; но ведь я -- только исключение, я болен.

Да и я... Я уже вижу темно-красные стены Древнего Дома -- и милый

заросший старушечий рот -- я кидаюсь к старухе со всех ног:

-- Тут она?

Заросший рот раскрылся медленно:

-- Это кто же такое -- она?

-- Ах, ну кто-кто? Да I, конечно... Мы же вместе с ней тогда -- на

аэро...

-- А-а, так, так... Так-так-так...

Лучи-морщины около губ, лукавые лучи из желтых глаз, пробирающихся внутрь меня -- все глубже...

И наконец:

-- Ну, ладно уж... тут она, недавно прошла.

Тут. Я увидел: у старухиных ног -- куст серебристо-горькой полыни (двор

Древнего Дома -- это тот же музей, он тщательно сохранен в доисторическом виде), полынь протянула ветку на руку старухе, старуха поглаживает ветку, на коленях у ней -- от солнца желтая полоса. И на один миг: я, солнце, старуха, полынь, желтые глаза -- мы все одно, мы прочно связаны какими-то жилками, и по жилкам -- одна общая, буйная, великолепная кровь...

Мне сейчас стыдно писать об этом, но я обещал в этих записках быть

откровенным до конца. Так вот: я нагнулся -- и поцеловал заросший, мягкий, моховой рот. Старуха утерлась, засмеялась...

Бегом через знакомые полутесные гулкие комнаты -- почему-то прямо туда, в спальню. Уже у дверей схватился за ручку и вдруг: "А если она там не одна?" Стал, прислушался. Но слышал только: тукало около -- не во мне, а где-то около меня -- мое сердце.

Вошел. Широкая, несмятая кровать. Зеркало. Еще зеркало в двери шкафа, ив замочной скважине там -- ключ со старинным кольцом. И никого. Я тихонько позвал:

-- I! Ты здесь? -- И еще тише, с закрытыми глазами, не дыша, -- так,

как если бы я стоял уже на коленях перед ей: -- I! Милая!

Тихо. Только в белую чашку умывальника из крана каплет вода, торопливо. Не могу сейчас объяснить, почему, но только это было мне неприятно; я крепко завернул кран, вышел. Тут ее нет: ясно. И значит, она в какой-нибудь другой "квартире".

По широкой сумрачной лестнице сбежал ниже, потянул одну дверь, другую, третью: заперто. Все было заперто, кроме только той одной "нашей" квартиры, и там -- никого.

И все-таки -- опять туда" сам не знаю зачем. Я шел медленно, с трудом --

подошвы вдруг стали чугунными. Помню отчетливо мысль: "Это ошибка, что сила тяжести -- константна. Следовательно, все мои формулы -- == "

Тут -- разрыв: в самом низу хлопнула дверь, кто-то быстро протопал по

плитам. Я -- снова легкий, легчайший -- бросился к перилам -- перегнуться, в

одном слове, в одном крике "Ты!" -- выкрикнуть все...

И захолонул: внизу -- вписанная в темный квадрат тени от оконного

переплета, размахивая розовыми крыльями-ушами, неслась голова S.

Молнией -- один только голый вывод, без посылок (предпосылок я не знаю и сейчас): "Нельзя -- ни за что -- чтобы он меня увидел".

И на цыпочках, вжимаясь в стену, я скользнул вверх к той незапертой

квартире.

На секунду у двери. Тот -- тупо топает вверх, сюда. Только бы дверь! Я

умолял дверь, но она деревянная: заскрипела, взвизгнула. Вихрем мимо --

зеленое, красное, желтый Будда -- я перед зеркальной дверью шкафа: мое

бледное лицо, прислушивающиеся глаза, губы... Я слышу -- сквозь шум крови -- опять скрипит дверь... Это он, он.

Я ухватился за ключ в двери шкафа -- и вот кольцо покачивается. Это

что-то напоминает мне -- опять мгновенный, голый, без посылок, вывод --

вернее, осколок: "В тот раз -- == ". Я быстро открываю дверь в шкаф -- я

внутри, в темноте, захлопываю ее плотно. Один шаг -- под ногами качнулось. Я медленно, мягко поплыл куда-то вниз, в глазах потемнело, я умер.

---

Позже, когда мне пришлось записывать все эти странные происшествия, я порылся в памяти, в книгах -- и теперь я, конечно, понимаю: это было

состояние временной смерти, знакомое древним и -- сколько я знаю --

совершенно неизвестное у нас.

Не имею представления, как долго я был мертв, скорее всего 5 -- 10

секунд, но только через некоторое время я воскрес, открыл глаза: темно и

чувствую -- вниз, вниз... Протянул руку -- ухватился -- царапнула шершавая,

быстро убегающая стенка, на пальце кровь, ясно -- все это не игра моей

больной фантазии. Но что же, что?

Я слышал свое пунктирное, трясущееся дыхание (мне стыдно сознаться в этом -- так все было неожиданно и непонятно). Минута, две, три -- все вниз. Наконец, мягкий толчок: то, что падало у меня под ногами, -- теперь неподвижно. В темноте я нашарил какую-то ручку, толкнул -- открылась дверь -- тусклый свет. Увидел: сзади меня быстро уносилась вверх небольшая квадратная платформа. Кинулся -- но уже было поздно: я был отрезан здесь... где это "здесь" -- не знаю.

Коридор. Тысячепудовая тишина. На круглых сводах -- лампочки,

бесконечный, мерцающий, дрожащий пунктир. Походило немного на "трубы" наших подземных дорог, но только гораздо уже и не из нашего стекла, а из какого-то другого старинного материала. Мелькнуло -- о подземельях, где будто бы спасались во время Двухсотлетней Войны... Все равно: надо идти.

Шел, полагаю, минут двадцать. Свернул направо, коридор шире, лампочки ярче. Какой-то смутный гул. Может быть, машины, может быть, голоса – не знаю, но только я -- возле тяжелой непрозрачной двери: гул оттуда.

Постучал, еще раз -- громче. За дверью -- затихло. Что-то лязгнуло,

дверь медленно, тяжело растворилась.

Я не знаю, кто из нас двоих остолбенел больше -- передо мной был мой

лезвиеносый, тончайший доктор.

-- Вы? Здесь? -- И ножницы его так и захлопнулись. А я -- я будто

никогда и не знал ни одного человеческого слова: я молчал, глядел и

совершенно не понимал, что он говорил мне. Должно быть, что мне надо уйти отсюда; потому что потом он быстро своим плоским бумажным животом оттеснил меня до конца этой, более светлой части коридора -- и толкнул в спину.

-- Позвольте... я хотел... я думал, что она, I-330. Но за мной...

-- Стойте тут, -- отрезал доктор и исчез...

Наконец! Наконец, она рядом, здесь -- и не все ли равно, где это

"здесь". Знакомый, шафранно-желтый шелк, улыбка-укус, задернутые шторой глаза... У меня дрожат губы, руки, колени -- а в голове глупейшая мысль:

"Колебания -- звук. Дрожь должна звучать. Отчего же не слышно?"

Ее глаза раскрылись мне -- настежь, я вошел внутрь...

-- Я не мог больше! Где вы были? Отчего... -- ни на секунду не отрывая

от нее глаз, я говорил как в бреду -- быстро, несвязно -- может быть, даже

только думал. -- Тень -- за мною... Я умер -- из шкафа... Потому что этот

ваш... говорит ножницами: у меня душа... Неизлечимая...

-- Неизлечимая душа! Бедненький мой! -- I рассмеялась -- и меня

сбрызнула смехом: весь бред прошел, и всюду сверкают, звенят смешинки и как -- как все хорошо.

Из-за угла снова вывернулся доктор -- чудесный, великолепный, тончайший доктор.

-- Ну-с, -- остановился он возле нее.

-- Ничего, ничего! Я вам потом расскажу. Он случайно... Скажите, что я

вернусь через... минут пятнадцать...

Доктор мелькнул за угол. Она ждала. Глухо стукнула дверь. Тогда I

медленно, медленно, все глубже вонзая мне в сердце острую, сладкую иглу -- прижалась плечом, рукою, вся -- и мы пошли вместе с нею, вместе с нею -- двое -- одно..

Не помню, где мы свернули в темноту -- и в темноте по ступеням вверх,

без конца, молча. Я не видел, но знал: она шла так же, как и я -- с

закрытыми глазами, слепая, закинув вверх голову, закусив губы -- и слушала музыку: мою чуть слышную дрожь.

Я очнулся в одном из бесчисленных закоулков во дворе Древнего Дома:

какой-то забор, из земли -- голые, каменистые ребра и желтые зубы

развалившихся стен. Она открыла глаза, сказала: "Послезавтра в 16". Ушла.

Было ли все это на самом деле? Не знаю. Узнаю послезавтра. Реальный

след только один: на правой руке -- на концах пальцев -- содрана кожа. Но

сегодня на "[Интеграле]" Второй Строитель уверял меня, будто он сам видел, как я случайно тронул этими пальцами шлифовальное кольцо -- в этом и все дело. Что ж, может быть, и так. Очень может быть. Не знаю -- ничего не знаю.

Запись 18-я.

Конспект: