Возобновление прерванных действий

В этой же связи должна быть рассмотрена еще одна группа фактов, на которой я хотел бы остановиться подробнее[47].

Пусть выполнение намеченного действия прервано во время самого выполне­ния. Если бы сцепление соответствующего случая и выполнения намерения имело бы решающее значение, то после прерывания действия ничего не могло бы начаться без повторного наступления соответствующего случая, если само начатое действие не порождает силы для следующего действия. Можно сравнить это со случаями, когда действенность намерения исчерпывается после его срабатывания на первый же соот­ветствующий случай. Я ограничусь упоминанием только некоторых результатов иссле­дований Овсянкиной, существенных для рассматриваемого вопроса.

Действия, которые использовались в экспериментах Овсянкиной, были не слишком интересны. Они состояли, например, в составлении фигур из цветного строительного материала, в переписывании корреляционной схемы сдвига ранговых мест, в нанизывании бусинок, вылепливании животного из пластилина и т.д.

В момент прерывания первого действия можно наблюдать очень сильный и яр­кий эффект. Испытуемый сопротивляется прерыванию своего действия (даже не особенно приятного). Это сопротивление временами принимает весьма упорные фор­мы. Силы, противодействующие прерыванию, по-видимому, тесно связаны, поми­мо всего прочего, с процессом действия как таковым, с его структурой и отноше­ниями с более широкими целостностями.

В связи с рассматриваемой проблемой особый интерес представляют следую­щие вопросы. Что получится, если испытуемый все же, в соответствии с инструк­цией, обратится ко второму действию, прервавшему первое, и закончит его? В этом случае возникает, говоря коротко, чрезвычайно сильная тенденция к возобновлению первого действия.

В опытах использовались два типа прерывания. Первый тип составляют «слу­чайные» перерывы: как будто благодаря случайной неисправности гаснет свет; у экспериментатора падает ящик с мелкими предметами и испытуемый из вежливости помогает их собрать и т.д. Второй тип прерывания осуществляется путем прямой ин­струкции, требующей перехода к другому действию.

Хотя случайные перерывы растягивались приблизительно на 20 минут, все они без исключения вели к возобновлению первого действия. Очень часто возобновление первого действия наблюдалось даже при прерывании путем постановки другой зада­чи, иногда после промежутка времени почти в целый час. При этом испытуемый знал, что экспериментатор совершенно не требует возобновления, иногда даже пря­мо запрещает его.

Особый интерес для нас представляет сам акт возобновления. Обнаружилось, что тенденция к возобновлению усиливается, как только испытуемый вновь видит перед собой материал первого незаконченного действия (например, лист бумаги с начатым рисунком). Но и при отсутствии этого внешнего раздражителя обнаружива­ется сильная тенденция к возобновлению действия. Наблюдения за поведением испы­туемых и данные самонаблюдения показывают, что даже если испытуемый не дума­ет во время новой работы о первом задании, по истечении нескольких секунд после окончания второй работы возникает позыв возобновить первую работу, иногда сна­чала в неопределенной форме «хочется закончить еще что-то» без определенного осознания, что именно.

Дело здесь чаще всего не в упорстве самой деятельности, имеющей место, напри­мер, при настойчивом рифмовании бессмысленных слогов, а в тенденции, которая обычно направлена на окончание деятельности или на достижение эквивалентного ему эффекта устранения внутреннего напряжения. Соответственно этому, тенденция к во­зобновлению несравненно чаще отсутствует в том случае, если первое действие не имеет четкого конца, а является непрерывно длящейся деятельностью.

Здесь не место разбирать остальные результаты и возможные возражения. Не­обходимо отметить только одно. Сила тенденции к возобновлению зависит непосред­ственно не от интенсивности предшествующего волевого акта[48], а прежде всего от внутреннего отношения испытуемого к деятельности. «Чистые испытуемые», то есть такие, которые «делают все, что велит экспериментатор», так сказать, передав экс­периментатору свою волю, не проявляют тенденции к возобновлению или проявля­ют ее лишь в очень слабой степени. Следовательно, испытуемый должен действитель­но хотеть выполнить данное конкретное действие.

При этом важно, какие центральные волевые цели заставляют испытуемого при­нять инструкцию экспериментатора. Если, например, экспериментатор просит испы­туемого выполнить определенную работу, поскольку она нужна ему для других опы­тов, то испытуемый берется за такую работу не в качестве «испытуемого», но из-за желания оказать любезность экспериментатору в качестве, так сказать, партнера по исследованию или светского человека. Соответствующее действие является в таком случае действием «всерьез». В таких случаях тенденция к возобновлению существенно сильнее, чем если речь идет просто о «действии по инструкции».

Мы стоим, следовательно, перед следующим фактом: обнаруживается сила, которая даже после относительно длительного перерыва побуждает к окончанию пре­рванного действия. Ее проявление никак не связано с наличием внешнего побужде­ния к возобновлению действия после прерывания, напротив, возобновление часто возникает спонтанно и исходит изнутри.

Другие примеры.

На одном собрании были подняты некоторые вопросы, но разрешение их не было доведено до конца. В таком случае этими вопросами начинают заниматься потом, и они на долгое время могут стать предметом разговоров между людьми. Это бывает прежде всего тогда, когда эти вопросы сильнее затрагивают личность.

Некто хотел помочь школьнику в решении математической задачи, но, не доведя его до конца, был чем-то отвлечен. Эта задача, неинтересная сама по себе, может всплыть в сознании долгое время спустя.

Некто погрузился в чтение глупого газетного романа, но не дочитал его до конца. Этот роман может годами преследовать его.

Здесь важен тот экспериментально обнаруженный факт, что «интерес» нельзя рассматривать в подобных случаях как решающее условие.

В заключение необходимо отметить те теоретически важные случаи, когда оп­ределенная содержательная связь между первоначальным действием и прервавшим его действием является причиной того, что тенденция к возобновлению отсутствует. Например, ребенка, рассказывавшего какую-нибудь историю, прерывают предло­жением нарисовать какую-нибудь сцену из этой истории. Возобновления рассказа в таком случае не последует, — очевидно потому, что этим рисунком предшествую­щая деятельность рассказывания была каким-то образом завершена. Можно сказать, что здесь имеет место своего рода «замещающее завершение» рассказа. Мне представ­ляется, что такие случаи хорошо освещают природу тех сил, которые задействованы при выполнении намерения. Важно также, что в случаях возобновления прерванной работы возобновленное действие вовсе не должно представлять собой «недостающий кусок» первоначального действия; после перерыва может начаться совершенно ина­че структурированное действие, однако направленное на ту же цель. Иногда возоб­новление может вообще принять форму игры с соответствующим материалом.

Забывание намерения

Ближайший, в известном смысле прямой путь к изучению последействия на­мерения есть исследование забывания намерений.

Необходимо тщательно разграничить два понятия забывания. Одно относится к тому, что обычно понимают под памятью (способность воспроизводить знание, ког­да-то раньше бывшее в распоряжении человека). К этому же типу мы будем относить в данном контексте и способность воспроизводить знакомые ранее действия (хотя по существу речь здесь отчасти идет совершенно о другом)[49].

Второе понятие забывания относится к невыполнению намерения. В этой связи в повседневной жизни говорят о «забывчивости». Само собой разумеется, что человек, забывший выполнить предусмотренное актом намерения действие, обычно вполне в состоянии воспроизвести содержание этого намерения. Следовательно, зна­ние об акте намерения в смысле памяти налицо. Хорошая память как ярко выра­женная способность воспроизводить знания или действия отнюдь не идет рука об руку с добродетельной привычкой не оставлять невыполненным «по причине забыв­чивости» то, что мы намеревались сделать (впрочем, некоторая связь здесь может иметь место).

(Гизе констатировал плохое соответствие между практикой и испытаниями памя­ти[50]. Причина этого несовпадения может заключаться в том, что в деловой практике под «забывчивостью» часто понимают забывчивость по отношению к поручениям, — факт, который по своей природе скорее относится к области воли, чем памяти.)

Впрочем, нельзя упускать из виду еще и третье значение забывания: человек не помнит неприятностей, которыми он обязан какому-нибудь определенному лицу, не мстит ему за них, прощает и забывает. Эта большая или меньшая «злопамятность» осо­бенно важна в связи с психологией воли и аффектов, в то же время она не совпадает с вышеприведенными двумя другими понятиями памяти. Можно иметь плохую память, быть очень забывчивым и в то же время чрезвычайно злопамятным.

У нас, следовательно, идет речь о втором понятии забывания — непреднамерен­ном невыполнении намерения.

При этом мы не будем рассматривать случаи, когда забывание намерения мо­жет быть объяснено тем, что человека в самый решительный момент что-то резко отвлекло. Ведь как раз другие случаи дают возможность непосредственно увидеть те обстоятельства, при которых последействие намерения прекращается.

Как уже было упомянуто, отнюдь не создается впечатления, будто действен­ность намерения ослабевает пропорционально времени. Вообще, в психологии, так же как и в физике, нельзя считать время причиной реального процесса. Там, где обнаружи­вается падение интенсивности какого-нибудь переживания с течением времени, это падение всегда можно объяснить нормальными жизненными процессами. Однако и в этом случае оправдан и даже необходим вопрос: что же в рамках более широкого жизненного процесса является конкретной причиной, например, забывания опреде­ленного намерения?

В ходе экспериментальных исследований забывания намерений[51] испытуемый должен был выполнить ряд заданий и при этом в конце каждого выполненного зада­ния (или на какой-либо другой определенной стадии работы) поставить в качестве подписи свою фамилию и дату. Каждый листок после выполнения задания он должен был передать экспериментатору.

Было обнаружено следующее:

1) Намерение не является, как правило, изолированным душевным фактом, но обнаруживает свою принадлежность к определенной целостности действия, к оп­ределенной сфере личности. Поэтому подпись включается обычно не в «содержание работы», а в сферу «личного», которая актуализируется при «передаче работы» экс­периментатору.

Переход от той сферы действий, в которую включено намерение к другой сфе­ре может повлечь за собой забывание этого намерения. Например, в опытах было обнаружено следующее: подпись часто забывается, если после шести однородных дей­ствий седьмым должно быть выполнено действие совершенно другого рода.

Чтобы изолировать эту область действенности намерения иногда достаточно введения паузы длительностью несколько минут. После паузы подпись часто забыва­ется. То, что здесь мы имеем дело не с простым падением активности намерения в зависимости от времени, ясно из того, что подпись не забывается даже при отсут­ствии подкрепления намерения, если испытуемый все время переходит без пауз к выполнению новых действий, а также из того, что подпись обычно не забывается, когда пауза длится не пять минут, а целый день.

Это на первый взгляд парадоксальное обстоятельство имеет, по-видимому, сле­дующее объяснение: пауза в 5 минут в ходе продолжающегося ряда опытов весьма ощутима, и после нее испытуемый вступает как бы в новую сферу, для которой преж­нее намерение не имеет значения или имеет лишь ослабленное значение. Если же, наоборот, вторая группа опытов отсрочена на целый день, то возобновление опытов для испытуемого означает «возобновление вчерашних опытов», а не воспринимается (как в первом случае) в качестве «перехода к новым опытам», поэтому испытуемый оказывается в той же самой внутренней ситуации. (В действительности и при других опытах, как правило, нет нужды повторять инструкцию на следующий день: испытуе­мый обычно вместе с внутренней готовностью к опытам принимает и вчерашнюю инструкцию.)

Такие намерения, включенные в какую-нибудь сферу действий, не забывают­ся, если жива соответствующая сфера действий, и только в этом случае.

В повседневной жизни забывание намерения (или, правильнее, бездействие на­мерения при появлении представленного в акте намерения или другого пригодного соответствующего случая) также часто можно наблюдать тогда, когда конкретный психический комплекс, включающий это намерение, прекратил существование. Как раз наиболее частые случаи забывания, которые обычно оправдывают тем, что человек «слишком занят чем-нибудь другим», невозможно объяснить просто высокой интенсив­ностью других переживаний. Если речь идет об интенсивных переживаниях, принадлежа­щих к тому же самому психическому комплексу, то это, наоборот, может только благо­приятствовать выполнению намерения. С другой стороны, забывание может наступить и без интенсивного отвлечения, если господствующая в данный момент психическая сфе­ра отстоит достаточно далеко от той сферы, в которую включено намерение. Впрочем, определенное значение наряду с этим имеет и фактор интенсивности.

2) Для вопроса о забывании существенное значение имеет также и сам соот­ветствующий случай. Так, например, испытуемый с чрезвычайной регулярностью за­бывает подписать свою фамилию, если ему неожиданно приходится выполнять зада­ние на бумаге большего формата или иной окраски. Очевидно, бумага сама по себе напоминает испытуемому о намерении, как почтовый ящик — об опускании письма (или узелок на платке напоминает о том, что не должно быть забыто). Лист бумаги обладает тем, что я мог бы назвать побудительностью (Aufforderungscharakter). Выше мы говорили о случаях, когда даже при совершенно конкретном намерении целый ряд разнообразных вещей и событий обладают побудительностью (почтовый ящик — друг). Однако эта побудительность может быть фиксирована и на предметах вполне определенного вида, как это показывает пример с бумагой.

Я вынужден ограничиться здесь лишь простым указанием на значение для за­бывания намерения его включенности в какую-нибудь целостность действия или в определенную личностную сферу и на значение особенностей соответствующего слу­чая и хотел бы перейти к более подробному обсуждению третьего фактора.

3) В упомянутых выше опытах было задание, которое состояло в рисовании соб­ственной монограммы. Испытуемые с большой регулярностью забывали подписывать свою фамилию на листах с этим заданием. Если исходить из понятия ассоциации, можно было бы скорее ожидать, что вследствие прочной связи монограммы с написа­нием фамилии в этом случае забывание своей подписи будет особенно редким.

Более подробный анализ показывает, что здесь имеет место своего рода замеща­ющее выполнение. При прямом размышлении испытуемый едва ли мог бы, исходя из своей ситуации, придти к выводу, что монограмма фактически служит достаточным указанием для экспериментатора на принадлежность работы определенному лицу. Под­пись без особых размышлений просто «забывается». Потребность в подписи, обуслов­ленная актом намерения, по-видимому, как-то удовлетворена этой подписью-моно­граммой (впрочем, в этом играют роль еще и другие факторы). Показательно, что написание монограммы уже не действует в качестве замещающего действия, если она пишется не как личная монограмма, а как выполнение «художественного» задания.

Если обратить внимание на случаи забывания в повседневной жизни, то не­редко можно обнаружить, что причинами их являются такого рода замещающие дей­ствия или же частично выполненные намерения. Я приведу в качестве примера два таких случая, действительно имевших место.

Один человек постоянно забывал о том, что должен купить себе запонку для воротничка. Однажды, исключительно с этой целью, он пошел окольным путем по улице, где находятся соответствующие магазины. Радуясь, что «дело не забыто», он пришел в библиотеку и заметил, что так и не купил запонку.

Некая учительница намеревалась задать определенный вопрос своей ученице, которой она давала частные уроки. Приблизительно посередине урока учительница вспомнила об этом и порадовалась, что «это так вовремя пришло ей в голову». В конце концов, по дороге домой она вспомнила, что так и не исполнила свое намерение. (В этом случае, как и вообще в ситуациях повседневной жизни, нет, конечно, однознач­ного доказательства того, что действительной причиной забывания было именно за­мещающее выполнение намерения в виде прохождения по нужной улице или напо­минания себе.)

Нередко можно наблюдать, что даже запись намерения, что с точки зрения ассоциации между представлениями отношения и цели скорее должно было бы при­вести к усилению намерения, легко ведет к его забыванию: запись действует почти как выполнение намерения, как разрядка. Человека успокаивает, что запись своев­ременно напомнит о намерении, и тем самым ослабевает внутренняя потребность не забыть. Это похоже на случай с учительницей: воспоминание о том, что нужно спросить ученицу, действует так же, как само выполнение, так что реальный воп­рос так и не задается.

Наряду с этим бывают и другие случаи, когда письменная пометка, даже если ее и не видят, все же благоприятствует припоминанию намерения. Этот может зависеть, например, от того, что намеченное действие благодаря записи вступает в связь с оп­ределенной сферой личности (профессиональной сферой) или образом жизни (акку­ратность), и поэтому в его осуществлении участвует вся энергия этой сферы.

4) Там, где нет никакого замещающего выполнения, забывание нередко мо­жет быть объяснено наличием естественных противодействующих потребностей. Даже многократно воспроизведенное намерение — написать неприятное письмо — часто оказывается невыполненным: как раз тогда, когда есть время написать письмо, об этом забывают. На это таинственное противодействие указал З.Фрейд. Разумеется, ни в коем случае нельзя всякое забывание объяснять наличием таких естественных потребностей (тем более исключительно сексуальных потребностей), но, во всяком случае для проблемы действенности намерения, центральное значение имеет следу­ющее: последействие намерения есть сила, которая может вступать в конфликт с потребностями и в результате этого утрачивать свою действенность.

Мы уже указывали на положительную связь действенности намерения с ре­альными потребностями, из которых собственно, и вытекают намерения (ср. возоб­новление «серьезных» прерванных действий). Намерение забывается с различной степенью легкости в зависимости от силы тех истинных потребностей, которые по­буждают к его выполнению. Так, подпись фамилии забывается несравненно реже при групповых опытах, чем при индивидуальных. Потребность отметить свою работу опознавательным знаком (если отвлечься от других факторов) при групповых опы­тах намного актуальнее.

Именно от этой укорененности намерения в более общих волевых целях или есте­ственных потребностях, а вовсе не от интенсивности акта намерения, зависит, смо­жет ли оно, преодолев все препятствия, осуществиться. В исследовании забывания выяснилось также, что намерения, акт принятия которых очень интенсивен (вплоть до степени судорожного напряжения), часто обнаруживают гораздо меньшую дей­ственность, чем исключительно спокойные акты намерения, не отягченные аффек­тами. Это может быть связано с тем, что вообще аффективные или судорожно напря­женные действия, за некоторыми исключениями, гораздо менее «результативны», чем спокойные. Кроме того, говоря о самом акте намерения, следует обратить вни­мание на следующее.

Можно ли поставить вопрос: при каких обстоятельствах вообще возникает акт намерения, особенно интенсивный акт намерения? Поистине поучительная, хотя и утрирующая поговорка гласит: «Что намереваемся, то и забываем». Это значит, что к намерению вынуждены прибегать тогда, когда нет естественной потребности в вы­полнении соответствующего действия, или даже когда налицо естественная потреб­ность противоположного характера. Если акт намерения не вытекает из реальной по­требности, он сулит мало успеха. Именно тогда, когда нет настоящей потребности, ее обычно пытаются заменить «интенсивным актом намерения». (Это можно заост­рить до парадокса: или в намерении нет нужды, или оно сулит мало успеха.)

О.Уайльд в «Портрете Дориана Грея» констатирует: «Добрые намерения — беспо­лезные попытки вмешаться в законы природы. Их источник — чистая суетность, их результат — абсолютный нуль».