Нужно ли нам учиться видеть?

Грегори PJI. Глаз и мозг. Психология зрительного восприятия. М.: Прогресс, 1970

Как мы познаем мир? Это самый древний вопрос философии, в за­висимости от решения этого вопроса философов относили либо к мета­физикам, которые считали, что мы рождаемся с некоторыми знаниями о мире, либо к эмпирикам; последние утверждали, что все знания возни­кают на основе сенсорного опыта. С точки зрения метафизики можно де­лать мировые открытия — даже такие, как определение числа планет, — не имея дела с реальностью и не глядя на нее, а просто сидя в кресле и сосредоточив свои мысли в нужном направлении. С точки зрения эмпи­рика это утверждение абсурдно: для того, чтобы знать, мы должны наб­людать.

На протяжении 2000 лет метафизики защищали свои позиции, ссы­лаясь на математику, особенно на геометрию, где новые факты постоян­но обнаруживаются не с помощью эксперимента или наблюдений, а пу­тем размышлений и оперирования символами. Только за последнее сто­летие стало ясно, что математические открытия — это открытия особого рода: они не содержат конкретные знания об объектах, а представляют собой возможные системы символов. Математические открытия имеют отношение только к математике, а не к внешнему миру. Мы знаем, что существует не одна, а несколько возможных геометрий: могут быть изоб­ретены и другие геометрии;

Рис. 1. Зрительно воспринима­емый «обрыв». В этом экспе­рименте, предложенном Элео­норой Гибсон, маленьким де­тям и детенышам животных показывается глубина, покры­тая куском стекла. Дети отка­зываются ползти на стекло над «обрывом»: очевидно, они ви­дят глубину и опасность!

возникает эмпирический вопрос, какая из них в большей степени соответствует нашему восприятию мира. Мате­матика полезна при уточнении всех звеньев аргументации, в выяснении логических этапов, стоящих между формулированием проблемы и выво­дом, — который может быть сделан лишь при наличии соответствующего метода, — и в представлении данных в удобной форме. Но математика не дает новых знаний о мире в том смысле, в каком они открываются путем наблюдения.

Существует, однако, ряд животных, которые, по-видимому, многое знают о мире вещей до приобретения соответствующего опыта. Насеко­мые успешно скрываются от хищников и охотятся, и им не требуется времени, чтобы выучиться этому. Мигрирующие птицы при перелетах через однообразную гладь океана ориентируются по расположению звезд, даже если они никогда раньше не видели неба. Как же это происходит, если эмпирики правы и все знания являются результатом чувственного опыта?

Экспериментальная психология выросла из философии, и отзвуки былых дискуссий звучат в ней до сих пор. Психологи различают врож­денные и приобретенные реакции; первые означают знания без предва­рительного опыта, вторые — знания, полученные из наблюдений. Однако постановка этого вопроса в психологии иная, чем в философии. Для фи­лософа вопрос состоит в следующем; можем ли мы знать что-либо до того, как осуществилось восприятие? Для психолога вопрос ставится иначе: мо­жем ли мы воспринимать прежде, чем мы научимся тому, как восприни­мать? Эти вопросы часто смешивались, но в действительности они совершенно различны. В данной главе нас интересует только второй вопрос. Нет сомнения, что насекомые и птицы могут соответствующим образом реагировать па некоторые объекты при первой же встрече с ними, но это не означает, что они метафизики. Они наследуют через механизмы наслед­ственности сумму знаний, полученных их погибшими предками.

То, что приобретается в индивидуальном обучении, не может непос­редственно передаваться потомкам по наследству, но генетическое коди­рование может модифицироваться естественным отбором, и это создает способность соответствующим образом реагировать на объекты или си­туации, с которыми индивид встречается впервые. Особенности поведения и способность узнавать объекты, например, своих постоянных врагов, так же важны для сохранения жизни любого живого существа, как и его мор­фологическое строение. В самом деле, конечности и органы чувств бес­полезны до тех пор, пока ими не начинают эффективно пользоваться, они так же бесполезны, как и орудия, если нет навыка обращения с ними. Подобно тому, как. простые рефлексы без обучения защищают молодое животное от опасности падения или удушья, так могут предохранять его от опасности и врожденные перцептивные умения,

Восприятие объектов у животных, стоящих на низких ступенях эво­люционного развития, почти полностью состоит из таких врожденных реакций. Диапазон их перцептивных реакций невелик, и они отвечают только стереотипно. Некоторые насекомые способны к перцептивному обучению, но у них доминируют «врожденные» формы знания, в то вре­мя как приобретенные знания ограничены и касаются, главным образом, лишь местоположения их улья или других убежищ; благодаря этим зна­ниям они могут вернуться к гнезду после разыскивания пищи. Пчеле не надо учиться различать цветы. Она ищет нетар там, где находили его ее предки, так как нектар имеет решающе значение для сохранения ее жиз­ни. Узор лепестков, связанных с нектаром, запечатлен в мозгу пчелы, так как иначе пчела погибла бы из-за отсутствия меда.

Если нервные структуры, ответственные за такие реакции, развива­ются в процессе естественного отбора, нет ничего удивительного в том, что это справедливо и для восприятия и для всего поведения.

Было бы действительно удивительно с эмпирической точки зрения, если бы искусственные или экологически несущественные формы «узна­вались» бы без обучения. Например, если бы оказалось, что ребенок мо­жет понимать язык, которому его не учили; это было бы поразительно, так как подобные знания не могут кодироваться генетически. Однако нет доказательств существования такого рода врожденных непосред­ственных знаний. Это положение теперь не вызывает сомнения, но не так давно метафизики всерьез утверждали, что число планет можно узнать путем чистого размышления, без наблюдений. Это предположение каза­лось тогда очевидным, а позиция эмпирикоз — абсурдной и противоре­чащей фактам. Восстановление зрения после детской слепоты

В своем развитии человек проходит длительный период беспомощ­ного детства. В это время чрезвычайно трудно установить, в каких пре­делах ребенок воспринимает мир, так как он почти совершенно пассивен и не может соответствующим образом отвечать на внешние раздражения. Вопрос, стоящий перед психологом, сводится к тому, чтобы определить, чему ребенок должен учиться и что является у него врожденным. Изве­стный американский психолог Уильям Джемс описывает мир младенца как «яркий звучащий хаос». Так ли это? Как мы можем установить, на что похож зрительный мир ребенка? Этот вопрос привлекал внимание философов, воодушевлявшихся возможностью раскрыть, каким образом ребенок учится видеть, расспрашивая слепого от рождения человека о том, что он переживал, когда у него восстановилось зрение. Конечно, такие случаи редки, однако они все-таки иногда происходят, и к описанию их мы сейчас и перейдем.

Ощущения слепого человека описывались Декартом в его «Диопт­рике». Декарт пишет о том, как слепой познает мир, постукивая палкой. Он говорит:

«Вез длительной практики такие ощущения довольно беспорядочны и не­ясны, но если вы обратитесь к слепорожденным людям, которые на протяже­нии всей своей жизни пользовались подобными ощущениями, вы обнаружите, что они воспринимают предметы настолько точно, что почти можно сказать, что они видят руками».

Предполагалось, что подобного рода обучение необходимо и нор­мальному ребенку, чтобы сформировать его зрительное восприятие мира.

Джон Локк (1632—1704) получил известное письмо от Молино, в котором был поставлен следующий вопрос:

«Представим себе человека, слепого от рождения и теперь уже взрослого, научившегося посредством осязания различать куб и шар, сделанные из одно­го и того же металла. Представим себе далее, что куб и шар лежат на столе и слепой внезапно увидел их; спрашивается, смог ли бы он различить их и ска­зать, какой из них шар, а какой куб, только глядя на них и не прикасаясь к ним?.. Проницательный и рассудительный оппонент ответил бы — нет. Хотя слепой человек получил через осязание знания о том, что такое шар и что та­кое куб, и эти знания, казалось бы, должны были в известной мере переносить­ся на зрение...»

Локк так комментировал это рассуждение Молино:

«Я согласен с тем, как этот мыслитель, которого я с гордостью назвал бы своим другом, отвечает на этот вопрос. Я разделяю мнение, что внезапно про­зревший человек был бы не в состоянии с уверенностью отличить шар от куба».

Это весьма интересный психологический эксперимент. Будучи в прошлом объектом философских спекуляций, этот вопрос становится теперь предметом экспериментального исследования.

Джордж Беркли (1685—1753), ирландский философ, также рассмат­ривал эту проблему. Он говорит:

«Для того чтобы облегчить понимание этого вопроса и избавиться от каких бы то ни было предрассудков, нет ничего лучшего, как представить себе слу­чай со слепорожденным человеком, который прозрел, когда стал взрослым. И хотя, видимо, нелегко отвлечься полностью от нашего зрительного опыта и представить себе мысленно в точности состояние этого человека, тем не менее мы должны, насколько это возможно, попытаться составить представление о том, что должно происходить в его сознании».

Продолжая это рассуждение, Беркли говорит, что следует ожидать, что у такого человека не будет никаких знаний о том, что такое

«...высокий или низкий, вертикальный или перевернутый... по отношению к объектам, к которым он до сих пор не применял терминов "вверх" и "вниз", "высокий" и "низкий" и которые он воспринимал только посредством осяза­ния; однако те же объекты, воспринимаемые зрительно, вызывают новый ком­плекс представлений совершенно специфических и отличных от прежних, ко­торые не могут быть получены через осязание».

Беркли приходит затем к мысли, что этому человеку потребуется некоторое время, чтобы научиться связывать осязательные ощущения со зрительными. Таким образом, Беркли говорит о необходимости предше­ствующего опыта, вырабатываемого в детстве, для формирования воспри­ятия, что обычно подчеркивалось философами-эмпириками.

В литературе описывался ряд действительных случаев такого рода, о существовании которых Молино только предполагал. Наиболее извес­тен случай с тринадцатилетним мальчиком, описанный Чизелдоном в 1728 г. Всего известно около шестидесяти случаев, зарегистрированных начиная с 1020 г. и кончая случаем, изученным автором и его сотруд­никами несколько лет назад; последний относится к человеку, слепому с десятимесячного возраста до пятидесяти двух лет.

Некоторые из этих описанных случаев подтверждают предположе­ния философов-эмпириков. Сначала эти люди могли видеть лишь немно­гое, будучи не в состоянии назвать или различить даже простые предме­ты или формы. Иногда проходил длительный период тренировки, преж­де чем они начинали пользоваться своим зрением; многие люди так этого и не достигали. Некоторые из них бросали свои попытки и возвра­щались к жизни слепого, часто после периода тяжелых эмоциональных переживаний. Однако другие сразу же после прозрения видели доволь­но хорошо, к ним относились главным образом интеллектуально разви­тые и активные люди, которые получили хорошее образование в период слепоты. Те трудности, которые испытывали все эти люди в назывании простейших видимых ими предметов, и медленное развитие их зрительного восприятия произвели такое впечатление на канадского психолога Д.О.Хебба, что он придал этим фактам большое значение, видя в них подтверждение важности перцептивного обучения для младенца.

Важно, однако, отметить, что не во всех подобных случаях наблюда­лись большие затруднения в становлении зрения и длительное развитие зрительного восприятия. Мы должны также помнить о том, что сама по себе операция связана с нарушением оптических систем глаза, так что в течение определенного времени нельзя ожидать нормального функциони­рования глаза, пока он не оправится после операции. По-видимому, это особенно важно в случаях удаления катаракты — основной причины сле­поты во всех ранее описанных случаях,— в то время как другие виды оперативного восстановления зрения, связанные с помутнением рогови­цы, менее травмируют глаз в целом. Случаи с пересадкой роговицы были описаны лишь сравнительно недавно; к ним относится и тот, который посчастливилось наблюдать автору.

Случай С.Б.

Человек 52 лет, которого мы будем называть С.Б., в период слепо­ты был активным и разумным. Он мог ездить на велосипеде со своим другом, который поддерживал его за плечо и направлял его; он мог об­ходиться без обычной палки, прогуливаясь иногда между стоящими ма­шинами или фургонами. Он любил делать вещи, пользуясь простыми инструментами, в сарае своего сада. Всю свою жизнь он пытался пред­ставить себе зрительно воспринимаемый мир; он мог мыть машину свое­го зятя, представляя себе ее формы с такой яркостью, на которую он только был способен. Он мечтал о том дне, когда он сможет видеть, хотя состояние его глаз считалось безнадежным, и операция была сопряжена с риском еще более повредить роговицу. В конце концов операция была сделана и оказалась успешной. Но, несмотря на успех операции, эта ис­тория окончилась трагически.

Когда повязки были впервые сняты с его глаз, и он больше не был слепым, он услышал голос хирурга. Он повернулся в направлении голоса и не увидел ничего, кроме расплывчатых очертаний. Он сообразил, что, судя по голосу, это должно быть лицо, но не мог его увидеть. Он не уви­дел вдруг мир таким, каким видим его мы, когда открываем глаза.

Однако спустя несколько дней он уже достаточно эффективно мог пользоваться своим зрением. Он мог ходить по коридорам больницы без помощи осязания; он мог даже узнавать время по стенным часам, хотя всю свою жизнь носил в кармане часы без стекол, чтобы на ощупь узнавать вре­мя по расположению стрелок. Он вставал на рассвете и следил из окна за проходящими легковыми автомобилями и грузовиками. Он был в восхище­нии от своих успехов, восстановление зрения шло очень быстро.

Когда он вышел из больницы, мы привезли его в Лондон и показа­ли ему многое из того, о чем он до сих пор не имел никакого представ­ления, пользуясь лишь осязанием, но это его почему-то удручало. В зоо­парке он мог правильно назвать большинство животных; он гладил до­машних животных и спрашивал, чем другие животные отличаются от кошек и собак, которые были ему известны через осязание. Он был, ко­нечно, знаком с игрушками и моделями. Глядя на предметы и называя их, он, безусловно, привлекал на помощь свой прошлый тактильный опыт и сообщения зрячих людей, отыскивая в предметах, главным образом, характерные признаки. Однако он воспринимал мир темным и расплыв­чатым, и тусклые краски огорчали его. Ему нравились яркие краски, и он был недоволен, когда наступали сумерки. Его разочарование усилива­лось и становилось постоянным. Постепенно он перестал вести активный образ жизни и через три года скончался.

Депрессия, наступавшая у людей при восстановлении зрения после многих лет слепоты, по-видимому, характерная черта всех случаев. При­чины ее, вероятно, сложны, но отчасти она, наверное, связана с осознани­ем этими людьми того, что было им недоступно в годы слепоты, — не только зрительные впечатления, но и те возможности, которых они были лишены. Некоторые из них довольно быстро возвращались к прежнему образу жизни, не пытаясь больше видеть. СБ. часто вечером не прила­гал усилий, чтобы зажечь свет, и оставался в темноте.

Мы пытались понять, на что похож зрительный мир этого челове­ка, задавая ему вопросы и предлагая простые перцептивные тесты. Пока он был в больнице (до того, как началась депрессия), он был более осто­рожен в своих оценках и ответах. Мы обнаружили, что у него своеобраз­ное восприятие расстояния, что наблюдалось и у других ранее описанных больных. Он думал, что мог бы коснуться ногами земли под окном, если бы спустился на руках, хотя окно находилось на высоте 10—12 м над землей. С другой стороны, он мог довольно точно оценивать расстояния и размеры, если уже знал эти объекты на ощупь. Хотя его восприятие было очень своеобразным, он редко выражал удивление по поводу того, что он видит. Он нарисовал слона (рис. 2) до того, как увидел его в зоо­парке, но, увидев его, сразу же сказал: «это слон». Он сказал также, что слон выглядит именно таким, каким он его себе представлял. Только луна вызвала у него искреннее удивление — ее он никак не мог знать на ощупь. Через несколько дней после операции он увидел нечто, что он принял за отражение в оконном стекле (в течение всей своей дальней­шей жизни он восхищался отражением в зеркале и мог часами сидеть перед зеркалом в маленьком ресторане, наблюдая за людьми); но на этот раз то, что он видел, не было отражением, это был серп луны. Он спро­сил сестру, что это такое, и, когда она ему ответила, сказал, что он думал, что это четвертушка торта.

Рис. 2. Рисунок слона, сделанный испытуемым СБ. Он нарисовал слона прежде, чем увидел его. Через полчаса мы показали ему в Лондонском зоологическом парке настоящего слона, и он совсем не удивился!

СБ. так и не научился читать глазами (он читал по методу Брайля, которому был обучен в школе для слепых), но мы обнаружили, что он мог узнавать печатные заглавные буквы и числа зрительно, без какого-либо специального обучения. Это нас очень удивило. Оказалось, что в школе для слепых его учили читать именно большие заглавные буквы, и он не знал, что существуют другие — маленькие. Там давались выпуклые бук­вы на деревянных дощечках, которые и заучивались на ощупь. Хотя он читал заглавные печатные буквы непосредственно глазами, ему потребо­валось длительное время, чтобы узнавать маленькие буквы, и он научил­ся читать только простые слова. То, что он мог сразу же зрительно узна­вать те буквы, которые раньше заучил на ощупь, ясно показывает, что он мог использовать свой прошлый тактильный опыт для вновь обретенного зрения. Этот факт интересен для психолога, так как он свидетельствует о том, что мозг не разделен на изолированные отделы, как это иногда ду­мают. Однако любые факты такого рода трудно или даже невозможно применить к нормальному развитию зрительного восприятия у ребенка. Взрослый слепой человек знает очень многое о предметном мире благо­даря осязанию и слуху: он может использовать эту информацию, чтобы определять объекты по незначительным признакам. Он должен также сделать над собой усилие и довериться новому органу чувств, что означа­ет отказ от многолетних привычек. А это уже, действительно, совсем не похоже на то, что происходит с детьми.

Использование этим человеком своего прежнего тактильного опы­та отчетливо проявлялось в рисунках, которые он делал по нашей просьбе,

Рис. 3. Первый рисунок автобуса, сделанный С.Б. (через 48 часов после опе­рации по пересадке роговицы, давшей ему зрение). Все детали автобуса, пред­ставленные здесь, были, вероятно, известны ему на ощупь. Передняя часть автобуса, которую он не мог обследовать руками, отсутствует, и он не мог дорисовать ее, когда мы попросили его сделать это.

Второй рисунок. Шесть месяцев спустя. Теперь он добавил надпись, но спицы на колесах, доступные осязанию, не были нарисованы, однако он опять не мог нарисовать переднюю часть автобуса

Третий рисунок. Через год он добавляет надписи, но передняя часть автобу­са по-прежнему отсутствует.

начиная со времени пребывания в больнице и затем на протяжении года или более. Ряд изображений автобуса (рис. 3) показывает его неспособ­ность нарисовать что-либо, о чем он раньше не знал через осязание. На первом рисунке колеса имеют спицы, а спицы являются деталью колеса, которую можно определить на ощупь. Окна, видимо, также изображены потому, что он знал о них благодаря прикосновению к ним с внутренней стороны. Самое удивительное в рисунке — это полное отсутствие пере-дней части автобуса, которую он не имел возможности исследовать рука­ми и которую он так и не смог нарисовать ни через шесть месяцев, ни даже через год. Постепенное введение надписей в рисунки указывает на зрительное обучение: стилизованные буквы на последнем рисунке ничего не означают для него, хотя этот рисунок был сделан приблизительно че­рез год после операции, и СБ. мог узнавать заглавные буквы еще в боль­нице, усвоив их предварительно с помощью осязания. Очевидно, СБ. не­посредственно использовал свой прежний тактильный опыт и в течение длительного времени его зрительное восприятие было, по существу, огра­ничено тем, что он уже знал.

Мы видели, с каким трудом СБ. доверялся своему зрению и пользо­вался им, когда ему приходилось переходить улицу. До операции он не боялся уличного движения. Он переходил улицу один, вытянув руку или палку прямо перед собой, и поток машин расступался перед ним, как вода перед Христом. Но после операции он соглашался пересечь улицу толь­ко с двумя сопровождающими, по одному с каждой стороны. Он боялся уличного движения, как никогда раньше.

Когда он уже вышел из больницы и у него временами начиналась депрессия, он предпочитал иногда пользоваться одним осязанием для узнавания предметов. Мы показали ему простой токарный станок (инст­румент, о котором он раньше мечтал), и он был очень взволнован. Мы показали ему этот станок сначала в Лондонском научном музее, где он стоял под стеклянным колпаком, а потом мы сняли этот колпак. Когда станок был под колпаком, он ничего не мог сказать о нем, кроме того, что ближайшая к нему часть, вероятно, ручка (это и была ручка поперечного привода), но когда ему позволили ощупать ее, он закрыл глаза и положил на нее свою руку, после чего тут же с уверенностью заявил, что это руч­ка. Он нетерпеливо ощупывал токарный станок в течение минуты, при этом глаза его были плотно закрыты, затем он отступил немного назад, открыл глаза, посмотрел пристально на станок и сказал: «Теперь, когда я его ощупал, я его вижу».

Хотя многие философы и психологи полагают, что подобные случаи могут приблизить нас к пониманию закономерностей нормального разви­тия восприятия у детей, я склонен думать, что они говорят нам доволь­но мало. Как мы видели, трудность в основном состоит в том, что взрос­лый человек с его большим запасом знаний, полученных с помощью других органов чувств и тех сведений, которые сообщают ему зрячие люди, сильно отличается от ребенка, который начинает свой путь позна­ния без всякого опыта. Исключительно трудно, а может быть, и совсем невозможно воспользоваться этими данными для ответа на вопрос Молино. Эти случаи интересны и наглядны, но, — как уже было сказано, — они мало что говорят нам о мире ребенка, так как взрослые люди с вос­становленным зрением не сохраняют психику младенцев. <...>