Перцептивный цикл. схемы и их функции

Найссер У. Познание и реальность. М., Прогресс, 1981

Перцептивный цикл

По моему мнению, важнейшими для зрения когнитивными струк­турами являются предвосхищающие схемы, подготавливающие индиви­да к принятию информации строго определенного, а не любого вида и, таким образом, управляющие зрительной активностью. Поскольку мы способны видеть только то, что умеем находить глазами, именно эти схе­мы (вместе с доступной в данный момент информацией) определяют, что будет воспринято. Восприятие, действительно, — конструктивный процесс, однако конструируется отнюдь не умственный образ, возникающий в со­знании, где им восхищается некий внутренний человек. В каждый мо­мент воспринимающим конструируются предвосхищения некоторой ин­формации, делающие возможным для него принятие ее, когда она оказы­вается доступной. Чтобы сделать эту информацию доступной, ему часто приходится активно исследовать оптический поток, двигая глазами, голо­вой или всем телом. Эта исследовательская активность направляется все теми же предвосхищающими схемами, представляющими собой своего рода планы для перцептивных действий, так же как и готовность к вы­делению оптических структур некоторых видов. Результат обследования окружения — выделенная информация — модифицирует исходную схе­му. Будучи таким образом модифицированной, она направляет дальней­шее обследование и оказывается готовой для дополнительной информа­ции. Цикл этот представлен на рис. 1.

Рис. 1

Информация, собираемая зрением, по необходимости является опти­ческой и состоит из пространственных и временных световых структур. Однако оптическая информация может специфицировать объекты и со­бытия на различных уровнях абстракции и значения, причем схема, фун­кционирующая на одном уровне, не обязательно должна быть чувстви­тельной к другим уровням. Если мы видим, например, что кто-то улыба­ется, в наличии может быть информация, позволяющая определить (а) форму его зубов; (б) изменение положения его губ; (в) тот факт, что он выполняет некий культурно-значимый акт, например улыбается; (г) не­что касающееся его настроения: улыбка может быть либо веселой, либо сардонической, либо просто вежливой — в зависимости от контекста, в котором она имеет место. Когда мы воспринимаем настроение, мы нахо­димся в другом перцептивном цикле, чем когда мы воспринимаем дви­жение губ. У нас формируется иной (хотя, может быть, частично совпада­ющий) набор предвосхищений; мы выделяем информацию, распределен­ную в иных временных границах; мы пользуемся этой информацией для других целей и в результате по-иному запоминаем это событие. Таким образом, понятие перцептивного цикла объясняет, как можно восприни­мать значение наряду с формой и пространственным расположением.

Схема двумя различными способами обеспечивает непрерывность вос­приятия во времени. Поскольку схемы суть предвосхищения, они являют­ся тем посредником, через которого прошлое оказывает влияние на буду­щее; уже усвоенная информация определяет то, что будет воспринято впос­ледствии. (Таков механизм, лежащий в основе памяти,хотя последний термин лучше сохранить для тех случаев, когда образование схемы и ее использование разделены временем и изменившейся ситуацией.) Кроме того, некоторые схемы являются временными по самой своей природе. Если, например, объект движется, в световом потоке имеют место непрерыв­ные и сложные изменения. Если объект движется по направлению к вос­принимающему, оптические проекции каждого элемента текстуры поверх­ности движутся к периферии сетчатки; конфигурация на сетчатке наб­людателя подвергается непрерывному расширению. Нет необходимости предполагать, что это расширение воспринимается в виде серии дискрет­ных и по отдельности предвосхищаемых кадров, хотя его и можно смоде­лировать в виде такой серии в кино. Схема настраивается на оптическое событие в целом. Можно предвосхитить временные структуры, так же как и пространственные. Эта особенность схем еще более очевидна в случае других сенсорных модальностей, как мы это вскоре увидим. <...>

Совершенно очевидно, что треугольник, названный схемой, имеет сложную структуру. Но эту структуру не следует понимать как простой поток от периферии к центральным отделам мозга; она обслуживает про­цесс непрерывного взаимодействия. Мне кажется, что ее компоненты луч­ше рассматривать как вложенные в нее схемы, взаимодействующие со сре­дой по своим собственным законам <...>, а не как дискретные уровни с входом и выходом. Более того, хотя схема играет решающую роль в каж­дом перцептивном акте, она не является «перцептом» и не порождает перцепты где-либо в голове воспринимающего. Акт восприятия вообще не завершается перцептом. Схема — лишь одна из фаз непрекращающей­ся активности, связывающей воспринимающего с окружающей средой. Термин «восприятие» относится ко всему циклу, а не к какой-то отдель­ной его части. Разумеется, схемы могут отделяться от тех циклов, внутри которых они изначально существовали; такое отделение составляет осно­ву всех высших психических процессов. Однако в таких случаях имеет место не восприятие, а воображение, планирование или намерение.

Это не означает, что мы не можем воспринять непредвосхищенную информацию. Как правило, однако, функция неожиданного стимула состо­ит в запуске цикла собственно восприятия; обычно в среде имеется дос­таточно непрерывной информации для того, чтобы поддержать начавший­ся цикл. И даже если ее нет, сам акт поиска такой информации создает для того, что воспринимается, своего рода контекст. Если этого не проис­ходит — если стимул и не предвосхищен, и не вызвал перцептивной ак­тивности, — случившееся окажет на нас лишь ограниченное и преходя­щее действие.

Предложенное здесь понимание восприятия мыслится нами не как радикальная альтернатива классическим теориям, а лишь как средство согласования их между собой и с повседневной реальностью. Гибсоны, несомненно, правы, утверждая, что световой поток (по отношению к под­вижной точке наблюдения) дает точную информацию о среде, которую и воспринимает индивид. Как это может быть неверным? Те, кто рассмат­ривает восприятие как процесс переработки информации, также правы: прием этой информации действительно обеспечивается сложными нейро­физиологическими механизмами. То же можно сказать и о третьей группе теоретиков, включающей Брунера и Грегори, которые описывают вос­приятие как процесс проверки и подтверждения гипотез. Каждая из на­званных точек зрения выделяет какой-то один аспект того, что обычно представляет собой непрерывную и циклическую активность.

Гаптическое восприятие

Ранее мы отметили, что осязательная чувствительность в значитель­но меньшей степени привлекала внимание ученых по сравнению со зрени­ем и слухом. Оптике и акустике, исследованиям зрения и нарушениям слуха посвящены специальные журналы; целые лаборатории занимаются психоакустикой и исследованиями зрения; за открытие фундаментальных механизмов этих двух модальностей вручались Нобелевские премии. Ося­зание же лишено для исследователей такой привлекательности и прести­жа, соответственно мы и знаем о нем гораздо меньше.

Это объясняется рядом причин. Наиболее очевидно то, что зрение и слух имеют свои специализированные органы — осязаемые (!) и провоци­рующие внимание исследователя объекты. «Как работает глаз?», «Как ра­ботает ухо?» — эти вопросы звучат так, как будто правомерность постанов­ки их самоочевидна, и действительно ответы на них всегда находились. Осязание, гаптическое чувство кажется не имеющим столь специфичных механизмов. Поток гаптической информации поступает в нервную систе­му не через какую-либо единственную структуру, подобную сетчатке или базилярной мембране. Когда вы в темноте ощупываете предмет пальцами, пытаясь определить его форму, происходят изменения нервной активности в рецепторных клетках на всем пути от кожи кончиков пальцев до локте­вых суставов и выше. Такое место, где мог бы начаться процесс внутренней переработки информации, отсутствует <...>, и, следовательно, отсутствует очевидная отправная точка для исследования.

Столь же трудно изолировать или определить то, что является «сти­мулом» для осязания. Ничто в нем не соответствует моментальному еет-чаточному образу, служащему входным сигналом в большинстве иссле­дований зрения, или же спектру частот слышимого звука, в течение дол­гого времени выполнявшего ту же роль в психоакустике. В активном осязании налицо только непрерывно происходящая деформация кожи, изменения положения суставов, скорости движения конечностей и дру­гие сложные феномены. Само различие между стимулом и ответом нео­пределенно: наблюдатель двигает рукой и воспринимает объект в одно и то же время.

Наконец, активное осязание нельзя навязать испытуемому в экспе­рименте. В большинстве исследований зрения испытуемый абсолютно неподвижен, в то время как экспериментатор по своему усмотрению зас­вечивает ему сетчатку. Аналогично психоакустики почти исключитель­но полагаются на исследования, где строго определенные звуковые вол­ны подаются в ухо испытуемому через прикрепленные к голове науш­ники. Использование этих пассивных процедур не ограничивается только испытуемыми-людьми; не в меньшей степени пригодны живот­ные и даже изолированные части нервной системы. Понятия, используе­мые в таких исследованиях — пороги, эквивалентные стимулы, рецептив­ные поля и т.п. — одинаково применимы как к отдельным нейронам сенсорной системы, так и к реальным индивидам. Ни эти методы, ни эти понятия не являются сколько-нибудь полезными при изучении осяза­ния. Разумеется, кожу пассивного животного можно трогать и стимули­ровать, и испытуемые могут различать предъявляемые таким образом стимулы. Такого рода исследования время от времени проводятся. Они, однако, вызвали мало энтузиазма, поскольку «восприятие» в этих усло­виях оказывается значительно менее точным по сравнению с ситуацией, когда воспринимающий имеет возможность передвигаться и обследовать окружение естественным для него способом.

Защищаемая в этой книге точка зрения предполагает иной подход к проблеме. Утверждение, что восприятие является процессом непрерывного обследования окружения и сбора информации, которое может показаться радикальным в отношении зрения, применительно к осязанию представ­ляется самоочевидным. Последовательность «исследовательское движе­ние» — «восприятие информации» — «последующее исследование» наблю­дается всякий раз, когда человек ощупывает объект рукой. Гаптическое восприятие, очевидно, не происходит в одно мгновение и не является ре­зультатом переработки единичного сенсорного стимула. Мы, конечно, слиш­ком мало знаем о том, как оно осуществляется. У нас нет адекватных тер­минов ни для описания типов информации, доступных осязанию, ни для описания типов движений, которые наблюдатель должен выполнять для получения этой информации. Но это справедливо и для зрения, о котором мы знаем меньше, чем обычно принято думать. Мы в состоянии объяснить его работу только в искусственно ограниченных ситуациях и в терминах сверхупрощенных моделей.

Еще один важный аспект перцептивного цикла особенно очевиден в случае осязания. Исследующие движения дают информацию не только об осязаемом объекте, но также и о конечности, трогающей этот объект.

Гаптическая информация может специфицировать как форму осязаемо­го объекта, так и движения самих рук. Позднее <...> станет ясно, однако, что это в равной мере относится и к зрению. Любая перцептивная актив­ность дает информацию как о воспринимающем, так и о воспринимаемой среде, о Я и о мире.

Слушание

Слушание является протяженной во времени активностью. Звуко­вые волны существуют только во времени; обычно нет какого-то опре­деленного момента, когда человек начинает слышать. Начальный момент звукового давления можно зарегистрировать, но услышать его нельзя. К концу некоторой акустической последовательности — например, шаги или произнесенное слово — слушающий оказывается уже слушавшим на протяжении некоторого времени; в начале ее он еще совсем ничего не слышал.

Хотя слух не требует исследующих движений, подобных движениям глаз или руки, в сущности, это та же самая циклическая активность. (Даже в случае зрения, разумеется, движения глаз являются лишь обычным со­провождением функционирования схем, но не обязательными его компо­нентами¹.) Слушающий постоянно формирует более или менее специфичес­кие состояния готовности (предвосхищения) в отношении того, что должно последовать, основываясь на уже воспринятой информации. Эти предвосхи­щения — которые также следует описывать в терминах временных струк­тур, а не изолированных моментов — управляют тем, что будет выделено в следующий момент, и в свою очередь модифицируются воспринятым. В отсутствие их индивид слышал бы только бессмысленное, хаотическое сме­шение звуков.

Все мы располагаем предвосхищающими схемами в отношении структурированных звуков родного языка; именно поэтому мы слышим их как отчетливые и отдельные слова, в то время как разговор иностран­цев часто кажется почти непрерывным потоком. Мы формируем такие предвосхищения в процессе слушания каждого отдельного предложения; поэтому нам значительно легче опознавать слова в контексте, чем по от­дельности². Именно из-за этой особенности восприятия речи его так труд­но смоделировать. Даже сегодня ЭВМ типа HAL, как в кинофильме «2001», продолжают относиться к области научной фантастики; никому еще не удалось так запрограммировать машину, чтобы она понимала речь в сколь­ко-нибудь широком объеме.

Предвосхищения слушающего, равно как и смотрящего, не слиш­ком специфичны. Он не знает в точности, что он сейчас услышит; иначе зачем бы ему было и слушать? Было бы ошибкой полагать, что воспри­нимающие постоянно формулируют весьма специфические гипотезы относительно того, что произойдет в следующий момент, и отбрасывают их в пользу более подходящих, только когда обнаруживается их непригод­ность. Перцептивные гипотезы редко имеют определенный характер. В каждый конкретный момент то, что было воспринято, предсказывает про­странственный источник и общую природу того, что будет получено в следующий момент, но не определяет это точно. Восприятие является проверкой гипотез лишь в очень общем смысле. Возможно, что это и наиболее подходящий смысл. Плодотворные научные гипотезы также имеют общий характер, они скорее направляют исследование, чем пред­писывают в точности, что будет обнаружено. Точные гипотезы, постули­руемые некоторыми специалистами в области философии науки, всегда уязвимы для противоречащих им фактических данных и играют лишь незначительную роль в осуществлении действительно продуктивных ис­следований.