Король-лягушонок, или железный гейнрих

Первоначальная редакция

«Жила-была однажды королевна, которая пошла в лес и села у прохладного колодца. У нее был золотой шар, это была ее любимая игрушка, она подбрасывала его вверх и снова ловила его в воздухе, и eй это очень нравилось. Однажды шар залетел очень высоко, она уже было вытянула руку и сжала пальцы, чтобы его снова поймать, но он упал мимо нее наземь, катился-катился и укатился в воду».

Душенная жизнь человека бездонно глубока, особенно там,где она похожа на колодец, в котором берет свое начало созидательная сила истока. Королевна-душа близка этой силе истока, пока она пребывает в первоначальном состоянии детства. Тогда она еще играет с той космической мудростью, которая неосознанно живет в ребенке (с золотым шаром). «О, детские уста... радующиеся неосознанной мудрости, искусные в языке птиц, как Соломон», - говорит об этой мудрости Фридрих Рюкерт. Но однажды она тонет, душа не может больше схватывать и постигать ее.

«Королевна в ужасе посмотрела ему вслед, но колодец был так глубок, что дна не было видно. Тогда начала она горько плакать и сетовать:

— Ах если бы у меня снова был мой шар, я бы все за это отдала: мои платья, мои драгоценные камни, мои жемчуга и все, что только существует на свете.

Пока она так горевала, из воды высунул голову лягушонок и сказал:

- Королевна, почему ты горюешь так жалобно?

— Ах, — сказала она, — ты, мерзкий лягушонок, разве ты можешь мне помочь! Мой золотой шар упал в колодец.

Лягушонок сказал:

— Не надо мне твоих жемчугов, твоих драгоценных камней и платьев, но если бы я стал твоим спутником, и сидел бы рядом с тобой, и ел бы из твоей золотой тарелочки, и спал бы в твоей постельке, а ты бы меня полюбила, тогда я принес бы тебе твой шар...

Королевна подумала: пусть болтает себе глупый лягушо­нок, он должен оставаться в своей воде, но, может быть, он принесет мне мой шар, скажу-ка я «да», и сказала:

— Да, пожалуй, принеси мне сначала мой золотой шар, я тебе все обещаю.

Лягушонок засунул свою голову обратно в воду и ныр­нул вниз, не долго это продолжалось, вот он снова появил­ся на поверхности, держа шар во рту, и бросил его на зем­лю. Как только королевна снова увидела свой шар, тут же быстро подбежала к нему, подняла его и так радовалась тому, что он снова у нее в руках, что она ни о чем другом не думала, а поспешила с ним домой. Лягушонок крикнул ей вдогонку:

— Постой, королевна, возьми меня с собой, как ты обе­щала!

Но она не слышала его слов».

Королевну охватывает боль, но боль творит изменение. Глубоко спрятанная, в душевном покоится другая сущност­ная сила. В детстве она еще не проявляется, она таится в том или ином инстинкте, душа не осознает ее. Но если кос­мическая мудрость погрузилась вглубь и душа испытывает боль от этой потери, то та сущностная сила встает в челове­ке. В этой сказке она предстает в образе лягушонка. Это снова — Я.

Лягушка живет в двух мирах, в воде и на суше, и облада­ет тонким чутьем на атмосферные явления. Она предсказа­тельница погоды. Мы называем мечтателем человека, который как личность в меньшей степени передвигается по «почве фактов», легко «погружается» в себя и часто ходит «как в воду опущенный». Если же мечтателю присуще чувство ат­мосферы и он знает, чего хочет время, то он похож на ля­гушку.

Я хочет стать спутником души: должно начаться личнос­тное Я-развитие. Спутник предстает в образе лягушонка. Королевна по праву испытывает отвращение. Она должна отклонить предложение жить вместе с сущностной силой, которая сначала может выразить себя лишь как нечто жи­вотное, то есть влеченческое. Но господствующая сила в душевном, король, знает больше. Душа должна быть готова к Я-становлению, даже если это и ведет к кризисам. Нужно открыть дверь лягушонку.

«На другой день, когда королевна сидела за столом, ус­лышала она, как кто-то взбирается по мраморной лестнице: топ-шлеп-топ-шлеп! Вскоре кто-то постучал в дверь и крик­нул:

— Королевна, самая младшая, открой мне дверь!

Она побежала и открыла дверь, а это был лягушонок, про которого она больше и не думала. В ужасе она поспеш­но захлопнула дверь и снова села за стол. Король, однако, увидел, как у нее сердце билось, и сказал:

— Чего ты боишься?

— Там мерзкий лягушонок, — сказала она, — он достал мне из воды мой золотой шар, за это я обещала ему, что он станет моим спутником, но я никогда бы не подумала, что он сможет выбраться из воды, а вот теперь он там, за дверью и хочет войти.

Тем временем стук раздался во второй раз, и голос про­кричал:

Здравствуй, королевна,

Дверь открой!

Неужель забыла,

Что вчера сулила,

Помнишь, у колодца?

- Король сказал:

— Ты должна сдержать слово и сделать все, что обещала, ступай и открой лягушонку дверь.

Она послушалась, и лягушонок впрыгнул в комнату и поскакал за ней до ее стула, а когда она снова села, вос­кликнул:

— Подними меня и посади на стул рядом с собой. Королевна не хотела этого делать, но король приказал ей это. Когда лягушонок был уже наверху, он сказал:

— Ну а теперь придвинь поближе твою золотую тарелочку, я хочу поесть из нее.

И это она тоже должна была сделать. А когда он досыта наелся, сказал:

— Ну теперь я устал и хочу спать, отнеси меня наверх в твою комнатку, расстели твою постельку, и давай ляжем в нее.

Королевна пришла в ужас, услышав это, она боялась хо­лодного лягушонка и не решалась дотронуться до него, а теперь он должен был лежать с нею в ее постели, она нача­ла плакать и ни за что не хотела выполнить его просьбу. Тогда разгневался король и приказал ей под страхом его немилости сделать то, что она обещала».

«Подними меня к себе», — говорит лягушонок, «подними меня и посади па стул рядом с собой»: я не хочу жить внизу в тайне, как смутный инстинкт — я хочу достичь твоего уровня, уровня душевной сознаваемости — так гово­рит Я. «Ну а теперь придвинь поближе твою золотую таре­лочку, я хочу поесть из нее». Золото — это металл, соотне­сенный с Солнцем, с сияющим, дарящим жизнь дневным светилом. Его прочность, его благородный блеск позволяют ему стать символом благородного постоянства, символом родства с Солнцем души. Это же — истинная мудрость, потому что она согревает и освещает. Она не берет взаймы и не рефлектирует; все, что она дарит, она создает из собственной субстанции. Мудрость должна подготовить основу того, что вберут в себя Я-дух и душа. Это золотая тарелка, кото­рая подходит обоим.

«Отнеси меня наверх в твою комнатку, расстели твою постельку, и давай ляжем в нее». Под этой комнаткой под­разумевается сердце, то духовное место, где должны встре­титься Я и душа, чтобы познать друг друга.

«Ничто не помогло, она должна была сделать, что хотел ее отец, но в глубине сердца она очень рассердилась. Она взяла лягушонка двумя пальцами и отнесла его наверх в свою комнату, легла в постель, но вместо того, чтобы пол­ожить его рядом с собой, ударила его — шлеп! — о стену. — Теперь-то ты оставишь меня в покое, гадкий лягушо­нок!

Но лягушонок не упал замертво наземь, наоборот, когда он подошел к постели, то был это прекрасный юный принц. Это был ее милый спутник, и она полюбила его, как и обе­щала, и, радостные, они заснули.

А на другое утро прибыла роскошная карета, запряжен­ная восьмеркой лошадей, украшенная султанами и отлива­ющая золотом, при ней был верный Гейнрих, слуга принца, который так был опечален его превращением в лягушонка, что велел положить на свое сердце три железных обруча, чтобы оно не разорвалось от печали.

Принц и королевна сели в карету, верный слуга же встал сзади, и так хотели они ехать в свое королевство.

Вот проехали они часть дороги, как услышал принц за собой громкий треск, тогда он обернулся и воскликнул:

—Гейнрих, треснула карета!

—Дело, господин, не в этом,

—Это обруч с сердца спал.

—Что тоской меня сжимал,

—Когда вы в колодце жили,

—Лягушонком сами были.

Еще раз и еще раз услышал принц треск и подумал, что это карета трещит, а были это лишь обручи, которые соско­чили с сердца верного Геннриха, потому что его господни избавился от заклятия и снова стал счастливым».

Господствующая сила в душевном, король, должен вме­шаться еще раз, чтобы Я и душа могли познать друг друга. К этому познанию принадлежит обязательное превращение и возвышение Я. Оно должно превратиться из влеченческого внутреннего переживания в образе животного в разум­ное, основанное на здравом смысле мыслящее Я, обращен­ное к миру. Оттуда он добывает для души оплодотворяю­щую мысль, и спутник превращается в супруга. Можно иг­рать королевскую свадьбу (толкование «железного Гейнриха» оставлено здесь в стороне, потому что в данной связи оно не имеет значения).

СЕМЬ ВОРОНОВ

Гримм, 25

«Было у одного человека семеро сыновей и ни одной до­чки, а ему очень хотелось ее иметь. Вот наконец жена под­ала ему добрую надежду, что будет у них дитя; и родилась у них девочка. Радость была большая; но дитя оказалось хилое и маленькое, так что пришлось его крестить раньше срока.

Послал отец одного из мальчиков к роднику принести поскорее воды для крещения; шестеро остальных побежали вслед за ним — каждому из них хотелось первому набрать воды, — вот и упал кувшин в колодец. И они стояли и не знали, что им теперь делать, и никто не решался вернуться домой. Отец ждал их, ждал, а они все не возвращались, потерял он наконец терпение и говорит:

— Пожалуй, гадкие мальчишки опять заигрались, а про дело забыли. — И он стал опасаться, что девочка помрет некрещеной, и с досады крикнул:

— А чтоб вас всех в воронов обратило! Только вымолвил он это слово, вдруг слышит над голо­вой шум крыльев. Глянул он вверх, видит — кружат над ним семеро черных, как смоль, воронов».

Наша сказка принадлежит к сказкам числа «семь». Мы должны целиком погрузиться в средневековый образ мыш­ления, чтобы понять ее. Согласно этим представлениям, че­ловек — это малый мир в мире большом; его называли мик­рокосмом в макрокосме. Принцип двенадцати, проявляю­щийся в небосводе с неподвижными звездами, семеричность планет находят свое отражение в образном языке многих сказок. Парацельс, величайший врач средневековья, еще употреблял названия планет вместо названий органов. Мозг подчинен Луне, легкое — Меркурию, почки соответствуют Венере, сердце — Солнцу, желчь — Марсу, печень — Юпи­теру и селезенка — Сатурну.

В «Семерых маленьких козлятах» мы познакомились с инстинктивной природой человека в том виде, в каком она существует как влеченческое любопытство и может выра­жаться семеричным образом. Здесь мы имеем дело с други­ми сущностными силами, с силами в большей степени ду­ховного рода. Как духовные ростки всеобъемлющей духов­но-душевной сущности человека (отец и мать) выступают они в образах семи сыновей, семи братьев. Они действуют в каждом человеке. Интеллектуальная способность принадле­жит одному (мозг), сила воли, связанная с Марсом, — дру­гому (желчь), теплота и любящая сердечность — живуще­му в сердце. Каждый привносит в целое свою часть. Сказка изображает их как юные, наивные, находящиеся па стадии развития силы (мальчики). Таковыми они были, когда че­ловечество переживало свой детский и юношеский возраст, таковы они еще и сегодня в каждом человеке, когда он, повторяя это развитие, проживает собственное детство.

Отец и мать хотели дочку: должно явиться новое душев­ное сознание, которое будет помогать этим юным, актив­ным душевным силам. Образ единственной дочери указыва­ет на будущую душевную сущность, которая сама начинает осознавать себя как личность. Человечество прошло долгий путь, прежде чем эта индивидуальная душа смогла стать реальностью, — ведь жизнь человека целиком определя­лась семьей, родом и племенем, — и после этого он еще долго оставался внутренне несвободным. Сказка говорит: «Когда дочка наконец родилась, была она хилая и малень­кая».

Собственно, все семеро духовных братьев хотели стать «творцами» для этой новорожденной душевной сущности и принести ей живительную воду, воду для крещения. Здесь указывается на то, что речь идет о той душе, которая долж­на стать христианской. Хоть у братьев и есть способность к пониманию (сосуд, кувшин), чтобы «творчески» сопровож­дать этот процесс, они все-таки не могут сделать этого. Они не могут еще действовать в единстве, «каждый хотел быть первым», и таким образом они теряют способность вообще действовать творчески. Кувшин падает в колодец.

В большинстве случаев приобретение человеком какого-либо нового навыка означает кризис для других его навы­ков. Они не следуют вместе с новыми умениями, они отста­ют. Рождение новой, исполненной Я души влечет за собой затемнение более древних духовных сил — они превраща­ются в воронов. Мы говорим о полете мыслей, потому что, подобно птицам в воздухе, наши мысли поднимаются и ле­тят. Мы говорим также об окрыленном мышлении, а когда кое-кто планирует что-то слишком смело, мы говорим: «Er hat einen Vogel». (Дословно: «У него есть птица», то есть «у него не все дома». — Прим. перев.)

Внутренний полет ввысь олицетворяют собой орел и со­кол. Ворон же символизирует другой элемент. Его блестя­щее черное оперение, его почти похожий на явление при­зрака и тем не менее исполненный важности полет, все его серьезное существо делают его символом той мыслительной мудрости, которая теперь затемнена. Такие «вороны» все еще могут летать посланцами между неземным и человечес­ким миром, между поту- и посюсторонним. Так, у Вотана были его вороны — Хугин и Мунин, разум и память. Семе­ро братьев могут действовать теперь лишь в виде воронов. Каждое превращение в животных в сказках означает, что духовные силы — полные сознания и способности к позна­нию, то есть человеческие, — опускаются в инстинктивное и животноподобное.

«И не могли отец с матерью снять своего заклятия, и как они ни горевали об утрате своих семерых сыновей, но все же мало-помалу утешились, глядючи на свою любимую дочку. Она вскоре подросла, окрепла и с каждым днем стано­вилась все красивей и красивей.

Долгое время она не знала, что были у нее братья — отец и мать избегали говорить ей об этом. Но вот однажды она случайно от людей услыхала, как те говорили, что девочка-де и вправду хороша, да виновата в несчастье своих семе­рых братьев.

Услыхав об этом, она сильно запечалилась, подошла к отцу-матери и стала у них спрашивать, были ли у нее братья и куда они пропали. И вот — правды не скроешь — им пришлось ей объяснить, что это случилось по воле свыше и рождение ее было лишь нечаянной тому причиной. Стала девочка каждый день себя попрекать и крепко призадума­лась, как бы ей вызволить своих братьев.

И не было ей покоя до той поры, пока не собралась она тайком в дальнюю путь-дорогу, чтобы отыскать своих братьев и освободить их во что бы то ни стало. Взяла она с собой в дорогу на память об отце-матери лишь колечко, хлебец — на случай, если проголодается, кувшинчик с водой от жаж­ды, и скамеечку, чтобы можно было отдохнуть, если уста­нет».

«Единственная дочка» окрепла и со временем узнала о судьбе своих братьев. Конечно же, на то была воля небес, потому что человеческая душа должна стать душой, прони­занной Я, личностной, а это означает сначала ослабление других сил. Но единственная дочь — это по-христиански любящая душа, она не находит себе покоя, она хочет спасти своих братьев. Нужно пройти долгий путь, прежде чем свер­шится это спасение.

О каком колечке идет речь? Оно принадлежало родите­лям, но дочка носит его, берет его с собой в мир и приносит потом братьям. Так же, как круг, кольцо — это выражение всеобъемлющего. Подобно тому как кольцо, будучи цель­ным, объединяет начало и конец, так и душа переживает себя как вечную сущность без начала и конца — когда она осознает свое Я как искру Божью. До тех пор пока не было приобретено это Я-сознание, человек не мог воспринимать себя как закрытое, покоящееся в себе существо; он нуждал­ся в руководстве, потому что был несамостоятельным и не­свободным. Западноевропейский человек борется за то, что­бы стать личностью, найти силу для самообладания и про­являть любовь по отношению к своему ближнему и миру. (В опере Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» речь идет об этом развитии.) Возможность этого издавна была зало­жена в унаследованных силах человека: колечко было у отца и матери. Но действенность свою оно полностью обретает в юной душе: девочка носит кольцо.

«И пошла она далеко-далеко, на самый край света. Вот подошла она к солнцу, но было оно такое жаркое, такое страшное, и оно пожирало маленьких детей. Бросилась она поскорей от солнца к месяцу, но был он такой холодный, мрачный и злой, и как увидел он девочку, сказал ей:

— Чую, чую мясо человечье.

Она убежала от него и пришла к звездам. Они были лас­ковые и добрые, и сидела каждая из звезд на особой скаме­ечке. Поднялась утренняя звезда, дала ей костылек и сказа­ла:

— Если не будет с тобой этого костылька — не разо­мкнуть тебе Стеклянной горы, где заточены твои братья».

Далеко должна идти девочка, чтобы узнать, где ее братья, на самый край света; это значит, туда, где кончается чув­ственный мир и начинается сверхчувственный. Великие пе­дагоги, подарившие нам сказки, были убеждены, что чело­век уже в этой жизни имеет доступ к тому, другому миру. Они знали, что душа должна учиться подниматься к звез­дному миру, когда она должна постичь свою истинную судьбу и справиться с нею. Микрокосмические силы, семеро брать­ев, должны быть постигнуты макрокосмическими. Девочка берет с собой в дорогу хлебец:духовную пищу и духовное познание, в том виде, в каком дает их земля; еще воду – одушевленное чувствование, в той степени, в какой земля может его дать, и необходимую силу познавательной спо­собности: сосуд, кувшин.

Солнце и месяц, как представители дня и ночи, ничего не могут сообщить девочке. Солнце — бодрствующее дневное сознание — слишком сильно и готово уничтожить детское начало (оно пожирает маленьких детей). А месяц, власти­тель ночи, гасящий индивидуальное, — как таковой тоже не способствует становлению Я. Душа должна проникнуть в мир планет, потому что они управляют теми семью сущнос­тными силами, которые затемнились.

«И сидела каждая из звезд на особой скамеечке». Как у самой девочки, так и у звезд есть скамеечки. Нa стуле сидят в одиночку, он знак индивидуального. Таким образом, она берет с собой зачаток индивидуального, когда она пробуж­дает в себе космические силы. В этом «высшем мире» она тоже остается самобытным существом, остается индивиду­альностью; и интеллекты планет — Фома Аквинскнй при­писывал каждому созвездию собственный интеллект — совершенно индивидуально обращаются к ней, так, чтобы она могла понять это и последовать их совету. Звездная муд­рость переживается, таким образом, индивидуально. Когда в старые времена человек погружался в универсум, это оз­начало отказ от личности. Душа в нашей сказке — девоч­ка— хранит свое Я и ведет индивидуальную беседу со звез­дами наедине.

Семеро братьев живут в той сфере, которую сказка назы­вает «Стеклянной горой». Гора несет в себе и момент укрывания в безопасном месте, и момент утаивания. Гора — это то, на что необходимо взойти (нужно «быть на высоте»!), или также и то, что необходимо преодолеть (нужно «перевалить через гору», то есть преодолеть самую большую труд­ность). В данном случае гора означает нечто утаиваемое, которое необходимо открыть. Стекло — это результат от­вердения; оно образуется из плавня в результате застывания. Под стеклянной горой подразумевается сфера оцепене­ния, окостенения, затвердевания.

Мы говорим, у человека «стеклянные глаза», когда мы имеем в виду бесчувственного, холодного человека. И глаз умирающего тоже стекленеет. И вот в это царство окостене­ния должна проникнуть любящая душа.

«Взяла девочка костылек, завернула его хорошенько в платочек и пошла. Шла она долго-долго, пока не подошла к Стеклянной горе. Ворота были закрыты; хотела она достать костылек, развернула платок, глядь — а он пустой, потеря­ла она подарок добрых звезд.

Что тут делать? Ей так хотелось спасти своих братьев, а ключа от Стеклянной горы не оказалось. Взяла тогда добрая сестрица нож, отрезала себе мизинец, сунула его в во­рота и легко их открыла. Входит она, а навстречу ей карлик, и он говорит ей:

—Девочка, ты что здесь ищешь?

—Ищу я своих братьев, семерых воронов. А карлик ей говорит:

— Воронов нет дома. Если хочешь их подождать, пока они вернутся, то входи.

Потом карлик принес воронам пищу на семи тарелочках и в семи кубочках; отведала сестрица из каждой тарелочки по крошке и выпила из каждого кубочка по глоточку, а в последний кубочек опустила колечко, взятое с собой в дорогу».

В это царство окостенения должна войти сестра; у нее был для этого дар утренней звезды, но она потеряла его. Тот, кто носит кольцо личности и пронес его через высший мир, должен в себе самом найти силу для открывания. Лич­ная жертва — это ключ, это жертва, которая стоит собствен­ной крови.

Повсюду, где в сказке появляется карлик, присутствует указание на определенную элементарную природную духов­ность. Мы говорим сегодня абстрактно о силах и законах природы. Человек, обладавший даром ясновидения, видел больше. Он видел во внутренних образах духовные сущнос­тные силы и называл их духами природы. Этих элементар­ных духов, действующих прежде всего в процессе формиро­вания земли, в камнях и металлах, он видел в образах кар­ликов. Мы тоже несем в себе «землю», потому что тело человека взято из праха и снова станет прахом. Мы имеем в себе металлическое начало, например, железо в крови. Се­меро воронов едят пищу, которую приносит им карлик; здесь говорится о том, что семеричным образом открытый юный человеческий дух, затемненный, погрузившийся во тьму в эпоху становления Я-сознання, узнает о земном, знает еще только то, что переживаемо телесно. Его познание, так мы тоже можем сказать — стало маленьким и карликоподобным, так как он ограничивается земным. С миром стихий пребывает он в связи, но не с высшим миром. Он кружится вокруг, темный, как ворон. Он знает, что его органы — часть природы и что они подчинены природным законам. Он много знает о желчи как о телесном органе, но мало или ничего о том, какое влияние оказывает планета Марс на жизнь мыслей, чувств и воли, и о том, каким образом фун­кция желчи является основой для духовно-душевных про­цессов. Его знание питает его, но это пища «карлика». Душа участвует в этом насыщении: она съедает с каждой тарелоч­ки по крошке и выпивает из каждого кубочка по глоточку. Семеричным образом разъединенное — карликоподобное — объединяет она в себе, и оттого, что оно стало в ней единст­вом, она может подарить кольцо. Благодаря этому сила за­крытого в себе Я-сознання достается и братьям. Они могут теперь в единстве и гармонии действовать совместно на бо­лее высокой ступени.

«Вдруг она слышит в воздухе шум крыльев и свист. И говорит ей карлик:

— Это летят домой вороны.

Вот прилетели они, есть-пить захотели, стали искать свои тарелочки и кубочки. А ворон за вороном и говорит:

— Кто это ел из моей тарелочки? Кто пил из моего кубочка? Никак человечьи уста?

Допил седьмой ворон до дна свой кубок, тут и выкати­лось колечко. Посмотрел он на него и узнал, что то колечко отца-матери, и говорит:

— Дай Боже, чтобы наша сестрица тут оказалась, тогда
мы будем расколдованы.

А девочка стояла тут же за дверью; она услышала их желание и вошла к ним, — и вот обернулись вороны опять в людей. И целовались они, миловались и весело вместе домой воротились».

Сказка изображает драму души, разыгравшуюся в исто­рии человечества, которое вышло из стадии детства и осоз­нало себя самое. Та же самая внутренняя драма имеет место в отдельном человеке, когда он оставляет за собой детство и пробуждается к личности. Сказка хочет помочь в том, что­бы это самосознание не стало эгоистичным, иначе царящие в человеческой душе духовные силы останутся на влеченческом уровне, слабые и чахлые. Неэгоистичное, с любовью одушевленное самосознание должно проявиться в человеке.