Подбор теорий личности для включения в данную книгу

Книга, в которой предпринимается сравнительный анализ теорий личности, может считаться серьезной ровно настолько, насколько разносторонним и репрезентативным будет набор теорий, в ней описываемых. Отбирая теории для обсуждения, я старался иметь это в виду. Я включил в свой анализ не только те теории, что популярны среди психиатров (Фрейд, Салливан) или психологов (Роджерс, Мюррей), но и те теории, которые нельзя назвать популярными (Ранк, Ангьял). Вы найдете в этой книге не только те теории, что были опубликованы довольно давно (Адлер, Олпорт), но также и теории, появившиеся совсем недавно (Фиске и Мадди, Бейкан). Будут описаны как те теории, что делают акцент на ядре личности (Роджерс, Маслоу), так и те, в которых уделяется больше внимания периферии (Мак-Клелланд, Эриксон). В одних теориях подчеркиваются феномены эмоционального плана (Фрейд, Роджерс), в других – интеллектуального (Келли, Олпорт). Некоторые теории были разработаны на основе психотерапевтической практики (Адлер, Салливан), тогда как другие являют собой академические и исследовательские изыскания, осуществленные в университетской среде (Уайт, Олпорт). Более того, я рискнул включить в свой обзор не только достаточно завершенные и согласованные теории (Фромм, Фрейд), но также и те, которые представляются довольно аморфными и неполными (Салливан, Ангьял).

Я предполагаю, что многие персонологи будут критиковать меня, поскольку я не включил в свой обзор традиционно анализируемые и считающиеся важными теории Юнга и Левина. Я не стал рассматривать эти теории, поскольку они, на мой взгляд, уже не оказывают достаточно сильного влияния на развитие психологии личности. Последователей Юнга или Левина среди современных персонологов – единицы, столь же малочисленны и те ученые, которые занимаются критикой этих теорий. Если бы такая ситуация сложилась относительно недавно выдвинутых теорий, это было бы вполне объяснимо, однако речь идет о теориях не столь новых, и это может свидетельствовать о том, что они уже не так актуальны и значимы. В то же время, утеряв значительную часть своей непосредственной актуальности, теории Юнга и Левина оказали огромное влияние на развитие других, признаваемых ныне теорий личности. И мне представляется достаточным включить в мой обзор только эти теории. Я также не стал рассматривать теорию Долларда и Миллера главным образом потому, что их основной вклад в психологию – это описание и анализ процессов научения. Данная же книга посвящена анализу принципиальных положений, касающихся ядерных и периферических элементов личности, а научение – это всего лишь часть процессов развития, связывающих два эти уровня. Да, Доллард и Миллер также высказывали ряд предположений, касающихся ядра и периферии личности, однако если вы более подробно проанализируете эти предположения, то поймете, что они по природе своей ближе к психоаналитическим, хотя и не столь явно, как предположения самого Фрейда. А раз мы включаем в наш обзор теорию Фрейда, включение еще и теории Долларда и Миллера не представляется столь уж необходимым, несмотря на их существенный вклад в понимание процессов научения.

И хотя я не могу претендовать на то, что включил в свой обзор все теории личности, все же мой анализ довольно полон; кроме того, я считаю, что отобранные мною теории достаточно репрезентативны. Мне представляется маловероятным, что предложенные мною выводы принципиальным образом изменились бы, если бы я дополнил свой обзор еще какими-то теориями. Я считаю, что все рассмотренные теории можно распределить по трем основным моделям, характерным для психологии личности (причем каждая модель имеет две версии и несколько вариантов). И все же способов анализа человеческой личности, как мы увидим, всего несколько.

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ,
ВОЗНИКАЮЩИЕ ПРИ АНАЛИЗЕ ТРЕХ МОДЕЛЕЙ

Как вы видели, модели конфликта, самореализации и согласованности различаются по ряду признаков. Некоторые из этих отличий относятся к очень абстрактному уровню, такие, как предположение теорий конфликта о несовпадении основных целей человека и общества в противовес убежденности сторонников теорий самореализации в том, что цели человека и общества вполне совместимы. Такие абстрактные расхождения порождают трудноразрешимые вопросы, особенно на основании эмпирических фактов и даже на основе теоретических построений. С моей точки зрения, наиболее плодотворный способ разобраться с такими невероятно абстрактными характеристиками теорий – это посмотреть, обладает ли каждая теория логической непротиворечивостью. Так, если в теории утверждается, что человек и общество враждебны друг другу, логично также предположить, что жизнь – это в лучшем случае компромисс. Рассматривать жизнь по-другому – значит противоречить положению о неизбежности конфликта.

В предыдущем разделе этой главы я попытался рассмотреть три модели с точки зрения их внутренней логики и определить, довольно поверхностно, насколько отдельные теории, представляющие эти модели, соответствуют этой логике. Это очень сложная задача отчасти потому, что отдельные теории иногда не полностью четко сформулированы и излишне метафоричны. Тем не менее я практически убежден, что большинство теорий конфликта, самореализации и согласованности демонстрируют достаточный уровень логической непротиворечивости. Но еще более важно то, что основные черты моделей конфликта, самореализации и согласованности, безотносительно представляющих их конкретных теорий, совсем непротиворечивы. Таким образом, эти три модели представляют собой серьезные описания ядра личности.

Но можем ли мы сделать что-нибудь еще, чтобы понять, какие модели или какие черты моделей наиболее полезны для понимания личности? Конечно, я только что сказал, что дальнейшее рассмотрение очень абстрактных вопросов, вызванное различиями в этих теориях, вряд ли может принести какую-либо пользу. Но мне кажется, что существуют более конкретные вопросы, которые можно сформулировать на основе различий между моделями, и эти вопросы стоит рассмотреть здесь подробнее. Вопросы, о которых я думаю, можно обсудить на основе эмпирического материала. Поэтому, рассмотрев эти вопросы, можно многое узнать. Как вы увидите, некоторые из них затрагивают только различия между двумя моделями, в то время как другие – сходство двух моделей и их отличие от третьей.

ПЕРВЫЙ ВОПРОС:
НАДЕЖНО ЛИ ПОНЯТИЕ ЗАЩИТЫ?

Как модель конфликта, так и самореализации использует понятие защиты, в то время как теории согласованности – это примеры концепций личности, которые обычно не считают данное понятие необходимым. Понятие защиты подвергается серьезной критике со стороны психологов, не занимающихся персонологией, и философов. С точки зрения этих ученых, данное понятие слишком неправдоподобно и нелогично. Поэтому этот первый вопрос важен для определения наиболее плодотворных направлений в построении теории личности человека.

В начале нашего обсуждения мы должны убедиться, что одинаково понимаем смысл понятия "защита". Согласно всем ученым, использующим это понятие, защита – это метод избежания тревоги, которая могла бы возникнуть, если бы мы осознали, что в нас присутствует какая-то мысль или поступок, которые могли бы привести к наказанию, чувству вины или ощущению собственной неполноценности. Основы для наказания, чувства вины и ощущений неполноценности, с точки зрения большинства оперирующих понятием защиты ученых, закладываются в конфликтных родительско-детских отношениях. Этот конфликт возникает или потому, что цели индивида и общества неизбежно противоречивы, или потому, что эти цели стали противоречивыми по вине общества. Защита вводится в действие практически в тот же момент, когда начинает нарастать тревога, поэтому в действительности переживания тревоги незначительны. Возникнув однажды, защита проявляет склонность сохраняться, поскольку лежащий в основе конфликт также сохраняется.

Эффективная защита помогает избежать тревоги, искажая или отменяя осознание основного конфликта. Это достигается с помощью блокировки осознания мыслей или действий, в результате которых у человека могли бы возникнуть трудности во взаимоотношениях с обществом или с его интериоризованным представителем – совестью. Такая блокировка осознания – активный процесс, а не просто отсутствие осведомленности в силу невнимания или привычки. На самом деле, человек не смог бы осознать эти мысли и действия, даже если бы он постарался или если бы его заставляли другие. Чтобы осознание стало возможным, необходимо сначала разрешить или, по крайней мере, принять основной конфликт.

Как вы видите, любая теория защиты – довольно сложная вещь. Она включает осмысление конфликта и неосознаваемого содержания психики. Дополнительную трудность создает тот факт, что использующие понятие защиты ученые обычно признают существование различных защитных процессов. Наименьшее количество защитных механизмов мы находим в теории Роджерса, который рассматривает только полное отрицание и в меньшей степени – искажение. Наибольшее количество защитных механизмов мы находим в психоаналитической теории, которая включает, например, такие механизмы, как подавление, проекция, отрицание, формирование реакции, рационализация, уничтожение содеянного и сублимация. В психоаналитической теории каждый из этих защитных механизмов несколько по-разному воздействует на процесс жизнедеятельности, хотя у них одна цель – предотвращение тревоги путем удержания конфликтов в бессознательном.

Развитость и популярность понятия защиты объясняется фактическим материалом, собранным персонологами в ходе наблюдения за психопатологическими состояниями. В общем и целом эти наблюдения представляют полуэмпирические свидетельства в форме описания случаев провоцирования инсайтов. Если мы проанализируем их, это поможет нам решить вопрос, касающийся надежности понятия защиты. Многие из самых впечатляющих и убедительных свидетельств были собраны Фрейдом и его ранним соратником Брейером (Breuer and Freud, 1936) в ходе исследования страдающих истерией женщин. У этих женщин наблюдались весьма удивительные симптомы, характерные для людей, не имеющих каких-либо физических недостатков: паралич или нечувствительности ладоней, слепоты, непрекращающихся болей, неспособности говорить. У них не просто не выявлялись какие-то физические недостатки, с физиологической точки зрения их симптомы часто казались просто абсурдными. Например, неспособность ощущать что-либо ладонями – так называемая перчаточная анестезия – просто не могла бы развиться на основе поражения нервной системы (Freud, 1893). Нервные окончания в ладонях сгруппированы таким образом, что гораздо вероятнее потерять чувствительность одной стороны ладони или другой, но не всей целиком. А поражение нервных путей в руке или плече привело бы к более обширным повреждениям, чем поражение только ладони. Кроме того, когда обе ладони лишаются чувствительности, это означает, что странное повреждение, произошедшее в одной руке или плече, должно было произойти и в другой. Совершенно невероятная картина! Можно было бы решить, что причина – в повреждении центральной нервной системы, но опять же, у такого повреждения были бы более распространенные последствия, они не ограничились бы одними ладонями. В качестве еще одного примера физиологической абсурдности истерических симптомов было обнаружено, что паралич у этих людей не был связан с прогрессирующими нарушениями мышечного тонуса даже несмотря на то, что эти мышцы очевидным образом не использовались. Эти загадочные явления привели многих врачей того времени к выводу, что очевидное отсутствие физических повреждений обусловлено не просто их недостаточными диагностическими возможностями, а скорее, свидетельствует о нефизиологической основе этих симптомов.

В упорном стремлении узнать больше об этом расстройстве Фрейд и Брейер начали подвергать своих пациенток гипнозу в надежде преодолеть симптомы. Представьте себе изумление ученых, когда они обнаружили, что истерические симптомы пропадают в гипнотическом состоянии! Перчаточная анестезия, паралич, слепота – все это исчезало, чтобы вновь вернуться сразу же после выхода пациента из гипнотического состояния. Это было явным доказательством нефизиологической основы истерических симптомов. Для того чтобы больше узнать об этих страдающих истерией женщинах, Фрейд и Брейер стали задавать им вопросы и просить высказывать все, что приходило им на ум. Удалось четко установить два момента. Во-первых, выяснилось, что эти симптомы, несмотря на всю их причудливость, не особенно беспокоят больных. Можно было бы представить, что такие крайне выраженные симптомы при отсутствии объяснимой причины повергнут человека в тревогу. Вместо этого женщины демонстрировали то, что Шарко (Charcot) назвал "прекрасным равнодушием истерика". Во-вторых было обнаружено, что эти женщины знали и понимали себя меньше, чем свободные от таких симптомов люди. Друзья пациентки часто могли больше рассказать о ее прошлом, чем она сама. Кроме того, пациентки проявляли мало любопытства и осведомленности в том, что происходило с ними и окружающим миром. Их разум был в удивительной степени некритичным. Но, когда их заставляли вспоминать некоторые события детства, совмещая воздействие от высказывания всего, что приходит в голову, с интерпретацией их слов врачом, они часто испытывали сильную тревогу. По мере накопления таких сопоставлений тревога уменьшалась, то же происходило и с симптомами, а кроме того, им становилось все легче вспоминать события собственного прошлого.

Эти наблюдения привели Фрейда и Брейера к объяснению истерии, в котором особое внимание уделялось понятию защиты. С их точки зрения, совершенно очевидно, что истерия вызывается психологическими, а не физиологическими причинами. Непосредственная причина – в механизме защиты, вытеснении, в результате которого происходит блокирование действий и мыслей. Каких действий и мыслей? Естественно тех, которые могут спровоцировать тревогу. Что это может быть? Очевидно, это те мысли и действия, которые могли бы привести к наказанию со стороны общества или заставить человека чувствовать свою вину. Поэтому более глубокой причиной является конфликт, который, в силу своей способности вызвать тревогу, приводит к защите. Но поскольку действия и мысли, против которых направлена защита, важны для человека, они не могут уйти под ее воздействием в небытие. Они должны найти какое-то проявление. Симптомы – это их искаженное проявление. Отсюда нужно было только совершить тройной прыжок к определению других защитных механизмов и конфликтов, лежащих в основе других психопатологических состояний. Так была введена в действие необычайно мощная модель защиты. Затем занимающиеся психопатологией персонологи разработали теорию защит более подробно, где-то ее упростили, но в основном оставили без изменений. Где бы мы ни встретились с этой теорией, она неизбежно включает конфликт, ведущий к тревоге, которая, в свою очередь, ведет к защите, принимающей форму отрицания осознавания конфликта для того, чтобы избежать тревоги.

Наиболее настойчиво вопрос о надежности понятия защиты поднимается психологами, которым это понятие представляется абсурдным. Если существует активный процесс, посредством которого не допускается осознание конфликтов, тогда должна существовать какая-то часть личности, способная воспринимать реальность и решать, что позволять или не позволять узнавать остальной части личности. Такое представление о человеке внутри человека критикам понятия защиты представляется абсурдным. В последующем обсуждении мы рассмотрим некоторые подходы к частной критике попыток опытным путем показать действие защит. Вы должны понимать, что вся эта частная критика основывается на общей установке, что рассуждения о человеке внутри человека не могут приниматься всерьез. Уточним: критика представлений о человеке внутри человека относится не к факту существования в организме различных частей, а скорее, к приписыванию характеристик целого организма, таких, как разум и способность выбирать, его отдельным частям. Так что часть организма, которая производит защиту, так же как и часть, на которую эта защита воздействует, рассматривается как нечто разумное, способное воспринимать и делать выбор. Это позволяет критикам понятия защиты говорить, что это понятие просто рассуждает об организме так, как если бы их было два. Но поскольку очевидно, что организм всего один, защита – это несостоятельное понятие, несмотря на то, что оно может быть весьма впечатляющим.

Так как организм только один, а понятие защиты необходимым образом предполагает рассмотрение одного организма в качестве двух, с точки зрения логических рассуждений это понятие совершенно ненадежно. Но здесь нужно задать вопрос: а нельзя ли перевести слишком образный язык сторонников теории защит в терминологию, менее явно описывающую человека внутри человека? Конечно же, Фрейд слишком много описывал, как суперэго сражается с ид, а эго заступается за одного из них или обманывает того или другого. Такие слова, как "сражается", "заступается", "обманывает", больше всего подходят для описания отношений между людьми, а если они используются для описания отношений между частями одного человека, это в лучшем случае – метафорично, а в худшем – алогично. Однако, может быть, возможно описать отношения между частями личности в терминах, которые схватывают важнейшую суть защиты, но избегают абсурдности. Если возможно, это будет заключаться в демонстрации метафорического характера относящихся к защитам утверждений с помощью замены их утверждениями, описывающими, как возникают препятствия на пути осознания. Причем сделать это нужно в терминах, совместимых с известными возможностями единого организма.

Но прежде, чем осуществить такую попытку, необходимо сказать о существовании эмпирического материала, свидетельствующего о пользе понятия защиты. Конечно же, полуэмпирические эпизодические наблюдения, о которых я упомянул выше, могут частично служить тому подтверждением, но только частично, поскольку они не производились систематически. Я хочу сказать, что производившие наблюдения психотерапевты изучали только людей, которые пришли к ним в качестве пациентов, и по большому счету даже не потребовали, чтобы исследование защит проводилось на всех или, по крайней мере, на большом количестве пациентов. Известно, что психотерапевты склонны делать выводы на основе поразительных наблюдений всего лишь одного или двух пациентов. Эти выводы могут быть какими угодно впечатляющими, но они могут быть и неприменимы к людям в целом, хотя очень и применимы. Кроме того, заключения психотерапевтов часто в такой степени основаны на интерпретациях, что совершенно неочевидно, что с ними смогут согласиться непредубежденные эксперты-психологи. Основы для интерпретации иногда остаются не сформулированными, что порождает вопросы о непротиворечивости и объективности их использования. Такое положение требует большого количества более точных систематических наблюдений, и только после этого можно прийти к выводу о существовании подтверждения того, что такой процесс, как защита, на самом деле действует.

К счастью, за последние 30 лет было проведено множество экспериментальных исследований, посвященных проблемам существования и действия защитных механизмов. Здесь невозможно охватить их все, но я могу отослать вас к нескольким удачным обзорам (Eriksen, 1963; MacKinnon, 1962; Sears, 1944; Allport, 1955). Здесь мы обсудим некоторые из наиболее типичных и поучительных исследований. В большинстве случаев усилия исследователей были направлены на изучение вытеснения или отрицания – защиты, признаваемой во всех использующих это понятие теориях. Некоторое внимание также уделялось проекции и регрессии – механизмам защиты, более специфичным для психоаналитической теории.

Давайте прежде всего рассмотрим регрессию и проекцию, поскольку таких исследований мало и обсуждение может быть кратким. Первое исследование, посвященное регрессии, очень известно, но, хотя его часто упоминают, оно не слишком полезно. В своем эксперименте, с применением электрического тока Моурер (Mowrer, 1940) использовал небольшое количество крыс. Одна группа крыс могла методом проб и ошибок научиться прекращать удар электрическим током на решетчатом полу с помощью нажатия на ножную педаль. Другая группа подвергалась ударам примерно через одинаковые промежутки времени, но у нее не было педали, на которую можно было бы нажимать. Со временем крысы из этой второй группы научились избежать ударов, вставая на задние лапы. Когда они хорошо освоили стойку на задних лапах, была введена ножная педаль, и крысы могли начать учиться ею пользоваться. Начиная с этого момента крыс ввели в состояние новой фрустрации: прикасаясь к ножной педали, они получали удар током, так что, стараясь прекратить воздействие тока со стороны пола, они получали удар от того, что ранее было средством спасения. Крысы, которые вначале научились избежать удара, вставая на задние лапы, почти сразу же отказались от этой привычки, в то время как остальные крысы продолжали нажимать на педаль.

Почему этот эксперимент не является хорошей демонстрацией регрессии? Главная проблема в том, что здесь не учитывается, что регрессия – это понятие, неразрывно связанное с более широкой теоретической структурой. С точки зрения психоаналитиков, под регрессией понимается переход с более поздней стадии психосексуального развития на более раннюю в более или менее общем смысле, причем этот переход обусловлен фиксацией и фрустрацией. Фиксация, по Фрейду, – это чересчур сильная соотнесенность с определенной стадией психосексуального развития, а фрустрация – это препятствие на пути удовлетворения инстинктов на любой стадии развития человека. Когда фрустрация становится сильной, может произойти отступление к предыдущей, фиксированной стадии психосексуального развития. Это и называется регрессией. Я думаю, можно предположить, что у крыс есть какое-то зачаточное психосексуальное развитие. По крайней мере, с опытом они начинают лучше исполнять свои супружеские обязанности. Но, даже если бы мы посчитали это признаком того, что крыса – существо, на котором может проверяться понятие регрессии, совершенно очевидно, что Моурер не совершил такой проверки, поскольку вставание на задние лапы или нажатие на педаль с целью избежать удара током не имеют ничего общего с психосексуальным развитием. Этот эксперимент не имеет никакого отношения к понятию регрессии, хотя, возможно, он и показал, что вновь приобретенный навык, утрачивая свою эффективность, может уступать место усвоенному ранее навыку. Ясно одно: если защиты изучаются на животных, эти животные должны хотя бы иметь какое-то психосексуальное развитие, а изучаемые формы конкретного поведения должны служить убедительным аналогом поведения человека, рассматриваемого в психоаналитической теории (ср., Hunt, 1964). Поскольку это условие, естественно, не может быть полностью выполнено при экспериментах на животных, такие исследования не особенно полезны для проверки надежности психоаналитических представлений о защите.

Возможно, вы думаете, что, если отделить понятие защиты от его психоаналитического происхождения, опыт Моурера мог бы служить подходящим свидетельством. Но понятие защиты, даже и без рассмотрения стадий психосексуального развития, подразумевает какой-то активный процесс предотвращения осознания с целью снижения тревоги. В регрессии такое предотвращение достигается возвращением на более раннюю стадию развития. Если крысы – подходящий объект изучения, они должны были обладать сознанием, ведь только в этом случае предотвращение осознания составит полезный механизм защиты. Наверное, многие психологи хотели бы предположить, что крысы или какие-то еще более высокоразвитые организмы обладают сознанием. Но даже если бы сознание, аналогичное тому, что можно наблюдать у людей посредством самоотчетов, и существовало у животных, факт его методологической непостижимости – труднопреодолимое препятствие. Сознание у животных, может быть, существует, а может, и нет, если оно существует, оно может порождать или не порождать правдоподобные аналоги человеческих конфликтов, вины и тревоги – всего того, что считается трамплином на пути возникновения защиты. Даже при более свободном понимании термина "регрессия" становится понятно, что результаты исследований животных настолько неопределенны, что их польза минимальна. То же самое можно сказать и об изучении других защит, поскольку для всех подобных экспериментов необходим организм, чье сознание доступно подробному исследованию.

Немного более убедительным выглядит другое исследование регрессии, произведенное Баркером, Дембо и Левиным (Barker, Dembo and Lewin, 1941). Оно также хорошо известно. В качестве объекта исследования они использовали 30 детей-дошкольников, позволив им раскрепоститься в свободной игровой ситуации. Интеллект у них был выше среднего. Каждому ребенку предлагалось играть в одиночку с несколькими игрушками на протяжении получаса. На следующий день ребенка приводили снова, но на этот раз вначале он играл с более привлекательными игрушками. Через 15 минут экспериментатор без всяких объяснений отводил ребенка в другой конец комнаты и разрешал играть с первоначальными, менее привлекательными игрушками в течение получаса. В течение этого получаса желанные игрушки находились в поле зрения ребенка, но все же были вне досягаемости. Баркер и коллеги предполагали, что, если регрессия существует, фрустрация, вызванная недоступностью желанных игрушек, приведет к тому, что ребенок будет играть с менее желанными игрушками более деструктивно, чем он делал это в первый день эксперимента. Исследователи постарались выработать возрастные нормы конструктивности игры, чтобы можно было в действительности рассматривать любое снижение конструктивности игры в качестве признака обращения к более ранним стадиям детского развития. Их результаты ясно показывают, что прогнозируемая деструктивность имела место. Это исследование включает один важный элемент понятия защиты, а именно процесс примитивизации, становления в большей степени ребенком. Но это исследование не особенно соотносится с психоаналитическими представлениями о регрессии, поскольку оно было мало связано с проблемами психосексуального развития. Но, конечно же, эти результаты можно использовать для подтверждения надежности понятия защиты, освобожденного от оставшейся части психоаналитической теории. Единственная ложка дегтя в этой бочке меда, и эта проблема будет постоянно возникать в ходе нашего дальнейшего обсуждения, – то, что нельзя узнать, действительно ли продемонстрированная примитивизация происходила бессознательно, ведь именно это необходимо для подлинного проявления защиты. Этого недостатка можно было бы избежать, ведь испытуемые были людьми, а не крысами, поэтому их можно было расспросить.

Обратившись к исследованиям проекции, нужно соблюдать осторожность, чтобы не запутаться в многочисленных значениях этого слова, присутствующих в психологии. Одно общее значение заключается в том, что человек будет выражать свойства своей личности во внешних ситуациях, особенно если они носят неопределенный характер. Это утверждение, несомненно, правильно, но оно гораздо шире по своему значению, чем представление о проекции как о защитном механизме. Проекция как защитный механизм подразумевает приписывание другим характеристик, на самом деле свойственных самому человеку, в результате он продолжает не знать, что эти свойства в нем присутствуют, и поэтому не испытывает тревоги. Приверженность точному определению проекции позволит нам освободиться от множества исследований, которые не в полной мере заслуживают здесь нашего внимания. У нас нет лишнего времени.

Одно важное и интересное исследование было произведено Сирсом (Sears, 1936). Он предложил примерно сотне студентов оценить качества своего собственного характера и характеров других людей. Оцениваемыми качествами были скупость, неорганизованность и робость. Степень выраженности определенной черты, приписываемой испытуемым другим людям, сравнивалась с тем значением, которое приписывали ему другие. Значимых взаимозависимостей обнаружено не было. Но когда стали учитывать примерный уровень осознания, оказалось, что те люди, кто обладал показателем выраженности черты выше среднего, были склонны приписывать другим значения, превышающие средние показатели. В сущности, это означает, что проекция этих черт характера оказывается функцией недостаточного осознания. Это открытие не противоречит понятию проекции, которое включает не только приписывание своих собственных свойств другим, но также и предотвращение осознания наличия этих свойств в себе самом. Возможно, именно этот последний аспект проекции был схвачен Сирсом в проведенном измерении уровня осознания. Хотя исследование и не предоставляет информацию о том, были ли три задействованные черты действительно нежелательными для испытуемых, но вполне можно предположить, что так оно и было, поскольку эти черты являются в общем нежелательными. Кроме того, эти черты соотносятся с психоаналитическими представлениями, касающимися психосексуальных стадий развития (как вы увидите в главе 6, скупость, упрямство и неорганизованность – это черты анального характера, в то время как робость – это оральная либо фаллическая черта). Это исследование трудно рассматривать как свидетельство в пользу проекции, потому что Сирс также обнаружил, что испытуемые с очень низко выраженной чертой приписывали низкую выраженность черты и другим, если уровень осознания был недостаточен. Но с теоретической точки зрения низкая выраженность нежелательного качества не должна приводить к проекции, поскольку здесь не возникает личностной базы для конфликта с суперэго и возникающих как следствие вины и тревоги. Это последнее открытие заставляет серьезно усомниться в том, что первое обнаруженное явление правомерно интерпретировать как проекцию. Конечно, можно было бы сказать, что для некоторых людей в связи с конкретными особенностями их раннего жизненного опыта отсутствие таких черт является потенциальным источником вины и что оба вида результатов были получены, поскольку такие люди встретились в той же выборке наряду с более обычными индивидами. Но исследование не подсказывает, как можно было бы проверить эту возможность, и во всяком случае, она выглядит достаточно надуманной.

В исследовании, где более точно учитывалось, чувствовали ли испытуемые вину на самом деле, Райт (Wright, 1940) обнаружил, что проекция возникала только тогда, когда он создавал условия, гарантирующие возникновение чувства вины. Пару игрушек – одна предпочитаемая, а другая нет – давали испытуемым, восьмилетним детям. Затем детей просили отдать одну из игрушек другу. Сразу после этого их спрашивали, какую игрушку, по их мнению, отдал бы друг. Детям из контрольной группы задавали этот же вопрос, не предлагая вначале самим отдать одну из игрушек. Количество случаев, когда друга считали щедрым (то есть предполагали, что он отдаст предпочитаемую игрушку), было гораздо меньше после конфликтной ситуации, в которой самого ребенка заставляли отдать игрушку, чем в контрольной группе. Это значит, что жадность проецируется, когда человек чувствует вину за собственные мысли, свидетельствующие о жадности. Хотя это исследование представляется, очевидно, совместимым с представлением о проекции как о защитном механизмом, его слабость в том, что оно не демонстрирует, что приписывание жадности происходит совершенно без какой-либо осознаваемой взаимосвязи с собственными помыслами жадности. Если собственная жадность была подвергнута сознательной оценке, тогда приписывание жадности другу – это скорее обобщение, а не защита.

Оставшиеся из экспериментальных исследований, которые мы затронем, касаются понятия вытеснения. Этот защитный механизм включает процесс исключения из сознания любых образов ощущения, восприятия, мыслей или действий, которые вступили бы в конфликт с ценностями и принципами, насаждаемыми обществом. Прямое назначение этого механизма – избежание тревоги, которая сопровождала бы осознание этого конфликта. Значение понятия вытеснения в психоаналитической теории во многом сходно с тем, как оно понимается в других теориях защиты, за исключением того, что в психоаналитической теории участие личности в конфликте неизбежно можно связать с инстинктами жизни, смерти или сексуальным. Рассматривая эмпирические исследования вытеснения, мы попадаем в самую сердцевину вопроса о надежности понятия защиты, поскольку вытеснение признается всеми теориями защиты, а в психоанализе даже считается основным защитным механизмом. В действительности, Фрейд впервые использовал понятие вытеснения еще до того, как он вышел на понятие защиты и стал прежде всего подчеркивать последнее, только когда ему стало ясно, что для избежания осознания существуют другие, более изощренные способы, помимо вытеснения.

Удачно, что рассмотрение вытеснения столь близко подходит к сущности понятия защиты, поскольку вытеснению было посвящено довольно большое количество работ. На самом деле, такие исследования, названные "новым взглядом" на процессы восприятия, в изобилии появились и привлекли большой интерес в 50-е годы. Основной вопрос, касающийся надежности понятия защиты, вылился в форму особой научной дискуссии в течение этого замечательного периода развития персонологии. Конечно, вытеснение изучали и до 50-х годов, но эти работы больше затрагивали память или деятельность, а не восприятие, и поэтому были менее захватывающими, чем исследования в русле "нового взгляда". Давайте сначала рассмотрим более современные работы, а потом более старые.

Представление о том, что люди могут проявлять максимум защиты или быть особенно бдительными в процессе восприятия определенных вещей, что является функцией таких аспектов личности, как потребности и ценности, впервые было дано в серии из трех статей Брунера и Постмена (Bruner and Postman, 1947a; 1947b) и Постмена, Брунера и Мак-Гиннеса (Bruner, Postman and McGinnies, 1948). Во всех этих экспериментах использовался тахистоскоп – прибор, позволяющий предъявлять зрительные стимулы на отмеряемые и очень короткие отрезки времени. Говоря в общем, при использовании тахистоскопа стимулы обычно предъявляются на время, слишком короткое для возможности опознавания, а затем длительность последующих предъявлений постепенно увеличивается. Испытуемый должен говорить, каков, по его мнению, стимул, после каждого предъявления. Важная информация здесь – продолжительность предъявления, при котором произошло правильное распознавание. Стимулы разного содержания, а также стимулы, предъявленные в разных условиях, могут характеризоваться различным периодом экспозиции, необходимым для их правильного распознавания. Осознание этого – основа для понимания представлений о перцептивной бдительности и защите. И действительно, существование группы стимулов, требующих более короткого или длительного времени экспозиции для правильного распознавания, чем обычные стимулы, привело этих исследователей к мысли о перцептивной бдительности и защите.

Исследование Брунера и Постмена показало, что стимулы, связанные с экспериментально вызванной тревогой, распознаются быстрее, чем стимулы, не связанные с тревогой. Развивая представление о перцептивной бдительности, ученые предположили, что особо важные для человека стимулы усиливаются в процессе восприятия и быстрее распознаются. Другие исследования были посвящены понятию перцептивной защиты. В первом из них (Bruner and Postman, 1947b) использовался метод словесных ассоциаций. Конечно же, испытуемые отличались по тому, насколько быстро они могли придумать ассоциацию на предъявляемые экспериментатором слова. Затем эти слова вновь были представлены испытуемым, на этот раз с помощь<