Обсуждение статьи Е.Н. Ивановой
Валерия Гершкович:
Обычно считается, что принятые групповые решения часто бывают более неправильные, чем индивидуальные, а решение занимает более длительное время за счет того, что побеждает тот, чья уверенность в своем ответе выше, кто имеет качества лидера, коммуникативные навыки и т.п. Вы же, по-видимому, считаете, что более значимую роль играет именно тенденция повторять ошибки вне зависимости от уверенности. И что сложность группового решения в том, что испытуемые «принципиально не могут услышать, отклониться» от единожды выбранного ответа.
Елена Иванова:
На мой взгляд, результаты исследования подтверждают мою интерпретацию. Разве что я выразилась бы несколько мягче. Вместо «испытуемые не могут» я бы сказала «им очень сложно». Это подтверждается и тем, что постоянно приходится наблюдать на практике. Меня много раз поражало, как после длительного, тем более группового «убеждения», когда человек уже взял ручку, чтобы подписать соглашение, он вдруг кардинально меняет это решение, возвращаясь к своему первоначальному: «Нет, все-таки…»
Валерия Гершкович:
Не мог ли все-таки на динамику мнений в ходе обсуждения повлиять известный феномен повышения стереотипности мышления под воздействием лидера групповой дискуссии?
Елена Иванова:
Да, несомненно, влияние лидера – очень важный фактор изменения мнений участников дискуссии, и это явление нашло подтверждение в результатах моего исследования, частично отраженных в статье. В то же время полученные данные, с одной стороны, способствовали раскрытию механизмов этого влияния, а с другой – продемонстрировали наличие других факторов динамики обсуждения, прежде всего последействие позитивного и негативного выбора. Они определили разнонаправленность и непрочность влияния лидеров, что выразилось, в частности, в отказе участников дискуссии от навязанных ответов и возврате к собственным первоначальным гипотезам. Аналогичные явления в практике разрешения конфликтов часто разрушают соглашения, достигнутые в переговорах под давлением одной из сторон.
Владимир Волохонский:
В чем реально состоит различие между «наблюдателями» и «участниками» после объединения подгрупп?
Елена Иванова:
На мой взгляд, у представителей этих подгрупп по-разному изменилась их позиция после объединения. Для «участников» поменялось количество членов группы, принимающих непосредственное участие в обсуждении, появились новые лидеры, иногда и новые мнения, тогда как их роль осталась принципиально той же. Бывшие «наблюдатели», помимо вышеперечисленных изменений, пережили также и принципиальную смену собственной роли – открыто заявили свою позицию и вступили в спор, т.е. подвергли себя риску публично обнаружить свою неправоту, утратив тем самым более пассивную и безопасную позицию «золотого» молчания. У любого человека при работе в давно сложившихся условиях, в постоянном составе группы, где он имеет давно заданную роль, возникает тенденция застревать на определенных ответах (правильных или неправильных), теряя способность к генерации новых предложений. Именно смена ситуации провоцирует изменение решения. Кстати, в контрольной группе, где смена позиций не происходит, столь выраженной тенденции к изменению решения не наблюдается.
Виктор Аллахвердов:
Думаю, что твоя статья очень важна. Она показывает, что найденные закономерности проявляются и в значительно более широком контексте. Надо только действительно убедиться, что, решая столь простые задачи, испытуемые все-таки неосознанно негативно выбирают правильный ответ, а потому и с таким трудом к нему затем приходят. То, что смена позиции облегчает осознание правильного ответа, конечно же, говорит в пользу этого. В моем опыте решения подобных тренинговых задач я часто наблюдал, как члены группы, упорно придерживающиеся неправильного ответа, почти сразу после прекращения процесса решения задачи вдруг понимали, какой ответ на самом деле является правильным. Это типичное проявление неосознанного негативного выбора. Твоя работа позволяет говорить о том, что социальные процессы лишь усиливают проявления когнитивных закономерностей, обнаруженные в других исследованиях.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ГУМАНИТАРНЫЕ ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ПСИХОЛОГИКИ
На мой взгляд, коллеги представили в этой книге разнообразный букет ярких экспериментальных эффектов. Отмечу лишь некоторые из них, полученные непосредственно моими учениками.
· Эффект О. Науменко: повторно выбирая наобум один из предложенных ответов сложной арифметической задачи, испытуемые тем не менее имеют неосознанную тенденцию повторять выбор правильного ответа.
· Эффект В. Карпинской: пороги чувствительности изменяются в зависимости от иллюзорного изменения стимула.
· Эффект Н. Ивановой: в процессе научения испытуемые демонстрируют повторение собственных ошибок с точностью, превосходящей возможности их сознательного различения; процент повторяющихся ошибок среди всех ошибок возрастает по мере повышения эффективности деятельности.
· Эффект Н. Морошкиной: некоторые типы усложнения деятельности приводят в процессе научения к более быстрому повышению эффективности, при этом сложные закономерности предъявления стимулов заучиваются, хотя и не осознаются.
· Эффект М. Филипповой: неосознание одного из значений двойственного изображения, находящегося в поле зрения, затрудняет решение других когнитивных задач, особенно семантически связанных с этим неосознаваемым значением, а внезапное осознание этого значения ускоряет нахождение решения любых когнитивных задач.
· Эффект В. Гершкович: если при заучивании набора стимулов предъявлять также и стимулы, которые не требуется заучивать, то заучивание происходит быстрее.
· Эффект Я. Ледовой: простые регулярные изменения иррелевантных параметров стимула улучшают заучивание.
· Эффект В. Волохонского – Е. Вишняковой: если в ответе на вопрос наблюдается подверженность эффекту привязки, то это вызывает когнитивный диссонанс, который, в свою очередь, неосознанно сглаживается.
· Эффект Е. Воскресенской: при спонтанном генерировании элементов из большого, но заведомо ограниченного набора проявляются эффекты последействия позитивного и негативного выбора.
· Добавлю еще эффект Е.Н. Ивановой: даже при игровой смене социальной роли резко уменьшается тенденция к повторению прошлых ошибок.
Мне кажется, что ради получения одних этих результатов стоило написать эту книгу. А сколько еще неожиданного мной не упомянуто! Впрочем, изнутри процесса трудно оценить нами содеянное. Поэтому я обратился с просьбой к замечательному филологу, культурологу и психологу М.В. Иванову с просьбой подвести итог всему сделанному. К нашей общей радости, он согласился.
Иванов М.В.
ОБРАЗ И ЛОГИКА ПСИХОЛОГИКИ
Книги и статьи Виктора Михайловича Аллахвердова всегда производят двойственное впечатление. Они поражают масштабом обсуждаемых проблем, остроумием экспериментальных замыслов, строгой логичностью изложения, блестящим литературным стилем. Но одновременно они ужасают, сбивая читателя с толку непривычными идеями, кажущимися, по первости, просто абсурдными. При этом они обладают мощным последействием (любимый термин В.М. Аллахвердова). После них просто невозможно читать стандартные учебники. Они кажутся порой игрой в бисер, причем создается впечатление, что отечественные учебники играют, в основном, с плохо определенными терминами, а западные – с бессмысленными эмпирическими данными. Интерес к идеям В.М. Аллахвердова явно возрастает, поэтому споры о созданной им психологике будут разгораться. Я же в свободном жанре хотел бы поделиться мыслями об этом новом научном течении, коснувшись и тех материалов, которые представлены в этом сборнике.
Сборник, который уважаемый читатель держит сейчас в руках, имеет, на мой взгляд, исключительное значение. Дело не только в том, что психологика получила серьезное экспериментальное подтверждение. Эта книга знаменует собой появление новой научной школы в психологической науке. Здесь представлены плоды исследований ученых разной «остепененности» (от студента до доктора наук), но равной преданности идеям психологики. И не только плоды. Видно, что школа работает – дискутирует, отрабатывает разные версии, сомневается и надеется. Слышна «голосов перекличка». И в нее может включиться читатель, став участником увлекательного поиска.
Исходным переживанием создателя психологики было недовольство тем, что психологи смирились с перманентным кризисом в их науке и даже старались из этого извлечь выгоду. Если нет единой теории, то допустимы любые частные концепции и самые экзотические эксперименты «впрок» (авось пригодится). Множественность объяснения психологических феноменов выражала не конкуренцию гипотез, а смирение перед сожительством взаимоисключающих интерпретаций. Различные психологические школы стали общаться друг с другом, как Вольтер с Богом: «Мы раскланиваемся, но не разговариваем». Учебники по психологии либо зашоренно любовались одной, близкой автору доктриной, либо под лозунгом объективности и взвешенности занимались перечислением разрозненных концепций. В психологическом мире теоретическая психология стала восприниматься как вечное зыбкое болото. У этого болота, по канону, нужно было проводить очистительные обряды в виде физиологических заклинаний и философских пророчеств. А «твердую почву» пытались найти на все увеличивающихся в количестве и уменьшающихся по площади островках специальных дисциплин: таковы психология спорта, терроризма, менеджмента, здоровья, экономическая, гендерная, железнодорожная, и несть им числа. Это хорошо, что психология находит прикладное применение. Но одновременно происходит девальвация фундаментальных исследований, а значит, в «частных» вопросах допускалось любое халдейство. Отсюда и до шаманства недалеко. Именно поэтому возникла необходимость научного синтеза.
Психологика утверждает, что психологическая теория должна быть единой. Коль скоро психологи все равно исходят из неких общих установок, то следовало определить их основное содержание, пусть даже и не четко сформулированное. Думаю, что В.М. Аллахвердов прав, когда указывает на физиологию как на традиционно принимаемую и наиболее авторитетную «порождающую грамматику» психологических теорий. Именно от физиологии идет традиция поиска замеряемых границ психологических процессов (объема памяти, порогов чувствительности т.п.), представление об их иерархии (ощущение – восприятие – память – мышление), разбиение их на блоки (память кратковременная, долговременная, оперативная, мгновенная и пр.), что открывает широкую дорогу к компьютерной метафоре психики. И это при том, что сам компьютер психики не имеет. А как быть с ограниченными по своим возможностям блоками памяти, если А.Ю. Агафонов в своей статье убедительно показывает, что в памяти хранится вся поступающая информация? Во всех предлагаемых подходах переход от физиологических процессов к психологическим выглядит просто мистически. Прежние разговоры о «переходе количества в качество» не выглядят убедительно. Физиологическая модель, перенесенная в психологию, как раз и слаба тем, что не знает, ни что такое психическое, ни, уж тем более, как оно возникает. Психологика не уходит от проблем такого масштаба, но старается перевести их и в экспериментальную, и в методологическую плоскость.
Психология полна парадоксов, которые никак не укладываются в унылый здравый смысл. А самый большой парадокс связан с загадкой сознания. Внятно определить, что такое сознание, очень трудно.
Очевидная каждому представленность.Воспользуемся аналогией. Сознание подобно киноленте, которая постоянно прокручивается перед нами. Вот сейчас Вы, дорогой читатель, держите книгу, видите страницы, чувствуете шершавость бумаги, слышите какие-то звуки вокруг Вас. Вы являетесь постоянным свидетелем того, что происходит с вами. Это настолько очевидно, что мы даже не задумываемся о такой стороне нашей жизни. Кажется естественным, что мое реальное тело окружает реальный физический мир с его запахами, шумами, формами, цветами. Мы ходим, слышим, трогаем. Но… почему мы знаем, что ходим, слышим, видим? Зачем нам отслеживать эти процессы? Ведь компьютер, скажем, производит расчеты, записывает и воспроизводит музыку. Исполняет команды «мышки», сменяет на дисплее одну картину за другой. Но знает ли он об этом? Воспринимает ли компьютер себя считающим, звучащим, показывающим? – Очевидно, что нет. Для выполнения перечисленных действий компьютеру не нужно сознание. Даже тогда, когда он обыгрывает в шахматы сильнейшего из играющих людей – чемпиона мира.
Наивысшая ценность.Наше сознание мы ценим выше всего. Видимый, слышимый, теплый мир вокруг нас, богатейшие оттенки переживаемых нами телесных состояний – все это драгоценно для нас именно потому, что мы отдаем себе отчет в том, как протекает наша жизнь. Едва ли бы кого-то утешило, если бы ему сказали, что во время сна его кормили вкусной пищей. Едва ли бы человек прельстился бессмертием, если бы оно означало бесконечное продолжение телесного существования, но в бессознательном состоянии.
Завышенные претензии.Наше сознание обладает для нас абсолютной ценностью, а потому мы склонны к неумеренности в отношении к нему. Например, считаем, что осознанное поведение всегда лучше. Но почему тогда лунатик легко переходит по бревну через пропасть, чего не скажешь о бодрствующем? Почему настырное логизирование при решении сложной задачи часто не приводит к успеху, а блестящее решение может прийти во сне? Почему многолетнее мучительное долбление иностранных слов в студенческом возрасте дает не лучший результат, чем месяц пребывания в иностранной среде дошкольника (не склонного к усиленным раздумьям)? Выходит, сознание может мешать нам успешно действовать, находить оригинальные решения и далеко не всегда является лучшим нашим помощником. Как ни странно, но именно поклонники всесильного и всеохватывающего сознания чаще всего легко впадают в мистику. Не найдя непосредственных истоков феноменальных результатов человеческой мысли в работе сознания, они начинают глубокомысленно говорить о космическом порядке и высших силах, но категорически отказываются от предположения, что не следует перегружать сознание ответственностью за предсознательные процессы. А ведь последние могут действовать вполне успешно. В статье О.В. Науменко блестяще показаны неосознаваемые арифметические возможности человека, С.Ф. Сергеев продемонстрировал, что в гипнотическом состоянии человек способен существенно быстрее воспринимать информацию, а Н.В. Морошкина доказала, что люди способны запомнить регулярную последовательность из 16 пар чисел, совершенно не осознавая этого.
Но, пожалуй, самое главное то, что сознанию свойственно ошибаться. И в том заключается не только несовершенство сознания, но и его величие. Потому что при ошибке условного рефлекса нечему понять неудачу – просто условный рефлекс не сработал, и все тут. Организм наказан, но не знает за что. А сознание способно осознать свою ошибку и пережить ее. Именно поэтому вся психическая деятельность человека, протекая в свете сознания, начинает регулироваться не на физиологической основе, а иногда и в противоречии с ней. Без способности ошибаться не существовало бы и чувства юмора, и самокритичности. А сознание самокритично. Правда, не сразу. Вначале, как это показано в статьях Н.А. Ивановой, Е.Н. Ивановой и др., оно упорно повторяет свои ошибки.
Если обратиться к генезису психологики, то приходится признать, что ее мать – когнитивная психология. Да, целью, смыслом человеческого существования признается познание. И все формы человеческой деятельности направлены в конечном счете на постижение истины. Но психологика обладает значительно большей философской, культуральной и методологической мощностью, чем ее родительница. И прежде всего потому, что озабочена обоснованием необходимости деятельности сознания.
Первое – и по сути своей кардинальное заявление – направлено на выяснение отношений с физиологией, которая в традиционной парадигме считалась наиболее солидной базой психологии. Психологика постулирует отказ рассматривать психологические явления на языке физиологии. Физиология XIX – XX вв. совершила величайшие открытия, без которых не было бы и психологии в ее нынешнем виде. Но и физиологи не всемогущи. Отвечать на коренные вопросы психологии они стали бы примерно так.
Существуют законы эволюции, которые определяют процесс постепенного накопления организмами полезных свойств, закрепляющихся естественным отбором. Выживает, а значит, и передает свой генотип, только тот, кто лучше приспособлен к имеющимся условиям существования. Для животных важно иметь все более правильное отражение действительности, чтобы строить на его основе все более успешные действия. В этом и смысл: лучше отражать (т. е. познавать) и эффективнее действовать. Так как «высшие психические функции» не могут существовать без «низших», то первые выводимы из вторых – а откуда им еще взяться? Нервная ткань и физиологические процессы безумно сложны, так что пока на вопросы о психике даются приблизительные ответы. Но ничто не мешает считать, что со временем и самые сложные проблемы (особенно мозга) будут решены.
Простим фанатикам от физиологии их профессиональный патриотизм и оставим их наедине с действительно интереснейшими вопросами «жизни тела». Но попробуем задать вопросы со стороны психологии. Когда в технике («в материи») происходят новые открытия, то старые «варианты» выходят их употребления: кто, например, сейчас пользуется велосипедом без руля-педалей-цепи-шин (таков порядок его усовершенствования)? Почему же продолжают существовать животные без мощи человеческой психики? Они и так не вымирают! Тогда зачем им было «психически» усовершенствоваться? Не легче и другой вопрос: а почему некоторые «человекоподобные» виды обезьян «предпочли» вымереть, а не «прогрессировать»?
В.М. Аллахвердов пишет: «Естественнонаучный подход к психике заведомо предполагает, что психика зарождается в недрах физиологического[19]. Физиологические процессы характеризуются теми или иными регистрируемыми и измеримыми материальными изменениями мозговой деятельности. Но в сознании отражается не состояние мозга, а внешний мир. Перевод физиологического в содержание сознания не может быть сделан только на основании физиологических наблюдений. Глухой от рождения человек может смотреть на то, как пальцы пианиста бегают по роялю, но вряд ли потом стоит доверять его рассказу о полученном им музыкальном впечатлении. Физиолог, изучающий сознание только физиологическими методами, находится в положении такого глухого. Ведь он должен трактовать воздействие музыки на языке физико-химических процессов в нервной клетке!»(Аллахвердов, 2004в, с. 209 – 210).
Надо сказать, что В.М. Аллахвердов менее всего склонен принижать значение физиологии. Просто ей отводится иная – и грандиозная роль.
Мозг как информационная Вселенная.Не ошибаются лишь автоматические программы. Для штамповочного пресса существуют лишь штампуемые им детали и все прочее, что потенциально можно проштамповать. Человеческий организм функционирует на основе многих автоматизмов (в основном генетически заданных, но есть и приобретенные): глотание, моргание, пищеварение, обеспечение устойчивости при движении и т. п. И для их работы сознание не требуется. Пожалуй, даже будет мешать (представим себе, как бы протекала игра музыканта на фортепьяно, если бы исполнитель осознанно давал бы команды своим пальцам при извлечении каждого звука). И автоматические программы столь сложны, что можно рассматривать психику человека не имеющей ограничений в алгоритмической переработке информации. Многие ученые не случайно уверены, что одна клетка человеческого мозга по мощности не уступает самому совершенному современному компьютеру. Одна! А их – миллиарды.
Информационная мощность нашего мозга сопоставима с информационной мощностью видимой части Вселенной. Вот так! Мы окружены Вселенной и носим такую же – вторую – внутри себя. Поэтому проблема состоит не в объеме фактов и количестве программ, имеющихся в нас, а в том, как их извлечь. И зачем их извлекать.
Появление сознания может быть объяснено только тем, что всего многообразия автоматизмов оказалось недостаточно, чтобы решать проблемы, встававшие перед предком человека. Речь идет не о борьбе за выживание, сопровождаемой вечной тревогой. Представим себе, что весьма сложные автоматически действующие программы, «просчитав» ситуацию, предложили несколько равноправных вариантов возможного действия (по причине большой неопределенности ситуации). Как быть? Нужна инстанция, которая бы сделала выбор. Выбор может быть исходно только случайным: например, иди вправо. И здесь «высший арбитр» (зарождающееся сознание) сразу же попадал в сферу влияния автоматизмов. Теперь уже всегда нужно было идти вправо. Если этот метод не срабатывал, то «наказанный» жизнью человек рано или поздно должен был от него отказаться. Если же срабатывал, то человек получал большой новый опыт – опыт полезный. Но никакого продвижения не произошло бы, если бы сознание стало просто новым автоматизмом. В «компьютер» вставили бы еще одну программу, оставив его тем, каким он и был.
Отвергание случайности.Сознание же обладает одним очень важным качеством. Любой результат своей деятельности оно готово абсолютизировать, приписывая своему решению принцип всеобщности: действуй всегда так. Поэтому сознание имеет установку истолковывать все происходящее детерминистски, во всем искать причину, предпочитать причинное объяснение случайному. Известно, что первобытные люди максимально стремились объяснять все события жесткими причинами, важнейшие из которых связывались с действием злых или добрых духов, белой магии или колдовства. Но и в древности возникали ситуации неопределенности, тогда бросали жребий, чтобы найти детерминанту поведения: волю богов. И далее строго выполняли указание свыше.
Предложенная модель появления сознания вызывает ряд вопросов. Если мозг идеален, то с чего бы ему сталкиваться с неопределенной ситуацией? Ему всегда и все должно быть ясно. Думаю, что такое утверждение опирается на убеждение, что мир неизменен и исчерпаем. Иначе любая заданная программа обработки информации при всем своем мыслимом совершенстве не гарантирована от столкновения с неясной ситуацией. Но мне представляется более серьезным другой аргумент, который присутствует и в рассуждениях В.М. Аллахвердова, но незаслуженно отнесен на периферию. Даже математики после К. Геделя разделяют убеждение, что в любой жестко формализованной знаковой системе (в языке) неизбежно существуют высказывания, о которых нельзя сказать, истинны они или нет. Чтобы преодолеть возникающую от этого неопределенность, приходится имеющийся язык расширять до метаязыка, но у того возникают уже свои проблемы такого же характера.
Но зачем объявлять мозг совершеннейшим автоматом, если ясно, что по законам физики и физиологии он имеет обязательные ограничения как материальный объект (по скорости передачи нервного импульса, по конечному количеству нейронов и т.д.). Вот здесь психологика предлагает изящное методологическое решение: по всем параметрам автоматизированных систем нервные процессы настолько сильно превосходят работу сознания, что по отношению к сознанию мозг может выступать как идеализированный объект. И это фундаментальный постулат психологики. А из него следует весьма серьезный вывод: все ограничения на протекание психических процессов (скорость узнавания, объем памяти и т.п.) следует обосновывать не физиологическими барьерами, а логикой работы сознания.
Что богаче: ум ученого или его библиотека? Фактов и мнений в его книжном собрании мы можем получить, пожалуй, больше, чем из самых длительных, исчерпывающе подробных бесед с ученым. Но только в его уме будет представлена картина мира, созданная на основе это книжной информации. Наш мозг подобен библиотеке, а сознание – ее читателю.
«Сознание человека получает, хранит и перерабатывает существенно меньше информации, чем это делает мозг. В этом, вообще говоря, нет ничего удивительного. Ведь в сознании человека не может содержаться ничего такого, что не содержалось бы в каком-то виде в физиологических процессах. Но это меньше открывает совершенно новые возможности для познания. Существование такого механизма обеспечивает активность и избирательность психических процессов. Человек не обречён на пассивное отражение внешнего мира. Он действительно активно конструирует в своём сознании внешний мир и самого себя»(Аллахвердов, 2004в, с. 217).
Под сомнение поставлена львиная доля результатов психологических исследований, ибо они опирались на физиологическую метафору, породившую идеи «блоков» психики, иерархию раздельных процессов и неявное, но тем более устойчивое мнение, что психология – это недопознанная физиология. Омрачив свои отношения с физиологизированной психологией, психологика открыла путь к диалогу с гуманитарными науками, для которых именно человеческий аспект сознания обретает не просто профессиональное психологическое объяснение (такое давали и психоаналитики, и представители гуманистической психологии), а естественнонаучное психологическое объяснение. Ибо психологика считает необходимым обосновывать работу сознания на основе теории, получающей экспериментальное подтверждение.
Итак, сознание появляется как реакция на неопределенность состояния, в котором оказалась физиологическая система. Этой системе в ситуации логического тупика остается только два пути: или отключиться, или продолжать действовать, как будто противоречия между программами либо внутри программы не существует. В этот момент включается новый механизм: при наличии равноправных вариантов возможного действия он выбирает случайным обрезом один, а после реализации этого варианта приписывает ему статус обязательного: в таких-то ситуациях поступай всегда так! Случайно выбранное становится детерминантой последующего поведения. Оно обретает свою логику, а потому может быть предметом научного исследования.
Вот здесь, наконец, на арену выходит сознание. Оно нужно для того, чтобы осуществить принцип обратной связи и проследить последствия принятого решения. Вот где и возникла необходимость той самой «киноленты» субъективного опыта: сознание стало соотносить информацию, идущую от разных источников (зрения, слуха и т.п.), чтобы ее согласовать со своими гипотезами и с результатами дальнейших действий. С развитием сознания люди стали все больше «вторгаться» в мир через реальные действия, проверяя сформированные сознанием гипотезы о мире и человеке. Таким образом, проявилось действие еще одного важного принципа – инодетерминизма, суть которого заключается в том, что процесс, возникший по одной причине, начинает протекать по другой, обретая тем самым статус самостоятельного.
Выбрав один из возможных вариантов, сознание все-таки лишь выдвинуло гипотезу, которая нуждается в последующем подтверждении. И первая задача сознания состоит в том, чтобы найти аргументы в ее пользу, ведь сознание тяготеет к пандетерминизму, к вытеснению случайного в пользу закономерного, а значит, и свои гипотезы не воспринимает как случайные. Возникает «защитный пояс» гипотез сознания. Все, что подтверждало сформировавшуюся установку, принималось; все, что не подтверждало, – сперва игнорировалось, а затем перетолковывалось в пользу основной гипотезы. Если, например, магические обряды по вызову дождя не остановили засуху, то причину искали в чем угодно; в колдовстве врагов, в неправильном исполнении магического обряда, в невольном осквернении магических предметов, в невыполнении ритуальных запретов участниками обряда, – только не в том, что самая магия недейственна.
«Защитный пояс» сознания проявляется на всех его уровнях. Мы быстрее и легче узнаем знакомые (т.е. ожидаемые) предметы. Развивающееся по явной логике сюжетное повествование вспоминаем легче, чем простое перечисление разрозненных фактов. Свои успехи мы склонны объяснять личными достоинствами, а неудачи – случайностями. Сознание успешно работает там, где находит логичность, системность, упорядоченность, причинность и целесообразность. Оно приписывает миру организованность (структурность) и последовательность изменения (детерминистичность) независимо от того, располагают ли к этому факты. И здесь кроется сила сознания. Лучше перестараться в поисках отсутствующей закономерности, чем примириться с хаосом полученных данных, в которых скрыта реальная закономерность.
Сознание – адвокат закономерного.Психологика опирается на опыт прошлых исследований в психологии, но придает им иной масштаб. Теория гештальтистов является одним из крупнейших достижений в психологии XX в. Они заявили, что человек воспринимает мир целостно, а не складывает его из составных частей, черточек. И целостность эта обеспечивается тем, что восприятие сразу выделяет на «фоне» «фигуру». Например, на листе бумаги мы видим темное пятно – оно и есть фигура на белом фоне. Фигура обычно компактна, занимает меньше площади, замкнута, завершена, симметрична. Несколько разрозненных объектов соединяются в один, если имеют «хорошую форму». Граница между пятном (фигурой) и белым полем (фоном) воспринимается принадлежащей именно пятну-фигуре. А фон кажется аморфным, неструктурированным, не имеющим границы. Например, при быстром предъявлении (доли секунды) на тахистоскопе (а сейчас и на мониторе компьютера) человеческого лица без глаз изображение воспринимается полным, т.е. с глазами. Это значит, что мы не «суммируем» лицо по чертам, а уточняем общий образ лица более тщательным разглядыванием (что при кратком предъявлении невозможно). Гештальтисты сформулировали закон последействия фигуры: то, что однажды человек воспринял как фигуру, имеет тенденцию к последействию, т.е. к повторному выделению в качестве фигуры. Что ж, верность сознания избранной гипотезе, его расположенность к ней вполне созвучны здравому смыслу.
Но психологика идет дальше: сознание последовательно и в своей нерасположенности к отвергнутым гипотезам. Оно не действует по пословице: «Что с воза упало, то пропало». То, что однажды было воспринято как фон, также имеет тенденцию и далее восприниматься как фон. Если бы сознание выбирало одно, а прочее обращало в ничто, его деятельность была бы подчинена случайности и сама становилась бы несерьезной игрой. Универсальность сознания в том и состоит, что учтено Все, но это Все разделено на контролируемо принятое и контролируемо отвергнутое. А у сознания есть и материал для работы (осознанное), и резерв (неосознанное). Позитивный выбор стремится к последующей представленности в сознании, а негативный – к невхождению в него. Это дает психологике достаточно широко трактовать и понятия фигуры и фона: как воспринятое и невоспринятое, воспризведенное и невоспроизведенное, выделенное значение двойственного изображения или омонима и невыделенное. В результате открывается возможность в единой теоретической системе трактовать явления, которые традиционная психология разложила по отдельным полочкам (восприятие, память, мышление). А действие защитного пояса сознания уже не представляется как удержание осознанного содержания в информационном вакууме. Защитный пояс представляет собой границу между негативно и позитивно выбранной информацией.
Но ведь это значит, что представленная в сознании картина мира состоит только из элементов, отобранных позитивным выбором. И коль скоро она представляет не хаотическое нагромождение фрагментов, а целостный образ, то вполне убедительным является утверждение, что сознание скорее конструирует мир, чем пассивно его отражает. Серьезным аргументом в пользу такого утверждения является, например, результат эксперимента, проведенного студенткой А. Кочновой и описанного в статье В.Ю. Карпинской. Вертикально-горизонтальная иллюзия была известна давно: от середины горизонтальной линии и без касания ее поднимается вертикальная, которая объективно равна ей, но кажется длиннее. Потому это и иллюзия, что кажется, но это иллюзия сознания, а значит, соответствует наблюдению шекспировского Полония: «Если это и сумасшествие, то в нем есть своя последовательность». Так вот, при изменении длины одной из линий порог его обнаружения воспринимающим подчинен иллюзорным представлениям о стимуле: изменение длины вертикальной линии воспринимается при меньшем пороге обнаружения.
Защита должна быть достаточно прочной, чтобы не разрушалась структура осознанного, но и достаточно открытой для получения помощи от блокированного, негативно выбранного содержания в случае, если принятая сознанием гипотеза получает все меньшее подтверждение своей эффективности.
Что же мешает сознанию почивать на лаврах? Вот оно выбрало гипотезу и сразу же обнесло ее защитным поясом. Вся проникающая в сознание, т.е. процеженная, информация сообщает о полном успехе предсказания: все совпадает, волос в волос – голос в голос. Что ж, сознанию делать больше нечего, и оно отключается. Если повторять одно и то же слово несколько минут, то наступает потеря его смысла (семантическая сатиация). Б. Беттельгейм, брошенный нацистами в концлагерь, понял, что их главная цель состояла в том, чтобы лишить заключенных критичности, заставить выполнять любые приказы со сверхпроводимостью автомата. Такая «выделка нового человека» редко удавалась, но бывали и «успехи». Однако радости от этого не было никому: полностью запрограммированный заключенный просто садился в угол и не реагировал уже ни на что – ни на избиение, ни на голод, ни на холод.
Психологика утверждает, что сознание способно работать лишь с изменяющейся информацией, которую оно преобразует в соответствии с выбранной гипотезой. Окружающий мир не может быть представлен в сознании ни врагом, ни льстецом – только частично понятным оппонентом. Становится понятной непрерывность во времени этой ленты сознания: протекает вечный «поединок роковой» между человеком познающим и окружающим миром. Следствием такого истолкования сознания является новый взгляд на забывание. По традиции его связывали с перегрузкой памяти. В предложенной теории в категории забывания просто нет необходимости. Если тебе предъявляют одну и ту же информацию (скажем, фиксированный текст), которую не надо никак изменять, а требуется просто запечатлеть «один к одному», то сознанию здесь делать нечего. Зубрежка – весьма мучительный и абсолютно непродуктивный способ обучения. Но ведь в педагогике большим почетом пользуется метод повторения. Если его приравнивать к укреплению следа ботинка на глинистой дорожке, то хуже ничего не придумаешь. Желая зафиксировать неизменную информацию, мы будем все время себя одурачивать – воспроизводить вспомненное в первый раз и пропускать в этот первый раз забытое. Педагогам есть над чем задуматься.
Впрочем, у сознания есть резерв для самообороны и в ситуациях резкого обеднения информационного потока. Как показывает практика восприятия двойных изображений с примерно одинаковой информативностью фигуры и фона, при пристальном разглядывании они начинают меняться местами: значимое на блеклой подмалевке оборачивается в ее фон, придавая ей яркость, а затем идет очередная смена смыслового доминирования. Так, при всматривании в полосы тельняшки мы попеременно видим то черные полосы на белом, то белые на черном. Осуществляется циклическая переинтерпретация информации. Двойные изображения – прекрасный стимульный материал для изучения сознания. Стремясь к простоте и однозначности, сознание активизируется как раз при росте сложности