Сыны света против сынов тьмы

В 1954 г. газета Wall Street Journal опубликовала объявление о продаже библейского манускрипта, написанного более 2000 лет назад, в 200 г. до н. э. В то время мало кто обратил на него внимание, но впоследствии выяснилось, что это были свитки Мертвого моря – рукописные библейские тексты на папирусе, хранившиеся в глиняных кувшинах. Свитки, найденные в 1946 г. тремя пастухами-бедуинами в одной из пещер Кумрана, теперь считаются одной из самых значительных археологических находок, поскольку это самые древние копии того, что христиане называют Ветхим Заветом, а иудеи считают Священным Писанием. Эти рукописи пролили новый свет на исторические события перед наступлением новой эры, на Рождество Христа и на иудеохристианское богословие.

Один из первых найденных свитков называется «Война сынов света против сынов тьмы» (сокращенно – Свиток войны), он принадлежит Еврейскому университету в Иерусалиме. Содержащееся в нем пророчество рисует будущую войну между праведниками (людьми Бога) и злыми силами – враждебными народами. «Сыны света» здесь – племена Израиля, а «сыны тьмы», то есть силы зла, – другие народы, в их числе идумеи, амаликитяне, хеттеи и моавитяне. Война, очень детально описываемая, длится 40 лет и заканчивается победой сынов света.

Эта связь света с добром, а тьмы со злом – очень древняя, мы ассоциируем одно с другим автоматически и инстинктивно. Такие метафоры, как увидеть свет или свет в конце тоннеля , связаны с положительными образами. Мы говорим о светлом будущем , смотрим на дело со светлой надеждой , радуемся наступившему светлому дню . С другой стороны – мы называем темными веками историческую эпоху застоя и упадка, говорим о темной стороне личности применительно к дурным чертам характера. Выражения «темное прошлое», «темная тайна», «силы тьмы» вызывают у нас негативные ассоциации. В эпопее «Звездные войны» у Силы есть темная сторона; английский поэт Джон Мильтон в эпической поэме «Потерянный рай» описывает ад фразой «не свет, но зримая тьма» – из нее романист Уильям Стайрон взял название для своих мемуаров, повествующих о периоде тяжелой депрессии: «Самоубийственная гонка. Зримая тьма» (William Styron, Darkness Visible: A Memoir of Madness). Психоаналитик и философ Юлия Кристева писала о меланхолии и депрессии в своей книге «Черное солнце». Мой покойный друг, профессор Норман Эндлер – известный психолог и исследователь из Йоркского университета в Канаде, – в своей книге «Праздник тьмы» (Norman Endler, Holiday of Darkness) описал собственную депрессию и ее влияние на его жизнь и семью. Названия этих книг свидетельствуют о сложности и неоднозначности психологических состояний, о противоречивом соседстве добра и тьмы внутри нас.

В повседневной жизни метафоры, упоминающие белое, светлое и яркое, соотносятся с положительными предметами и состояниями, а метафоры на тему черного и темного – с отрицательными, страшными и безнравственными действиями и объектами. Неужели это просто фигуры речи? Или темные и черные стимулы в самом деле пробуждают в нас негативные эмоции, а белые и светлые – позитивные? Насколько сильны и насколько укоренены в инстинктах эти ассоциации между белым и хорошим или черным и дурным? Могут ли эти глубинные ассоциации повлиять на нашу жизнь, воздействуя на наше мнение и поступки? Возможно ли, что гости на празднике казались мне добрее, потому что были одеты в белое?

Ответ на эти вопросы ученые попытались найти с помощью эффекта Струпа (Stroop effect) – несовпадения между значением слова и цветом шрифта, которым это слово напечатано. В классических тестах Струпа испытуемые читают названия цветов, но буквы в этих названиях напечатаны другим цветом, не совпадающим со значением слова. Например, слово «зеленый» напечатано красной краской, а слово «желтый» – синим.

Испытуемых просят назвать цвет краски и засекают время. Если красной краской напечатано слово «стол», испытуемый без труда отвечает «красный». Однако если красной краской напечатано слово «зеленый», то ответить «красный» гораздо труднее, поскольку цвет краски (красный) не совпадает со значением слова («зеленый»). В этом случае значение слова («зеленый») смешивается с цветом слова (красный): мозг получает противоречивую информацию, и на ответ требуется больше времени. Эта путаница и есть эффект Струпа в действии.

Идея эффекта Струпа была адаптирована учеными применительно к метафорам. Вместо несовпадения цвета краски со словом они давали испытуемым слова с позитивными или негативными коннотациями, напечатанные светлым или темным цветом[73]. Позитивные слова (такие как щедрый, смелый, доверие, мягкий, герой, поцелуй, любовь, преданность, верный ) и негативные (жестокий, преступление, обида, раковая опухоль, предательство, гадкий, лжец, яд, грубый, нечестный ) демонстрировались участникам, которых затем просили указать, имеет слово позитивный или негативный смысл. Исследователи варьировали яркость шрифта, так что одни слова были светлыми и белыми, а другие темными и черными. Затем организаторы подсчитывали время, за которое участники определяли смысл слова как позитивный или негативный; чем скорее участник отвечал, тем легче считалась задача. Исследователи также обращали внимание на правильность ответов, особенно когда участника просили отвечать как можно скорее.

Если понятие «светлого» метафорически соотносится с позитивом, а «темного» – с негативом, то темное «позитивное» слово метафорически несообразно: темная краска противоречит его положительному значению. Когда мы видим «позитивное» слово, напечатанное темной краской, мы получаем взаимоисключающие фрагменты информации: темный цвет негативен, а значение слова позитивно. Если позитивность автоматически, на инстинктивном уровне, ассоциируется со светлым тоном, а негативность с темным, то при темном «позитивном» слове и при светлом «негативном» задание должно потребовать больше времени.

На деле так и вышло: участникам оказалось намного проще правильно определить светлое слово как «позитивное», а темное как «негативное», тогда как светлые «негативные» и темные «позитивные» потребовали больше времени. В этих же случаях – со светлыми «позитивными» и темными «негативными» словами – снизилась и точность ответов, особенно когда участников торопили с заданием. Эти результаты исследований показывают, что мы инстинктивно соотносим светлый тон с позитивом, белый с хорошими качествами, темный с плохими, а черный с вредом и злом.

Этот эффект поразительно устойчив. Группа голландских ученых[74]недавно исследовала те же ассоциации, но другим способом. Участников приглашали на эксперимент под предлогом проверки того, как они смогут перевести голландские слова на китайский язык (хотя участники не знали китайского). Участникам давали слова на их родном голландском: одни слова имели отрицательные коннотации, другие положительные. Под каждым словом были помещены два китайских иероглифа – черный и белый, из которых участникам предстояло выбрать тот, который, по их мнению, соответствовал по смыслу голландскому слову. В результате участники чаще выбирали белый иероглиф для слова с положительным смыслом и черный – для слова с отрицательным . Напоминаю: испытуемые не знали китайского языка, они действовали наугад.

Убедительные результаты этих экспериментов показывают, что наши выводы о положительных или отрицательных качествах людей и событий базируются на факторах, на первый взгляд незначительных. Человек в белой одежде будет воспринят более позитивно, чем человек в черной. Возможно, потому мне так понравилась та давняя вечеринка в шавуот, однако я боюсь даже думать, какой была в глазах присутствующих я сама – черный лебедь посреди целого моря белизны.

После того как я получила докторскую степень в Тель-Авивском университете, мы с мужем и нашей трехлетней дочерью переехали в Бостон: я занималась наукой в Гарвардском университете, муж проводил исследования в Массачусетском технологическом институте. В нашем родном Тель-Авиве мы жили в светлом доме с большими окнами и белыми стенами, а в первой бостонской квартире, которую мы сняли по приезде, окна были маленькими, а стены серыми. Первые месяцы жизни в Бостоне давались мне очень тяжело, все казалось неприятным, однако я не удивлялась и списывала все на изолированность: я ведь оказалась в новом, незнакомом месте, где почти никого не знала. Годом позже дом, в котором мы снимали квартиру, был превращен в кондоминиум, и мы переехали в другую квартиру – меньше прежней, зато более светлую и с большими окнами. И вдруг мне начал нравиться Бостон, я радовалась своему переезду в этот город. Я тогда приписала это тому, что прошло время и я привыкла здесь жить, приспособилась к обстановке и нашла друзей. Теперь же, оглядываясь назад, я думаю, что первые неблагоприятные впечатления могли возникнуть оттого, что мы жили в относительно темной квартире. Позже мы полюбили Бостон настолько, что через семь лет вернулись туда еще на год – и я стала преподавать психологию в Гарварде. На этот раз мы с самого начала позаботились о том, чтобы выбрать квартиру посветлее, и в результате Бостон мне казался красивым городом, я была в нем счастлива.