Обращение. Функциональная полисемия

Условность обращений в поэтическом тексте, ослабление или отсутствие в них собственно апеллятивной функции, статус композиционной формы, употребляемой по традиции, - все эти особенности обращений не безразличны для структуры поэтического текста.

Ослабление одних функций влечет за собой появление других. Позиция обращения в поэтическом тексте оказывается открытой для выражения отношений номинации и предикации. Особенно это касается второй из названных функций.

В поэтической речи обозначение признака, характеризация стремится занять все пригодные для этого синтаксические позиции. Новая информация присутствует не только в предикате. Эта черта, свидетельствующая об иной по сравнению с прозой коммуникативной организации речи, активно дает себя чувствовать в сфере обращений. Именная группа, выражающая обращение, в поэтической речи часто бывает насыщена обозначением признаков и таким образом, помимо значения адресованности, заключает в себе характеристику адресата. Характеризация в обращении выражается разнообразными способами: обращениями-прилагательными, приложениями при обращениях-существительных, разного рода обособленными оборотами при обращении, определительными придаточными предложениями при местоимениях второго лица.

Глава VIII

ПОЭТИЧЕСКАЯ РЕЧЬ, ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ,

РАЗГОВОРНАЯ РЕЧЬ

ПОЭТИЧЕСКАЯ РЕЧЬ И ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ

Коммуникативная позиция говорящего в поэтической речи совмещает два противоположных начала. Это, с одной стороны, коммуникативная позиция внутренней речи, «речи для себя» с характерными для неё внутренними адресатами (сам говорящий, другое лицо, любое явление мира) и, с другой стороны, ориентация на создание сложно организованного письменного текста, который рассчитан на внешнего адресата (читателя).

Из этой парадоксальной позиции говорящего проистекает основная антиномия поэтической речи, предопределяющая языковую структуру поэтических текстов, в которых высокая степень упорядоченности, касающаяся всех уровней его организации, сочетается с возможностью вводить элементы спонтанной речи. Известно, что в поэтической речи допускаются более свободные синтаксические построения по сравнению с другими типами литературной речи (исключая все виды имитации устной разговорной речи).

Коммуникативная ситуация внутренней речи позволяет употреблять в лирическом тексте языковые черты естественной внутренней речи. В рамках сложно построенного текста эти черты создают образ (или модель) спонтанно протекающего процесса внутренней речи и – шире – моделируют структуру и динамику внутреннего мира человека в его взаимодействии с миром внешним.

Анализ отличительных синтаксических особенностей лирических текстов, предпринятый в данной работе, показал, что для лирики специфичны такие языковые черты, которые моделируют внутренний поток сознания. Можно выделить четыре компонента внутреннего мира, четыре процесса, образно передаваемых синтаксической структурой лирических произведений.

1. Чувственное восприятие, созерцание. Образ восприятия создают дейктические средства языка — указательные местоимения и наречия, фиксирующие центр восприятия и очерчивающие некоторый микромир, а также синтаксические конструкции, включающие в свою семантику позиции наблюдателя, воспринимающего описываемую картину. И те и другие конструируют образ мира, в центре которого находится и который воспринимает в момент речи лирический герой (моделируется ситуация я — здесь - сейчас).

2. Адресованная речь (диалог с собой, другим лицом, миром), чрезвы­чайно характерная для лирики. Адресованную речь передают речевые формы устного диалога - второе лицо, обращение, побуждение, вопрос. Эти формы, как и дейктические средства, включают говорящего (лирическое я)в структуру поэтического сообщения.

3. Эмоционально-волевые импульсы говорящего - желание/нежелание, чтобы нечто происходило, положительная/отрицательная оценка. Помимо широкого круга разнообразных языковых средств, оценочное отношение передается некоторыми формами устного диалога в специфичном для лирики употреблении. Примером могут служить побудительные высказывания в желательном значении, которое обычно появляется в повелительных формах, если адресатом речи служит не сам говорящий.

4. Процесс мышления, познания явлений мира, заключающийся в присвоении предметам мысли разнообразных признаков (предикация как пси­хологический акт, протекающий во внутренней речи) и в вопросах, возникающих в процессе поисков знания. Предикация, кроме формы развернутого предложения-суждения, выражается особой семантической структурой лири­ческого текста, конденсирующей предикативную семантику. Например, словосочетания с пропозитивной семантикой (свернутые предикаты) могут занимать позиции любых членов предложения или именных предложений, образуя ряды чисто предикативных конструкций, заполняющих композиционное пространство стиха. Такой структурный принцип организации лирического текста как бы повторяет структурный принцип внутренней речи, в которой «сгущение мысли» достигается сплошной предикативностью. В этом отношении строение лирического текста является в известной мере изоморфным строению внутренней речи. Лирика не прямо отражает, но моделирует внутреннюю речь. Поиски знания, характерные для внутренней речи, выражаются в лирических текстах безответными вопросами, вопросно-ответной структурой и ответами на имплицитно присутствующие в тексте вопросы.

Языковые черты, моделирующие внутреннюю речь, свободно вводятся в поэтические тексты вследствие частичной общности условий коммуникации в поэтической (лирической) и внутренней речи. К таким общим условиям относятся: приоритет точки зрения говорящего, известность говорящему предмета речи, присутствие в сознании говорящего в момент речи всей экстралингвистической ситуации, особая позиция говорящего по отношению к адресатам речи, в частности, возможное слияние речевого субъекта и адресата, поскольку одним из адресатов речи становится сам говорящий, предельная общность в этом последнем случае апперцепционной базы собе­седников.

Некоторые из этих условий подробно проанализировал Л.С.Выготский, который сравнивал внутреннюю речь с устной разговорной речью и с пись­менной речью. Л.С. Выготский исходил из того, что функциональное назна­чение речи оказывает прямое влияние на ее структуру, на ее лексику и синтак­сис. Рассматривая внутреннюю речь как особый вид речевой деятельности, Л.С. Выготский писал: «Небезразлично, думается нам, говорю ли я себе или другим. Внутренняя речь есть речь для себя. Внешняя речь есть речь для других. Нельзя допустить даже наперед, что это коренное н фундамен­тальное различие в функциях той и другой речи может остаться без послед­ствий для структурной природы обеих речевых функций» (Выготский 1934, с. 279). Во внутренней речи говорящему всегда известен предмет речи. «Мы всегда в курсе нашей внутренней ситуации. Тема нашего внутреннего диалога всегда известна нам. Мы знаем, о чем мы думаем. Подлежащее нашего внутреннего суждения всегда наличествует в наших мыслях. Оно всегда подразумевается». Общность апперцепции «при общении с собой во внутренней речи является полной, всецелой и абсолютной». «Во внутрен­ней речи нам никогда нет надобности называть то, о чем идет речь, т е. подлежащее» (Там же, с. 301-302). Отсюда вытекает предикативность (в пределе — абсолютная предикативность) как основная синтаксическая форма внутренней речи.

По мысли Л.С. Выготского, чистая предикативность возникает и во внеш­ней речи в двух основных случаях: в ситуации ответа или в такой ситуации, когда подлежащее высказываемого суждения заранее известно собесед­никам. Это происходит в устном диалоге, который характеризуется мини­мумом синтаксической расчлененности, сгущением мысли, тенденцией к пре­дикативности. В письменной речи, напротив, синтаксическая расчлененность достигает своего максимума. Письменная речь по сравнению с устной - это максимально развернутая форма речи. Общий вывод Л.С. Выготский формулирует следующим образом: «Если в устной речи тенденция к предикативности возникает иногда (в известных случаях довольно часто и зако­номерно), если в письменной речи она не возникает никогда, то во внутренней речи она возникает всегда. Предикативность является основной и единствен­ной формой внутренней речи, которая вся состоит с психологической точки зрения из одних сказуемых, и притом здесь мы встречаемся не с относитель­ным сохранением сказуемого за счет сокращения подлежащего, а с абсо­лютной предикативностью». Чистая предикативность внутренней речи, - пишет Л.С. Выготский, - была установлена в эксперименте как факт. И далее автор замечает: «Устная речь, таким образом, занимает среднее место между речью письменной, с одной стороны, и внутренней речью - с другой» (Там же, с. 301).

Если взглянуть с этой точки зрения на поэтическую речь, то легко увидеть, что она также занимает как бы среднее место между непоэтической пись­менной речью и внутренней речью. В ней существует лишь тенденция к абсо­лютной предикативности, которая не всегда реализуется полностью. Но воз­можны и сплошь предикативные лирические тексты, состоящие из одних предикатов. В поэтической речи можно наблюдать тенденцию к сгущению мысли путем концентрации предикативной семантики. Поэтический текст в этом отношении имеет сложную иерархическую структуру, включающую предикаты разных рангов. Это речь одновременно и развернутая и свернутая. При этом единство и теснота стихового ряда, выделение свернутого предиката (именной группы с пропозитивной семантикой) в отдельную строку повышает его в ранге и ставит в равноправное семантическое положение с главным грамматическим предикатом. См., например, стихотворение А. Пушкина «Все в жертву памяти твоей», состоящее только из одних предикатов - безотносительно к их принадлежности к тем или другим членам предложения, или стихотворение А. Фета «Это утро, радость эта», где тема - лирическое я и его восприятие описываемого мира, а текст содержит сплошь предикаты к этому постоянному «субъекту» лирических высказываний (подробно об этом см. в гл. «Номинация и предикация в поэтической речи»).

Повышенная предикативность поэтической речи возникает, таким образом, не только за счет пропуска темы, как в устной речи, но (и это главное) за счет усложненной семантической структуры поэтического текста. Поэтому, строго говоря, поэтической речи следует отвести не среднее положение между пись­менной речью («речью для других») н внутренней речью («речью для себя»), но такое положение, при котором признаки этих двух типов речи сложным образом совмещаются. Их переплетение и взаимодействие создают некоторое третье качество, так что в структуре поэтического текста нельзя отделить «речь для себя» от «речи для других», если рассматривать речь как целое. Путем анализа можно отметить лишь языковые черты того и другого типа речи.

Такое сложное взаимодействие «речи для себя» и «речи для других» наблюдается во всех перечисленных выше случаях, когда поэтический текст моделирует внутреннюю речь. Органическое слияние двух типов речи в поэтических текстах проявляется в семантике языковых средств. В частности, формы диалогической речи, которые были предметом анализа в данной работе, во многих случаях совмещают в себе значения, восходящие к двум названным источникам.

Указательные местоимения и наречия в поэтической речи способны высту­пать одновременно в анафорической и собственно дейктической функции (указание на речь и указание на действительность). В первой функции они организуют связный текст («речь для других»), во второй — передают внут­реннее видение поэта, непосредственное восприятие (один из компонентов внутренней речи, внутреннего мира). Например, в следующих стихах А. Фета:

Сад весь в цвету,

Вечер в огне,

Так освежительно-радостно мне;

Вот я стою,

Вот я иду,

Словно таинственной встречи я жду.

Эта заря,

Эта весна

Так непостижна, зато так ясна!

Счастья ли полн,

Плачу ли я,

Ты благодатная тайна моя!

Здесь местоимение этот выступает в анафорической функции, оно явля­ется связующим элементом текста. И в то же время оно устанавливает позицию наблюдателя, эмоционально воспринимающего описываемую картину, то есть служит способом выражения внутренней речи.

В чисто дейктической функции указательные средства языка являются знаком внутренней речи, внутреннего созерцания, они фиксируют центр воспринимаемого мира, создавая таким путем образ восприятия. Но знак внутренней речи включается в сообщающий контекст (повествующий, опи­сывающий, характеризующий), организованный как «речь для других»: Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли, Чтобы в строчке стиха сере­бриться свежее стократ (А. Ахматова). «Внутренний жест» в лирике, обозна­чаемый указательными местоимениями, вводится в рамки литературного жанра, предназначенного для адресата-читателя. Рамки лирического стихо­творения открывают возможность выражать внутреннюю речь - по крайней мере на отдельных участках текста - в предельно концентрированном виде. Например, в следующей строфе из стихотворения Б.Пастернака «Марбург», где, помимо дейксиса, вопрос и побуждение, обращенные лирическим героем к себе, и перечислительный ряд предикативно-характеризующих конструкций передают поток внутренней речи:

Когда я упал пред тобой, охватив

Туман этот, лед этот, эту поверхность

(Как ты хороша!) - этот вихрь духоты…

О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.

Таким путем в лирическом тексте сочленяются два полярных начала -спонтанная внутренняя речь и — в высшей степени организованная, развер­нутая письменная речь - «речь для других».

В формах адресованной речи указанная антиномия поэтической речи проявляется еще более отчетливо. Обращение в поэтической речи способно совмещать функцию адресации и номинации (наименования предмета речи), адресации и предикации. Адресация относится к сфере внутренней речи, она служит знаком внутреннего диалога (диалога с собой, другим лицом, миром). Номинация и предикация - принадлежность сообщающей речи - «речи для других». Удельный вес каждой из двух соединенных в обращении функций зависит от контекста. Контекст, где преобладают диалогические формы речи, усиливает адресацию. Характеризующий или повествующий контекст усиливает номинативную функцию в обращении. Ср. тексты с диалогиче­скими формами речи: Прощай, письмо любви, прощай! Она велела... (А. Пушкин), Прощай же, море, не забуду Твоей торжественной красы (А. Пушкин) - и тексты с характеризацией предмета речи, названного в обращении: О арфа скальда! Долго ты спала В тени, в пыли забытого угла (Ф. Тютчев). Усиление номинативной функции в обращении может прояв­ляться в свободном переходе от второго лица к третьему и обратно. Напри­мер, в первых двух строфах стихотворения Тютчева «Как хорошо ты, о море ночное»:

Как хорошо ты, о море ночное, - На бесконечном, на вольном просторе

Здесь лучезарно, там сизо-темно… Блеск и движение, грохот и гром…

В лунном сиянии, словно живое, Тусклым сияньем облитое море,

Ходит, и дышит, и блещет оно… Как хорошо ты в безлюдье ночном!

Совмещение в обращении функций адресации и характеризации (преди­кации) также служит примером взаимопроникновения «речи для себя» и «речи для других»: Прощай, прощай, сияние небес! Прощай, прощай, краса природы! Волшебного шептанья полный лес, Златочешуйчатые воды! (Е. Баратынский). Ты стоишь над метелицей дикой, Роковая, родная страна (А. Блок). Склоняясь низко к моей груди, Ты печальна, мой вешний цвет (А. Блок).

Ярко обнаруживает сочетание внутренней речи и внешней речи в лири­ческом тексте употребление форм лица. Второе и третье лицо могут отно­ситься к одному и тому же предмету. Ср. приведенные выше строфы из стихотворения Тютчева «Как хорошо ты, о море ночное». Второе лицо - знак внутреннего диалога, третье лицо - знак отчуждения, установления дистан­ции, превращения адресата в предмет «речи для других».

Более сложная структура возникает, когда в речи от первого лица, обращенной к лирическому ты, лирический герой отчуждает себя и говорит о себе в третьем лице. В стихотворении Тютчева «С какою негою, с какой тоской влюбленной» напряженный внутренний диалог с лирическим ты строится как отчужденный, отстраненный от я рассказ (С какою негою, с какой тоской влюбленной Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!; И на руки к нему глава твоя склонялась, И, матери нежней, тебя лелеял он…), и лишь в последней строфе возвращение к первому лицу сразу же устраняет дистан­цию между я и он: А днесь... О, если бы тогда тебе приснилось, Что будущ­ность для нас обоих берегла...

Так лирическая поэзия вырабатывает тонкие формы сочетания в тексте знаков внутренней речи и речи, рассчитанной на внешнего адресата.

Формы повелительного наклонения как знак прямой автокоммуникации - призыва говорящего к себе - обычно оказываются включенными в такой контекст, сверхиндивидуальный смысл которого расширяет адресата. Например, в стихотворении Пушкина «Соловей и роза»:

Не так ли ты поешь для хладной красоты?

Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?

Она не слушает, не чувствует поэта;

Глядишь, она цветет; взываешь - нет ответа.

Совмещение автоадресации с неопределенно широким адресатом -характерная черта лирической поэзии. Неоднозначность адресата, его расширение ведет к появлению обобщающего модального значения в повели­тельном наклонении. Ср. стихотворение Ф. Тютчева «Не рассуждай, не хло­почи! ..». В заключительных строках третьей главы поэмы А. Блока «Возмез­дие» (Когда ты загнан и забит) конкретный и глубоко личный эпизод приоб­ретает надындивидуальную значимость. Это наполняет формы повелитель­ного наклонения широкой коммуникативной направленностью (Тогда - остановись на миг Послушать тишину ночную).

«Речь для себя» и «речь для других» оказываются в подобных случаях нераздельно слитыми. Глубоко внутренний опыт поэта, его диалог с собой в поэтическом тексте предельно возможным образом экстериоризирован. Автокоммуникация в поэзии стремится перерасти в коммуникацию с внешним миром. И чем крупнее масштаб поэта, чем значительнее содержание поэтического произведения, его общезначимость, тем скорее это происходит.

Формы повелительного наклонения с желательным значением, характер­ные для внутренней речи, обращенной к другому лицу или к миру вещей, включаются в поэтической речи в такой контекст, который придает этим формам одновременно сообщающую функцию. Например, в «Элегии» Пушкина: Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан или в стихах Блока «Голубоватым дымом»: Пляши и пой на пире, Флоренция, изменница, В венке спаленных роз! ... (см. об этом подробно в разделе «Повелительное наклонение»). Выражение желания/нежелания, чтобы про­шло то, о чем сообщается, -знак внутренней речи, знак эмоционально- оценочного отношения говорящего к сообщаемому. Сообщение (повествование, описание, характеризация) - знак «речи для других».

Безответный вопрос как знак внутренней речи, внутренних поисков знания о мире, способен приобщать к этим поискам более широкого адресата. Подобно тому, как смысл призыва к себе может оказаться созвучным широ­кому кругу адресатов, смысл безответного вопроса также может быть близким широкому адресату-читателю и вовлекать его в то стремление к зна­нию, которое характеризует внутренний мир поэта: А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? (А. Пушкин). О смертной мысли водомет, О водомет неистощимый! Какой закон непости­жимый Тебя стремит, тебя мятет? (Ф. Тютчев). Безответный вопрос, как и повелительные формы, - сильный способ экстериоризации внутреннего мира, установления связи индивидуального с общим.

Безответный вопрос, даже если вполне очевидно, что говорящий задает его только себе самому или определенному другому лицу (безусловный знак внутренней речи), в поэтическом тексте обычно носит развернутый сообщающий характер, т. е. он строится одновременно как речь для других:

И что ей молвить - нежной?

Что сердце расцвело?

Что ветер веет снежный?

Что в комнате светло?

А. Блок

Неназывание предмета речи как знак внутренней речи компенсируется в поэтическом тексте его развернутой характеризацией. Яркий пример - стихотворение Б. Пастернака «Сложа весла», где предмет речи обозначен указательным словом это, а все пространство стихотворения заполнено раскрытием его признаков (Этим ведь в песне тешатся все. … Это ведь значит - обнять небосвод и т. д.).

Л.С. Выготский отметил «сокращение мысли» и упрощение синтаксиса внутренней речи. В поэтической речи мысль одновременно и сокращается и развертывается, синтаксис и упрощается и усложняется. Сокращение мысли за счет пропуска наименования предмета речи (знак внутренней речи) сочетается с развертыванием мысли за счет варьирования предикатов, обра­зования рядов предикатов, кружения вокруг одной темы («еще, еще раз о том же самом» -Сильман 1977, с. 140). Развернутый ряд сообщений, с одной стороны, моделирует внутренние поиски знания, стремление постиг­нуть предмет путем присвоения ему все новых признаков, при помощи все новых уподоблений, с другой стороны, такой ряд - структура, организуемая как «речь для других».

Повышенная предикативность поэтической речи наиболее отчетливо демонстрирует парадоксальность ее структуры. В данном случае одно и то же свойство имеет двойственную функцию. С одной стороны, концентрация пре­дикативной семантики частично моделирует внутреннюю речь (частично - потому, что тяготение к абсолютной предикативности проявляется в поэти­ческой речи лишь как тенденция). С другой стороны, это же свойство поэти­ческой речи придает ей широкую социальную направленность и особую социальную значимость, поскольку повышенная предикативность уплотняет информацию и делает небольшой по размеру текст хранителем и передат­чиком большого объема информации (Лотман 1970). В этой особенности поэтической речи нерасчленимо соединяются «речь для себя» и «речь для дру­гих».

По способности конденсировать информацию с повышенной предикативностью сопоставима одна из наиболее существенных черт поэтической речи, проявляющаяся в области лексической семантики, - оперирование смы­слами, а не значениями слов, сообщающее словам повышенную ассоциатив­ность. Эту черту как присущую и внутренней речи и художественной - в широком смысле - речи, также раскрыл Л.С. Выготский. Своеобразный семантический строй внутренней речи состоит в преобладании смысла слова над его значением и в особых законах соединения и слияния смыслов друг с другом. Для объяснения этого явления во внутренней речи Л.С. Выготский обращается к художественной речи, в частности к названиям художествен­ных произведений. Подобно тому как название поэмы Гоголя «Мертвые души» вбирает в себя многообразный смысл всей поэмы, «так точно огромное смысловое содержание может быть во внутренней речи влито в сосуд единого слова» (1934, с 309)

Повышенная предикативность лирического текста и повышенная ассо­циативность слова в поэзии - это черты, общие для внутренней речи и поэтической речи. В поэтической речи и ее лексическая и синтаксическая структура одинаковым образом призваны концентрировать смысл, уплотнять инфор­мацию.

Неразделимое слияние в поэтической речи языковых особенностей, харак­теризующих «речь для себя» и «речь для других», усложняет семантику средств языка в поэтических текстах. Нейтрализация грамматических проти­вопоставлений и семантическая неоднозначность, которые можно наблюдать в поэтической речи (выше эти явления были отмечены при анализе всех форм диалогической речи и общей синтаксической структуры лирического текста), возникают в значительной степени как результат совмещения в поэтической речи двух коммуникативных ситуаций и слияния двух типов речи - внутренней речи и внешней речи.

Такое употребление грамматических форм, которое сложным образом совмещает внутреннюю и внешнюю речь, приближая текст то к одному, то к другому полюсу, хорошо согласуется с положением Ю.М. Лотмана в том, что «реальный поэтический текст транслируется по двум каналам одновременно… Он осциллирует между значениями, передаваемыми в ка­нале «Я - Он» и образуемыми в процессе автокоммуникации. В зависимости от приближения к той или иной оси и от ориентированности текста на тот или иной тип передачи он воспринимается как «стихи» или как «проза» (Лотман 1973, с. 237). Лирические фрагменты в прозе обычно характеризуются ритмичностью, т. е. их организация в известном отношении приближается к организации стиховой речи (О ритме художественной прозы см. Забурдяева 1985).

Совмещение двух каналов коммуникации делает лирическую поэзию единственным в своем ряде способом экстериоризации внутреннего мира. Эта же особенность коммуникации в поэзии позволяет моделировать некоторые черты поэтического мышления - подвижность границ, их размывание между внешним миром и внутренним миром поэта.

Своеобразной чертой поэтического мышления является диалогическое

общение со всем миром (см. «Обращение. Предметные типы»), расширение границ внутреннего мира до мыслимых границ мира внешнего. Сознание поэта раздвигает свои пределы, вмещая в себя внешний мир, который становится миром внутренним и в котором число возможных собеседников, адресатов речи, безгранично возрастает. Эта черта поэтического мышления усиливает диалогичность внутренней речи поэта, и она же предопределяет повышенную диалогичность поэтической речи в лирике.

Несколько слов следует сказать об отличии внутренней речи в лирике от внутренней речи в других речевых жанрах. Диалогические формы речи, воспроизводящие внутреннюю речь, могут присутствовать и в эпических жанрах - во внутреннем монологе героя повествования, в несобственно прямой речи, при включении в повествование «субъектного плана» персонажа, его точки зрения. Во всех подобных случаях имитируется коммуника­тивная ситуация естественно протекающей внутренней речи, которая всегда представляет собой «речь в речи», «чужую речь», входящую в речь автора, а не прямо, непосредственно в рамки произведения. Этим отличается внут­ренняя речь в романе от внутренней речи в лирическом стихотворении.

Автор лирического стихотворения, включающий в текст элементы внут­ренней речи, занимает, как это было показано выше, двойственную ком­муникативную позицию, в то время как коммуникативная позиция героя романа однозначна, как и в естественной ситуации внутренней речи. Сложную полифоническую структуру, ориентированную на адресата-читателя, представляет роман в целом.

Лирический жанр предполагает непосредственное (а не опосредованное, как в романе) введение внутренней речи в рамки стихотворения. Интересен в этом отношении остроумный эксперимент А.А. Потебни, обнажающий особенности жанра. А.А. Потебня приводит стихотворение Фета «Облаком волнистым»:

Облаком волнистым

Пыль встает в дали;

Конный или пеший -

Не видать в пыли.

Вижу: кто-то скачет

На лихом коне.

Друг мой, друг далекий,

Вспомни обо мне!

В этом стихотворении, пишет Потебня, «только форма настраивает нас так, что мы видим здесь не изображение единичного случая, совершенно незначительного по своей обычности, а знак или символ неопределенного ряда подобных положений и связанных с ним чувств. Чтобы убедиться в этом, достаточно разрушить форму. С каким изумлением и сомнением в здраво­мыслии автора и редактора встретили бы мы на особой странице журнала следующее: «Вот что-то пылит по дороге, и не разберешь, едет ли кто или идет. А теперь видно… Хорошо бы, если бы заехал такой-то!» (Потебня 1976, с. 340).

Этот текст представляет внутреннюю речь и в письменном воспроизведе­нии требует включения в границы определенного жанра. Его бессмыслен­ность объясняется отсутствием жанровых рамок (о рамках художественного произведения см. Успенский 1970). В дневниковом жанре подобное выска­зывание не будет бессмысленным - это будет естественная «речь для себя». В эпическом жанре художественной литературы такое высказывание, чтобы обрести смысл, должно предстать как «речь в речи», как чья-то точка зрения. «Чужая речь» должна быть вставлена в речь автора, которая, в свою очередь, должна быть заключена в рамки определенного эпического жанра - романа, поэмы и т. д. Ср.: Он не мог ошибиться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово со станции железной дороги» (Л. Толстой).

Особенность лирическою жанра - в том, что внутренняя речь лири­ческого я вводится в его рамки прямо, непосредственно. Но здесь ее функциональная значимость видоизменяется, поскольку она становится элементом сложно организованной поэтической структуры, строящейся как речь для других и способной, как хорошо сказал Потебня, быть символом «неопреде­ленного ряда подобных положений и связанных с ним чувств».

Отсюда ясно, что не только функции языковых средств в разных жанрах, но и сами по себе речевые жанры различаются в каждом случае своеобраз­ным сочетанием факторов, восходящих к условиям коммуникации.

Способы передачи внутренней речи в лирике являются непреходящими, универсальными языковыми особенностями жанра. Они входят в язык лирического героя, становятся поэтическими приемами и, следовательно, элементами формы. Форма повторяется, тускнеет и сама по себе утрачивает ценность. Вдохнуть жизнь в эти приемы может только живое и значительное, незаурядное содержание. Небезразлично, как поэт воспринимает мир, что является предметом его внутреннего созерцания, что его притягивает или отталкивает, как он оценивает вещи, какие желания он высказывает, какие вопросы он задает, как он отвечает на вопросы и, наконец, какие признаки вещей он раскрывает и в какой иерархии их выстраивает. Если эти процессы, протекающие во внутренней речи, ведут к поэтическим открытиям, соответствующие формы передачи внутренней речи, присущие лирическому жанру, обретают живую функцию. Существующие в поэзии формы передают константные явления внутреннего мира. Поэтому в общем виде они неизменны, а обновляться может индивидуальное содержание этих процессов и их индивидуальный ритм.

Модель коммуникации позволяет, таким образом, выявить факторы, определяющие постоянные признаки лирического жанра, и факторы, опре­деляющие переменные признаки произведений этого жанра.