Лингвистическое нормирование
Лингвистическое нормирование по своему происхождению отлично от структурного нормирования. Структурное нормирование происходит из конструктивного сопоставления внепространственно-вневременно́й виртуальности и пространственно-временно́й актуальности структуры в структурном континууме, который функционализируясь, например в апперцепции, порождает целостность объекта (технологические процессы апперцепции), последовательную связность объектно-атрибутивной структуры в ее дистанционной референтности и связную непоследовательность трансструктурности.
Таким образом, из-за доступности для лингвистического нормирования наложений объектов, процессов и позиций в любой их комбинации друг на друга лингвистическое нормирование оказывается более богатым на возможности выражения, нежели собственно само структурное нормирование. Главная особенность и преимущество лингвистического нормирования — его способность одномоментно выражать и осуществлять наложение друга на друга все различенные нами уровни структурного нормирования: онтологический, континуумный, функциональный, морфологический и материала. Однако эта особенность лингвистического нормирования, будучи представлена в разворачивающемся в актуальности вербальным языком в его пространственно-временности, структурно-последовательной связанности и целостности вещей или объектов, заслоняет то, из чего она происходит — скрывает, искривляет и маскирует собственно уровни структурного нормирования. Однако, структурное нормирование, будучи не столь богато на возможности выражения содержания, представляет собственно базовые фундаментальные содержания.
Чтобы лучше понять различие лингвистического и структурного нормирования, мы предпримем ряд подходов описания традиционной философской проблематики.
Для начала мы обратимся к выражению Декарта «я мыслю, следовательно существую». Мы различим три вида этого выражения: «мышление есть существование», «мыслить следовательно существовать» и «я мыслю следовательно существую» — сколько здесь позиций и сколько здесь нормирований?
«Мышление есть существование» — выражение неточное, поскольку отождествляет различаемые же в мышлении процессы: собственно мышления и мышления о чем-то, что существует. Однако такое выражение в структурно-нормативном смысле является вполне правильным, поскольку структурное нормирование в мышлении суть процесс на ином уровне структуры того же структурного нормирования вне мышления. В структурном нормировании связка «есть» суть различие реальностей через их связь. Однако такое выражение совсем неверно с точки зрения лингвистического нормирования, где лингвистическое мышление и существование строго различны.
«Мыслить следовательно существовать» показывает интенциональность структурного нормирования как такового. Существование, нормируемое в мышлении как существование, тем не менее отлично в самом мышлении как его различные акты (суть уже по-гуссерлевски): восприятие как структурное конструирование и преобразование-воображение как сруктурное конструктивное истолкование интенционально различны в самом мышлении. Соединение «мыслить» и «существовать» через следовательно является здесь не логической связкой вывода и не процессуально-временно́й последовательностью, а интенциональным указыванием: нормируя в мышлении нечто вне него и собственно само мышление, а также различая одно от другого, мы существуем.
«Я мыслю следовательно существую» является более сложным выражением. Здесь выделяется позиция «Я» как позиция собственно рефлексивная. Из позиции «Я» мышление вступает в существование, поскольку «я» оказывается двойственным: «я мыслю» и «я существую». Так мы имеем три позиции: рефлексивное «Я», реальность «мышления», реальность «существования», три процесса: процесс нормирования мышления, процесс нормирования в мышлении существования и процесс рефлексивного отличения одного от другого. Чтобы позиция «Я» оказалась не рефлексивной, а контрафлексивной, необходимо, чтобы появилось нормирование, которое одномоментно нормирует обе реальности, а это связано с целой эпохой в истории философии с точки зрения «языка» описания и типологии мышления.
Однако только после этого различения мы обнаруживаем еще нечто фундаментальное — все эти выражения являются не только выражениями структурного содержания, но еще и высказываниями вербального языка: «Я мыслю в языке, следовательно существую». Здесь мы обнаруживаем намного более сложную конструкцию анализа: каждая позиция структурного нормирования оказывается нормированной в языке так, что сам язык уже заявляет «я мыслю в языке», «я в языке нормирую существование», «я отличаю одно от другого в языке» и «я отличаю эти три ситуации лингвистического нормирования».
Неясность такого различия связана именно с тем, что язык «заслоняет» различие структурного нормировании и лингвистического нормирования своим доступом непосредственно ко всем уровням структурного нормирования. Язык берет на себя выражение всего структурного содержания, которое на самом деле происходит не в нем. Язык сам по себе не виртуален и не актуален — виртуальны или актуальны глубинные структуры. Заслуга структурализма как направления философии состоит именно в том, что даже увлекаясь лингвистическим истолкованием, структурализм, тем не менее, постоянно пытался исследовать глубинные структуры.
В продолжение различения лингвистического и структурного нормирования мы попытаемся различить заново предметы и объекты. У Канта предметы описывают после и в связи с объектами. Для Канта предмет суть объектифицированное (без различия на объектификацию и объективирование) в различии феноменов и ноуменов. Для Гуссерля предмет дан раньше объекта в интенциональности мышления, способного различать направления самого себя (то есть мышления) как на конституированное и конституируемое. Интенциональный предмет Гуссерля вовсе не объектифицированный предмет Канта. В нашем описании технологических процессов апперцепции предметы появляются на втором шаге, а полная картина предметностей возникает лишь на десятом шаге. Таким образом мы имеем не просто различение предметов на феномены и ноумены, но более глубокое различие — различение предметов и предметностей и различие предметов в базовой структуре реальности независимо от объектности, выражаемые лингвистически. Именно это обстоятельство явилось отправной точкой для философии Хайдеггера. Для Канта такого различия не существует, поэтому в его «Критике чистого разума» структурное и лингвистическое нормирование отождествлены как суть одно и то же нормирование. Однако и Гуссерль, по сути описывая структурные предметы как интенциональность — направленность как предмет, — не обращает внимания на различие структурности и лингвистики, поскольку занят собственно мышлением. Хайдеггер, описывая в «Бытии и времени» лингвистическую предметность, снова не вполне отличает ее от структурной предметности, если конечно не видеть этого помимо воли Хайдеггера за различием Dasein-аналитики и Dasein-анализа. Точно также предмет у нас не является способом синтеза разных представлений объекта, как это было в СМД-методологии. Предмет в ТВ — независимый от объектификации-объективирования способ структурного нормирования через реальность и базовую структуру реальности.
Трудность понимания различия структурного и лингвистического нормирования состоит в том, что кантовское различие на феномены и ноумены вначале должно быть понято не только как различие структурного нормирования, но и как различие лингвистического нормирования на структурном уровне, а гуссерлевская феноменология и хайдеггеровский «язык как дом бытия» должны быть поняты не просто в их выразительном содержательном отличии, но и в их происхождении из принципиально различных способов нормирования — структурного и лингвистического.
Серьезный прорыв в отличении структурного и лингвистического нормирования мы связываем с тремя философами — Карл Густав Юнг, Ноам Хомский и Василий Васильевич Налимов.
Юнг, описав архетипы весьма смутно, неясно, приблизительно, тем не менее четко указал на наличие содержания, которое стоит за языком и языковым мышлением как таковым. Юнга интересовали структуры, которые, будучи выражены языком, к языку не сводимы. Базовая система представлений, которые не зависят от языка, этнической принадлежности и культуры собственно то, что представляет из себя архетип. Неосознаваемый и коллективный характер архетипа следствие уже наложения исследовательских задач самой психологии, которая помещает эту базовую систему представлений, во-первых, в сознание — на подсознательный уровень, а, во-вторых, в коллективное взаимодействие различных индивидуальных сознаний. Суть архетипа — чем он является помимо своей помещенности в индивидуальное сознание и коллективное взаимодействие индивидуальных сознаний.
Ноам Хомский впервые осуществляет серьезный прорыв в лингвистике именно тем, что меняет собственно сам подход к лингвистике как истолкованию языка в языке на синтаксическое конструирование, прямо и непосредственно указывая на его происхождение из «глубинных структур». Такой подход в лингвистике по сей день является революционным.
Василий Васильевич Налимов (1910-1997) создает вероятностную модель бессознательного, исследуя семантические спектры языковых структур как согласованных мыслеконструкций. С точки зрения подхода Налимова лингвистическое нормирование языка столь же точное как и математический аппарат, если исследовать статистически совокупность всех значений того или иного понятия.
Структурное нормирование с точки зрения феноменологии суть «допредикативный опыт». В ТВ «допредикативное» должно мыслиться в структурировании до всякого лингвистического нормирования как инаковость за пределами гуссерлевского «жизненного мира» в его любом истолковании[141]. Так «допредикативное» не есть в то же время дологическим, поскольку здесь допустима инаковая логика.
СМЫСЛЫ И ЗНАЧЕНИЯ
«Язык умнее нас, он знает и помнит больше, чем мы» — говорил в свое время Никита Ильич Толстой (1923-1996). Онтологическая реконструкция языка интеллектуальнее самого языка, который умнее нас, — отвечаем мы. Далее мы попытаемся проделать онтологическую реконструкцию языка, описав ее как лингвистическое нормирование в отношении к структурному нормированию.
Структурное нормирование связано с появлением знака. Осуществляя структурное движение, мы в то же время мысленно произвольно двигаемся между структурами, допуская ситуации структурного замещения одних структур другими в одной и той же реальности или структурный перенос между реальностями. Структуризация является таким образом общим понятием двух ситуаций: структурных замещения и переноса. Структурное движение между реальностями не является таким образом чисто умозрительным, поскольку оно предполагает структурное замещение-перенос структур одной реальности на/в структуры другой реальности, порождающее знак. Структурное замещение или перенос это не только структурный переход, но и структурное сращение по Уайтхеду.
Так ситуации структурного движения в структурном замещении-переносе, повторяясь миллионы и миллиарды раз, приводят к выделению отдельной сущности, указывающей на структурное замещение-перенос — знака. Знак является первым конструктивным шагом лингвистического нормирования, сразу же создающим всю сложность собственно лингвистического нормирования.
Структурный смысл предполагает структурное отнесение. Знак — структурное замещение-перенос, смысл — структурное отнесение, обратное замещению-переносу. Структурное отнесение как смысл имеет три традиционных конструктивных шага: указание на замещаемую-переносимую структуру, связь знака с замещаемой-переносимой им структурой и подобие знака и замещаемой-переносимой им структуры.
Как из структурного обозначение производится лингвистическое обозначение?
Лингвистический знак, во-первых, предполагает закрепление (память) ситуации структурного замещения-переноса. Во-вторых, лингвистический знак указывает не просто на ситуацию структурного замещения-переноса, но и указывает на «остановку» структурного движения и фиксацию «структурного видения» именно на этой ситуации структурного замещения-переноса: так что когда мы фиксируем знак-слово «стол», то мы не мыслим ни молекулы, ни атомы этого «стола», но мыслим соразмерный нашей телесности объект. В-третьих, лингвистический знак указывает на лингвистический смысл как реальность (реальности) ситуации структурного замещения-переноса, где само нормирование этой реальности тоже должно быть сохранено и закреплено в памяти. В-четвертых, лингвистический знак указывает на сложность ситуации структурного отношения между означающими и означаемым структурами ситуации структурного замещения-переноса в структурном нормировании. Такое содержательное описание ситуации структурного замещения-переноса с указанием также на различные реальности (смыслы), к которым могут принадлежать замещаемые-переносимые структуры, является лингвистическим обозначением.
Язык как цель лингвистического нормирования оказывается принципиально иным, нежели собственно структура: он изначально нормируется в целостности слов, в последовательной связности словосочетаний и в пространственно-временном расположении сказа языка. Так лингвистическое нормирование, созидающее язык, оказывается не только происходящим из структурного нормирования, но и значительно преобразующим, детализующим и делающим многообразнее само структурное нормирование. Лингвистическое нормирование «привносит» в структурное нормирование процессуальность, дирекциональность объектов в отнесении к той или иной структуре, отношение смысла и значения в связи со знаком. Лингвистическое нормирование как обозначение имеет три различных уровня нотации — лексификацию, дискурсификацию и лингвификацию, три уровня денотации — делексификацию, дедискурсификацию, делингвификацию, которые будут нами рассмотрены позже. Денотация и нотация дирекционально противоположны: денотация — от лингвистического уровня нормирования к структурному, нотация — наоборот. Денотацию и нотацию там, где нам неважно различение мы будем называть термином «де-нотация», чтобы отличать наше различенное отношение в отличие от неразличенного отношения Делеза.
В таком понимании знак как фонема (протяженно-временно́й знак) и графема (пространственный знак) является двойственным как двойственно само простанство-время. И вопреки Деррида[142] ни графема, ни фонема не являются в этом смысле каким-либо образом первичными друг по отношению к другу ни в смысле якобы первенства возникновения письменности в истории человечества, ни в смысле якобы первенства возникновения фонологически-языкового сознания у ребенка. Точно также структурное движение не передается в пространстве изображения графемы более сложно, нежели оно передается во времени процесса звучания фонемы. Замещение графем фонемами и наоборот — не что иное как непосредственная ситуация самого структурного замещения-переноса, конструктивно проделываемая человеческим сознанием-концептуализацией, которое в этом смысле копирует онтологическое структурное движение.
Делез в своей «Логике смысла» описывает три типа отношений. Первое отношение называется Делезом денотацией (обозначением) или индикацией (указанием). Второе отношение называется Делезом манифестацией как связь между предложением и субъектом, который говорит и выражает себя. Третье отношение называется Делезом сигнификацией как «связь слова с общими или универсальными понятиями и об отношении синтаксических связей к тому, что заключено в понятии. С точки зрения сигнификации элементы предложения представляют собой «означающее» понятийных содержаний, способных отсылать к другим предложениям, которые, в свою очередь, выступают в качестве предпосылок данного предложения»[143].
Два совершенно различных структурных действия — «денотация» и «индикация» Делез не различает. Мало того, третье структурное действие — «отнесение» — он вообще не выделяет. С точки зрения ТВ «индикация-указание» это выбор той или иной реальности из базовой структуры реальности, откуда произведено обозначение: в наиболее частой ситуации структурного переноса «эмпирическая реальность — языковая реальность» это указание на эмпирическую реальность. А обозначение это содержательная фиксация смены самих структур в их позиционном и/или объектном выражении. F[O]iN(O) — актуальный объект эмпирической реальности в структурном переносе на виртуальный объект языковой реальности, где тип интерпретативной референции выражает способ отнесения, то есть тип апперцепции (в данном случае имманентной), а комбинация базовых структур реальности выражает само событие структурного переноса.
Если мы поменяем местами наши реальности в данной записи N(O)rF[O], то мы получим нечто Делезом вообще не описываемое: структурный перенос как концептуальную апперцепцию, где производится указание на языковую реальность, отнесение как реализующая референция, структурный перенос виртуального объекта языковой реальность на актуальный объект эмпирической реальности. Более того, Делез вообще не различает «денотацию» и «нотацию» как дирекционально различные отношения двух нормирований.
Манифестация, которая у Делеза упрощенно понимается через желание и веру в каждом отдельном акте речи-текста, в онтологической конструктивной позиции оказывается не важна. Желание и вера с точки зрения технологического процесса апперцепции является всего лишь различением на переживаемое выражение имманентной (вера) и концептуальной (желание) апперцепции. Язык возникает не из отдельных желаний или веры, то есть не из переживания взаимодействия разных типов апперцепции. Язык возникает из самого онтологического стремления, воплощенном в человеке и человечестве к конструированию мира. Манифестация Декарта «Я мыслю следовательно существую» возникает не из желания мыслить и существовать, не из веры в необходимость того и другого, а из онтологической позиции: существовать значит конструировать в мышлении себя и мир каждый момент времени. Как будет показано нами далее, манифестация является более сложным позиционным отношением структурного и лингвистического нормирования.
Далее, мы выделим сигнификацию в совершенно отдельное нормирование и будем рассматривать ее более широко, нежели Делез — как лингвистическое нормирование внутри собственно лингвистического нормирования, без отнесения к структурному нормированию. А пока мы покажем относительно структурного смысла-значения то новое, что вносим мы по отношению к пониманию Делеза, выраженному им в «Логике смысла». Прежде всего, мы различаем структурные смыслы и значения и лингвистические смыслы и значения как принципиально различные способы нормирования. Во-вторых, мы более детально можем выразить структурные смысл и значение как три различных отношения: указания, отнесения, обозначения. В-третьих, мы принципиально расширяем ситуации структурного замещения-переноса до любых комбинаций всех шести базовых структур реальности. В-четвертых, мы связываем ситуации структурного замещения-переноса с двумя типами апперцепции: имманентной и концептуальной. В-пятых, согласно описанным нами технологическим процессам апперцепции, мы можем рассматривать структурное замещение-перенос как процессное, то есть не в виде ав- и ва-моделей, а в виде ава- и вав-моделей.
Теперь рассмотрим лингвистическое отношение смысла и значения, что у Делеза выступает как сигнификация. Из лингвистического отношения смысла и значения в ситуациях структурного замещения-переноса мы можем выделить структурное отношение смысла и значения как происходящее в рамках структурного нормирования. То есть структурные смысл и значение позиционно производятся из лингвистического нормирования, то есть извне структурного нормирования. Замещение-перенос структур реальности в дирекции от актуальности к виртуальности или наоборот мы пониманием как структурное отношение смысла-значения. Структурное значение суть более сложный уровень нормирования для менее сложного в ситуации замещения-переноса одной структуры на другую — более сложная структура изменяет менее сложную, становясь структурным означающим. В то же время менее сложная структура суть смысл для более сложной в ситуации структурного изменения одной структуры другой — менее сложная структура изменяется более сложной, становясь означаемым смыслом. В структурном нормировании допустимы означающие и означаемые структуры. Лингвистический знак — порождение структурного замещения-переноса и ситуации нотации. Когда мы говорим, что слова, дискурсы или даже языковый сказ являются знаками, мы неправомерное упрощаем пониманием знака. Лингвистический знак —порождение структурного нормирования и лингвистического нормирования. Когда мы говорим, что слово тоже знак, мы рассматриваем слово как элемент структурного нормирования и как элемент лингвистического нормирования. Как элемент лингвистического нормирования слово это лексема, двойственный знак — структурный и лингвистический.
Когда мы вводим знак для выражения ситуации структуризации, мы не всегда переходим в лингвистическое нормирование. Таким образом понимание структурного значения находится вне семиотики, оно находится в семиологии. Кроме того понимание структурного смысла вынуждает нас пересмотреть семантику, разделив ее на лингвистическую и структурную семантику. Семиология — сфера изучения структурного нормирования. Семиотика — сфера изучения лингвистического нормирования.
Лингвистическое значение тем самым оказывается более сложным, нежели лингвистический смысл, которому всегда можно приписать структурное содержание. Кроме того, лингвистическое значение и лингвистический смысл всегда связаны не только с конкретной ситуацией (ситуациями) структурного замещения, но и с языковыми ситуациями, которые мы будем рассматривать далее, исследуя лингвистическое нормирование. Лингвистическое значение и смысл связано уже не просто с тем или иным знаком, а с соединением знаков, которое на уровне структурного нормирования является уже не структурным изменением, а изменением лингвистических отношений структур. Именно такое существенное различие позволяет понимать знак и знаки как ситуации структуризации и структурного отношения, что соответственно указывает на структурное нормирование и на лингвистическое нормирование.
Тем самым мы обнаруживаем два уровня понимания смысла и значения: лингвистический и структурный. Знак принадлежит структурному нормированию и является контрафлексивным образованием, фиксирующим ситуацию взаимного порождения структурного смысла и структурного значения, а слово принадлежит уже лингвистическому нормированию, являющемуся уже дважды знаком как контрафлексивным структурным образованием, так и фиксирующим ситуацию взаимного порождения лингвистического смысла и лингвистического значения. Тем самым мы получаем контрарефлексивную ситуацию понимания знака: структурные конструкт-семиозис и метасемиозис и лингвистические конструкт-язык и метаязык, переходы между которыми должны фиксироваться, если мы пытаемся получить то или иное содержание смысла и/или значения в конкретной ситуации употребления знака-слова.
Так описанная Эрнстом Кассирером природа человека как символическое измерение реальности приобретает двойственность: простейшие перенос-замещения объектов и процессов структурными знаками суть символизация структурная, а сложные перенос-замещение различных объектификаций-объективирований объекта и различных выражений процессов лингвистическими знаками суть символизация лингвистическая[144].
Конструкт-язык представляет собой среду словотворчества через манифестацию, нотацию и сигнификацию. Метаязык представляет собой лингвистику в широком смысле этого слова. Как видно из применения терминов, — в лингвистическом нормировании мы применяем «язык», а не «семиозис». Это происходит потому, что, во-первых, в лингвистическом нормировании допустимы к использованию конструкт-семиозис и метасемиозис структурного нормирования. Во-вторых, сам способ построения языка является тоже «языковым» (разворачивание языка во времени и пространстве, в последовательной связности, в различении на целостности объектов и процессов).
Преодоление знаменитого парадокса об абсолюте[145], произведенное нами в работе «Виртуальные загадки и псевдопарадоксы», сделано вне лингвистического нормирования. Более того, все попытки преодоления через лингвистическое нормирование данного парадокса оказываются неэффективными. То есть сколько бы мы ни ухищрялись пользоваться понятиями о «камне», о «поднимании»: «а что если камень величиной с планету»; «поднять камень можно лишь на планете, а не в невесомости космоса» и т.д. — парадокс не преодолевается[146]. Преодолеть парадокс средствами самого парадокса допустимо лишь на структурном уровне, то есть, когда мы «берем» камень и используем лишь структурные операции при его «создании» Богом — размер (подобие), связь (с Богом) и направление «Бог—камень». В данном случае преодоление парадокса («Бог может в камень превратить весь мир, в этом случае он не может поднять такой камень, но не из-за отсутствия всесильности, а из-за отсутствие структурной ситуации, в которой допускается поднимание»). Превращая мир в камень, Бог стирает грань между камнем и миром структурно. Такое действие не является нормативным лингвистически, но лишь нормативным структурно.
Существуют и более сложные отношения. Гипотеза Сепира-Уорфа (не реальность нормирует язык, а язык нормирует реальность) — ни что иное как нормирование одной реальностью другой реальности через посредство языка. Таким образом правильное с точки зрения ТВ название этой гипотезы — гипотеза нормативного языкового опосредования. Очевидным подтверждением такого понимания является реклама: в рекламе не язык нормирует реальность социализированных поступков, а реальность вещей через язык рекламы нормирует реальность социализированных поступков. У Делеза в «Логике смысла» мы находим весьма упрощенное представление о двойственности порождения смысла через отношение реальности вещей и реальности языка. Здесь возникает цитируемая Делезом из Кэрролла «проблема пудинга» — «разве можно не съесть пудинг, которому вас представили»[147]. Чтобы появилась такая норма, реальности вещей и реальности языка недостаточно — необходима этическая-социальная-феноменологическая реальность, где задается норма «кого-либо кому-либо представлять», затем эта норма должна быть перенесена в иную спецификацию базовой структуры реальности — природную-феноменологическую реальность пудинга как вещи, включенной при этом и своим появлением-приготовлением и своим уничтожением-съеданием в кулинарную-социальную-феноменологическую реальность, и лишь затем в языковой реальности может быть нормирован этот перенос как структурное замещение в виде нормы «нужно съесть пудинг, если вы ему представлены». Так у нас появляется представление о смысле как о структурном отнесении или переносе в том числе относительно специфицированной базовой структуры реальности: отнесение процесса этической-социальной-феноменологической реальности (представление) и процесса кулинарной-социальной-феноменологической реальности (съедание), заданное в языке как норма зависимости.
Язык ничего не нормирует, кроме самого себя: иные неязыковые реальности язык нормирует за счет других (тех же или иных) неязыковых реальностей. Само лингвоцентричное представление «вначале было слово» должно быть переосмыслено в представление о слове как начале допустимости нормировать из одной реальности другую реальность через посредство языка.
Таким образом мы получаем представление о двух совершенно различных процессах означивания — структурном и лингвистическом. Так возникает различие между структурными представлениями — представлениями структурного смысла и лингвистическими представлениями — представлениями лингвистического смысла. Лингвистические смысл и значения теперь мы рассмотрим далее более подробно.
Далее мы попытаемся обрести очень тонкое различие в понимании технологического процесса апперцепции с точки зрения процесса структурного означивания. Чтобы удержать виртуальность как порождающее различие (различание), необходимо вначале (понимание от Канта до ТВ) присутствие человеческого сознания. Это сознание помещает себя в позицию виртуальности самим фактом своей работы. Его работа в соотношении виртуального и актуального представлена нам в онтологемах, где формулировки онтологичны, а сознание, производящее их, онтично. Чтобы удержать виртуальность (на основе уже ТВ) необходим следующий шаг — концептуальная апперцепция.
Далее мы покажем то, что уже описано нами в структурном нормировании с точки зрения технологических процессов апперцепции, но с точки зрения отношения структурного обозначения.
1. Структурное сопоставление — виртуальная реальность (VR) создается, если она релевантна актуальной реальности.
Релевантность предполагает указание актуальной реальности, где данная VR потенциально допустима. Иначе говоря, актуализация (как релевантная актуальная реальность) должна быть установлена (усмотрена) — установленный экстенсиональный контекст.
2. Переход от структурного сопоставления к структурному замещению — выбор между реферирующей и нереферирующей VR релевантен поставленной конструктивно цели.
Нереферирующая VR значима для актуальной реальности, в то время как эта конкретная актуальная реальность для нее незначима. Иными словами, VR значима для некоторой актуальной реальности, но не имеет смысла относительно нее. Иначе говоря, выбор между реферирующей и нереферирующей VR есть выяснение релевантной реальности на предмет того, является ли она определенной и распределенной средой анализа[148].
3. Способ структурного замещения — выбор типа референтности (интерпретативной, реализующей, сущностной) является релевантным поставленной конструктивной цели.
4. Структурный перенос — структурное замещение происходит лишь в направлении референции, которая суть и есть направление обозначения.
5. Полнота структурного переноса — общезначимость актуальных реальностей и однозначность реферирующей виртуальной реальности в имманентной апперцепции и общезначимость виртуальных реальностей и однозначность актуальной реальности в концептуальной апперцепции.
Однозначность— реальность релевантна для одной реальности на всем протяжении рассмотрения существа дела. Любые условия многорелевантной референтности должны оговариваться как дополнительные. Сужение или распределенность экстенсионального контекста.
Общезначимость— все объекты и их атрибуты VR являются значимыми относительно всех объектов и атрибутов релевантной ей актуальной реальности. Расширение интенсионального контекста.
Структурное нормировании ТВ — описание ситуаций структурного замещения-переноса через знаковую среду особого знакового «языка». Именно поэтому мы называем наш конструкт-семиозис ТВ конструкт-семиозисом, а ее метасемиозис — метасемиозисом.