Простого категорического силлогизма 3 страница

Еще пример. К.Г.Юнг (1875-1961) предложил некоторую типологию индивидуальных установок и поведенческих стереотипов. С его легкой руки понятия интроверсии и экстраверсии стали едва ли не общенаучными в психологии. «Интроверсией называется обращение либидо вовнутрь. Этим выражается негативное отношение субъекта к объекту. Интерес не направляется на объект, но отходит от него назад на субъекта». Юнг, пренебрегая «бритвой Оккама», дает весьма пространную колоритную со множеством мелких подробностей характеристику интроверта как типа. Мы процитируем самую малость, чтобы дать об этом представление: «Такой человек имеет обыкновение выглядеть неловким, неуклюжим, зачастую кажущимся сдержанным, и так уж водится, что либо по причине некоторой бесцеремонности манеры или же из-за своей мрачной недоступности, или чего-либо совершенного некстати, он невольно наносит людям обиду. Свои лучшие качества он приберегает для самого себя и вообще делает все возможное, чтобы умолчать о них». Оставим сейчас суждение о правдоподобности этих типологических характеристик. Укажем на их исключительную субъективность. Отсутствуют объективные признаки типа, которые позволили бы его надежно идентифицировать и исследовать методами наблюдения и эксперимента. Значит, эта типология вненаучна. Она может удовлетворять чьим-то субъективным представлениям о типах, но никак не достаточна для выработки понятий и терминов. Значит, нужно оставить ее компетенции риторики, а не логики.

Фундаментальное различие интроверсии и экстраверсии основывается на различии направления потоков либидо, психической энергии. Статус либидо в психологии подобен статусу эфира в физике. Физикам хватило решимости отказаться от ненаблюдаемой сущности и пустого или метафизического понятия.

Значительно эмпиричнее и ближе к науке типология Тэффи. И сформулирована она куда проще и лаконичней – минимум типологических признаков. Недосягаемая высота для Юнга.

По своим конечным основаниям несравненно научнее юнгианской старинная типология темпераментов, восходящая к отцу европейской медицины Гиппократу (460?-377 до н.э.). Он придерживался гуморальной теории и связывал типы темперамента с соотношением четырех жидкостей в организме – крови, желчи, черной желчи и слизи (флегмы). Правда, гипотеза Гиппократа о взаимосвязи четырех темпераментов с четырьмя жидкостями пала под давлением научной критики, но ее проверямость и критикуемость свидетельствует в пользу ее научности, чего не скажешь о концепции Юнга.

Были разные попытки научно-теоретического обоснования старой типологии темпераментов, но, кажется, ни одна из них не устояла против критики. И грустно и смешно наблюдать, как сама эта типология нередко оползает в голый субъективизм. Вот небольшой образчик: «Несмотря на то, что флегматики внешне очень спокойны и скупы на эмоции, это не значит, что они ничего не чувствуют и вообще «бездушные сухари». Вовсе нет. На самом деле они очень ранимы и глубоко переживают конфликты, поэтому всеми силами стараются их избежать. Если же чувства флегматика все-таки были сильно задеты, то от этого человека можно ожидать ответного хода: флегматикам часто присуща мстительность». В логике типологизируют ошибку кто много доказывает, тот ничего не доказывает. Характеристика лица должна даваться в очень узком и, соответственно, абстрактном плане – по темпераменту, и только по темпераменту. Здесь же флегматичность обусловливает всестороннюю интегральную характеристику личности, и любые другие основания представляются избыточными. Например, если ранимость и мстительность обусловлены темпераментом, и только темпераментом, то моральные или иные основания излишни или производны от типа темперамента.

В подобном же духе в астрологии излагаются типологические характеристики лиц в соответствии со знаками зодиака. Если вы нечаянно перепутаете и усвоите себе чужую характеристику, вы найдете в ней то, что ранее знали о себе, а также то, о чем смутно подозревали, и еще то, о чем вы даже не догадывались, но должны в это поверить, если доверяете астрологии. Эвристический потенциал астрологии и подобных наук неисчерпаем.

Типология в естественных и технических науках куда более удовлетворительна. Но мы не будем ее рассматривать.

19.19. Описание не содержит точных эмпирически наблюдаемых призна­ков, по которым можно было бы практически надежно распознавать виды чревоугодия относительно тех или иных личностей. Типология откровенно субъективна: внешне одинаковые действия могут иметь радикально противоположную мотивацию. Но здесь это не является недостатком, поскольку принципиально не ставится задача применять эту типологию к кому-либо, кроме самого себя. Следует воздерживаться от суда над ближними, ибо человек зрит на лице. Бог же зрит на сердце (I Цар. 16:7).

20. Некоторые прозрачные минералы, стекло, и лед могут обладать глад­кой поверхностью, отражающей свет и изображения предметов. В классифи­кации Локка они должны принадлежать одновременно классам и прозрач­ных, и непрозрачных тел. Кроме того, известны случаи свечения прозрачных газов (например, полярное сияние и лунное гало). Возможно, вы подметили и другие несообразности.

21.2. Если разделим параллелограммы на огнеупорные и сливочные, какая пойдет ошибка? Правильно, никакой. Применение правил деления имеет смысл в отношение к непустым понятиям. А трехколесных автомобилей не существует.

21.3. А—автомобиль, В – грузовой автомобиль, С – пассажирский автомобиль, D -- грузопассажирский автомобиль, E -- спеиальный автомобиль, F -- такси, G -- трактор.

Выделенные серой заливкой подмножество такси (F) и множество тракторов (G) – излишние члены деления. Ни один трактор и некоторые виды такси (например, водное такси) не являются автомобилями.

Примите к сведению, ошибка излишний член деления отображается на круговых схемах двумя типичными случаями: весь объем члена деления (здесь G) либо часть его объема (F) исключены из объема делимого (А).

Сказанное не распространяется на пустые понятия (например, «трехколесный автомобиль»), ибо схемы отображают отношения непустых понятий -- единичных и общих.

Надеемся, что прочие ошибки в этом упражнении вы установите самостоятельно.

21.4. А – лес, В – хвойный лес, С -- лиственный лес, D – смешанный лес, Е – сосновый лес.

Наряду с видами леса первого порядка – хвойным, лиственным и смешанным, – называется вид вида или вид второго порядка – сосновый лес. Это нарушение четвертого правила – скачок в делении.

Представьте, что вы не разбираетесь в видах леса. Сможете вы из формулировки деления уяснить, что тут виды разных ступеней деления? Нет. Здесь виды леса даются через простое перечисление, как однопорядковые. Сосновый лес назван наряду с прочими, как якобы вид той же ступени.

Правильное изложение деления могло бы звучать так:

Леса делятся на хвойные, лиственные и смешанные. А хвойный лес, в свою очередь, подразделяется на сосновый лес и т.д.

Выражение «…в свою очередь, подразделяется на…» вводит вторую ступень деления. Скачка в делении нет. А выражение «и т.д.» указывает на неполноту деления.

Обычно ошибкой называют непреднамеренное заблуждение. Можно ли в данном случае неполноту деления считать ошибкой, если автор о ней знает и сам на нее указывает выражением «и т.д.»? Да, можно и нужно, ибо в логике ошибкой называют любую неправильность в рассуждении. Логика не морализирует, не входит в рассмотрение гносеологической (теретико-познавательной) или психологической подоплеки заблуждения; она бесстрастно констатирует: нарушение правила – ошибка. Точно так же когда в логике нечто называют ложью, вовсе не хотят сказать, что некто нас сознательно обманывает. Обманывает нас некто или он сам обманут, пьян или безумен, искренне ли заблуждается, совершает нечаянную оплошность, моральна или аморальна его мотивация и т.д. – от всего такого логика абстрагируется, безлично констатируя выполнение либо невыполнение ее установлений. В старые времена именно такой подход к делу полагался в основу общения ученых, в частности, он задавал тон научной полемики. Моральные или какие-либо иные обвинения считались элементарно неприличными.

Проанализируйте круговую схему, она очень типична для правильного многоступенчатого деления, равно как и для скачка в делении, в зависимости от правильности или неправильности формулировки.

21.15. Заимствовано у Н.О.Лосского. Он усматривает здесь «сбивчи­вое деление», то есть смешение оснований, которое можно исправить, комбинируя оба основания.

Н.О.Лосский (1870-1965) – маститый русский философ и логик. Он полагал, что наряду с известными способами деления, дихотомией и делением по видоизменению признака, существует еще третий комбинированный способ, когда за основание деления принимается пучок признаков и их отрицаний, и эти признаки распределяются по членам деления. Так данное деление следовало бы дополнить членами: люди, берущие взаймы и дающие взаймы и т.д. На наш взгляд, эта идея была ошибочной, поскольку образцы «комбинированного» деления можно интерпретировать как классические виды деления.

Деление, представленное в данном случае, прежде всего, страдает неполнотой. Его можно было бы восстановить следующим образом. Во-первых, разделим людей (А) на людей, дающих взаймы (В) и людей, не дающих взаймы (С). Во-вторых, людей, дающих взаймы (В), разделим на людей, берущих взаймы (D) и не берущих взаймы (E). И людей, не дающих взаймы (С) также разделим на людей, берущих взаймы (F) и не берущих взаймы (G). На древовидной схеме это будет выглядеть так:

Мы имеем обычную двухступенчатую дихотомию. На разных ступенях деления используются различные основания деления, но это не следует считать смешением оснований. Правила деления должны применяться к одной и той же ступени деления. Приведем условный пример. Допустим, некие фрукты мы сначала делим по их величине, на второй ступени – по цвету, на третьей – по их вкусу. Смешения оснований нет. А вот если на одной и той же ступени деления будем выделять фрукты то по цвету, то по величине и т.д., это будет смешением оснований.

В нашей реконструкции деления отсутствует член «люди, берущие взаймы» (H). Если его добавить (а он есть в исходном примере), это повлечет ошибку. Какую?

Еще вопрос: не примешались ли к нашему делению пустые понятия? Существуют ли люди, которые никогда не давали взаймы и не брали взаймы (G)? Да, существуют. Скажем, младенцы и психически больные люди, которых нельзя считать морально вменяемыми для того, чтобы давать или брать что-либо в долг.

21.22. Заимствовано у Н.О. Лосского. Его ответ: понятия «быстрый, мед­ленный, сильный, слабый» недостаточно определенны.

21.29. Это не деление, а перечисление, цель которого – показать разнообразие используемых часов. Риторический прием.

21.30.То же, что и в предыдущем упражнении. А между тем этот пример гуляет по логическим задачникам. Ну что же, давайте и мы совершим подмену и интерпретируем это как пример деления.

21.31. «Внешне все выглядит очень стройно и логично. На самом же деле

эта классификация составлена по неисключающим друг друга признакам. Например, чудесная задача обычно разрешается при помощи чудесного по­мощника. В сказке «Сивко-Бурко» чудесная задача – допрыгнуть до окна ца­ревны на коне и поцеловать ее – разрешается при помощи чудесного коня Сивко-Бурко» (В. Я. Пропп. Русская сказка).

Это вам в помощь. Так какова же ошибка А.Аарне?

21.32. Перечисление. В перечне профессионалов неожиданно оказывает­ся весельчак. Специализированный весельчак – не противоречие ли это, не деревянное ли железо?

Между прочим, Честертон в своей публицистике нередко имитирует логический дискурс средствами риторики. И любит стрельнуть в читателя парадоксом, который на поверку оказывается заурядным противоречием.

Совет. Когда читаете что-либо или смотрите «умную» телепередачу, не слишком доверяйте «доказательствам» и «опровержениям», «логическим выводам» и подобному. Вал симуляции логики нарастает. Впрочем, что касается средств массовой информации, то они, как правило, отказываются от логики в пользу риторики, с помощью которой можно очень эффективно играть на человеческих страстях. В наше время изучение логики и риторики крайне полезно хотя бы потому, что помогает разобраться в приемах идеологической обработки масс, разглядеть ловушки недобросовестных политтехнологов.

22.34. Внешне деление выглядит довольно стройным, но оно едва ли осу­ществимо на практике, разве что по какому-либо пристрастному произволь­ному мнению. Трудно, а скорее даже невозможно точно отграничить класс «аристократов крови». Еще хуже обстоит дело с "аристократами ума". Ирония придает этому делению риторический характер. И «аристократ ума» – метафора, не понятие.

23.1. Реальное явное определение. Dfd – «кок». Dfn – «повар (род) судовой (видовое отличие)».

23.4. Номинальное определение.

23.5. Так называемое таблично-списочное определение

23.8. К реальному явному определению добавлено сравнение – «подобно обвалу».

23.9. Генетическое определение.

23.12. Любознательный спутник Зверобоя мог бы интер­претировать эти восклицания как остенсивные определения величествен­ного и прекрасного.

23.14. Если сказанное понимать буквально – это описание. Однако ирония задает определенный подтекст: цвета чрезмерно яркие, аляповатые – мазня. А это – характеристика.

Видите, какой скользкой может быть граница между описанием и характеристикой. Часто к описанию примешиваются элементы характеристики; и, наоборот, к характеристике – описание. Тогда мы их различаем относительно, по степени преобладания того или иного. Труднее определить, что есть что, когда текст включает риторические тропы и фигуры. А самой скользкой риторической фигурой является ирония. Она может быть никак не выражена «на поверхности» языка, забираясь в подтекст через мимику или жест.

Согласно классическому канону, язык науки должен быть строго терминологичен и риторически бесцветен. Так называемый академический стиль в науке – господство логики при крайней нищете риторики. Это так не потому что ученые -- сухари и педанты, чуждые поэзии. Таковы законы жанра. Чтобы иметь теорию, мыслить в понятиях и выражать их в языке терминами требуется пожертвовать риторикой. Это даже не жертва, не утрата, не неполноценность какая-то, а просто норма нормальной науки, утратив которую она перестанет быть собой и превратится во что-то иное, скажем, в мнимонаучную демагогию или в нечто доброкачественное, но иное. Хорошо, когда люди занимаются своим делом и понимают, что творят. И беда, коль пироги станет печь сапожник.

Этот классический канон науки более или менее строго выдерживается в рефератах, курсовых и дипломных работах, в диссертациях, академических научных журналах, учебниках. Вместе с тем показательно, что публицистика известных или даже великих ученых нередко сверкает ярким образным языком. Почему бы и нет? Замечательно! Но что дозволено Зевсу, не дозволено быку. Филигранная свобода языка Ньютона или Эйнштейна – плод труда и таланта, профессионализма и культуры, понимания законов и границ жанра.

23.16. Определение через пример.

23.18. Характеристика. Студенты иногда берутся критиковать ее исходя из правила соразмерности. М. Блок сознательно ограничивает ее приведением наи­более характерных, на его взгляд, примеров профессиональной деятельности медиевиста. Можно оспаривать существенность данной характеристики.

23.20. Остенсивное определение.

23.22. Контекстуальное определение, характеристика.

23.23. Определение через пример.

23.24. Характеристика.

23.25. «Определение определений» не есть «определение», соответствующее при­нятому в логике значению этого термина. Поразмышляйте о различиях между ними.

24.2. Определение в одном отношении широкое (под него подпадают бу­тылка, графин и т. д.), а в другом – узкое (есть бочки, в которых хранят соле­ные огурцы, селедку, порох и др.).

24.3. Широкое. Следовало добавить «естественный».

24.7. Аристотель приводит этот пример как образец круга в определении.

Размышление над этим примером наводит на одну фундаментальную логико-семантическую и методологическую проблему. Научную теорию можно интерпретировать как искусственный язык своего рода. Как все языки, он должен быть самодостаточным. Словарь этого языка включат конечное множество терминов этого языка. Каждый термин этого языка должен определяться в терминах этого же языка. Последнее условие кажется вполне естественным, оно применимо и к естественным национальным языкам. А теперь проблема: при данных условиях в принципе невозможно избежать круга в определениях. Замкнутая система определений необходимо предполагает круг. А как вы думаете, нет ли способов и разомкнуть порочный круг определений, и удержать системные характеристики теории? Это не тривиальный вопрос.

24.8. Круг в определении: забастовка – когда бастуют. И еще учащиеся нередко указывают здесь ошибку узкого определения, на том основании, что в забастовках принимают участие не только рабочие. Нет, тут иная ошибка. Забастовок, в которых участвовали бы одни лишь рабочие, не существует. Определение не сужает понятие, а задает пустое понятие.

24.11. Для сравнения приведем рассуждение преподобного Дорофея:

«Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное.., помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестию, а она есть естественный закон <.. .> Последуя сему зако­ну, то есть совести, Патриархи и все Святые, прежде написанного закона, уго­дили Богу. Но когда люди, чрез грехопадение, зарыли и попрали ее, тогда сделался нужен закон писаный, стали нужны святые Пророки, нужно сдела­лось самое пришествие Владыки нашего Иисуса Христа, чтобы открыть и воз­двигнуть ее [совесть]: чтобы засыпанную оную искру снова возжечь хранени­ем святых Его заповедей.

Ныне же в нашей власти или опять засыпать ее, или дать ей светиться в нас и просвещать нас, если будем повиноваться ей <...>

А хранение совести многоразлично; ибо человек должен сохранять ее в отношении к Богу, к ближнему, и к вещам. В отношении к Богу хранит совесть тот, кто не пренебрегает Его заповедями, и даже в том, чего не ви­дят люди, и чего никто не требует от нас; он хранит совесть свою к Богу в тайне <.. .> А хранение совести в отношении к ближнему требует, чтобы не делать отнюдь ничего такого, что, как мы знаем, оскорбляет или соблазня­ет ближнего делом, или словом, или видом, или взором... Короче сказать: человек не должен делать ничего такого, о чем знает, что он делает это с намерением оскорбить ближнего; сим оскверняется совесть его... А хра­нение совести в отношении к вещам состоит в том, чтобы не обращаться небрежно с какою-либо вещью, не допускать ей портиться и не бросать ее как-нибудь...» (Преподобного отца нашего аввы Дорофея душеполезные поучения и послания).

24.18. Согласно данному определению, свинья в сравнение с тараканом есть в эстетическом отношении «возвышенный предмет».

24.19. Эти сравнения некоторым студентам кажутся ясными, хотя они не в состоянии внятно их пояснить. Другие прямо признаются, что не понимают их. Архие­пископ Дублинский Ричард Уэтли также никаких пояснений не дает. Быть может, он рассчитывал, что тогдашний образованный читатель (книга «Elements of Logic» вышла в 1826 г.) хорошо знаком с мыслями "одного древ­него писателя"? Определения, представлявшиеся совершенно ясными в одной исторически сложившейся культуре могут стать определением неизвестного через неизвестного по прошествии времени, когда характеристики культуры значительно изменились. Или же этот случай однороден со случаем, когда преподаватель предложил студентам-гуманитариям непонятное им определение из физики? А как вы думаете, можно ли тот и другой случай подвести под ошибку определения неизвестного через неизвестное или же нет? Заметьте, это не учебный, а по-настоящему исследовательский вопрос.

У Х.Л.Борхеса есть рассказ под названием «Поиски Аверроэса». Аверроэс (латинизированное имя Ибн Рушда), великий арабский философ, живший в XII веке, прославился главным образом как знаток и комментатор Аристотелевых сочинений. В текстах латинских схоластов Аристотель называется Философом, а Аверроэс Комментатором, и эти имена были именами собственными, потому что в мире есть один величайший философ, а у него один величайший комментатор. Авторитет Аверроэса был взят под сомнение лишь тогда, когда до церковных властей дошло, что влияние Комментатора уводит университетских профессоров далеко от христианства.

Борхес изображает мучения Аверроэса над текстом Аристотелевской «Поэтики». Ему никак не давалось понимание терминов трагедия и комедия. Дело в том, что в мусульманской средневековой культуре совершенно отсутствовал театр. Устав от книжных трудов, Аверроэс отправляется в гости, чтобы провести вечер в избранном кругу образованнейших друзей за интересной беседой. Насладившись интеллектуальным общением, присутствующие просят славного путешественника купца Абу-ль-Касима рассказать о чем-нибудь чудесном или экзотическом, что ему довелось видеть в далеких странах. И вот он рассказывает о театре (не употребляя, правда, самого этого словца):

«Люди на террасе били в барабаны и играли на лютнях, кроме пятнадцати или двадцати человек – эти были в красных масках, – которые молились, пели и разговаривали. Они страдали в оковах, но тюрьмы не было видно; скакали верхом, но лошадей не было; сражались, но мечи были из тростника; умирали, а потом вставали на ноги.

– Поступки умалишенных, – сказал Фарадж, – превосходят воображение разумного человека.

– Они не были умалишенными, – пришлось Абу-ль-Касиму пояснить. – Как сказал мне один из купцов, они изображали какую-то историю.

Никто не понял, никто, видимо, и не пытался понять».

И высокоумный Аверроэс не понял, что ему давался ключ к разгадке терминов поэтики. Вернувшись домой, он по какому-то наитию вдохновенно написал: «Аристу (Аристотель) именует трагедией панегирики и комедией – сатиры и проклятия. Великолепные трагедии и комедии изобилуют на страницах Корана и в «Муаллакат» семи священных».

Ученый араб столкнулся с проблемой, которую некоторые называют проблемой несоизмеримости культур: между герметично замкнутыми в себе культурами, говорят, существует непреодолимое отчуждение, иррациональный зазор, препятствующий их взаимопониманию. Этой точки зрения придерживается и Борхес, заканчивающий повествование на беспросветно печальной ноте: «Я вспомнил об Аверроэсе, который, будучи замкнут в границах ислама, так и не понял значения слов «трагедия» и «комедия». Я изложил этот случай; в процессе писания я чувствовал то, что должен был чувствовать упоминаемый Бертоном Бог, который задумал создать быка, а создал буйвола. Я почувствовал, что мое произведение насмехается надо мной. Почувствовал, что Аверроэс, стремившийся вообразить, что такое драма, не имея понятия о том, что такое театр, был, не более смешон, чем я, стремящийся вообразить Аверроэса, не имея иного материала, кроме крох Ренана, Лэйна и Асина Паласьоса. Почувствовал, уже на последней странице, что мой рассказ – отражение того человека, каким я был, пока его писал, и, чтобы сочинить этот рассказ, я должен был быть именно тем человеком, а для того, чтобы быть тем человеком, я должен был сочинить этот рассказ, и так – до бесконечности. (В тот миг, когда я перестаю верить в него, Аверроэс исчезает.)».

Заметьте, читатель, фундаментальная философская проблема несоизмеримости культур становится глубоко личной проблемой, от которой невозможно отмахнуться как от абстрактного теоретизирования, и только. К вашей душе еще не прикасалось ощущение метафизического одиночества, не объяснимого эмпирическими науками? Оно выжгло и ослепило душу Борхеса, возомнившего себя заключенным в себе божком, творящим фантастические и призрачные «возможные миры», отображения самого себя. В его творчестве безраздельно господствует одна тема – Бога и веры. Не будучи верующим, он одержим вопросами веры. Не будучи мистиком, он переворошил мистическую литературу разных религий, и на него иногда ссылаются как на знатока и эксперта в области мистики. Писателей такого рода очень много, но не многие столь талантливы и известны, как Борхес. Есть, вероятно, какая-то закономерность в том, что людей кромешно безбожных неодолимо притягивает философствование о религии.

Если поставить два зеркала напротив друг друга, отображения одного в другом убегают в бесконечность. Подобный эффект использован Борхесом в логико-семантическом парадоксе, который он выстраивает в последних строках рассказа.

24.20. «Ведь, во-первых, мы все знаем и собаку, но собака не есть чело­век. И лошадь все мы знаем, и растение, но человек ничем из этого не явля­ется. А затем Демокрит предвосхищает искомое. Никто ведь тут же немед­ленно не согласится, что он познал, каков человек, если даже Пифийский бог в качестве величайшего задания преподал ему изречение: «Познай са­мого себя». Но если он и согласится, то он припишет понимание человека не всем, а только наиболее тщательным из философов» (Секст Эмпирик. Против ученых).

24.21.Немезий комментирует: «Поэтому человека и определяют как животное разумное, смерт­ное, обладающее способностью мышления и познания: животное – потому что человек есть существо одушевленное, чувствующее, а это – определение животного; разумное – чтобы отделить его от неразумных тварей; смерт­ное – чтобы отличить от существ разумных и бессмертных; наконец, обла­дающее способностью мышления и познания – потому что через учение мы достигаем наук и искусств, имея [от природы] лишь силу, спо­собную воспринимать и мысли, и искусства, а проявления этой силы достигая посредством научения. Говорят, что эта последняя фраза есть излишняя прибавка к определению, что определение было бы правильно и без нее…»

Тут мы прервем цитату и скажем, что критика подразумевает ошибку избыточного определения: разумность человека содержит в себе и логически имплицирует мышление и познание. Поэтому нет нужды включать в определение эти логически производные признаки человека.

Однако те, кто дополнили старинное определение, владели логикой не хуже критиков и были готовы к защите. Один их аргумент Немезий уже озвучил, хотя суть этого аргумента не очень корректно выражена (может быть по недостатку перевода – говорим догадочно, не зная оригинального текста). Дело в том, что в классических системах метафизики определению подлежала не возможность или способность, а нечто действительное. Иллюстрацией может послужить дискуссия вокруг еще одного античного определения понятия человека: человек – это животное, способное смеяться. Смеяться по настоящему – не как попугаи или обезьяны – могут люди, и только люди. Возражение критиков: человек может смеяться, а может и не смеяться. Возможность не обязательно переходит в действительность. О сущности человека, или чего бы то ни было, мы можем судить лишь так и настолько, как она выявляет себя в действительности, в деятельности. Сущность «как таковая» – непостижимая «вещь в себе». Мы можем познавать ее только in actu, в формах ее актуализации. Что касается рассматриваемого ныне определения, оно страдает некоторой двусмысленностью: разумность человека может пониматься двояко, в разных отношениях – как возмоможная или как действительная. Человек, единственный из земных существ, способен быть разумным. Но он может и деградировать к животному неразумному состоянию (как Маугли, но не сказочный, а реальный). Определение дополняется мышлением и познаванием как деятельностью, в которой актуализируется, становится действительностью потенциальная разумность человека, «потому что через учение мы достигаем наук и искусств, имея [от природы] лишь силу, спо­собную воспринимать и мысли, и искусства, а проявления этой силы достигая посредством научения». Заметьте, мышление и познание здесь чрезвычайно тесно сближаются с научением, в самом широком смысле, как деятельностью по усвоению знаний и практических умений. Имеются в виду все формы деятельности, в которых раскрываются, актуализируются, совершенствуются неисчерпаемые возможности нашего разума.

А теперь продолжим цитату: «Говорят, что эта последняя фраза есть излишняя прибавка к определению, что определение было бы правильно и без нее, но поскольку некоторые причисляют сюда и нимф, и некоторые другие породы демонов, живущих долгое время, однако не бессмертных, то, чтобы и от них отличить человека, прибавлено к определению: способное к мышлению и познанию. Ведь они (нимфы, демоны и пр.) ничему не науча­ются, но что знают, знают от природы».