Типологическое изучение языков
§ 144. Типология — это сравнительное изучение строя языков. Наиболее обычным результатом такого изучения выступает типологическая классификация языков, т. е. установление групп, или классов, языков по особенностям их строя.
Известна прежде всего морфологическая классификация языков, которая все языки относит к одному из четырех классов: к аналитическим языкам, агглютинативным, флективным и инкорпорирующим (полисинтетическим). Характеристики первых трех классов легко соотнести с типами служебных морфем, которые были выделены в главе «Морфология» (см. §§ 59–59.2): языки, для которых характерно использование служебных слов, причисляются к аналитическим; языки, использующие преимущественно агглютинативные аффиксы, являются агглютинативными, а языки, для которых типичны флективные аффиксы, принадлежат к классу флективных.
Инкорпорирующие языки выделяются тем, что цельнооформленностью здесь обладает не слово, а словосочетание или же все предложение. Имеются два основных способа выражения такой цельнооформленности (которые могут в отдельных языках и типах языковых единиц использоваться одновременно). Первый способ — собственно грамматический, известный как «замыкание», при котором, например, все предложение оказывается в «рамке», состоящей из глагольного префикса и глагольного постфикса, а между ними располагаются все члены предложения в формах, материально совпадающих с основами. Так, в чукотском языке, например, ты-ата-каа-нмы-ркын ‘Я жирных оленей убиваю’ — это так называемый инкорпорированный комплекс, где ‑нмы‑ — глагол ‘убивать’, ты‑ — префикс глагола, а ‑ркын — его постфикс, ‑ата‑ ‘жир’ и ‑каа‑ ‘олень’ входят «внутрь» такого комплекса.
Другой способ обеспечения цельности инкорпорированного комплекса — фонологический. В этом случае единство комплекса создается своего рода сингармонизмом, который распространяется не на слово (как, например, в тюркских языках), а на словосочетание или предложение, являющееся инкорпорированным комплексом. Ср. чукотск. кэйңы ‘медведь’, но та-кайңы-налы-ма ‘с медвежьей шкурой’, где э в силу гармонии гласных заменяется на а. /136//137/
§ 145. Традиционный подход с точки зрения морфологической классификации языков недостаточно эффективен по той причине, что языки, как правило, не обнаруживают полного единообразия и последовательности в своих грамматических характеристиках: в рамках одного и того же языка нередко можно наблюдать явления как флективности, так и аналитизма и т. д. Например, английский язык использует как аналитические средства (предлоги, служебные глаголы, порядок слов), так и агглютинативные (окончания числа, окончания типа ‑ing, ‑ed). Во многих языках даже в пределах одной парадигмы сочетаются флективные и аналитические формы (ср. русск. читаю — читал — буду читать). Поэтому классификационному подходу противополагают подход характерологический, при котором устанавливается не перечень классов, а перечень параметров, признаков: по данному набору признаков характеризуется каждый язык. Соответственно при таком способе типологического изучения языков результатом исследования является не отнесение каждого данного языка к тому или иному (единственному) классу, а его комплексная характеристика по целому ряду признаков, когда по одному признаку обнаруживается одна группировка языков, а по другому — другая.
Вполне естественно, что характерологическая типология может оперировать признаками, относящимися к разным уровням языковой системы — не только к морфологическому, но также фонологическому и синтаксическому.
§ 146. В разделе, посвященном фонологии, уже говорилось о выделении наряду с «традиционными» неслоговыми языками также особого класса слоговых языков, к которым принадлежат китайский, вьетнамский, бирманский и целый ряд других языков (см. §§ 49–50). Там же указывались признаки, по которым происходит разграничение неслоговых и слоговых языков: (A) возможность/невозможность для данного языка морфем, означающие которых представлены единицами, меньшими, нежели слог, (B) возможность/невозможность ресиллабации. По этим же признакам можно выделить еще два класса языков, и тогда мы получим фонологическую типологию языков с данной точки зрения, или по данному параметру. Дополнительные два класса языков, которые можно выделить по признакам (A) и (B), — это индонезийские языки, в которых невозможны морфемы с означающими «короче» слога, но возможна ресиллабация, и мон-кхмерские языки, где, наоборот, невозможна ресиллабация, но возможны одноконсонантные префиксы, инфиксы и т. п. Соответственно типологическая характеристика языков, для которых действительны сформулированные выше признаки (A) и (B), может быть передана следующим образом (знак «плюс» означает возможность, знак «минус» — невозможность): /137//138/
| Языки | (A) | (B) |
| Современные индоевропейские и др. | + | + |
| Китайский, вьетнамский и др. | – | – |
| Индонезийские | – | + |
| Мон-кхмерские | + | – |
Возможны и другие фонологические признаки, которые также дают ту или иную характеристику языков, а при комплексном подходе ту или иную характеристику языков по данному признаку. Ранее уже говорилось о делении языков на тональные и нетональные (см. § 51.1). Такое деление очевидным образом основано на использовании в типологии просодических фонологических признаков.
§ 146.1. Можно выделять также различные типы языков по соотношению сегментных и просодических средств. С этой точки зрения выделяются языки моросчитающие[86] и слогосчитающие, а также языки морные и силлабные[87].
Деление языков на моросчитающие и слогосчитающие основано на том, какой «единицей расстояния» пользуется язык для определения места ударения. Так, латинский — это моросчитающий язык, так как правило постановки ударения здесь можно сформулировать так: ударение падает на слог, отстоящий на две моры (т. е. один долгий слог или два кратких) от конца слова. Польский — это слогосчитающий язык, поскольку в польском языке ударение ставится на предпоследнем слоге.
Различение морных и силлабных языков основано на том, какая единица выступает сферой реализации просодического средства (ударения, тона): мора или слог. Латинский или японский — (моросчитающие) силлабные языки, так как в этих языках сегментным субстратом ударения является слог в целом. Древнегреческий — (моросчитающий) морный язык, коль скоро в этом языке каждая мора в пределах слога может иметь собственное ударение.
§ 146.2. В рамках морфологической типологии Дж. Гринбергом была разработана методика определения квантитативных, т. е. количественных, характеристик языков. Подход Гринберга основан на идеях Э. Сепира, который, как известно, классифицировал языки по степени синтеза (аналитические языки, синтетические языки, полисинтетические), по технике синтеза (изолирующие языки, агглютинирующие, фузионные, символические[88]), а также по тому, используют ли языки словообразова-/138//139/ние («сложные» языки, в отличие от «простых») и согласование (смешанно-реляционные языки, в отличие от чисто-реляционных).
Дж. Гринберг разработал метод количественного измерения степени проявления тех свойств, которые Сепир клал в основу классификации языков. В работах Гринберга предложены десять индексов, пользуясь которыми можно дать количественную оценку степени синтетичности и др. Семь из этих индексов являются собственно морфологическими. Отметим пять наиболее важных.
1. Индекс синтеза, или синтетичности M/W, т. е. отношение числа морфем (morpheme) к числу слов (word) в тексте. Чем шире в языке распространены многоморфемные слова, тем выше этот индекс, и наоборот. Так, по подсчетам Гринберга, для санскрита этот индекс имеет величину 2,59, а для вьетнамского языка, где обычны одноморфемные слова, — 1,06.
2. Индекс агглютинации A/J, т. е. отношение числа агглютинативных конструкций к числу морфемных швов (juncture). Под агглютинативными конструкциями понимаются сочетания морфем, где не имеет места фузия (см. § 59.2), фонетические изменения на стыках морфем ограничиваются простыми заменами фонем по определенным правилам. Чем больше в языке морфемных сочетаний, где не происходит фонетического «сплавливания» морфем, тем выше индекс агглютинации, и наоборот. Например, для санскрита индекс агглютинации составляет 0,09[89], а для суахили с его достаточно прозрачной морфемной структурой — 0,67.
3. Индекс словосложения R/W, где R (root) — число корней, а W — число слов. Чем больше в языке сложных слов, тем выше индекс словосложения, и наоборот. Для санскрита, где большое распространение имеют композиты (сложные слова), этот индекс принимает величину 1,13, в то время как для английского языка, где, по мнению Гринберга, сложные слова практически отсутствуют, значение индекса словосложения определяется как 1.
4. Индекс деривации D/W, где D (derivational) — число словообразующих морфем. В санскрите, где имеется большое разнообразие часто использующихся словообразующих аффиксов, этот индекс, по подсчетам Гринберга, составляет 0,62, а во вьетнамском языке, где, по-видимому, отсутствуют словообразующие аффиксы, данный индекс равен 0.
5. Индекс преобладающего словоизменения I/W, где I (nflectional) — число словоизменительных морфем. Согласно данным Гринберга, для санскрита с его богатыми словоизменительными парадигмами этот индекс принимает значение 0,84[90], а для /139//140/ вьетнамского языка, не обладающего словоизменением, индекс равен 0.
Применение метода Гринберга дает возможность вывести не просто чисто качественную характеристику языка, но и выразить эту характеристику количественно. Например, вместо того чтобы говорить, что суахили агглютинирующий язык (в понимании Сепира), а санскрит — фузионный, мы можем сказать, что индекс агглютинации для суахили составляет 0,67, а для санскрита 0,09.
Следует учитывать при этом, что соответствующие подсчеты проводятся по тексту, поэтому величина всех индексов зависит не только от наличия тех или иных грамматических средств в системе языка, но также от частоты встречаемости в тексте соответствующих грамматических явлений.
§ 146.3. Очень существенны признаки, которые характеризуют синтаксический строй языка. С этой точки зрения наиболее важно различение языков эргативного строя и языков номинативного строя.
Языки эргативного строя, к которым принадлежит большинство кавказских языков (абхазо-адыгские, картвельские и нахско-дагестанские), многие иранские и индоарийские языки, ряд североамериканских индейских, полинезийских и многие другие, характеризуются прежде всего различением двух основных синтаксических конструкций — эргативной и абсолютной.
Эргативная конструкция содержит переходный глагол, и ее первый актант оформляется эргативным падежом (или его аналогом в аналитических языках); второй актант эргативной конструкции оформляется абсолютным (именительным) падежом (или его аналогом). Абсолютная же конструкция, которая содержит непереходный глагол, использует для оформления первого актанта абсолютный (именительный) падеж. Например, ср. в аварском языке: Васас тIил босула ‘Сын палку берет’, Вас векерула ‘Сын бегает’, Инcуда вас вихьяна ‘Отец видел сына’.
В отличие от этого в языках номинативного строя один и тот же падеж — именительный (или его функциональный аналог в аналитических языках) оформляет подлежащее (первый актант) при любом глаголе, а прямое дополнение (второй актант) при переходном глаголе оформляется особым падежом, винительным.
В последнее время выделяют и еще один тип синтаксического строя — активный строй, где противопоставляются не переходные/непереходные, а активные/стативные глаголы (к стативным глаголам принадлежат и глаголы состояния, и глаголы качества типа быть хорошим); соответственно этому активный падеж (обычно — его функциональный аналог) обслуживает подлежащее активного глагола-сказуемого, а инактивный — его прямое дополнение и в то же время подлежащее стативного гла-/140//141/гола-сказуемого. К языкам активного строя принадлежат индейские языки семей на-дене, сиу и др.
§ 147. Особое место в типологическом изучении языков занимает так называемая содержательная, или контенсивная, типология. Контенсивно-типологическое исследование направлено не на сопоставление самих по себе структур соответствующих языков, а на выяснение того, какие содержательные категории находят свое выражение в разных языках. При этом первостепенное значение придается отграничению универсальных содержательных категорий, которые непременно должны быть выражены в любом языке[91], от «идеоэтнических» категорий, имеющих выражение лишь в некоторых языках. Например, любой язык должен обладать средствами для выражения субъекта действия и объекта действия, следовательно, эти категории принадлежат к числу универсальных, и уже другая, «следующая» задача — дать сравнительную характеристику способов формального выражения данных содержательных категорий в разных языках. В отличие от этого такая содержательная категория, как «парность» предметов (грамматически находящая свое выражение в категории двойственного числа), не может считаться универсальной, это — «идиоэтническая» категория, характерная лишь для некоторых языков.
По-видимому, универсальный компонент содержательной стороны грамматик всех языков должны отражать глубинные структуры генеративной семантики на начальных этапах порождения (см. §§ 126–127). Можно представить себе и специальные трансформации (обязательно включающие и лексико-грамматические правила, «правила словаря»), которые преобразовывали бы универсальные глубинные структуры в глубинные структуры, характерные для частных языковых типов и отдельных языков.
Говоря о контенсивной типологии, следует учитывать, что под содержательными категориями, изучающимися ею, должны пониматься не логические или психологические категории, но специфические «речемыслительные» категории. Они возникают в силу сложного опосредования опыта собственно языковой структурой, являются результатом своего рода преломления данных опыта сквозь призму языка. Если для установления логических и психологических категорий требуется «отшелушить» все то, что относится к языку как таковому вообще, то для установления универсальных речемыслительных категорий необходимо «снять» лишь то, что имеет отношение к конкретным языкам, оставив общее и необходимое в их грамматической и лексико-грамматической семантике. /141//142/
§ 148. Выше освещались различные подходы к типологическому изучению языков с разных точек зрения: с точки зрения фонологии, морфологии, синтаксиса, семантики. Безусловно желательной была бы разработка такого подхода, в рамках которого органично сочетались бы различные критерии типологической характеристики языков. Целесообразность этого вызывается прежде всего не внешними причинами[92], но главным образом тем несомненным фактом, что между разными аспектами лингвистической структуры существует глубокая связь, существует внутренняя логика организации языка. Как частные факты такого рода давно отмечались, например, явная зависимость относительно свободного порядка слов (факт синтаксиса) от развитой морфологии, относительная взаимозависимость фонологического и морфологического строя и т. п.
Важные свидетельства такого рода дает нам рассматривавшееся выше деление языков на языки номинативного, эргативного и активного строя. Здесь мы видим, как собственно синтаксические характеристики — различные типы конструкций с разным набором членов предложения и отличающимися типами управления — оказываются тесно связанными с морфологией, так как для каждого типа синтаксического строя свойственна специфическая падежная парадигма. Лексико-грамматические различия глаголов могут распространяться и на классификацию имен. В особенности хорошо это прослеживается в языках активного строя, где не только глаголы, но и существительные делятся на активные (названия людей, животных, растений) и инактивные (названия всех остальных предметов), что грамматически проявляется в особых для каждого класса правилах согласования и управления.
Наконец, вполне очевидно, что различение активных и стативных глаголов, разная роль оппозиции «переходность/непереходность» для эргативных и номинативных языков покоятся, в плане содержания, на разном представлении самого действия и состояния (или, иначе, ситуации), что относится уже к области семантики и соответственно контененниой типологии.
§ 149. Одно из направлений в типологии, стремящихся к выявлению универсальных тенденций в языковой структуре и устойчивой взаимосвязи между разными ее аспектами, — это теория языковых универсалий. Универсалии — это такие существенные характеристики языка, которые присущи всем языкам или определенным языковым типам, иногда — большинству языков (в последнем случае говорят о статистических универсалиях, или фреквенталиях). /142//143/
Можно выделить по крайней мере два основных типа универсалий. Первый тип — наличие какого-либо характерного свойства языков «самого по себе», ср., например, следующие формулировки универсалий: «Во всех языках существуют слоги структуры „согласный — гласный“». «Во всех языках возможна инверсия порядка слов как способ логического или эмоционального подчеркивания (выделения)».
Второй, наиболее важный тип универсалий — это обязательные взаимозависимости в структуре языков, например: «Если в языке имеется тройственное число, то имеется и двойственное», «Если в языке есть категория рода, то есть и категория числа», «Если вопросительная частица, относящаяся ко всему предложению, располагается в конце предложения, то в данном языке существуют послелоги, но не существует предлогов (исключение — литовский и китайский языки)».
Взаимозависимости такого рода связаны с безусловным существованием определенной внутренней логики в организации языковых систем, которая пока еще очень слабо изучена лингвистами. Предпринимаются попытки выделить одну какую-то существенную черту языковой системы — детерминанту, наличие которой объясняло бы все прочие специфические свойства данного языка или языкового типа[93]. Например, предлагается считать, что детерминантой семитских языков является стремление к максимальной грамматикализации. В этом случае для языка характерен сравнительно небольшой набор исходных корней, от которых по определенным грамматическим правилам образуются все слова, а их словоформы также порождаются достаточно строгими правилами. Следствиями выступает преобладание глагольных корней (так как естественнее образовывать имена от глаголов, а не наоборот), малое использование сложных слов и т. д. В свою очередь, эти следствия обусловливают более частные свойства семитских языков, вплоть до особенностей фонетики. Представляется, однако, что надежды вынести все свойства некоторого языкового типа из одной какой-то тенденции, пусть даже очень общей, несколько преувеличены.
§ 150. Дальнейшим развитием тенденции к комплексному типологическому изучению языков можно считать разработку идеи языка-эталона. Язык-эталон — это «идеальная» языковая система, специально сконструированная лингвистом таким образом, чтобы в ней были максимально представлены универсальные свойства языков. Создание языка-эталона преследует две цели. Во-первых, язык-эталон представляет собой систему, с которой удобно сопоставлять все естественные языки: типологическое изучение языков всегда предполагает их сравнение, и, есте-/143//144/ственно, сравнение всех языков с одной и той же системой — языком-эталоном — позволяет получить в наибольшей степени однородные и сопоставимые результаты. Во-вторых, язык-эталон — это законченная целостная система, поэтому сопоставление с языком-эталоном предполагает именно комплексный характер типологического исследования, при котором в сравнение вовлекаются все уровни и аспекты языковой системы.
Обладая языком-эталоном, можно характеристику каждого языка описывать как набор его отличий от языка-эталона. Если описание и языка-эталона, и конкретных языков ведется в терминах теории порождающих грамматик, то характеристика каждого языка определяется набором трансформаций, которые необходимы для того, чтобы из системы языка-эталона получить систему данного языка.
Поскольку язык-эталон, как уже было сказано, отражает наиболее универсальные свойства всех языков, то, очевидно, переход от языка-эталона к некоторому конкретному языку заключается прежде всего в усложнении исходной системы, т. е. системы языка-эталона[94].
Можно представить себе и целую систему иерархически соотносящихся языков-эталонов. При генеалогической классификации языков их соотношение имеет вид постепенного перехода от, например, индоевропейского языка-основы через балто-славянский и общеславянский к современным славянским языкам. Подобно этому в типологии можно рассматривать язык-эталон для языка, как такового, переход от которого совершается не непосредственно к конкретным языкам, а к языку-эталону более низкого ранга, например, к языку-эталону, воплощающему в своей системе идеальный аналитический язык, и т. д., — вплоть до перехода к каждому конкретному языку.
Литература
Гринберг Дж. Квантитативный подход к морфологической типологии языков. — «Новое в лингвистике». Вып. 3. М., 1963.
Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. М., 1972.
Климов Г. А. Очерк общей теории эргативности. М., 1978. Общее языкознание. Внутренняя структура языка. Под ред. Б. А. Серебренникова. М., 1972 (гл. 8–9).
Успенский Б. А. Структурная типология языков. М., 1965.
О психолингвистике
Вводные замечания
§ 151. В настоящей главе будут рассмотрены лишь некоторые положения и проблемы психолингвистики, которые автору представляются наиболее существенными.
Как уже говорилось ранее, психолингвистические исследования могут использоваться для проверки собственно лингвистических положений. Наряду с этим психолингвистика призвана решать целый ряд собственных задач, не сводящихся к лингвистическим. Соответственно в некоторых параграфах главы будут рассмотрены те же вопросы, что в предыдущих разделах книги, но уже под психолингвистическим углом зрения. В других же параграфах будут привлечены принципиально новые аспекты, важные именно для психолингвистики.
§ 152. Вначале следует остановиться несколько более подробно на соотношении собственно лингвистики и психолингвистики.
Лингвист, строящий модель языка, вообще говоря, может не задаваться вопросом о том, соответствует ли его модель той внутренней системе, которая позволяет носителю языка производить и воспринимать тексты. Для психолингвиста именно это и является основной задачей: воспроизвести в модели указанную систему и присущие ей процессы (деятельность). Как же будут соотноситься лингвистическая и психолингвистическая модели?
§ 152.1. Прежде всего тождественными должны быть результаты функционирования моделей обоих типов: и лингвистическая, и психолингвистическая модель адекватны только тогда, когда они способны производить «правильные» (т. е. не отличающиеся от естественных) тексты, не производят «неправильных» текстов и могут извлекать смысл из текстов, не слишком отличающихся от «правильных».
Однако следует ясно сознавать, что самая лучшая лингвистическая модель, даже если она в определенной степени проверена психолингвистическими экспериментами, в принципе не воспроизводит ряда существенных свойств внутренних систем человека и их деятельности. /145//146/
§ 152.2. На различиях между собственно лингвистическими и психолингвистическими моделями не может не сказываться то обстоятельство, что для человека в высшей степени свойственно использование так называемых эвристик — эмпирических приемов, процедур, которые позволяют в разного рода познавательных процессах получать необходимый результат без детализированных последовательных операций, «скачкообразно», т. е. минуя какие-то промежуточные звенья[95]. Использование эвристик опирается на предыдущий опыт человека, хранящийся в его памяти.
Эвристикам противостоят алгоритмы — детально регламентированные логические процедуры, последовательная реализация которых обязательно приводит к заданному результату. Применение алгоритмов дает гарантию получения нужного результата, но нередко требует довольно больших затрат времени. Обращение к эвристикам существенно сокращает время решения познавательной задачи, но не гарантирует точности и даже вообще получения необходимого результата. Человек в своем приспособлении к условиям среды жизненно заинтересован в минимизации времени, которое расходуется на те или иные познавательные процессы, именно поэтому использование эвристик так характерно для человека. Оборотная сторона этого — потенциальная возможность ошибок. В речевой деятельности они выражаются в хорошо всем известных по опыту оговорках и ослышках.
Собственно лингвистические модели по своей сути алгоритмичны. Это вызывается уже тем, что они, в лучшем случае, ограниченно воспроизводят именно и только языковую способность человека в отрыве от более широких и глубоких свойств человеческой психики, которые и обусловливают возможность использования эвристик.
Что же касается психолингвистических моделей, то они в идеале должны каким-то образом воспроизводить эвристические аспекты владения языком, тем более что для таких моделей естественно рассмотрение языковой способности человека в общем контексте его психических и интеллектуальных способностей.
Таким образом, можно сказать, что сама логика лингвистических и психолингвистических моделей во многом различна.
§ 152.3. Другое важное различие между собственно лингвистическими и психолингвистическими моделями видится в следующем. Для лингвистики, если отвлечься от соображений уровневой иерархии, равноправны и равноценны все единицы и правила, установленные в результате лингвистического анализа. Например, правило образования множественного числа не от-/146//147/личается качественно от правила употребления падежной формы по управляющему глаголу. Для многих лингвистов аллофон отличается от фонемы в общем так же, как алломорф от морфемы. Для психолингвистики, как представляется, очень важны те различия между единицами, а также правилами, которые определяются возможностью и степенью их осознавания и контролирования (т. е. управления — в случае процессов).
Известно, что психические процессы не сводятся к сознательным, и качественное различие между этими видами психической деятельности очень велико и принципиально важно. С психолингвистической точки зрения кардинальное различие между фонетическими и фонологическими объектами состоит в том, что потенциально осознаваемы фонемы, но не их варианты — аллофоны. Что же касается вариантов морфемы, то все они характеризуются потенциальной осознаваемостью. Упоминавшийся выше выбор падежного окончания при сильном управлении — операция максимально автоматизированная, а потому практически неконтролируемая и с трудом поддающаяся осознаванию. В отличие от этого употребление множественного числа существительного — это операция, в большей степени зависимая от смыслового плана высказывания (см. § 166.2 и сл.), а потому в большей степени осознаваемая и поддающаяся произвольному контролю.