Знать, у всех у нас такая участь, И, пожалуй, всякого спроси -Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси?

С глубокой искренностью лирический герой размышляет о жизни, в которой каждый человек должен занимать предна­значенное судьбой место. Для русского крестьянина таким местом исконно являлась изба — воплощение традиционного размеренного уклада жизни, ориентированного на согласие с природой и народный календарь.

Яркая, запоминающаяся автономинация «Все равно остал­ся я поэтом золотой бревенчатой избы» актуализирует также тему города и деревни, характерную не только для творчества С.А. Есенина, но и для всего направления так называемой но­вокрестьянской поэзии, к которому, помимо С.А. Есенина, принято относить Н. Клюева, С. Клычкова, А. Ширяевца и ряд других поэтов.

«Я последний поэт деревни», — пишет С.А. Есенин в од­ноименном стихотворении. И в этом категоричном заявлении звучит глубокое осознание важности своей социальной мис-

сии как своеобразного долга перед земляками. Примечатель­но, что собственное предназначение, творческая жизнь души увязываются в этих двух стихотворениях («Спит ковыль. Рав­нина дорогая...» и «Я последний поэт деревни...»), написан­ных с пятилетним промежутком, с судьбой деревни.

Патриархальная деревня есенинского детства противопос­тавлена в них уверенным и неизбежным шагам слепого техни­ческого прогресса. В стихотворении «Я последний поэт де­ревни...» это сделано более конкретно:

На тропу голубого поля Скоро выйдет железный гость.

В произведении «Спит ковыль. Равнина дорогая...» заяв­ление о том, что прогресс несет в себе не только созидатель­ное, но и негативное, разрушительное начало сформулировано более абстрактно, оно граничит с недосказанностью:

По ночам, прижавшись к изголовью, Вижу я, как сильного врага, Как чужая юность брызжет новью На мои поляны и луга.

Стихотворение «Спит ковыль. Равнина дорогая...» в це­лом, не характерно в плане раскрытия темы деревни. В нем нет столь обычного для ранних есенинских произведений сла­достного любования красотами родной земли. Вернее, любо­вание это становится лишь увертюрой для предстоящего про­блемного взгляда на современную поэту деревню. Семантика «покоя», заявленная первыми строками, в последующих стро­фах развенчивается, эмоциональный накал постепенно нарас­тает и взрывается тревожным исповедальным криком о на­зревших неразрешимых противоречиях, отчаянным возгласом:

Дайте мне на родине любимой, Все любя, спокойно умереть.

Сколько безысходности и душевной боли в этом невольно выплеснувшемся горьком возгласе!

У С.А. Есенина, женатого на иностранке, была реальная воз­можность остаться за границей и зажить более комфортной, рес-136пектабельной, а главное — спокойной жизнью, но он не мыслил себя без России, пусть нищей, голодной, измотанной в социаль­ных конфликтах, но самой родной и единственной в мире. И он вернулся, быть может, зная о том, что едет на родину умирать.

«Синий туман. Снеговое раздолье...»

Будучи возвышенным романтиком и мечтателем, как и любой поэт, в творчестве, С.А. Есенин одновременно являлся жестоким реалистом в восприятии жизни. Писатель смотрел на реальную действительность как на хронологически жестко ограниченный отрезок. Всю свою сознательную творческую жизнь поэт вольно или невольно стремился расширить корот­кие границы бытия в этом мире, несмотря на то, что извест­ный латинский афоризм «Метепго тоге» («Помни о смерти») можно считать удачным эпиграфом к большинству есенин­ских стихотворений. В целом ряде произведений временной конечности, циклической завершенности противопоставлена бесконечность пространственная. Так, например, стихотворе­ние «Синий туман. Снеговое раздолье...» открывается безмя­тежной картиной спящей зимней природы. Пронзительная грусть воспоминаний сочетается в душе лирического героя с радостью возвращения к родному дому, к истокам. Его проти­воречивые ощущения передают оксюморонно звучащие стро­ки («Сердцу приятно с тихою болью Что-нибудь вспомнить из ранних лет», «Вот отчего я чуть-чуть не заплакал И, улыбаясь, душой погас»). Запутавшись в сложностях и хитросплетениях судьбы, лирический герой стоит у порога отчего дома, мучи­тельно выбирая для себя очередную жизненную роль. Кто он? «Хозяин своей избы» (а в широком смысле — судьбы) или «странник гонимый»?

Каждая бытовая деталь в этом стихотворении приобретает философское звучание. Любопытно, например, что лирический герой уходит из дома в непритязательной шапке из кошки, а возвращается увенчанный достатком, в новой соболиной шап­ке. Но перед лицом неотвратимой трагической утраты (потерей умерших родных и близких), предчувствием своего скорого ухода («Эту избу на крыльце с собакою Словно я вижу в по­следний раз») ценности материального мира теряют свою зна­чимость. Вечным и неизменным предстает в произведении лишь «тонкий лимонный лунный свет». Целых три эпитета (два из которых гармонично сочетаются благодаря звуковому уд­воению и как нельзя более удачно поясняют первый) подчерки­вают идейную значимость данного образа, одновременно с этим придают ему художественную выразительность. Все зем­ное же тленно, как «рыхлый», «как песок зыбучий снег».

Изба (символ традиционного жизненного уклада) — цен­тральный в композиционном отношении образ в произведе­нии. Семантически важен в стихотворении и возникающий в последней шестой строфе образ собаки. Он расширяет и до­полняет тему прощания лирического героя с миром, ибо образ собаки традиционно в своем символическом звучании соотно­сится с образом друга. Ключевую же идею произведения со­держит пятая строфа: