Принципы и методы «реальной критики»

Наиболее ясно и отчетливо они сформулированы и изложены Добролюбовым в теоретическом разделе его статьи «Темное царство».

Отличительная особенность этого метода – в том, что у него есть внелитературные цели, внелитературная сверхзадача. То есть это не просто литературная критика, не просто оценка литературных произведений. Но здесь и литература, и критика были поставлены на службу, подчинены задачам общественно-политической, революционной борьбы. Поэтому и называется она еще публицистической критикой.

Одни относятся к ней с уважением, другие (особенно сейчас) с презрением («семинаристы»!).

Иногда в оценке ее проводят аналогию (кстати, не без некоторых оснований) с ее антиподом – эстетической критикой: дескать, это ведь то же самое, только аршин другой. Там – прекрасное, здесь – революционное, передовое, прогрессивное, народное и т.п.

Когда-то академик Перетц (ему принадлежит один из первых обзоров истории научных методов литературоведения и литературной критики)[8] в своей классификации методов анализа и эстетическую, и «реальную» критику не случайно отнес к методам «субъективным».

Итак, что такое «реальная критика»? К чему сводится ее метод анализа литературных произведений?

1. С ее точки зрения, художественное произведение ценно тем, что отражает, воспроизводит факты самой жизни.

Причем не единичные, не случайные явления, но дает, старается дать, так сказать, типы.

И поэтому первая задача реальной критики – установить, правдиво ли изображение, – это раз – и какова степень общественной ценности, степень важности отраженных писателем явлений – два.

Таким образом, эта критика ориентирована прежде всего, почти исключительно, на реалистический тип творчества, реалистический способ художественного изображения. И на обсуждение не столько самой литературы, сколько той действительности, которую она «отражает». Понятно, что критерии правдивости и особенно общественной ценности, степени важности во многом зависят от идеологии, от мировоззрения, от общественно-политической позиции и взглядов критика. Здесь нет, не может быть полной объективности, но есть значительный элемент субъективного, или группового, корпоративного, интереса и подхода.

2. Вторая задача реальной критики – объяснить общественный смысл созданной художником картины жизни, смысл основных образов, событий, конфликта и сюжета произведения. Причем оцениваются они (художественные реалии, образы) так, как критик оценивал бы реалии, факты самой жизни, то есть определяя их причины, реальное значение, возможные последствия.

И еще (и это очень существенный момент): в объяснении и оценке художественных образов критик оставляет за собой право не соглашаться с автором, если тот, по его мнению, исходит из ложной идеи или делает ложные, неправильные выводы из изображенных им фактов, т.е. неверно, с точки зрения критика, их интерпретирует.

Таких примеров можно было бы привести немало. Например, роман Тургенева «Накануне» и его интерпретация Добролюбовым в статье «Когда же придет настоящий день».

Или критический отзыв Чернышевского о «славянофильских» комедиях Островского. Или расхождения Островского и Добролюбова в трактовке идеи пьесы «Гроза»: Добролюбов гораздо радикальнее автора. Или оценка той же «Грозы» разными критиками одного и того же лагеря: Добролюбовым, Писаревым, Антоновичем. Они существенно разные, и разница связана с разной степенью социально-политического радикализма критиков, а не только с различиями в эстетических вкусах и тонкости художественного чутья.

Писарев, приступая к разбору «Преступления и наказания» Достоевского, заявляет, что ему нет никакого дела ни до убеждений автора, ни до общего направления его деятельности, ни даже до тех мыслей, которые, может быть, тот старался «провести в своем произведении». А интересуют его, критика Писарева, только «сырые факты», составляющие «основную ткань романа», и он относится к роману так, как если бы это было достоверное описание «действительно случившихся событий».

И дело тут не в том, что Писарев «не понял» мыслей автора или не «разобрался в романе». Все он отлично понял! Дело в том, что именно авторская мысль, авторская интерпретация «сырых фактов» его не устраивают, и потому он дает им свою собственную трактовку, оставляя «совершенно в стороне» «личный взгляд рассказчика». Почему? Потому что считает: «писатель может передавать факты очень верно и обстоятельно, а объяснять их в высшей степени неудовлетворительно». А потому при объяснении причин преступления Раскольникова критик совершенно «отодвигает» авторскую мысль о том, что причина преступления в идее, во взглядах, в теории Раскольникова: с его точки зрения, это всего лишь лукавое умозрительно построение, возникшее в воспаленном мозгу студента для оправдания своей попытки выбраться из нищеты. А настоящая причина преступления – социальная, вот эта самая бедность и нищета, в которую загнала студента несправедливо устроенная жизнь. Убил старушку студент не из-за теории, а потому, почему на его месте убил бы эту старушку не теоретик, а любой безграмотный горемыка-бедняк.

Критик объясняет роман вопреки самому роману, вопреки авторской идее, потому что считает неправильной саму идею. Понятно, что он создает свою умозрительную конструкцию, которая к роману как таковому имеет отношение косвенное, достаточно отдаленное.

Конечно, писаревская критика Достоевского (или Пушкина) – это крайность, экстремистский вариант «реальной критики», но в нем только доведена до крайности, до предела, до абсурда методологическая посылка, теоретическая идея, на которой эта критика базируется.

Таким образом, возвращаясь к формулировке второй задачи реальной критики, вторым важнейшим критерием для нее, после правдивости, является критерий идейности.

Причем идейность «реальным» критиком признается не всякая, а только «передовая», «прогрессивная» – та, которая разделяется и самим критиком. А другую идейность он не признает, и если она присутствует в произведении, то это произведение плохое или же «неправильное», неверно показывающее и объясняющее жизнь, – в таком случае критик считает себя вправе с автором не согласиться и автора «поправить».

Это опять-таки критерий субъективный или, точнее, партийный, корпоративный.

3. Третья задача, или третий аспект оценки литературного явления в реальной критике заключается в том, что это литературное явление оценивается сопоставлением с жизнью народа или соотносится с народными интересами (опять-таки как их понимает критик). То есть в анализе и оценке используется принцип и критерий народности. Этот принцип после декабристов наиболее отчетливо и последовательно исповедуется в критике революционных демократов.

И в этом пункте, между прочим, особенно значительно взаимодействие литературоведения Х1Х века с «демократической» литературной критикой.

4. Наконец, четвертый принцип, критерий, аспект анализа и оценки литературного произведения, с научной точки зрения наиважнейший и самый ценный в реальной критике – принцип историзма.

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» Чернышевского, в его же статьях «Не начало ли перемены?» и «Русский человек на rendez-vous», в статье Добролюбова «О степени участия народности в развитии русской литературы», в его оценках произведений Тургенева, Островского с учетом их ИСТОРИЧЕСКОГО значения этот принцип историзма нашел свое выражение. Правда, в достаточно узких пределах, связанных с анализом преимущественно комплекса идей, содержательного плана литературных произведений. Но и это очень важно.

Таковы – в самом обобщенном виде – основные черты метода реальной критики.

Эстетический критерий в ней не сбрасывается со счета изначально и абсолютно, но постепенно и все более заметно отходит на второй план.

Эти принципы оказались настолько действенными, настолько жизненными в те времена, настолько соответствовали тенденциям развития общественной жизни, да и самой литературы в Х1Х веке, что были в то время гораздо актуальнее принципов эстетической критики и оказали (не могли не оказать) очень большое воздействие на все сферы духовной жизни.

В том числе и на развитие академического литературоведения, которое принципе было АПОЛИТИЧНЫМ.

Дело в том, что в революционно-демократической эстетике есть моменты очень существенные, несмотря на все издержки публицистичности, идеологизации и политизации критических оценок и анализа, – моменты, имеющие важное и объективно значимое для литературоведческой науки содержание.

Наш курс будет охватывать развитие литературоведения в Х1Х – первой половине ХХ в. Дальше он будет продолжен на 2-м году обучения курсом "Актуальные проблемы современного литературоведения" (его читает проф. И.К.Кузьмичев). Моя задача – дать анализ теории и методологии крупнейших научных школ русского литературоведения: мифологической, культурно-исторической (включая так называемый "эволюционный" метод), сравнительно-исторической, психологической, формальной, марксистской, социологической, бахтинской. Может быть, если будет время, еще с "психопатологической", фрейдистской, интуитивистской (но это для русского литературоведения – экзотика, не сыгравшая существенной роли в его истории). Я хочу показать вам примеры настоящей науки и познакомить с движением, научной логикой и достижениями мысли великих, даже гениальных (таких, как А.Н.Веселовский и А.А.Потебня) ученых, чтобы вы, сталкиваясь с нынешней саморекламной деятельностью изобретателей всевозможных научных, а точнее, псевдонаучных "дискурсов", имели критерий оценки и могли сравнивать подлинную науку с эрзацами, подделками под нее.

[1] См.: Бушмин А. Наука о литературе: Проблемы. Суждения. Споры. М., 1980

[2] Гаспаров М. Критика как самоцель // Новое литературное обозрение, 1994, № 6.

[3] Бурсов Б. Критика как литература: Лениздат, Л., 1976

[4] Гаспаров М. Критика как самоцель // Новое литературное обозрение, 1994, № 6

[5] См.: Эпштейн М. Парадоксы новизны. М., 1988. С. 167-168

[6] Эпштейн М. От модернизма к постмодернизму: диалектика «гипер» в культуре ХХ века // Новое литературное обозрение, 1995, № 6. С. 34

[7] Пиксанов Н.К. Два века русской литературы. М.– Пг., 1923. С. 5 - 6

[8] Перетц В.Н. Из лекций по методологии истории русской литературы. История изучений. Методы. Источники. Киев, 1914