Особенности развития прозы и поэзии 1820-30 годов.

1820-е – формирование гражданского течения. Расцвет психологического романтизма( Пушкин, Вяземский).

1830-е – годы возникновения философского течения (Тютчев, Баратынский).
Сущность отношения человека и мира. Годы пушкинского расцвета. Интерес к прозе.

Виднейшими представителями русской прозы начала 1820-х гг. были декабристы или писатели, испытавшие на себе действие преддекабрьского общественного подъема. После восстания одни из прозаиков, выступивших в начале десятилетия, оказались выключенными из литературы (братья Бестужевы, В. Кюхельбекер, А. Корнилович), другие на время умолкают, пережив серьезное потрясение (О. Сомов, В. Одоевский). Новое оживление начинает ощущаться с 1827 г. При этом речь идет не о простом возвращении к прерванной традиции: в прозаических опытах конца 1820-х гг. ощутимы новые тенденции, которые получили полное развитие в литературе следующего десятилетия. Опыт романтической поэмы с ее героем-избранником как нельзя более соответствовал программным установкам декабристской литературы, нацеленной на пропаганду чувств «высоких и к добру увлекающих». Усвоение прозой типа повествования, восходящего к романтической поэме, стало серьезным шагом вперед в развитии повести.
Новые по сравнению с сентиментальной повестью композиционные принципы, новый герой позволили сделать ее отражением передовых умонастроений в эпоху, когда именно идейные искания стали определяющей приметой общественной жизни страны. Однако неразработанность приемов прозаического рассказа привела к усвоению повестью начала 1820-х гг. ряда традиционных «клише» как поэмы, так и повести и романа в их романтической и преромантической разновидностях. Возникшая как отрицание жанрового канона, декабристская повесть обнаружила тяготение к новым стереотипам, что уже вскоре было осознано самими участниками литературного процесса и побудило их к поискам новых путей. Если прозаики-декабристы в самом выборе тем и сюжетов руководствовались стремлением пробудить у читателя гражданские, патриотические чувства, то после 1825 г. литература отражает настоятельную потребность в исследовании всего многообразия проявлений национальной жизни. В ее кругозор теперь все шире входят и народный быт, воспринятый через обращение к этнографии, фольклору, народнопоэтической фантастике, сказочной и песенной символике, и переживания мыслящего и чувствующего современника.
В русской прозе конца 1820-х — 1830-х гг. явственно различаются направления, каждое из которых тяготеет к одному из аспектов такого исследования.Серьезные изменения претерпевает и система прозаических жанров. Обнаруживается стремление к созданию большого прозаического полотна, организованного по иным, чем прежде, законам. 1831 год ознаменован выходом «Повестей Белкина» и первой книжки «Вечеров на хуторе близ Диканьки», заложивших основы новой русской прозы и ставших ее первыми классическими образцами. Характерен не только выход многочисленных сборников повестей, но и их внутреннее разнообразие и осознанное самими участниками литературного процесса отпочкование от повести близких прозаических жанров — рассказа и «сказки».
Другое примечательное явление — создание циклов повестей, объединенных общей рамкой и условной фигурой рассказчика или «издателя». 1830-е годы, особенно первая их половина, были и периодом бурного расцвета исторического романа. К этому времени относятся лучшие романы М. Загоскина и И. Лажечникова. Историческая тема привлекает внимание Гоголя (неоконченный «Гетьман», «Тарас Бульба»), Пушкина (замысел повести о стрельце и его сыне, «Капитанская дочка»), молодого Лермонтова («Вадим»). Быстрые успехи исторического повествования способствуют своеобразной профессионализации. Почти все заметные повествователи 1830-х гг. пробуют свои силы в работе над романическими замыслами, и уже самая интенсивность и разнообразие их поисков оказываются весьма продуктивными для будущего. О настойчивом искании прозаиками 1830-х гг. путей к созданию большого прозаического полотна свидетельствуют уже упоминавшиеся опыты циклизации повестей, которые подготовили почву для «Героя нашего времени» (1839—1840).
Характерная черта литературной жизни второй половины 1820-х гг. — выступление ряда писателей-разночинцев: М. П. Погодина (1800—1875), Н. А. Полевого (1796—1846), Н. Ф. Павлова (1803—1864) и др. Характерная черта времени — не только стремление критики осмыслить приметы жанра и его разновидности, но и возникновение полемики между сторонниками разных направлений в развитии повести.
Но начался 19 век с расцвета сентиментализма и становления романтизма. Указанные литературные направления нашли выражение, прежде всего, в поэзии. На первый план выходят стихотворные произведения поэтов Е.А. Баратынского, К.Н. Батюшкова, В.А. Жуковского, А.А. Фета, Д.В. Давыдова, Н.М. Языкова. Творчеством Ф.И. Тютчева «Золотой век» русской поэзии был завершен.





Интересно, что русская поэзия 19 века была тесно связана с общественно политической жизнью страны. Поэты пытались осмыслить идею своего особого предназначения. Поэт в России считался проводником божественной истины, пророком. Поэты призывали власть прислушаться к их словам. Яркими примерами осмысления роли поэта и влияния на политическую жизнь страны являются стихотворения А.С. Пушкина «Пророк», ода «Вольность», «Поэт и толпа», стихотворение М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта» и многие другие.

Творчество Баратынского.

Баратынский родился в «век элегий» — принадлежал к литературному поколению, возглавляемому Пушкиным, которое явилось выразителем настроений деклассирующегося дворянства первых десятилетий XIX в. Однако деклассированность Баратынского носила особый оттенок. В своей классовой ущерблённости Баратынский ощущал себя вполне одиноким, каким-то социальным выброском, не принадлежащим ни к одному состоянию, вынужденным завидовать своим крепостным. Сходством социального положения Баратынского и Пушкина объясняется параллельность основных линий их творчества: оба начали подражанием господствующим образцам начала века — эротико-элегической поэзии Батюшкова, элегиям Жуковского; оба прошли стадию романтической поэмы; наконец, последний период в творчестве обоих окрашен отчётливой реалистической струёй. Но при сходстве основных линий поэтический стиль Баратынского отличается замечательным своеобразием — «оригинальностью», которую тот же Пушкин в нём так отмечал и ценил («никогда не тащился он по пятам свой век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья: он шёл своею дорогою один и независим»). Социальная изолированность Баратынского отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредоточенным одиночеством, замкнутостью в себе, в своём внутреннем мире, мире «сухой скорби» — безнадёжных раздумий над человеком и его природой, человечеством и его судьбами, по преимуществу. Острое переживание ущерба, «истощения» бытия, завершающееся зловещим «видением» вырождения и гибели всего человечества («Последняя смерть»); настойчивое ощущение никчёмности, «напрасности» жизни — «бессмысленной вечности», «бессмысленного», «бесплодного», «пустого» коловращенья дней («Осень», «На что вы дни», «Недоносок» и др.), восторженное приятие смерти — исцелительницы от «недуга бытия», в качестве единственного «разрешенья всех загадок и всех цепей» мира («Смерть») — таковы наиболее характерные темы философической лирики Баратынского. Внешний мир, природа для этой лирики — только «пейзажи души», способ символизации внутренних состояний. Все эти черты выводят Баратынского за круг поэтов пушкинской плеяды, делают его творчество близким и родственным поэзии символистов. Из всех поэтов плеяды он наиболее «маркиз», наиболее верен «классицизму», правила которого, по отзывам друзей, «всосал с материнским молоком». Наряду с элегиями, излюбленными жанрами Баратынского являются характерные «малые жанры» XVIII в.: мадригал, альбомная надпись, эпиграмма. Самые задушевные стихи Баратынского зачастую завершаются неожиданным росчерком — столь типичным для поэтики XVIII века, блестящим pointe’ом, где на место глубокой мысли становится острое словцо, на место чувства — мастерски отшлифованный, но холодный мадригальный комплимент. Язык Баратынского отличается «высоким» словарем, загромождённым не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад; торжественно-затруднённым, причудливо-запутанным синтаксисом. Наконец, Баратынский крепко связан с XVIII в. не только по языку и формам своей поэзии, но и по тому основному рассудочному тону, который составляет такое отличительное, бросающееся в глаза его свойство, заставившее критиков издавна присвоить ему название «поэта мысли». «Нагим мечом» мысли, перед которым, по собственным словам Баратынского, «бледнеет жизнь земная», иссечён и самый стиль его стихов. Предельный лаконизм, стремление к кристаллически чётким словесным формулировкам; при исключительной меткости и яркости языка — почти безОбразность, отвлечённость; почти полное отсутствие красок, цветов — таковы основные черты этого стиля. В своих теоретических построениях Баратынский идёт ещё дальше, прямо уподобляя поэзию науке, «подобной другим наукам», источнику «сведений» о «добродетелях и пороках, злых и добрых побуждениях, управляющих человеческими действиями». Но будучи типичным вскормленником рационалистической культуры XVIII в., Баратынский вместе с тем явно тяготится ею, считает себя не только «жрецом мысли», но и её жертвой; в чрезмерном развитии в человечестве «умственной природы», в том, что оно «доверясь уму, вдалось в тщету изысканий», Баратынский усматривает причины вырождения и неизбежной грядущей гибели ( «Всё мысль, да мысль...» , «Последний поэт» , «Пока человек естества не пытал...» , «Весна, весна» и мн. др.). Такова диалектика поэта, ещё принадлежащего XVIII в. и уже вышедшего за его пределы. Закономерно, с точки зрения этой диалектики, появление в последнем периоде творчества Баратынского религиозных настроений, нарастающее стремление противопоставить «изысканиям ума» «смиренье веры» («Вера и неверие» , «Ахилл» , «Царь небес, успокой» и др.). Рационалист, ищущий преодоления своего рационализма, «декадент» по темам и специфическому их заострению, символист некоторыми своими приёмами, архаист по языку, по общему характеру стиля — из таких сложных, противоречивых элементов складывается цельный и в высшей степени своеобразный поэтический облик Баратынского, «необщее выраженье» которого сам поэт справедливо признавал своим основным достоинством.

После шумных успехов, выпавших на долю первых подражательных опытов Баратынского в условно-элегическом роде, последующее его творчество встречало всё меньше внимания и сочувствия. Суровый приговор Белинского, бесповоротно осудившего поэта за его отрицательные воззрения на «разум» и «науку», предопределил отношение к Баратынскому ближайших поколений. Глубоко-своеобразная поэзия Баратынского была забыта в течение всего столетия, и только в самом его конце символисты, нашедшие в ней столь много родственных себе элементов, возобновили интерес к творчеству Баратынского, провозгласив его одним из трёх величайших русских поэтов наряду с Пушкиным и Тютчевым.

25. Драматургия Лермонтова. Анализ драмы "Маскарад": жанр, сюжет, композиция, система персонажей.

Жанр – пьеса

Вершина драматургии Лермонтова — драма «Маскарад» (1835—1836). Это единственная пьеса, которую он хотел видеть на сцене. Однако цензура так и не пропустила ее, хотя поэт вынужден был в процессе работы идти на некоторые уступки. Название пьесы приобретает символическое значение. Вся жизнь светского общества — маскарад, где нет места подлинным чувствам, где под маской внешнего приличия и светской благопристойности скрываются порок, интриги, клевета, предательство и разврат. «Маскарад» — романтическая драма о трагической судьбе мыслящего героя, о его безуспешных попытках преодолеть свое роковое одиночество. Арбенин дан в драме как бунтарь, восстающий против лицемерия окружающего его общества:

…Я все видел, Все перечувствовал, все понял, все узнал,

Любил я часто, чаще ненавидел,

И более всего страдал!

Сначала все хотел, потом все презирал я,

То сам себя не понимал я,

То мир меня не понимал.

В Арбенине все же сохранились стремление к идеалу, жажда человеческой любви, обновления. В его любви к Нине заключены «семена веры» в жизнь и людей. Но он отравлен ядом неверия; презираемое им общество все же наложило на него свой отпечаток. Он отравляет Нину, но это не просто расплата за измену (которой в действительности не было). Он мстит за поруганный идеал, за крушение своих надежд на обновление:

«Прочь, добродетель: я тебя не знаю,

Я был обманут и тобой…»

В этом отношении сюжет «Маскарада» соотносим с «Отелло» Шекспира. В «Маскараде» герой дан уже и через оценку других персонажей, что открывает возможность для морального суда над ним и одновременно создает условия для осознания моральной ответственности человека перед судом собственной совести. Сила духа, мощная энергия отрицания, тоска по иной жизни, жажда возрождения — все эти черты Арбенина позволяют говорить о его внутренней близости с Демоном. Арбенин — один из предшественниковПечорина. Их сближает и характер взаимоотношений с миром, и эгоизм, и трагический удел причинять зло тем, кого они любят.

Наиболее зрелое драматическое произведение Лермонтова отличается несомненным художественным мастерством. Точный и меткий язык, блестящий диалог, сжатые характеристики, сразу раскрывающие облик человека, сатирическая обрисовка светского общества, свободная стихотворная речь — все это свидетельствует о том, что Лермонтов не прошел мимо художественного новаторства Грибоедова и вместе с тем открыл новые возможности для дальнейшего развития русской драматургии.

Опорные образы лермонтовкой драмы - игра, бал и маскарад. В произведении игра сравнивается с жизнью. Бал - это еще одна метафора жизни. Маскарад тоже метафора жизни, но это жизнь под личиной, это в тоже время естественность и откровенность, которая обычной жизни не свойственна. Маскарадная маска - это антимаска. Баронесса именно в маске может позволить себе искренность. Маскарад предполагает выход из повседневной жизни, ему противостоит карточная игра. Игра - это соперничество и тоже отступление от правил, но взамен привычных правил выдвигаются другие – более низкие. Это нижний этаж - преисподняя. Тот, кто вступает в игру, отпадает от общества.

В свое время Арбенин втянул в игру неизвестного, также в начале втягивают Звездича и Арбенин помогает ему отыграться. Перед нами проходит процесс отчуждения от мира, человек который вступает в игру, но Арбенин из игры давно вышел: в его жизни теперь главное - любовь к жене. Однако подозрение в измене жены приводят его к новому ветку отчуждения. Маскарадность не позволяет обнаруживать свое неверие, если участвовать в маскараде человеку становится непосильно, то он должен решать свои проблемы на дуэли. Арбенин, однако, не собирается стреляться со Звездичем. Отказ от дуэли - это немыслимый поступок. Арбенин навязывает Звездичу свои правила, не дает ему восстановить честь законным путем. Игра и маскарад предполагают элемент неизвестности, которая связана с тайной судеб. Для главного героя же в игре уже нет никакой неизвестности, однако эта неизвестность подстерегает его. Все начинается с предостережения, затем история с браслетом, потом возвращение Нины и в финале появляется Неизвестный, который оказывается мстителем. Арбенин, который сам считает себя мстителем, оказывается жертвой собственной мести. Неизвестный воплощает высшую волю.

Ирония в повестях Герцена

Ирония уже с конца XVIII века помогала писателям обличать недостатки: возвышенное снижалось, вводилось в прозаический контекст, оттого становилось комичным; или, напротив, низменное возвышалось, описывалось героическим слогом и оттого представало в уморительно смешном виде. Здесь ирония понадобилась Герцену для того, чтобы скрыть от цензуры то главное, что он увидел во взаимоотношениях помещиков и крепостных: это состояние непримиримой вражды. Помещики ведут себя как завоеватели в покоренной стране и силой принуждают крестьян работать на себя. А крестьяне стихийно сопротивляются и уступают лишь тогда, когда видят, что невозможно отказаться от исполнения барской воли.

С самого начала знакомства с творчеством этого писателя, я была в восторге от необыкновенного, притягивающего стиля Герцена: от изысканного сарказма, проникнутого тончайшей дворянской иронией (а порою даже самоиронией, почти незаметной для невнимательного читателя), от необыкновенной искренности изложения мыслей собственных и своих героев, от чрезвычайной, заразительной многословности, в которой, тем не менее, не присутствовало ни одного лишнего или неуместного слова. Поначалу тонкий и острый юмор писателя напоминал знаменитый гоголевский стиль (надо заметить, что Герцен творил почти в одно время с Гоголем и являлся современником Тургенева, Достоевского, Белинского, а также горячо любимого мной Грибоедова). Но с раскрытием главной мысли произведения, а именно со второй части романа, было отчетливо заметно, что юмор был сквозь слезы. Герцен задумывался над судьбой целой страны, целого народа своего времени, причем весьма необычным способом: с помощью детального рассмотрения биографий главных и второстепенных героев. Таким образом он вникал в самую суть, рассматривая внутренний мир людей абсолютно разных сословий и характеров. С болью в сердце он говорит об одной из существенных проблем России - о её бедности: "Читатель, если вы богаты, или по крайней мере обеспечены, - принесемте глубокую благодарность небу, и да здравствует полученное нами наследство! да здравствует родовое и благоприобретенное!"
Описывая бедную семью сельского врача Круциферского, Герцен противопоставляет ей ярким контрастом вопиющее богатство дворянского семейства, описывая быт и повседневность традиционного дворянского безделья. Так, например, он описывает «поход за грибами» хозяйки дома: «Гриб удивительной величины или чрезвычайной малости приносился птичницей к матушке – им изволили любоваться и ехали далее». Или то, как он сарказмно отзывался о главе семейства: «Вошедший незнакомец мог бы подумать, что проекты, соображения первой важности бродят у него в голове: так глубокомысленно курил он; но бродил только дым, и то не в голове, а около головы»
Наконец пора рассказать о самих героях романа. Как и во многих других произведениях, главных героев там несколько, но один всё же ярко выделяется на фоне остальных хотя бы тем, что автор уделил ему наибольшее внимание. Это Владимир Бельтов. Он богатый и свободный дворянин, обладающий исключительно красивой внешностью и романтично-чувственным характером, который так гармонично сочетается с пылким и гениальным умом, желающим впитывать всё вокруг с невероятной жадностью. Казалось бы - что еще можно пожелать? Но главная проблема Бельтова, проблема, которую уже ставил перед нами Лермонтов в своем "Герое..." и Пушкин в "Е.О." - это отсутствие главного занятия в своей жизни: тотальное, разрушительное, губящее безделье.
Бельтов по натуре своей деятельный и увлекающийся человек. Но за всю свою жизнь он так и не нашел того главного дела, которому бы посвятил свой ум и невероятную находчивость. Он работал в канцелярии, он был художником, врачом, увлекался политической экономией, но в каждое из своих увлечений он бросался с титанической самоотдачей, что в последствии отнимало у него всякое желание и силы продолжать начатое. В исканиях, с непрекращающейся грустью и тревогой в сердце, он решает путешествовать по свету. Но в каждой стране он видит всё то же: каждый занят делом, а он лишь жалкий наблюдатель. В конце концов, он заезжает в Женеву и случайно встречает своего единственного друга и товарища – наставника. И видя, что даже старик в последние годы жизни умудрился устроиться на работу, что он занимается делом, Бельтов окончательно решает (на тридцатом году жизни) найти свое призвание и возвращается на родину.
...В губернии NN, в которой разворачиваются основные события повести живет счастливая и благополучная молодая семья; это был один из тех идеальных и спокойных браков, которые свершаются раз в столетие. И надо же было случится, что мрачный скиталец, думающий, но бездеятельный Бельтов умудрился разрушить эту идиллию!..
О самих Круциферских подробно рассказывается в первой части повести, и надо заметить, что Круциферская - весьма неглупая и, что немаловажно, сильная по своей природе женщина; сильная духом до такой степени, что редко встретишь равного ей мужчину... Круциферский же был по природе своей мягкий, нежный и самоотверженно любящий юноша, и их союз был одним целым, они дополняли друг друга, вселяя те чувства, которых в ином не хватало.
Но приход в семью Бельтова разрушил ВСЁ. Можно предположить, что читатель возненавидит эдакого злодея, мрачного одиночку, который "влез не в свое дело"... Но Герцен предусмотрительно заглядывает в душу каждого из героев, предоставляя нам информацию на размышление.
Надо заметить, что Герцен очень разбирается не только во внутреннем мире человека, но и в женской душе. Оттого ли это, что ему посчастливилось встретить на своем веку достаточно женщин и распознать женское сердце, или оттого, что он был одним из знаменитых российских философов (!), - не знаю. Но факт остается фактом: в развязке романа, Герцен предоставляет нам небольшой, но очень важный отрывок из дневника Круциферской, в котором мы обнаруживаем удивительные способности Герцена к психологии женской натуры.
Кульминация произведения происходит в самом конце: разворачивается любовный конфликт между двумя гордыми, самобытными, сильными натурами и нежным мечтателем, не знавшим почти ничего на своем веку, кроме сильнейшей и глубочайшей любви...
Герцен предоставляет нам разрешить сложнейший вопрос: Кто виноват? Для каждого ответ будет свой, но я уверена, что каким бы он ни был, это произведение станет поводом для глубоких размышлений над человеческой сущностью и над одним из самых неразрешимых вопросов всех эпох и поколений.

Наши рекомендации