Творчество А.С. Пушкина периода Болдинской осени. (ЕЩЁ К 10 - ОМУ)

Болдинская осень (1830)

Весной 1829 года Пушкин получает согласие на брак с Н.Н.Гончаровой. Летом 1830 года поэт приехал в Болдино, чтобы войти во владение имением. Там ему пришлось пробыть не месяц, как предполагалось, а целых три: началась эпидемия холеры.

Вынужденное пребывание в Болдине отмечено невиданным взлетом пушкинского гения. Он закончил роман «Евгений Онегин», написал «Повести Белкина», «Историю села Горюхина», несколько небольших драматических произведений, названных им «маленькими трагедиями», народно-лирическую драму «Русалка», поэму «Домик в Коланне», «Сказку о попе и работнике его Балде» и несколько лирических стихотворений.

Известный доносчик и агент Ф.Б. Вулгарин в 1830 году опубликовал фельетон, в котором утверждал, что Пушкин «в своих сочинениях не обнаружил не одной высокой мысли, ни одного возвышенного чувства, ни одной полезной истины…». В журналах пишут об упадке его таланта, обвиняют в подражательстве, бессовестно клевещут на него и унижают его человеческое достоинство.

Травля началась. Пушкин принял вызов. Он не мог не ответить на наглые выпады журналистов, а правительство в свою очередь не упускало случая, чтобы не напомнить поэту о своем недоверии. Все это определяло отношение поэта к русской жизни николаевского царствования.

Лирика Пушкина в Болдинскую осень достигает невиданных идейно-художественных высот.

Период творчества — Болдинская осень

Выехав из Москвы 31 августа, Пушкин 3 сентября приехал в Болдино. Он рассчитывал за месяц управиться с делами по введению во владение выделенной отцом деревней, заложить ее и вернуться в Москву, чтобы справить свадьбу. Ему было немного досадно, что за этими хлопотами пропадет осень — лучшее для него рабочее время: «Осень подходит. Это любимое мое время — здоровье мое обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настает — а я должен хлопотать о приданом (у невесты приданого не было. Пушкин хотел венчаться без приданого, но тщеславная мать Натальи Николаевны не могла этого допустить, и Пушкину пришлось самому доставать деньги на приданое, которое он якобы получал за невестой.— Ю. Л.) да о свадьбе, которую сыграем Бог весть когда. Всё это не очень утешно. Еду в деревню, Бог весть, буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм ja Каченовского».

Пушкин был атлетически сложен, хотя и невысок ростом, физически крепок и вынослив, обладал силой, ловкостью и крепким здоровьем. Он любил движение, езду верхом, шумную народную толпу, многолюдное блестящее общество. Но любил он и полное уединение, тишину, отсутствие докучных посетителей. Весной и в летнюю жару его томили излишнее возбуждение или вялость. По привычкам и физическому складу он был человеком севера — любил холод, осенние свежие погоды, зимние морозы. Осенью он чувствовал прилив бодрости. Дождь и слякоть его не пугали: они не мешали прогулкам верхом — единственному развлечению в это рабочее время — и поддерживали горячку поэтического труда. «...Осень чудная,— писал он Плетневу,— и дождь, и снег, и по колено грязь». Перспектива потерять для творчества это заветное время настраивала его раздражительно. Дело было не только в том, что тяжелый 1830 год сказывался утомлением: петербургская жизнь с суетой литературных схваток отнимала силы и не оставляла времени для работы над творческими замыслами — а их накопилось много, они заполняли и голову, и черновые тетради поэта. Он чувствовал себя «артистом в силе», на вершине творческой полноты и зрелости, а «времени» заниматься и «душевного спокойствия, без которого ничего не произведешь», не хватало. Кроме того, осенний «урожай» стихов был основным источником существования на весь год. Издатель и друг Пушкина Плетнев, следивший за материальной стороной пушкинских изданий, постоянно и настойчиво ему об этом напоминал. Деньги были нужны. С ними была связана независимость — возможность жить без службы, и счастье — возможность семейной жизни. Пушкин из Болдина писал с шутливой иронией Плетневу: «Что делает Дельвиг, видишь ли ты его. Скажи ему, пожалуйста, чтоб он мне припас денег; деньгами нечего шутить; деньги вещь важная — спроси у Канкрина (министр финансов.— Ю. Л.) и у Булгарина». Работать было необходимо, работать очень хотелось, но обстоятельства складывались так, что, по всей видимости, работа не должна была удасться. \ Пушкин приехал в Болдино в подавленном настроении. Не случайно первыми стихотворениями этой осени были одно из самых тревожных и напряженных стихотворений Пушкина «Бесы» и отдающая глубокой усталостью, в которой даже надежда на будущее счастье окрашена в меланхолические тона, «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»). Однако настроение скоро изменилось; все складывалось к лучшему: пришло «прелестное» письмо от невесты, которое «вполне успокоило»: Наталья Николаевна соглашалась идти замуж и без приданого (письмо, видимо, было нежным — оно до нас не дошло), канцелярская канитель была полностью передоверена писарю Петру Кирееву, но покинуть Болдино оказалось невозможным: «Около меня Колера Морбус (cholera morbus — медицинское наименование холеры.— Ю. Л. Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает» (в письме невесте он называл холеру более нежно, в соответствии с общим тоном письма: «Очень миленькая особа» — XIV, 112, 111 и 416). Однако холера мало тревожила Пушкина — напротив, она сулила длительное пребывание в деревне. 9 сентября он осторожно пишет невесте, что задержится дней на двадцать, но в тот же день Плетневу,— что приедет в Москву «не прежде месяца». И с каждым днем, поскольку эпидемия вокруг усиливается, срок отъезда все более отодвигается, следовательно, увеличивается время для поэтического труда. Он твердо верит, что Гончаровы не остались в холерной Москве и находятся в безопасности в деревне,— причин для беспокойства нет, торопиться ехать незачем. Только что оглядевшись в Болдине, 9 сентября он пишет Плетневу: «Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает... <...> Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, сиди пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов».

В болдинском уединении есть еще одно для Пушкина очарованье; оно совсем не мирное: рядом таится смерть, кругом ходит холера. Чувство опасности электризует, веселит и дразнит, как двойная угроза (чумы и войны) веселила и возбуждала Пушкина в его недавней — всего два года назад — поездке под Арзрум в действующую армию. Пушкин любил опасность и риск. Присутствие их его волновало и будило творческие силы. Холера настраивает на озорство: «...я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер, да не стоишь ты этого подарка» (XIV, 113),— писал он Плетневу. Содержание этой проповеди сохранилось в мемуарной литературе. Нижегородская губернаторша А. П. Бутурлина спрашивала Пушкина о его пребывании в Болдине: «Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич? Скучали?» — «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди».— «Проповеди?» — «Да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. «И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»

Однако возбуждала не только опасность болезни и смерти. И слова, написанные тут же в Болдине:

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья,

хотя и касаются непосредственно «дуновенья Чумы», упоминают также «упоение в бою, / И бездны мрачной на краю».

После подавления европейских революций 1820-х гг. и разгрома декабрьского восстания в Петербурге над Европой нависла неподвижная свинцовая туча реакции. История, казалось, остановилась. Летом 1830 г. эта тишина сменилась лихорадочными событиями.

Атмосфера в Париже неуклонно накалялась с того момента, как в августе 1829 г. король Карл X призвал к власти фанатического ультрароялиста графа Полиньяка. Даже умеренная палата депутатов, существовавшая во Франции на основании хартии, которая была утверждена союзниками по антинаполеоновской коалиции и возвращала власть Бурбонам, вступила в конфликт с правительством. Пушкин, находясь в Петербурге, с напряженным вниманием следил за этими событиями. Распространение французских газет в России было запрещено, но Пушкин получал их через свою приятельницу Е. М. Хитрово, а также черпал информацию из дипломатических каналов, от мужа дочери последней — австрийского посла графа Фикельмона. Осведомленность и политическое чутье Пушкина были настолько велики, что позволяли ему с большой точностью предсказывать ход политических событий. Так, 2 мая 1830 г. он, обсуждая в письме к Вяземскому планы издания в России политической газеты, приводит примеры будущих известий о том, «что в Мексике было землетрясение, и что Камера депутатов закрыта до сентября» (XIV, 87). Действительно, 16 мая Карл X распустил палату.

26 июля король и Полиньяк совершили государственный переворот, отменив конституцию. Были опубликованы 6 ордонансов, уничтожены все конституционные гарантии, избирательный закон изменен в более реакционную сторону, а созыв новой палаты назначался, как и предсказывал Пушкин, на сентябрь. Париж ответил на это баррикадами. К 29 июля революция в столице Франции победила, Полиньяк и другие министры были арестованы, король бежал.

Пушкин отправился в Москву 10 августа 1830 г. в одной карете с П. Вяземским, а приехав, поселился в его доме. В это время у них произошел характерный спор на бутылку шампанского: Пушкин считал, что Полиньяк попыткой переворота совершил акт государственной измены и должен быть приговорен к смертной казни, Вяземский утверждал, что этого делать «не должно и не можно» по юридическим и моральным соображениям. Пушкин уехал в деревню, так и не зная окончания дела (Полиньяк был в конце концов приговорен к тюремному заключению), и 29 сентября запрашивал из Болдино Плетнева: «Что делает Филипп (Луи-Филипп — возведенный революцией новый король Франции.— Ю. Л.) и здоров ли Полиньяк» (XIV, 113) — и даже в письме невесте интересовался, «как поживает мой друг Полиньяк» (уж Наталье Николаевне было много дела до французской революции!).

Между тем революционные потрясения волнами стали распространяться от парижского эпицентра: 25 августа началась революция в Бельгии, 24 сентября в Брюсселе было сформировано революционное правительство, провозгласившее отделение Бельгии от Голландии; в сентябре начались беспорядки в Дрездене, распространившиеся позже на Дармштадт, Швейцарию, Италию. Наконец, за несколько дней до отъезда Пушкина из Болдина началось восстание в Варшаве. Порядок Европы, установленный Венским конгрессом, трещал и распадался. «Тихая неволя», как назвал Пушкин в 1824 г. мир, который предписали монархи, победившие Наполеона, народам Европы, сменялась бурями.

Беспокойный ветер дул и по России.

Эпидемии в истории России часто совпадали со смутами и народным движением. Еще были живы люди, которые помнили московский чумный бунт 1771 г., явившийся прямым прологом к восстанию Пугачева. Не случайно именно в холерный 1830 г. тема крестьянского бунта впервые появилась в пушкинских рукописях и в стихотворениях шестнадцатилетнего Лермонтова («Настанет год, России черный год...»).

Известия о холере в Москве вызвали энергичные меры правительства. Николай I, проявив решительность и личное мужество, прискакал в охваченный эпидемией город. Для Пушкина этот жест получил символическое значение: он увидел в нем соединение смелости и человеколюбия залог готовности правительства не прятаться от событий, не цепляться за политические предрассудки, а смело пойти навстречу требованиям момента. Он ждал реформ и надеялся на прощение декабристов. Вяземскому он писал: «Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит — дай Бог ему здоровье» (XIV, 122). В конце октября Пушкин написал стихотворение «Герой», которое тайно ото всех переслал Погодину в Москву с просьбой напечатать «где хотите, хоть в Ведомостях — но прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени. Если московская цензура не пропустит ее, то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную...». Стихотворение сюжетно посвящено Наполеону: величайшим деянием его поэт считает не военные победы, а милосердие и смелость, которые он якобы проявил, посетив чумный госпиталь в Яффе. И тема и дата под стихотворением намекали на приезд Николая I в холерную Москву. Этим и была обусловлена конспиративность публикации: Пушкин боялся и тени подозрения в лести — открыто высказывая свое несогласие с правительством, он предпочитал одобрение выражать анонимно, тщательно скрывая свое авторство.

Однако стихотворение имело и более общий смысл: Пушкин выдвигал идею гуманности как мерила исторического прогресса. Не всякое движение истории ценно — поэт принимает лишь такое, которое основано на человечности. «Герой, будь прежде человек»,— писал он в 1826 г. в черновиках «Евгения Онегина». Теперь эту мысль поэт высказал печатно и более резко:

Оставь герою сердце! Что же

Он будет без него? Тиран...

Соединение тишины и досуга, необходимых для раздумий, и тревожного и веселого напряжения, рождаемого чувством приближения грозных событий, выплеснулось неслыханным даже для Пушкина, даже для его «осенних досугов», когда ему бывало «любо писать», творческим подъемом. В сентябре были написаны «Гробовщик» и «Барышня-крестьянка», завершен «Евгений Онегин», написана «Сказка о попе и работнике его Балде» и ряд стихотворений. В октябре — «Метель», «Выстрел», «Станционный смотритель», «Домик в Коломне», две «маленькие трагедии» — «Скупой рыцарь» и «Моцарт и Сальери», писалась и была сожжена десятая глава «Евгения Онегина», создано много стихотворений, среди них такие, как «Моя родословная», «Румяный критик мой...», «Заклинание», ряд литературно-критических набросков. В ноябре — «Каменный гость» и «Пир во время чумы», «История села Горюхина», критические статьи. В Болдинскую осень пушкинский талант достиг полного расцвета.

В Болдине Пушкин чувствовал себя свободным как никогда (парадоксально — эта свобода обеспечивалась теми 14-ю карантинами, которые преграждали путь к Москве, но и отделяли от «отеческих» попечений и дружеских советов Бенкендорфа, от назойливого любопытства посторонних людей, запутанных сердечных привязанностей, пустоты светских развлечений). Свобода же для него всегда была — полнота жизни, ее насыщенность, разнообразие. Болдинское творчество поражает свободой, выражающейся, в частности, в нескованном разнообразии замыслов, тем, образов.

Разнообразие и богатство материалов объединялись стремлением к строгой правде взгляда, к пониманию всего окружающего мира. Понять же — для Пушкина означало постигнуть скрытый в событиях их внутренний смысл. Не случайно в написанных в Болдине «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы» Пушкин обратился к жизни со словами:

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу.

Смысл событий раскрывает история. И Пушкин не только за письменным столом окружен историей, не только тогда, когда обращается к разным эпохам в «маленьких трагедиях» или анализирует исторические труды Н. Полевого. Он сам живет, окруженный и пронизанный историей. А. Блок видел полноту жизни в том, чтобы

...смотреть в глаза людские,

И пить вино, и женщин целовать,

И яростью желаний полнить вечер,

Когда жара мешает днем мечтать,

И песни петь! И слушать в мире ветер!

(«О смерти», 1907)

Последний стих мог бы быть поставлен эпиграфом к болдинской главе биографии Пушкина.

В Болдине было закончено значительнейшее произведение Пушкина над которым он работал семь с лишним лет,— «Евгений Онегин». В нем Пушкин достиг еще неслыханной в русской литературе зрелости художественного реализма. Достоевский назвал «Евгения Онегина» поэмой «осязательно реальной, в которой воплощена настоящая русская жизнь с такою творческою силой и с такою законченностию, какой и не бывало до Пушкина, да и после его, пожалуй». Типичность характеров сочетается в романе с исключительной многогранностью их обрисовки. Благодаря гибкой манере повествования, принципиальному отказу от односторонней точки зрения на описываемые события, Пушкин преодолел разделение героев на «положительных» и «отрицательных». Это имел в виду Белинский, отмечая, что, благодаря найденной Пушкиным форме повествования, «личность поэта» «является такою любящею, такою гуманною».

Если «Евгений Онегин» подводил черту под определенным этапом поэтической эволюции Пушкина, то «маленькие трагедии» и «Повести Белкина» знаменовали начало нового этапа. В «маленьких трагедиях» Пушкин в острых конфликтах раскрыл влияние кризисных моментов истории на человеческие характеры. Однако и в истории, как и в более глубоких пластах человеческой жизни, Пушкин видит мертвящие тенденции, находящиеся в борении с живыми, человеческими, полными страсти и трепета силами. Поэтому тема застывания, затормаживания, окаменения или превращения человека в бездушную вещь, страшную своим движением еще больше, чем неподвижностью, соседствует у него с оживанием, одухотворением, победой страсти и жизни над неподвижностью и смертью.

«Повести Белкина» были первыми законченными произведениями Пушкина-прозаика. Вводя условный образ повествователя Ивана Петровича Белкина и целую систему перекрестных рассказчиков, Пушкин проложил дорогу Гоголю и последующему развитию русской прозы.

После многократных неудачных попыток Пушкину удалось наконец 5 декабря вернуться в Москву к невесте. Дорожные впечатления его были невеселыми. 9 декабря он писал Хитрово: «Народ подавлен и раздражен. 1830-й г.— печальный год для нас!».

Размышления над обстоятельствами Болдинской осени подводят к не лишенным интереса заключениям. В 1840-х гг. в литературе получила распространение исключительно плодотворная идея определяющего воздействия окружающей среды на судьбу и характер отдельной человеческой личности. Однако у каждой идеи есть оборотная сторона: в повседневной жизни среднего человека она обернулась формулой «среда заела», не только объяснявшей, но и как бы извинявшей господство всесильных обстоятельств над человеком, которому отводилась пассивная роль жертвы. Интеллигент второй половины XIX в. порой оправдывал свою слабость, запой, духовную гибель столкновением с непосильными обстоятельствами. Размышляя над судьбами людей начала XIX в., он, прибегая к привычным схемам, утверждал, что среда была более милостивой к дворянскому интеллигенту, чем к нему — разночинцу.

Судьба русских интеллигентов-разночинцев была, конечно, исключительно тяжела, но и судьба декабристов не отличалась легкостью. А между тем никто из них — сначала брошенных в казематы, а затем, после каторги, разбросанных по Сибири, в условиях изоляции и материальной нужды — не опустился, не запил, не махнул рукой не только на свой душевный мир, свои интересы, но и на свою внешность, привычки, манеру выражаться.

Декабристы внесли огромный вклад в культурную историю Сибири: не среда их «заедала» — они переделывали среду, создавая вокруг себя ту духовную атмосферу, которая была им свойственна. Еще в большей мере это можно сказать о Пушкине: говорим ли мы о ссылке на юг или в Михайловское или о длительном заточении в Болдине, нам неизменно приходится отмечать, какое благотворное воздействие оказали эти обстоятельства на творческое развитие поэта. Создается впечатление, что Александр I, сослав Пушкина на юг, оказал неоценимую услугу развитию его романтической поэзии, а Воронцов и холера способствовали погружению Пушкина в атмосферу народности (Михайловское) и историзма (Болдино). Конечно, на самом деле все обстояло иначе: ссылки были тяжким бременем, заточение в Болдине, неизвестность судьбы невесты могли сломать и очень сильного человека. Пушкин не был баловнем судьбы. Разгадка того, почему сибирская ссылка декабриста или скитания Пушкина кажутся нам менее мрачными, чем материальная нужда бедствующего по петербургским углам и подвалам разночинца середины века, лежит в активности отношения личности к окружающему: Пушкин властно преображает мир, в который его погружает судьба, вносит в него свое душевное богатство, не дает «среде» торжествовать над собой. Заставить его жить не так, как он хочет, невозможно. Поэтому самые тяжелые периоды его жизни светлы — из известной формулы Достоевского к нему применима лишь часть: он бывал оскорблен, но никогда не допускал себя быть униженным.

Через несколько месяцев после создания стихотворения «К вельможе» прославленной болдинской осенью 1830 г. в творчестве Пушкина произошел коренной перелом — окончательный отказ от романтических представлений о действительности, романтических иллюзий и в связи с этим переход от «шалуньи-рифмы» к «суровой прозе», перелом, предчувствием которого были исполнены упоминавшиеся выше заключительные строфы шестой главы «Евгения Онегина» и который исподволь подготовлялся и вызревал в его творческом сознании.

Приехав ненадолго для устройства имущественных дел в связи с предстоящей женитьбой в родовую нижегородскую вотчину, село Болдино, Пушкин неожиданно, из-за вспыхнувшей холерной эпидемии, вынужден был пробыть здесь около трех месяцев.

Как в 1824—1825 гг. в Михайловском, Пушкин снова очутился в глухой русской деревне, в еще более полном одиночестве и еще более тесном соприкосновении с простым народом, вдали от столичной неволи, от Бенкендорфа и его жандармов, от продажных журналистов вроде Булгарина, от светской «черни». И поэт, говоря его собственными словами, встрепенулся, «как пробудившийся орел». Накапливавшаяся за годы относительного творческого затишья громадная внутренняя энергия, то и дело дававшая себя знать в непрестанно сменявших друг друга многочисленных замыслах, планах, набросках, не доводимых Пушкиным до конца и остававшихся под спудом в его рабочих тетрадях, вдруг и разом вырвалась наружу. И это получило силу грандиозного творческого взрыва — по количеству, разнообразию и качеству созданных в этот кратчайший срок произведений, — беспримерного во всей мировой литературе.

Из лирических произведений болдинской осенью 1830 г. было написано около тридцати стихотворений, среди которых такие величайшие создания, как «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»), любовные стихотворения — «Прощание», «Заклинание» и в особенности «Для берегов отчизны дальной...», такие, как «Герой», «Бесы», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы». Поражает широчайший тематический диапазон лирики болдинского периода: от проникновенного любовного стихотворения («Для берегов отчизны дальной...») до бичующего социального памфлета («Моя родословная»), от философского диалога на большую этическую тему («Герой») до антологической миниатюры («Царскосельская статуя», «Труд» и др.), до веселой шутки («Глухой глухого звал...»), до меткой и злой эпиграммы. Этому соответствует и исключительное разнообразие жанров и стихотворных форм: элегия, романс, песня, сатирический фельетон, монолог, диалог, отрывок в терцинах, ряд стихотворений, написанных гекзаметром, и т. д.

Лирика этих месяцев, как и все «болдинское» творчество Пушкина, с одной стороны, завершает целый большой период творческого развития поэта, с другой — знаменует выход его на принципиально новые пути, по которым десятилетия спустя пойдет передовая русская литература.

Особенно новаторский характер носит небольшое стихотворение «Румяный критик мой...», при жизни Пушкина не печатавшееся и столь смутившее редакторов посмертного издания его сочинений, что они придали ему (возможно, и по цензурным соображениям) смягчающее заглавие «Каприз». Действительно, в этом стихотворении, представляющем собой как бы лирическую параллель к одновременно написанной «Истории села Горюхина», поэт начисто смывает все идиллические краски с изображения деревенской крепостной действительности, дает образец такого трезвого, сурового реализма, который прямо предваряет поэзию Некрасова.

Твою любовь воспоминать.

Основной темой болдинской «любовной трилогии» является характерная для любовных элегий тема расставания, разлуки. Но эта обычная для такого жанра тема по-новому раскрывается в болдинских элегиях Пушкина.

Среди стихотворений, продиктованных впечатлением настоящего, отметим стихотворения, не без основания, причисленные Д.И. Овсянико-Куликовским к «искусственной лирике» и подсказанные различными впечатлениями жизни – встречами, знакомствами, наблюдениями или книгами, произведениями, недавно вышедшими в свет («Стамбул гяуры нынче славят…», «На перевод Илиады», «Пью за здравие Мери…»). Эти стихи свидетельствуют о драматургическом даре поэта, его способности говорить речи и петь песни от имени лиц различной национальности, социального положения, разного возраста.

Отличной чертой многих болдинских стихотворений Пушкина является не только оригинальность содержания, но и композиционное своеобразие. Некоторые из них, написанные в форме монологов, резко отличаются от монологов любовных не только наличием в них повествования, но и контрастными лирическими интонациями.

Ни одно из бесцензурных и «тайных» стихотворений Пушкина не имеет столь пространной истории и столь разнообразных вариантов печатного текста, как «Моя родословная». Известно больше шести десятков текстов (копий и публикаций), но их, несомненно, было гораздо больше, и читающая Россия знала «Мою родословную» задолго до ее появления в печати.

Стихотворение «Герой» написано под впечатлением известий о приезде царя Николая I в Москву, где свирепствовала холера, но рассказано в нем о Наполеоне. Что заставило поставить в связь эти имена? Не только схожесть внешних поступков: приезд Николая в холерную Москву и посещение Наполеоном чумного госпиталя. Стихотворение написано в первое десятилетие после смерти Наполеона, когда в русском обществе живо обсуждался вопрос об исторической роли Наполеона – о случайности или не случайности его величия и падения. По мнению Фридмана, миф о Наполеоне «Пушкину понадобился для того, чтобы радикально оторвать идеального героя от дурной повседневности».

В «Герое» приковывают внимание и заглавие стихотворения, и эпиграф («Что есть истина?»), и прежде всего образы собеседников.

В отличие от большинства других стихотворных диалогов, в которых поэт беседует с лицами чуждыми и враждебными ему (чиновник, книгопродавец, толпа), и которые построены на взаимном непонимании, на споре, на конфликте, в «Герое», при некотором расхождении в мнениях, между собеседниками нет непонимания.

Поэт вовсе не противопоставляет легенду историческому материалу, он не защищает апокрифический рассказ о Наполеоне. По этому вопросу он не спорит ни с другом, ни с историком, он защищает и отстаивает право на мечту о героизме, на мечту о Человеке, о его высоком назначении, о нормах его социального поведения.

3. «Маленькие трагедии»

В отличие от болдинских повестей, изучение которых в целом мало привлекало внимание исследователей, болдинской драматургии – как всему циклу, так и отдельным произведениям этого цикла – посвящена огромная литература.

Насыщенность драм Пушкина глубокими мыслями, разносторонность в изображении характеров, лаконизм сцен, наличие кульминационных моментов в развитии действия, малое число действующих лиц – таковы внешние особенности «маленьких трагедий», на которые обычно указывают все исследователи.

Известно высказывание К.С. Станиславского о том, что в «маленьких трагедиях» внешнего действия почти нет. Все заключается во внутреннем действии.

Неизвестно, какие замечания собирался сделать или сделал Жуковский, но, оценивая произведения Пушкина, как «пакости», Жуковский, несомненно, имел в виду их сюжетную основу, которая не могла шокировать его. Но одновременно называя «их прелестными», он имел в виду художественную обоснованность самих «пакостей», т.е. мастерство драматургического разрешения их.

Всем этим пьесам, построенным на остроконфликтных сюжетах, присуща одна особенность. Конфликты, развиваемые в определенную эпоху, в конкретных странах, в то же время являются здесь условно-конкретными.

Изучение человека в самых неодолимых его страстях, в крайних и самых потаенных выражениях его противоречивой сущности – вот что больше всего интересует Пушкина, когда он начинает работу над маленькими трагедиями. Неудивительно, что драматические опыты Пушкина заключают в себе не столько ответы, сколько вопросы. Это и делает их не только родом художественных изучений, но и истинно трагическими произведениями философско-психологического содержания.

3.1. «Скупой рыцарь»

В «Скупом рыцаре» Пушкина развиваются сцены высокой трагедии, но в то же время эту пьесу можно отнести и к комедиям.

В центре трагедии Пушкина – образ барона, скупого рыцаря, показанного не в духе Мольера, а в духе Шекспира. В бароне все основано на противоречиях, в нем соединяется несоединимое: скупой – рыцарь; рыцарем овладевает иссушающая его страсть к деньгам; и вместе с тем у него есть что-то от поэта.

Слава золоту у барона – как слава любви. Это противоестественно, но это становится возможным благодаря тому, что барон тянется к деньгам не просто как скряга, а как жаждущий власти. Деньги становятся символом власти, и оттого они для барона так особенно сладостны. Это трагедия не только пушкинского времени. Она особенно актуальна для сегодняшнего дня, поэтому востребована и у современных читателей.

3.2. «Моцарт и Сальери»

Первоначально Пушкин собирался назвать свою трагедию «Зависть», но затем отбросил это намерение. Такое название, очевидно, не отвечало бы пушкинскому художественному принципу. Но это название соответствовало содержанию трагедии в том смысле, что Пушкин действительно поставил в ней задачей исследовать зависть как страсть одновременно и низменную, и великую, много в жизни решающую.

Трагедия начинается с монолога Сальери – патетического, богатого не только чувством, но и мыслью. Сальери для Пушкина – главный предмет художественного исследования, он и есть живое воплощение страсти - зависти. Именно в нем заключено то, что так трудно и так необходимо понять, разгадать, раскрыть, именно с ним связана напряженность художественного поиска и соответственно движение сюжета трагедии. В чем тайна этой страсти, когда она не мелкая, не заурядная, а исходит от личности, способной заинтересовать и даже на какой-то миг вызвать к себе сочувствие, - вот тот вопрос, который ставится Пушкиным в его трагедии и который воплощен в характере Сальери.

Имя Моцарта стало нарицательным по отношению к гению особого склада, сочетающему глубокие, созидательные творческие силы с внутренней свободой и гармонией, с беззаботным восприятием жизни, с детской доверчивостью к людям.

Разумеется, герои в трагедии Пушкина отнюдь не уравниваются в их нравственной и человеческой ценности. Мыслью о назначении человека одухотворена трагедия «Моцарт и Сальери», маленькая по размерам, но большая по поставленным в ней вопросам философии, этики и эстетики.

3.3. «Каменный гость»

По сравнению с предшествовавшими маленькими трагедиями «Каменный гость» означал не только новый предмет художественного исследования, но и обращение к иным временам и иным народам.

Трагедия написана на известный литературный сюжет.

Одной из интересных находок Пушкина явился образ Лауры. Лаура в трагедии Пушкина живет сама по себе, как яркая индивидуальность, и она усиливает звучание темы Дон Гуана. Она как зеркальное отражение, как его двойник. В ней и через нее утверждается торжество Дон Гуана, сила, и обаяние, и власть его личности – и в ней же повторяются некоторые важные его черты.

Они оба не просто умеют любить, но они поэты любви. В них сильная стихия импровизации, свободного порыва, они одинаково и в любви и в жизни вольно предаются вдохновению и умеют собой, неповторимостью своей личности наполнить каждое мгновение своей жизни и жизни тех, на кого они обратили свой взор и свое сердце.

Это, прежде всего, относится к Дон Гуану. Лаура только эпизодически занята в сюжете, Дон Гуан – его центр и средоточие. Художественное исследование в первую очередь направлено на него.

В отличие от некоторых традиционных представлений о Дон Жуане герой Пушкина не просто дерзкий гуляка, не просто страстный любовник и прожигатель жизни, но прежде всего – высокочеловеческий характер. У Пушкина Дон Гуан тоже – как и все герои его маленьких трагедий – изображен на «самом высоком уровне». Это-то больше всего и сделало его трагедию и великим художественным открытием, и вместе с тем открытием в сфере психологической и философской.

3.4. «Пир во время чумы»

Источником для трагедии «Пир во время чумы» послужила драматическая поэма английского поэта Джона Вильсона «Город чумы». Пушкин пользовался книжными источниками. Он не только усваивал чужой материал, но и в большей мере перерабатывал его, подчиняя его собственным идейным и художественным задачам.

Оригинально само название трагедии Пушкина. В нем – как это бывало и в других случаях у Пушкина – можно увидеть отражения личного, фактов биографии, фактов близкой действительности. Осенью 1830 года, когда писалась трагедия, в центральных губерниях России свирепствовала холера, Москва была оцеплена карантинами, путь из Болдина был для Пушкина на время закрыт. Пушкин был окружен смертью, и он писал так много и так успешно, как никогда прежде не писал. Он сам переживал в это время пир поэтического вдохновения, который мог осознаваться им в силу трагических обстоятельств и как «пир во время чумы». Это и определило сильную лирическую окрашенность не только отдельных мест трагедий, но и произведения в целом.

Все маленькие трагедии – о неодолимых страстях человека. В «Пире во время чумы» художественно исследуется высокая страсть к жизни, когда она проявляется на грани, на краю гибели, невзирая на возможную гибель. Это крайнее испытание человека и его силы.

4. «Повести Белкина»

Миру маленьких трагедий противостоит в творчестве Пушкина болдинской осени 1830 года не только резко отличный от него, но и прямо ему, можно сказать, противоположный мир пяти повестей, «написанных прозою», - «Повестей Белкина».

Созданием «повестей Белкина» закончился сложный и длительный процесс становления и утверждения в творчестве Пушкина той области словесного творчества, в которую он проник позднее всего и которую, видимо, ему было труднее всего освоить, - художественной прозы.

Раньше другого в Болдине были написаны «Повести Белкина».

Пушкин писал их не просто легко, но и с наслаждением, весело, увлеченно, испытывая радость быстрого вдохновения.

«Повести Белкина» были выпущены Пушкиным не под своим именем, а приписаны им условному автору – Ивану Петровичу Белкину. Образ тихого и смиренного Ивана Петровича Белкина, выступающий из письма к «издателю» и из автобиографического предисловия якобы самого Белкина к «Истории села Горюхина», набросан Пушкиным в тонах добродушного юмора и тонкой иронии. Миру необычайных страстей и исключительных героев противостоит в «Повестях Белкина» «простой пересказ» происшествий, имевших место в жизни самых обыкновенных людей. «Повести, предлагаемые Белкиным, - указывается в предисловии «От издателя», - большей частью справедливы и слышаны им от разных особ… Сие произошло... единственно от недостатка воображения».

В разговоре с одним из знакомых, который, увидав у Пушкина на столе только что вышедшие «Повести Белкина»,