Произведение читатель традиция.

Присутствие такого круга в подсистеме «произведение—читатель—традиция» свидетельствует о том, что не применение правила целого и части порождает круг понимания, а, напротив, наличие круга понимания позволяет использовать правило целого и части. Замкнутость круга понимания является предпосылкой бесконечности процесса интерпретации, если речь идет о тексте литературного произведения.

Мысль Гадамера о том, что «подлинный смысл текста или художественного произведения никогда не может быть исчерпан полностью» и что «приближение к нему – бесконечный процесс»[201], соответствует принципу множественности описаний каждой системы. Этот принцип исключает возможность дать одно единственно верное описание, которое стало бы конечной точкой в процессе интерпретации литературного произведения, но допускает возможность существования множества одинаково верных, хотя и не исчерпывающих описаний: смысл системы «произведение» сам оказывается системой, как только мы начинаем описывать его аспекты (уровни) в конкретном литературном произведении.

Сделав теорию понимания более строгой, Гадамер «реабилитировал» правило целого и части, лежащее в основе герменевтического метода. Но в свете новой теории понимания правило потребовало существенного дополнения, которое философ назвал «предвосхищением совершенства», или «презумпцией совершенства», «доступно пониманию лишь действительно совершенное единство смысла»: «Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпосылка не подтверждается, то есть если текст не становится понятным, мы ставим ее под вопрос. Например, мы начинаем сомневаться в надежности традиции, пытаемся исправить текст и т.д.»[202] Иначе говоря, правило целого и части можно применить лишь в том случае, если смысл произведения действительно представляет собою целое. Усматривая в смысле систему, нужно будет признать, что «презумпция совершенства» предполагает целостность этой системы как условие понимания и интерпретации. Это означает принципиальную несводимость смысла целого к сумме смыслов составляющих его частей и невыводимость из смысла частей смысла целого и зависимость смыслов частей от их места в смысле целого и их отношения к этому смыслу. В связи с этим важно заметить, что «понимание текста всегда предопределено забегающим вперед движением предпонимания»[203]. С точки зрения системного подхода, круг понимания – это движение от предпонимания целого к пониманию целого и от понимания части к новому шагу в предпонимании целого.В последние десятилетия в русле герменевтики получила развитие «рецептивная эстетика», разработанная в трудах Г.Р. Яусса (1921-1997) и В. Изера[204].

Философская герменевтика Гадамера сыграла большую роль в превращении герменевтики, в частности – литературной герменевтики, из искусства в науку. Литературоведческая герменевтика использует те же процедуры и в том же порядке, что и герменевтика как метод понимания в философии: «а) выдвижение некоторой гипотезы, в которой содержится предчувствие или предпонимание смысла текста как целого; б) интерпретация исходя из этого смысла отдельных его фрагментов, т.е. движение от целого к его частям; в) корректировка целостного смысла исходя из анализа отдельных фрагментов текста, т.е. обратное движение от частей к целому. В свою очередь, обогащенное понимание целого позволяет по-новому переосмыслить и понять части целого; иначе говоря, круг не только замыкается, но и многократно повторяется»[205].

В России западный опыт соединяется с русской философской и лингвистической традицией. Именно в этом направлении развивалась мысль выдающегося философа, этнопсихолога и лингвиста, предвосхитившего ряд идей семантики и семиотики XX века, Густава Густавовича Шпета (1879-1940(?); точная дата и место смерти неизвестны). Осужденный вместе с талантливыми филологами и переводчиками А.Г. Габричевским, М.А. Петровским, Б.И. Ярхо, Г.Г. Шпет погиб в сталинских лагерях.

Подобно многим другим русским философам рубежа XIX-XX веков, Г.Г. Шпет пережил в молодости увлечение марксизмом, в котором его привлекал социально-исторический подход к действительности. От марксизма взгляды Г.Г. Шпета эволюционировали в сторону феноменологии, «…...вскрывающей механизм человеческого сознания во всех сферах его деятельности – в философии, в искусстве, религии»[206].

В философии Г.Г. Шпет исходил из «абсолютной реальности» идеального. Он верил в «абсолютную реальность (курсив – Г.Ш.) потустороннего», полагая, что «разумный дух» становится реальным лишь через воплощение идеального в действительности. При этом заряд идеального проникает в действительность, превращая ее в «духовную историческую реальность». Историю он понимал как «непрерывное движение». Она представлялась ему осуществленной, но в то же время «осуществляющейся» и «подлежащей осуществлению» реальностью[207].

«Злым делом» считал философ попытки «осуществлять историю», опираясь на частное и частичное уразумение ее смысла. По мнению Г.Г. Шпета, такое вторжение в развитие означало бы его «прекращение», поскольку история живет собственным «свободным и непосредственным творчеством». Одно только лишь «поучение» можно извлечь из ее хода: нельзя, чтобы какое-то мнение выступало как бесспорное «знание», «стесняя свободу всех остальных». В этом и заключается, по мнению Г.Г. Шпета, «чистота» философии. Эта мысль имеет универсальный характер. Она касается науки, искусства и самой жизни.

Эта ключевая идея лежит в основе понимания Г.Г. Шпетом герменевтики. В пределе философия и герменевтика для него – синонимы. Последняя связана с «принципиальной проблемой понимания», то есть с уразумением «самого духа». К этим вопросам ученый обращается во всех основных работах – книге «Явление и смысл» (1914), серии очерков «Герменевтика и ее проблемы» (1918), а также знаменитых «Эстетических фрагментах» (1922). При этом очень важным для Г.Г. Шпета является анализ «семасиологических проблем».

Г.Г. Шпета сближает с учеными ОПОЯЗа протест против психологизма. Комментируя труды немецкого исследователя Э. Шпрангера, он подчеркивает знаковый характер произведения. Выраженный знаками «внутренний смысл» произведения, первоначально возникает в душе поэта, однако, в дальнейшем «отрешается» от него. «Отрешенная связь» свидетельствует о наличии собственной жизни произведения. «Понимание» при этом не сводится к индивидуальной психологии автора. Оно включается в исторический процесс, который немыслим без общности и общения. Очевидно, что эти идеи перекликаются с теориями М.М. Бахтина, которые возникают в том же историко-культурном контексте.

В «Эстетических фрагментах» Г.Г. Шпет подчеркивал, что слово прежде всего – сообщение и средство общения. В этой своей функции оно есть «архетип культуры»[208]. Слово способно выступать в этой роли, поскольку оно представляет собой структуру. Другими словами, понимание слова как «архетипа культуры» опирается на идею структурности.

Под «структурой» Г.Г. Шпет понимает органическое, глубинное «расположение» отношений в слове. Чувственно-воспринимаемые и формально-идеальные термины отношений образуют «конкретное строение», в котором «...отдельные части могут меняться в «размере» и даже качестве, но ни одна часть из целого in potentia не может быть устранена без разрушения целого».

С точки зрения Г.Г. Шпета, структурно прежде всего то, что невещественно и оформлено. Поэтому дух и культура принципиально структурны. В вещественном и общественном мирах структурой наделены лишь оформленные образования. «Систему структур» представляет собой организм человека.

Разъясняя свое положение о «системе структур», Г.Г. Шпет подчеркивал, что «каждая структура в системе сохраняет конкретность в себе». Эта идея философа представляется принципиальной. На примере макросистемы «литература» можно видеть, что каждое звено этой системы не утрачивает своей собственной системности, то есть «конкретности». Сохраняя свои собственные свойства, подсистемы «произведение – читатель», «традиция – произведение» и т.д. включаются в общую «систему систем».

Г.Г. Шпету принадлежит важнейшее пояснение, согласно которому в структурной данности «…все моменты, все члены структуры всегда даны, хотя бы in potentia». При этом рассмотрение «…не только структуры в целом, но и в отдельных членах требует, чтобы не упускались из виду ни актуально данные, ни потенциальные моменты структуры». Именно эта идея Г.Г. Шпета наилучшим образом разъясняет понимание категории «художественный мир». Системный подход к литературе важен именно потому, что все «…имплицитные формы принципиально допускают экспликацию»[209]. Это мысль о природе системы и системности как таковых.

Следуя традиции В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни, Г.Г. Шпет рассматривает «внутреннюю форму» в качестве важнейшего элемента структуры слова. «Внутренняя форма» является глубинной моделью возникновения поэтического начала. Отсюда следует, что «художественный мир» как макросистема представляет собой аналог «внутренней формы» слова.

В ходе поэтического «концепирования», называния мира возникает «третий род истины», который порою приводит к «полной эмансипации» поэтических форм от «существующих (курсив – Г.Ш.) вещей»[210]. Ставшая образом вещь, «...теряет свою логическую устойчивость». Образ не есть только «понятие» или только «представление». Он – «...между представлением и понятием»[211].

Эта мысль Г.Г. Шпета по-новому раскрывает положение о неисчерпаемости искусства. Скольжение образа (символа) между двумя сферами наделяет образ свойствами и той и другой. В зависимости от контекста в слове выдвигаются на первый план (становятся «доминантой») признаки понятийного или эмоционально-чувственного ряда. При этом какие-то признаки могут выходить на первый план или, напротив, становиться вторичными. Тем не менее и те и другие значимы.

Опираясь на анализ стихотворного текста, сходные мысли высказывали формалисты. С точки зрения Ю.Н. Тынянова, «второстепенные» признаки значения слова («колеблющиеся признаки») взаимодействуют с основным признаком, порождая особую «тесноту» стихового ряда[212]. Хотя формалисты в лице В.Б. Шкловского отрицали образную природу искусства, они пришли к тем же выводам, что и Г.Г. Шпет.

В новейшее время литературоведческая герменевтика пошла по пути создания специализированных методик и интерпретационных моделей. Эта работа велась иногда независимо от идей Гадамера (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев и др.), иногда в связи с ними (Г.И. Богин[213] и др.), иногда в известном противопоставлении им (Эрих Дональдс, Хирш и др.). Специализация методик – показатель того, что литературная герменевтика выделилась в особую литературоведческую дисциплину[214]. Более того, сейчас ведутся герменевтические исследования на стыке литературоведения и лингвистики. Примером такого применения аналитических средств двух наук может служить фрагмент статьи Г.И. Богина «К онтологии понимания текста», в которой содержится изящный анализ стихотворения Д. Хармса:

Я шел зимою вдоль болота

В галошах, шляпе и очках.

Вдруг по реке пронесся кто-то

На металлических крючках.

Я побежал скорее к речке,

А он бегом пустился в лес,

К ногам приделал две дощечки,

Присел, подпрыгнул и исчез.

И долго я стоял у речки,

И долго думал, сняв очки:

«Какие странные дощечки

И непонятные крючки!»

Г.И. Богин в центр анализа помещает мысль о «другом тексте», заимствованную у Л. Витгенштейна. Этот «другой текст» виден уже в семантизации слов» «Я шел зимою вдоль болота» («Человек «...двигался пешком по берегу болота, которое по случаю мороза замерзло, а потому и затвердело»). Далее, «...реципиент отрефлектирует опыт использования в речи однородных членов предложения и заметит в стихотворении Хармса» предметную разнородность «...грамматически однородных членов»: Один – «В галошах, в шляпе и очках»; другой – «Присел, подпрыгнул и исчез».

В этом случае становится понятным, что «...стихотворение – «юмористическое», но если «мерить прогресс понимания мерой непонимания, то придется признать, что мы еще очень далеки от полной интерпретации. Уменьшить непонимание сможет тот, кто попытается соединить непосредственное восприятие с лингвистическим анализом текста и конечным умозаключением. Перед нами зрелище странного героя-интеллигента – «в галошах, шляпе и очках» и «кого-то», кто «проносится по речке» на «металлических крючках» и быстро исчезает в лесу, к ногам приделав две дощечки.

Вспоминая терминологию эпохи «спринтеров», чемпионов, «передовиков» и «попутчиков», обратимся вновь к тексту, чтобы отчетливо различить парадигму: «Старое воззрение на мир / Реально обновляемый мир». Эта парадигма включает в себя «целую россыпь малых парадигм».

Нам есть еще что понять в размышлении «...над прекрасной миниатюрой поэта-рыцаря нового мира, погибшего при развертывании совсем других парадигм от имени все того же нового мира»[215]. Иначе говоря, фрагмент статьи Г.И. Богина возвращает нас в герменевтический круг.

Движение между читательским и авторским восприятием в процессе «непонимания» и «предпонимания» ведет к «пониманию» текста, которое никогда не бывает полным.

Вопросы к теме:

1. Сравните выражения: женское сердце – сердце женщины; часовой – человек на часах; капитанская дочка – дочь капитана; собачье сердце – сердце собаки; железный поток – поток железа. Почему переводчик выбрал для рассказа Дж. Лондона название – «Сердце женщины», Н.С. Лесков – «Человек на часах», А.С. Пушкин – «Капитанская дочка», М.А. Булгаков – «Собачье сердце», а А.С. Серафимович – «Железный поток»?

2. Проследите герменевтический круг, который совершило ваше воображение при поисках ответа на предыдущий вопрос.

3. Отметьте случаи расхождения предпонимания с пониманием и их совпадения при знакомстве с заглавиями произведений «Аристократка» М. Зощенко, «Солнечный удар» И. Бунина, «Двенадцать» А. Блока. Приведите собственные примеры движения по герменевтическому кругу и его отличия от логического круга.

Литература по теме

1. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988.

2. Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. – М., 1991.

3. Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст. Литературно-теоретические исследования. – М., 1992.

4. Schleiermacher Friedrich Daniel Ernst. Hermeneutik. – Heidelberg, 1974.

Дополнительная литература

1. Богин Г.И. Филологическая герменевтика. – Калинин, 1982.

2. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. – СПб., 1996.

3. Мень А. Библиологический словарь: В 3 Т.: Т. 3. – М., 2002. См. также «Библиологический словарь» в Интернете: http://slovari.yandex.ru/dict/men/article/me1/me1-0312.htm.

4. Нефедов Н.Т. Литературная герменевтика // История зарубежной критики и литературоведения. – М., 1988.

5. Орнатский Ф. Учение Шлейермахера о религии. – Киев, 1884.

6. Dilthey W. Gesammelte Schriften. – Stuttgart, 1958.

7. Iser W. Der Akt des Lesens. – München, 1994.

Тема 11

Структурный метод

Ключевые слова:структура, связь, отношение, элемент, уровень, оппозиция, вариант/инвариант, парадигматика, синтагматика, минус-прием

Свое название структурализм получил в связи с положением, которое занимает в его методологии понятие «структура». Возникновение метода связано с переходом в ХХ веке ряда гуманитарных наук от описательно-эмпирического к абстрактно-теоретическому уровню исследований. Структурализм, зародившись в лингвистике, вскоре освоил области литературоведения и этнографии, а затем и иные сферы культуры. Толчком к развитию структурализма в литературоведении послужил опыт русского формализма, вплотную подошедшего к изучению «специфически-структурных законов»[216] литературы и ее истории. Первые шаги литературоведческого структурализма связаны с деятельностью Пражского лингвистического кружка (1926 – начало 1950-х годов), во главе которого стояли чешские филологи В. Матезиус и Я. Мукаржовский. Членами Пражского лингвистического кружка наряду с чешскими языковедами и литературоведами, стали русские ученые Н.С. Трубецкой, Р.О. Якобсон и С.О. Корцевский. С Пражским лингвистическим кружком имели научные связи П.Г. Богатырев, Г.О. Винокур, Е.Д. Поливанов, Б.В. Томашевский и Ю.Н. Тынянов. Пражский лингвистический кружок издавал собственные «Труды» («Travaux du Cercle linguistique de Prague», 1929-1939) и журнал «Slovo a slovesnost», перешедший в 1953 г. в введение Чехословацкой академии наук. Период творческого расцвета кружка, заложившего основы структурализма в литературоведении, падает на 30-е годы.

Дальнейшее развитие литературоведческий структурализм получил в трудах Парижской семиотической школы (ранний Р. Барт, А.Ж. Греймас, К. Бремон, Ж. Женнет, Ц. Тодоров, Ю. Кристева и др.), а также Бельгийской школы социологии литературы (Л. Гольдман и его последователи).

Наибольшим влиянием французский структурализм обладал в период с середины 1950-х годов до начала 1970-х годов, когда сформировался структурный метод и были отточены приемы структурного анализа. В США структурализм сохранял за собою ведущее положение в литературоведении до конца 1970-х годов (Дж. Калмер, К. Гильен, Дж. Принс, Ф. Скоулз, М. Риффатер). В СССР развитие структурализма началось в 1962 году симпозиумом по структурному изучению знаковых систем. Основными центрами структурных исследований в СССР были кафедра русской литературы Тартуского университета (Ю.М. Лотман и др.) и сектор структурной типологии языков Института славяноведения и балканистики АН СССР в Москве (В.В. Иванов, В.Н. Топоров, И.И. Ревзин и др.) В связи с этим иногда говорят о тартурско-московской школе в структурализме, сыгравшей большую роль в развитии литературоведения, хотя научные интересы ее представителей не ограничивались одним лишь литературоведением. На рубеже 1970-1980-х годов большинство западных структуралистов перешло на позиции постструктурализма и деконструктивизма.

Литературоведческий структурализм, используя достижения структурной лингвистики и этнографии, разработал сложный понятийный аппарат, приспособленный для изучения структуры – совокупности устойчивых отношений, обеспечивающей сохранение основных свойств объекта. Структурный метод оперирует терминами – отношение, элемент, уровень, оппозиция, положение, вариант, инвариант. Под отношением здесь понимается такая связь между элементами, при которой модификация одного из них влечет за собою модификацию других, а элементомсчитается далее неделимая в пределах избранного способа изучения часть исследуемого объекта. С понятием структуры в структурализме тесно связано понятие уровня, на котором ведется исследование объекта. Под уровнем понимается однопорядковость элементов, связанных отношением, или однопорядковость отношений в структуре элемента. Уровни выделяются на основе оппозиции – бинарного положения противопоставляемых элементов или рядов отношений в структуре объекта. Оппозиция является отражением положения – размещения элементов или рядов отношений в его структуре. Структура – основное свойство объекта – его инвариант – абстрактное обозначение одной и той же сущности, взятой в отвлечении от ее конкретных модификаций – вариантов. Модификации, если речь идет о художественном тексте, могут быть прослежены либо в плане выбора автором текста одного из синонимичных элементов (ось выбора, вертикальная ось, парадигматика), либо в плане соединения элемента с предшествующим ему и следующим за ним элементами (ось сочетания, горизонтальная ось, синтагматика).

Среди принципов, на которые опирается структурный метод, особо обозначились два – методологический примат отношений над элементами в системе и методологический примат синхронии над диахронией. Примат отношений над элементами означает не пренебрежение элементами и их «природными» свойствами, которое иногда приписывают структурализму, а признание несводимости свойств системы к сумме свойств составляющих ее элементов. Примат синхронии над диахронией означает не противопоставление структурного подхода историческому, а требование идти при изучении развивающихся систем не от существующих в диахронии их вариантов к инварианту, а от выявленного при отвлечении от развития системы инварианта к вариантам, возникающим в ходе ее существования.

Существует определенная последовательность процедур, используемых структурализмом. В.Ю. Борев определил ее как этапы структурного анализа и описал следующим образом:

«1. Аксиоматизация – нахождение не подлежащего дальнейшему доказательству основания для деления системы на элементы – по определенному параметру.

2. Диссоциация – обоснованное разделение по установленному в результате аксиоматизации основанию исследуемого объекта на элементы структуры.

3. Ассоциация – нахождение связи между элементами структуры.

4. Идентификация – определение по существенному признаку элементов типа отношений между ними.

5. Интеграция – рассмотрение всей совокупности элементов, составляющих структуру, не как простой суммы, а как единого целого»[217].

Литературоведческий структурализм исследовал структуру самых разнообразных литературных объектов (от структуры образа человека в произведениях отдельных писателей до структуры жанров и литературных направлений). Однако основным предметом изучения для структуралистов оставался художественный текст и поэтика литературы. Соотнося их исследования с системой литературной коммуникации, можно заметить, что текст рассматривался ими как по «образно-иконической оси» – «традиция – текст – реальность», так и по «оперативно-прагматической оси»[218] – «автор – текст – читатель», причем вычленение структурного аспекта художественного текста осуществлялось ими на некоторой знаковой системе. В литературоведческом структурализме – это вторичная семиотическая система (Р. Барт, Ю. Кристева и др.), или вторичная моделирующая система (Ю.М. Лотман и др.), надстроенная над естественным языком.

Исследования структуралистов позволили структурной поэтике и генеративной поэтике выделиться в особые области теории литературы. Методологией структурной поэтики является принцип имманентного исследования художественного текста. Находясь в рамках текстовой реальности, исследователь осуществляет анализ, который Р. Барт назвал произвольно закрытым, с целью установления принципов организации в художественное целое всех текстовых элементов произведения. Образцом такого рода работ может служить переведенная на многие языки и вошедшая в состав литературоведческой классики книга Ю.М. Лотмана «Структура художественного текста». Генеративная же поэтика исходит из представления о том, что глубинные структуры порождаются по строго определенным правилам и в идеальном виде отражают наиболее существенные свойства моделируемого объекта. Из глубинных структур можно вывести поверхностные структуры, которые точно выражают свойства моделируемого объекта. Таким образом, при помощи стандартных процедур выводится сложность и многообразие существующих и возможных литературных феноменов.

Характерной чертой структурализма является стремление за сознательным манипулированием знаками, словами, образами, символами обнаружить неосознаваемые глубинные структуры, скрытые механизмы знаковых систем (ср., например, положения генеративной поэтики в книге Р. Барта «Мифологии»). В этом отношении литературоведческий структурализм сохранял преемственность по отношению к структурализму в этнологии, в частности к трудам К. Леви-Стросса. Интерес к глубинным структурам в сочетании с присущим структурализму стремлением к формации, логизации и математизации значения (Дж. Принс в своей «Грамматике историй» описал структуру сказки «Красная шапочка» с помощью алгебраических формул, занявших 12 книжных страниц) стали источником кризиса структурализма в последней трети ХХ века, когда рационализм и абсолютизация научных знаний вызвали сильную ответную реакцию среди самих структуралистов.

Если смотреть на структурный метод в литературоведении с точки зрения системного подхода, то следует признать его соответствие принципу структурности и применимость как по отношению ко всем компонентам системы «литература», так и к системе «литература», взятой в целом. Иное дело – пришедшие на смену структурализму постструктурализм и деконструктивизм, которые путем деструкции поверхностных структур считают возможным обнажить глубинные структуры. Сейчас трудно прогнозировать результаты деятельности литературоведов – постструктуралистов и деконструктивистов (Ж. Деррида, М. Фуко, Ю. Кристева, П. де Ман, Х. Блум, Дж. Хартман, Дж.Х. Миллер, Ж. Деллез, Ф. Гваттари, Р. Жирар, Ж. Лакан, поздний Р. Барт и др.), но уже можно говорить о несовместимости принципов постструктурализма и деконструктивизма с системным подходом к изучению литературы.

Для молодых ученых следование им представляет большую опасность. На это указал М.Л. Гаспаров: «Такая парафилология принимает вид игры в прочтение одного текста на фоне другого, по возможности, очень непохожего, и называется постструктурализмом или деконструктивизмом. Здесь как бы возводится в принцип то чтение классиков «от нуля», без эрудиции, отталкиваясь от последней прочитанной книги, с которой когда-то в детстве начинал каждый. Из этого возникают красивые (хотя обычно неудобочитаемые) творческие фантазии, очень много говорящие о душевном складе сегодняшней культуры, но очень мало – о рассматриваемом тексте и авторе»[219].

Современные философы часто именуют системный подход системно-структурным, указывая на его генетическую связь со структурным подходом. В литературоведении эта связь часто была двусторонней, потому что многие структуралисты исходят в своих построениях из системных представлений о литературе.

Близость системного и структурного подходов в литературоведении легко показать на примере введенного в теорию литературы Ю.М. Лотманом понятия «минус-прием»[220]. Ученый неоднократно возвращался в своих трудах к многочисленным случаям применения минус-приема в литературе, стремясь выяснить его природу и дать представление о его функциях в литературном произведении и литературном процессе.

Одно из высказываний Ю.М. Лотмана о минус-приеме содержится в книге «Анализ поэтического текста. Структура стиха». Оно велико по объему, а потому ниже будет приведена лишь его часть, достаточная для подтверждения мысли о близости системного подхода к структурному методу: «Структурный анализ исходит из того, что художественный прием – не материальный элемент текста, а отношение. Существует принципиальное различие между отсутствием рифмы в стихе, еще не подразумевающем возможности ее существования (например, античная поэзия, русский былинный стих и т.п.) или уже от нее отказавшемся, так что отсутствие рифмы входит в читательское ожидание, в эстетическую норму этого вида искусства (например, современный vers libre), с одной стороны, – и в стихе, включающем рифму в число характернейших признаков поэтического текста, – с другой. В первом случае отсутствие рифмы не является художественно значимым элементом, во-втором – отсутствие рифмы есть присутствие не-рифмы, минус-рифма»[221].

Прежде всего заметим, что Ю.М. Лотман был знаком с исследованиями по общей теории систем и по теории литературной коммуникации[222]. Поэтому нас не должно удивлять, что для него прием – «не материальный элемент текста, а отношение». Исследователь не поясняет свои представления о составе системы литературной коммуникации («автор – текст – читатель»), но говорит о «читательском ожидании», что указывает на включение элемента «читатель» в систему, способную порождать литературные приемы. Далее Ю.М. Лотман рассматривает развитие системы «автор—текст—читатель» на примере истории рифмованного стиха, в ходе которого становится возможным создание и использование минус-приемов.

Подытоживая наблюдения над рассуждением Ю.М. Лотмана о минус-приеме, можно сказать, что исследователь определяет отношение, обусловливающее генезис и функционирование минус-приема, но не описывает системы, в которой существуют эти отношения, как бы оставляя решение этой задачи системному подходу. Между тем минус-прием не может существовать в условиях одной только прямой связи, идущей от автора через текст к читателю, т.е. в системе литературной коммуникации. Ю.М. Лотман отметил существование между элементами «автор», «текст» и «читатель» обратной связи, когда несколькими строками ниже писал, что «минус-приемы» – это «система последовательных и сознательных, читательски ощутимых отказов»[223]. Тем самым, через анализ отношений между элементами, «участвующими» в создании минус-приема, Ю.М. Лотман непосредственно подошел к описанию системы «литература», элементы которой находятся в прямой и обратной связи друг с другом («автор – произведение – читатель»).

По мнению Ю.М. Лотмана, «…внетекстовая часть художественной структуры составляет вполне реальный... компонент художественного целого»[224]. Используя терминологию данной книги, можно сказать, что «художественное целое» – это произведение в системе «литература». Включенное в художественную коммуникативную цепь, произведение предстает в полноте его «внетекстовых связей». Упоминая их, автор «Анализа поэтического текста» выделяет исторические, социальные и «индивидуально-личные» связи. Последние почти не поддаются «анализу средствами современного литературоведения».

Ю.М. Лотман отмечает, что «внетекстовые связи» следует изучать не по отдельности, а «в их структурной совокупности». Феномен, который здесь обозначен как «структурная совокупность» «внетекстовых связей», описан в этой книге как система «литература».

Внетекстовые связи Ю.М. Лотман рассматривает лишь частично – «в их отношении к тексту». Автор сознательно вводит это ограничение, поскольку его главной целью является рассмотрение структуры поэтического текста. При структуралистском подходе объектом анализа является срединный элемент системы «литература» – текст произведения «от первого слова до последнего»[225]. Лишь иногда затрагиваются ближайшие звенья коммуникативной художественной цепи. При строгом структуралистском подходе прямые и обратные связи, действующие по всей цепи и влияющие на всю систему, учитываются лишь частично.

Во второй части книги, посвященной анализу поэтического текста, Ю.М. Лотман дает серию примеров. Как правило, автор начинает разбор с упоминания о «внетекстовых связях». И при структуралистском анализе – это естественная отправная точка. Пунктирно намечаются история создания, жанр и традиция, к которым восходит данный стихотворный текст.

Второй шаг связан с выделением наиболее важных и активных уровней структуры текста. Следуя терминологической традиции формалистов, Ю.М. Лотман называет их «доминантными». Само это выделение происходит интуитивно и, на самом деле, предполагает учет данных всей художественной коммуникативной цепи. Доминантный уровень объясняет семантику единиц других уровней. Так, например, анализируя стихотворение К.Н. Батюшкова «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы…», в котором русский поэт воссоздает образ древнего итальянского города, часть развалин которого находится под водой, Ю.М. Лотман отмечает, что доминантными, наиболее активно работающими уровнями структуры здесь являются низшие – фонологический и метрический. Исследуя звуковой состав и ритмическую структуру стихотворения, Ю.М. Лотман прослеживает связи этих уровней с семантикой «словаря», лексики этого текста.

Структурный анализ ставит своей основной задачей исследовать окказиональную синонимию / антонимию единиц разных уровней. По мнению Ю.М. Лотмана, поэтическая структура уникальна тем, что способна превращать «…заведомо несинонимические и неэквивалентные единицы» в «синонимы и адекваты»[226]. Так, анализ стихотворения К.Н. Батюшкова выявил «сближение» и – одновременно – расхождение звукового, лексического и ритмического уровней текста.

Ю.М. Лотман делает главными «героями» анализа структурные принципы – «возвращение», «повтор», «антитезу»[227]. Специальным приемом, помогающим уловить вариативность[228] любого текста, является составление его «словаря». Как правило, он складывается из «микрословарей» единиц разных уровней[229].

Анализируя стихотворение К.Н. Батюшкова, Ю.М. Лотман составляет «словарь» на звуковом (фонологическом) уровне. При этом обнаруживаются значимые повторы. Схема распределения ударных гласных в этом тексте выглядит следующим образом:

Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы

При появлении Аврориных лучей,

Но не отдаст тебе багряная денница

Сияния протекших дней,

Не возвратит убежищей прохлады,

Где нежились рои красот,

И никогда твои порфирны колоннады

Со дна не встанут синих вод.

а__________а__________и

е__________о__________е

а__________а__________и

а__________е__________е

и__________е__________а

е__________и__________о

а__________и__________а

а__________а__________и__________о

Видно, что «возвращаются», «повторяются» и вступают в конфликт «четыре фонемы, которые легко обобщаются в две группы а/о и е/и». В дальнейшем этот анализ дополняется наблюдениями над «консонантными противопоставлениями», а также последовательным описанием ритмических структур. В результате Ю.М. Лотман приходит к выводу, что семантика пробуждения жизни закрепляется за фонемой «а», значение же гробницы, смерти – за «и»[230]. Эти соотношения единиц разных уровней имеют значение лишь в контексте данного стихотворного текста, где они выступают как окказиональные синонимы-адекваты.

Ю.М. Лотман подчеркивает, что в принципе между различными уровнями текста существует «двусторонняя» зависимость. В стихотворении К.Н. Батюшкова «семантические единицы» интерпретируют значения низших уровней. Однако существует и «обратная» связь: соотнесенность фонем порождает семантические сближения и антитезы на высших уровнях. При этом «фонологическая структура» интерпретирует семантическую. Тем самым Ю.М. Лотман отмечает действие прямых и обратных связей в структуре произведения. Представляется, что эта закономерность действует во всей художественной коммуникативной цепи, обеспечивая ее системный характер.

Заключая анализ стихотворения К.Н. Батюшкова, Ю.М. Лотман делает вывод, что «вся структура текста создает трагический образ разрушения красоты и невозможности ее воскрешения. Однако эта, выраженная всем строем стихотворения, идея вступает в противоречие с возникающим из того же текста ощущением вечности и неистребимости красоты. Это ощущение возникает из богатства звуковой организации и достигается исключительно фонологическими средствами». Очевидно, что для ученого интуиция, «гармония» все же первичны. И только на этом фоне высшая математика анализа обретает глубокий смысл.

Развивая принципы формального метода, структурализм делает следующий шаг: от анализа «искусства как приема» – к выявлению структурных принципов, где материал и форма неразделимы. Заключая этот раздел, отметим, что при всей близости понятий «система» и «структура», структурный метод и системный подход не синонимы.

Вопросы к теме:

1. Определите понятия «отношения», «уровень», «оппозиция», «синтагма», «парадигма» в книге Ю.М. Лотмана «Структура художественного текста».

2. Что означают в работах структуралистов термины «парадигматика» и «синтагматика» и чем