Русского языка и объективность лексикографии
В 30-е годы XX века начался новый период стабилизации языковой нормы, отразившей существенные изменения, которые уже произошли в русском литературном языке. Изменения в лексическом составе фиксировались в толковых словарях, которые, к сожалению, далеко не всегда объективно отражали языковую действительность, находясь под жестким идеологическим контролем правящей партии. Административно-командная система сталинской эпохи внесла свой вклад в русскую лексику. В текстах постановлений, предписаний, циркуляров и в живой речи народа появлялись игнорируемые словарями (по идеологическим соображениям) лексические единицы: спецпереселенцы (депортированные в начале 30-х годов крестьяне), спецпоселенцы (депортированные народы, начиная с корейцев и кончая турками-месхетинцами), лишенцы, невозвращенцы, невыездные. Партийные чиновники создали спецхраны, допуская в них особый, ограниченный контингент, завели для себя спецпайки, спецбольницы и разные другие спецудобства. Все эти слова до недавнего времени оставались в словарях невидимками, как и особые значения заимствованного слова номенклатура: 1. Совокупность руководящих постов, назначение на которые входит в компетенцию определенного партийного органа, производится по его указанию. 2. Один из таких постов. 3. Совокупность лиц, занимающих или способных занять такие посты. 4. Лицо, занимающее такой пост. Однако «идеологически опасные» слова или значения вошли в язык вопреки всем запретам и независимо от словарей, которые вынуждены были искажать реальный смысл некоторых иноязычных слов по заказу партийных надзирателей.
Характеризуя особенности языка того времени, Л.А. Введенская пишет о том, что для русской лексики советской эпохи, как и для языка в целом, характерна интерференция (взаимодействие) противопоставленного. Контрастность восприятия и отражения действительности в СМИ и словарях становится главным признаком речевого пространства на протяжении всего советского периода. Все параметры новой жизни были четко разграничены и поляризованы: у нас – идеологически близкое, нравственное, партийное, идейное; у них – идеологически чуждое, безнравственное, антипартийное, безыдейное. Антагонизм двух систем подчеркивался устойчивыми эпитетами: развитой социализм – загнивающий капитализм, светлое будущее коммунизма – прогнивший насквозь капитализм. Постоянное использование прилагательного советский способствовало его переходу из разряда относительных в качественные: советский постепенно стало синонимом слова лучший: советская молодежь, советский человек, советский спорт, советская наука, советское хозяйство, советский образ жизни.
После октябрьского переворота в русском языке постепенно складывались две лексические системы: одна для наименования явлений капитализма, другая – социализма. В научных трудах, словарях, особенно в публицистике четко просматривалось это разграничение. Так, если речь шла о капиталистических странах, тогда их разведчики назывались шпионами, войска – оккупационными, воины – оккупантами <…>. У них – капитализм, конкуренция, милитаризм, бизнес, коррупция, мафия, рэкет, апартеид, геноцид, дискриминация, наркомания, коммерция, эксплуатация, у нас – социализм, демократия, интернационал, братство, дружба, мир, свободный труд (15, с.19 – 20).
«Словарь иностранных слов» утверждал во всех изданиях до 18-го (1989 г.): «Коррупция – подкуп, продажность общественных и политических деятелей, должностных лиц в капиталистическом обществе».
Ему вторили 17-томный БАС, «Толковый словарь русского языка» п/р Д.Н. Ушакова и «Словарь русского языка» С.И. Ожегова (поправка внесена в издание 1989 г.). В 18-м издании «Словаря иностранных слов» пришлось изменить и толкования слов мафия, проституция, рэкет и рэкетир – здесь тоже были убраны привязки к общественно-политическому строю. Четырехтомный «Словарь русского языка» (МАС) в 1981 г. истолковывает слово коррупция без дежурной привязки к определенному типу общества, но в статье проституция все же впадает в идеологизирование (вместе со словарем Ушакова и БАСом): «в эксплуататорском обществе – продажа женщинами своего тела с целью добыть средства к существованию». Тут и признак ограниченности явления рамками капиталистического общества, и завуалированное оправдание всех занимающихся проституцией – на это их якобы толкает эксплуататорское общество. Но можно ли, например, поставить рядом современных интердевочек и несчастную женщину из некрасовского стихотворения, которая вышла на панель, чтобы добыть «на гробик ребенку, на ужин отцу»? Тут точны Словарь Ожегова (продажа женщинами своего тела) и 18-е издание Словаря иностранных слов, в котором после «добыть средства к существованию» добавлено: «…а также с целью наживы» (см. 91, с.238 – 240).
Больше всего от идеологического диктата пострадал вышедший в 1935 – 1940 гг. Толковый словарь русского языка п/р Д.Н. Ушакова. Например, слову оппозиция приписывается в нем следующее надуманное и навеянное политической атмосферой тех лет значение: «Деятельность оппортунистических антиленинских группировок, боровшихся против генеральной линии ВКП(б) и против руководства партии с целью разрушения диктатуры пролетариата и восстановления капитализма и превратившихся впоследствии в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств». На самом деле слово оппозиция не содержит почти ни одного из тех элементов смысла, которые так размашисто щедро сообщает Словарь Ушакова. В 4-м издании «Толкового словаря русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (1997 г.) находим три реальных значения этой лексемы:
1. Противодействие, сопротивление (книжн.). 2. Группа лиц внутри какого-либо общества, организации, партии, ведущая политику противодействия, сопротивления большинству. (Напр.: Парламентская о. Внутрипартийная о.). 3. Противопоставление, противопоставленность (спец.) (Напр.: О. грамматических категорий).
Незаслуженную идеологически отрицательную оценку с привязкой к «капиталистическому эксплуататорскому обществу» получили в толковых словарях советской эпохи слова фракция, богема, профверхушка, реформизм, акция, бюрократизм и др.
Анализ примеров приводит к логическому выводу о том, что идеологизированный подход к языковым фактам антинаучен, и заставляет согласиться с тем, что «создание нормативного словаря – дело лингвистически ответственное» (60, с.164). Следовательно, при уточнении лексического значения слова лучше пользоваться новейшими изданиями толковых словарей.
О языке русской эмиграции
Современные носители русского литературного языка владеют обеими его разновидностями (книжной и разговорной), чего нельзя сказать, например, о русских эмигрантах первой волны, которые покинули Россию в первой четверти XX века (после Октября 1917 г. и в период гражданской войны) и, конечно, не стремились стать «настоящими французами» или «настоящими немцами». Это был великий и трагический «русский исход», когда миллионы интеллигентов, прежде всего дворянского сословия – философов, писателей, поэтов, музыкантов, художников, инженеров, зодчих, врачей, адвокатов, офицеров (в том числе И. Бунин, А. Куприн, И. Северянин, Ф. Шаляпин, С. Рахманинов), составлявших «цвет нации», – вместе со своими семьями вынуждены были проститься с Родиной, считая пребывание в чужой стране лишь временным испытанием. Свою миссию эмигранты видели в том, чтобы сберечь ценности и традиции русской культуры, сохранить великий русский язык, оставленный в наследство ΧІΧ столетием. Долгое время ни они, ни их потомки практически не знали русской разговорной речи. Даже в быту они говорили на книжном языке, распространенном в аристократических кругах в предоктябрьские годы. Поэтому их речь показалась бы нам несколько вычурной, искусственной. Например: Как почивали, сударыня? или Не изволите ли откушать с нами, барышня? Летчика долго называли авиатором, зарплату – жалованием и т.д.
Уже в 20 – 30-х гг. они ужасались «порче» русского языка в Советской России, возмущались фразами он упорно не хочет; он определённо не знает. Особенно неприятен «гнусный паразит» обязательно. Это слово в старой России имело одно значение ‘любезно, услужливо’, и вполне понятно негодование старых русских интеллигентов (об этом пишет К.И. Чуковский – см. 97, с.14) по поводу того, что в новой России стала возможной фраза «Он обязательно набьёт тебе морду!» Не меньшую антипатию вызывают «уродливое» подвезло и «ужаснейшее» извиняюсь. Эмигранты до сих пор не одобряют распространение в русском языке таких заимствований, как пресса (если есть печать), детальный (если есть подробный), не понимают, зачем нужны аргумент, депрессия, монумент, эксперимент, когда уже есть довод, подавленность, памятник, опыт.
Русская эмиграция сформировала личностное отношение к языку, высказанное в тезисе: эмиграция не живет на родине, но она живет в родном языке, что важнее, чем все другое. Язык русской эмиграции как историко-культурный феномен неизменно контролировала консервативная охранительная служба, не допускавшая вариативности.
Вместе с тем было бы ошибкой признать, что состояние языковой нормы в русском зарубежье было безоблачно, хотя до 40-х гг. язык зарубежья и язык советской России представлялся эмигрантам единым русским языком. Постепенно молодежь эмиграции отходила от традиционной манеры изложении и искала свои пути. Этому поиску способствовало иноязычное речевое окружение и происходящие в мире перемены. Коренным образом изменила русское зарубежье Вторая мировая война и хлынувшие потоки второй и третьей волн эмиграции. Л.М. Грановская пишет об этом так: «Поколение «обнаженной совести» после войны не возродилось: на смену ему пришла другая эмиграция, принесшая язык советской России», – и утверждает, что возникло явное противостояние «норм старшего и нового поколений эмиграции, привнесшей на Запад через художественную литературу новый сниженный пласт слов и жаргонную лексику…» (см. 30).
К середине 40-х – началу 50-х гг. ХХ века в эмигрантских кругах нарастает ощущение того, что за рубежом по-русски говорят иначе, чем в России, признается существование двух ветвей – «эмигрантского» и «советского» языков. Последний, с точки зрения пуристов, плох всем, в нём уродливо переосмыслены «старые русские слова»: проработать стало обозначать ‘изучить, осудить’, освоить – ‘усвоить, овладеть‘, домохозяйка – ‘домашняя хозяйка‘, а не ‘домовладелица‘.
Учившиеся в Париже в 60-е гг. французские слависты рассказывают, что эмигранты, которые преподавали русский язык, предостерегали их от употребления таких иноязычных слов, как гардероб, нюанс, шик, модерн, меню (надо было говорить прейскурант), лакуны (надо пробелы). И в наше время во Франции действует «Союз для защиты чистоты русского языка», который уже около 10 лет издаёт небольшой, в несколько страниц, журнал «Русская речь».
Однако падение «железного занавеса» и укрепившиеся в постсоветскую эпоху контакты между русской диаспорой и новой Россией способствуют активному диалогу и более тесному сотрудничеству в поисках разумного компромисса и единых норм общенационального русского языка.