Всемирная история обработанная Сатириконом.
Еще одна характерная особенность авторского стиля – употребление лексики, которая призвана явно модернизировать описываемые коллизии. Например, одно из любимых слов – конспирация -оно и разные производные от него употреблены в книге более 20 раза в разных сочетаниях – конспиративная деятельность, конспиративная организация, конспиративная переписка и т.д.
Слово конспирация во времена декабристов не использовалось, оно вообще вошло в словари и в законодательные акты только с начала XX века. Соответственно и ассоциируется оно у нас с гораздо более поздними по времени явлениями. В некоторых случаях употребление этого слова с некоторой натяжкой можно признать корректным, хорошо, «тайная организация» равно «конспиративная организация». Но вот «конспиративных» (то есть «тайных, скрытых от властей знакомств») у декабристов попросту не было – не те времена. Все знакомства были абсолютно открыты, никто ничего не скрывал. Даже если кто-то с кем-то знакомился на собрании прежде всего как член тайного общества с таким же членом – это было нормальное официальное знакомство: «пришел к такому-то на обед, познакомился там с таким-то». Также не было у декабристов «конспиративных квартир», потому что квартира конспиративная – это тайная и используемая прежде всего в конспиративных целях. Нет, собирались они на собственных квартирах, в которых жили или которые снимали, и если само собрание еще можно назвать конспиративным, то жилье – никак. Автор сознательно использует это слово, чтобы в представлении читателя возникали реалии гораздо более поздних времен, с тем же успехом можно конспиратором назвать например Катилину или поговорить о конспиративной деятельности Марка Брута…
Очень любит Киянская также слово легальный и в результате получаются перлы типа:
«Члены Союза вступали в литературные и ученые общества, занимались выкупом крестьян из крепостной неволи, печатали в легальных журналах свободолюбивые статьи и стихи…»
Как я понимаю, Оксана Ивановна преподает историю журналистики. Интересно, много ли она может рассказать о нелегальных журналах этого времени в противовес легальным? Опять мы видим как употребленное невесть зачем слово призвано искажать в глазах читателя историческую действительность: перед нами еще не те времена, когда существуют легальные и нелегальные журналы, появление в современном смысле нелегальной печати – это середина века. Нелегальные (ну то есть запрещенные к печати и распространению книжки) существуют, но бОльшая их часть – это не про политику, как вы подумали, а про религию: запрещен ряд религиозных сочинений, в основном протестантских и старообрядческих.
Самый, наверно, сложный вопрос возникает с любимым Киянской словом революция. Везде, где можно, она упорно пишет именно о готовящейся революции, а не о мятеже, или перевороте, или восстании. Отчасти она права – по крайней мере это слово, в отличии от легальности и конспирации употребляли по отношению к своим планам как сами декабристы, так и их обвинители, и позднейшие историки – например, нечкинские «Декабристы» начинаются с «первых русских революционеров». И в принципе вопрос о словоупотреблении тут не совсем стилистический – он отражает авторскую концепцию, как, например, отражает концепцию Я. Гордина название «Мятеж реформаторов».
Проблема состоит в том, что слово революция в русском языке несет ассоциации прежде всего с главной нашей революцией – Великой Октябрьской Социалистической. Советские историки, употребляя это слово по отношению к декабристам, ровно ее имели ввиду – и объявляли декабристов предшественниками большевиков. Современные авторы также зачастую имеют ввиду именно ее (да кто помнит, что в России революций вообще-то было еще аж две?) и ассоциируется это слово с преобразованиями кровавыми, скорее негативными, и в – в первую очередь – такими, в которые вовлечены широкие народные массы.
Между тем применяя это слово ко всем без исключения декабристским планам, стоило бы объяснить, что как раз революции по такому – массовому, народному и кровавому сценарию – никто не хотел и не планировал (что, кстати, как раз вызывало осуждение у советских историков). Более того, Киянская сама пишет, что оба ее главных героя, что Пестель, что Муравьев-Апостол, оказавшись в ситуации, когда можно было начать разворачивать события по массовому и кровавому пути, от такого сценария отказались, причем ценой собственной жизни:
«Выведя полк под правительственные пушки и запретив сопротивление, Муравьев-Апостол единственным оставшимся ему способом прекращал бунт и погром, с которыми он не смог
справиться. Не оставляя при этом и себе лично шанса на спасение».
«Пестель откровенно рассказал на следствии: «…решался я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать…». Это объяснение, видимо, следует признать исчерпывающим».
Картинка в итоге выглядит несколько шизофренической: умный, сильный и циничный практик Пестель, который все это время готовил реальную революцию – и внезапно жертвует собой, чтоб ее предотвратить. Впрочем, противоречий в концепции автора столько, что перечислять их устанешь, а я по-прежнему буду писать о том, как устроен этот тест с точки зрения русского языка.
Вот на эту ассоциацию – с Великой Октябрьской – работает также то, что Киянская упорно использует термины и обороты, которые характерны для стилистики советской, употреблявшиеся для описания партийных движений с начала XX века.
«Решение съезда на самом деле было фиктивным… Кроме того, необходимо было «отделаться» … от многочисленных «попутчиков»…»
«В январе этого год в Киеве состоялся съезд южных руководителей. Это был самый
важный съезд в истории общества: ни на одном совещании ни до, ни после него столь масштабные решения не были обсуждаемы и принимаемы… Сергей Волконский, Василий Давыдов, Сергей Муравьев- Апостол и юный, только недавно принятый в заговор Михаил
Бестужев-Рюмин. Согласно показаниям Бестужева-Рюмина и Давыдова, Пестель, председательствовавший на съезде, «торжественно открыл заседание» и предложил на
обсуждение несколько теоретических вопросов… Главный вопрос, который Пестель поставил перед участниками съезда — вопрос о цареубийстве в случае начала революции… Несмотря на «жаркие и продолжительные прения» по вопросу о теоретической возможности «истребления» императорской фамилии… Анализируя повестку дня киевского съезда 1823 года…»
«За успехи в переговорах с поляками Директория Южного общества выразила Бестужеву-Рюмину благодарность».
«Переговоры о вхождении «славян» в Южное общество блестяще провел Михаил Бестужев-Рюмин».
Заметим тут «жаркие и продолжительные прения» в кавычках – Киянская опять кокетничает. Но кокетство и некоторая доля иронии по отношению к употребляемым оборотам ничего не меняет – перед нами классическое описание съезда коммунистической партии из учебника по истории ВКПб. Ну или передовица советской «Правды».
«Иными словами, тайное общество представлялось Пестелю неким подобием политической партии…» -нет. Пестелю не представлялось. Первые политические партии в современном смысле – с организацией, единой идеологической программой, съездами, голосованиями – это достижение европейского парламентаризма и возникли они примерно к середине XIX века и то за рубежом. Декабристы представляются подобием запрещенной политической партии именно Оксане Киянской – и она старательно делает все, чтобы и перед читателем они предстали именно такими: с официальными съездами, борьбой фракций, голосованиями, торжественными открытиями заседаний с одной стороны – и с конспиративными квартирами, конспиративными знакомствами и перепиской - с другой.
Иногда лексика подводит. Несколько раз Киянская употребляет сочетание формальное голосование. Имеет ввиду она, что обычно декабристы обсуждали проблемы и договаривались как-то попросту в неформальной обстановке, но несколько раз устраивали прямо-таки голосование:
«Пестель недаром просил своих товарищей вносить изменения в свой текст, обсуждал проект на съездах руководителей тайного общества, в 1823 году добился формального голосования за него».
«Вместо разговоров ≪между Лафитом и Клико≫ было организовано официальное заседание с формальным голосованием по обсуждавшимся вопросам.
Понятна и настойчивость Пестеля, заставившего участников киевского съезда обсуждать цареубийство и формально голосовать за него.»
«Формальное» голосование, между тем, отлично читается как чисто условное, не имеющее никакой реальной силы по вопросу, о котором уже договорились и решение принято – просто надо его официально закрепить. Но автору понравилось слово «формальный» и она его пошла употреблять там, где можно было употреблять слово «официальный» или вообще обойтись без эпитета, голосование – оно голосование и есть.
Резюмируя, мы видим следующее: с помощью нарочито модернизированной лексики, которая относится к более поздним явлениям или прочно с ними ассоциируется, за счет использования классической советской риторики Киянская создает искаженную картину в голове читателя.
Учитывая ее журналистское образование – вряд ли бессознательно, как сказала бы она сама: «конечно, формально в каждом конкретном случае словоупотребление возможно оправдать, однако же в целом картина складывается неприглядная: очевидно, что автор понимает, что и зачем пишет».
P.S.: Прямо в момент написания статьи сети принесли свежую цитату из одного из нынешних выступлений Оксаны Ивановны:
«Безусловно, в движении декабристов были люди, которые считали, что это стильно и модно, особенно для не воевавшей молодежи. В этой среде считалось очень крутым, если тебя заметил Пестель или Муравьев-Апостол..."
http://lentaru.livejournal.com/29189.html?media
Как видим, в употреблении неподходящей к эпохе лексики Киянская следует веяньям времени – если в начале двухтысячных декабристы были у нее скорее политической партией, то теперь это собрание юных хипстеров, готовивших революцию потому что это модно, стильно и круто.
Ждем новых открытий.
*
Классный Днепр при клёвой погоде, когда, кочевряжась и выпендриваясь, пилит сквозь леса и горы клёвые волны свои…
Л. Измайлов
Отдельно прекрасны любимые Киянской словечки реальный и конкретный, словно пришедшие из лексикона 90-ых годов:
«Конечно, уже в первые послевоенные годы Пестель играл в его штабе заметную
роль. Однако к реальному политическому развитию России все это не могло иметь ровно никакого отношения».
«Пестель предложил построить реально действующую структуру заговора…»
«Коль скоро декабристы хотели победить, они должны были принять правила игры, существовавшие в реальном русском обществе и реальной русской армии».
«…втайне от многих своих соратников он реально занимался добычей денег для ≪общего дела≫, пытался добиться лояльности к себе своих непосредственных начальников, организовать реальное вооруженное восстание».
(Нет, вы себе это представляете?! Втайне от соратников пытался добиться лояльности начальства!)
«…возможность умолчать о реальной подготовке вполне реальной революции в
России».
«Непосредственным же результатом ≪ битвы за устав≫ стало осознание большинством членов Союза появления в их среде потенциального лидера, резко отличающегося от остальных не только талантом организатора, но и волей, решимостью к действиям конкретным и жестоким, готовностью принять за эти действия ответственность.»
«Трудно представить себе, что много лет занимавшиеся конкретной штабной деятельностью Муравьев и Трубецкой действительно рассчитывали победить таким образом.»
«Реальная ставка была сделана на конкретную военную силу — 2-ю армию.»
В общем реальные были пацаны, а Пестель - самый конкретный. Автор возможно думает, что усиливает таким образом значение слов – реально готовил реальную революцию звучит некоторым образом и правда устрашающе, но сколько не называй реальными несбывшиеся и неисполненные планы – они реальней-то не делаются.
Завораживают Киянскую слова из военного лексикона – например, ей страшно нравятся производные от слова «штаб». Штабная игра, опытный штабист и т.д. Вообще штабист - это офицер, который служит при штабе – и в этом смысле, что Трубецкой, что Пестель – то «штабисты», то не штабисты. Трубецкой – опытный штабист довольно недолго – пока он в Киеве служит дежурным штаб-офицером при 4-ом корпусе (и то – хоть он и штаб-офицер - так это у него звание такое, он не при штабе непосредственно). Пестель штабист - пока он адъютант начальника штаба – и совсем даже не штабист, когда становится полковником. Юшневский – вообще не штабист, поскольку не офицер и формально вообще не при штабе, интендантское ведомство отдельное, однако почти все штабные игры, о которых пишет Киянская происходят с его участием. Опять мы видим некоторое осовременивание – в нынешней армии существует понятие «штаб полка», куда будут входить командир полка и его заместители по разным областям, то есть строго говоря любой командир полка – «штабист», он по факту в штабе своего полка (и при этом к главному штабу, который разрабатывает общие тактику и стратегию никакого отношения может не иметь). Но в армии 1820 года никакого понятия «штаб полка» не существует, есть Главный штаб армии, начальник штаба, его адъютанты и некоторое количество подконтрольных ему служб. Вот они – штабисты, а остальные – офицеры как офицеры. И опытный офицер (какими безусловно были и С. Трубецкой и С. Муравьев) это не вполне тоже самое, что опытный штабист. Потому что вообще никакой особенной штабной специфики (и романтики) на этот момент в армии просто нет, штабные игры и интриги ничем не отличаются от общеармейских. Штабная игра, если уж брать это словоупотребление в разной более поздней популярной литературе про армию – это игра, которая имеет отношение к разработке военной тактики и стратегии, к штабному управлению и вообще к тому, чем непосредственно занимается именно Главный штаб – к войне. Описываемые Киянской интриги (вне зависимости от степени их достоверности) касаются в основном экономической части: смены генерал-интендантов, борьбы с казнокрадством (или самого казнокрадства), борьбой с окрестными контрабандистами, кадровых перестановок в полках и т.д.
Иногда словоупотребление и вовсе подводит. Например, она упорно именует Пажеский корпус«военизированным учебным заведением. «Военизированный» - это «устроенный по военному образцу, похожий на военный», то есть «военизированное учебное заведение» - это заведение штатское, которое по каким-то причинам копирует военные порядки. Пажеский корпус, который на момент учебы в нем Пестеля готовит офицеров для выпуска непосредственно на поле боя – это заведение никак не «военизированное», оно «военное».
*
Требуется эпиграф
Еще один – в сущности очень простой и возможно даже оправданный для легкой и популярной книжки, а не для исторического исследования – обобщение. У Киянской регулярно действуют широкие круги историков и современников, на которых она ссылается нередко без указания имен, или приведя цитату из какого-нибудь одного «современника» или «историка» - и перенося его мнение разом на всех. Иногда мне просто очень не хватает имени:
«Текст же первого бессарабского донесения Пестеля разошелся по всей стране: с ним был знаком Николай Греч, в столичных архивах хранится множество копий этого документа. Подобную копию историки обнаружили даже в Казани» - какие конкретно историки-то? Все-таки архивные документы обычно один человек заказывает. Или это «историки», которые составляли опись? Или что? Но это я занудствую.
«Размышляя о Пестеле — полковом командире, дореволюционные историки называли его «негодяем» и «изувером-доктринером», «запарывавшим своих солдат».»
Вообще не так много дореволюционных историков, как-то размышлявших о Пестеле – почему нет ссылки? А складывается впечатление, что таковых много и ни один из ничего хорошего про Пестеля ни разу не сказал.
«На допросе в Следственной комиссии хорошо осведомленный в делах тайного общества подпоручик Бестужев-Рюмин признавал, что заговорщики твердо верили в поддержку восстания силами 18-й пехотной дивизии... О природе этих надежд историки никогда не задумывались.»
Нет, если бы она сказала «не писали» - это было бы корректно. Но Оксана Ивановна Киянская, абсолютно точно знает, о чем задумывались или нет многочисленные историки декабристского движения - все скопом…
Иногда штуки выходят совсем смешными:
«Оба эти мнения полностью подтверждаются сохранившимися до наших дней письмами Рудзевича к адъютанту главнокомандующего.
Историки, анализирующие эти письма, были впоследствии шокированы их тоном. 42-летний генерал-лейтенант, постоянно и неискренне «изъявляющий преданность» 25-летнему ротмистру, производил странное впечатление.»
Слушайте, вот вы можете вообще не знать, кто такой Рудзевич и о чем они там с Пестелем переписывались. Но оцените - минимум два историка были шокированы любезным тоном этого Руздевича, о существовании которого большинство людей вообще не в курсе. Вот прямо шокированы, наповал. «Шок» - это вообще очень сильная эмоциональная реакция, поэтому я очень-очень хочу ссылку на имена и цитаты из этих неустойчивых психически историков, которые шокированы документом, который производит на них странное впечатление. Как они, бедные, тогда про следствие и казнь читали-то – завернувшись в смирительные рубашки?
Современники не менее интересны, например:
«Анализируя смысл «Русской Правды», можно вспомнить знаменитую «ростопчинскую шутку». Узнав о 14-м декабря, престарелый Федор Ростопчин сказал: «Во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь князья — попасть в повара». Так же оценивал цели движения и ровесник декабристов князь Петр Вяземский: «В эпоху французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями, у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками».»
Киянская пишет: было как минимум двое современников, которые совершенно были друг с другом согласны и говорили примерно одно и тоже. И потом сама этих многочисленных «современников» опровергает:
«И те современники, которые усматривали в заговоре желание «князей» стать «поварами» и «сапожниками», конечно же, были неправы.»
Проблема тут одна – перед нами не двое современников, а один, Ф. Ростопчин. Просто одни и же его слова передают два разных человека – Я.Булгаков и П.Вяземский. Вот как звучит цитата из Вяземского полностью:
«Можно было при встречах с ним, здесь и там, под наружным блеском, заметить, что в нем уже не было первоначального пыла и увлечения; видно было, что взволнованная жизнь и тяжкие события прошли по нем и оставили довольно глубокия бразды; видно было неудовольствие жизнью, некоторая усталость, пресыщение, пожалуй, некоторое озлобление…. Речь его была еще раздраженнее, суждение о людях еще суровее и оскорбительнее; но при том, были они метки и замысловаты. Говоря вообще о так называемых Декабристах, сказал он однажды: в эпоху Французской революции сапожники и тряпичники (chiffoniers) хотели сделаться графами и князьями; у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками.»
(«Характеристические заметки и воспоминания о графе Ростопчине». Русский архив, 1877. - Кн. 2. - Вып. 5. - С. 69-78., Полн. собр. соч. – СПб., 1882, т. 7, с. 510)
Ну, альтернативны тут две – или Оксана Ивановна крайне непрофессионально подходит к подбору цитат (причем достаточно известных), не проверяя источники. Или она сознательно лжет, превращая одного Ростопчина в многочисленных современников. Я даже не знаю, что тут вкуснее, для доктора исторических наук-то…
Заметим, я в данном случае проверяю достаточно известную цитату – то есть то, что в сущности может сделать любой читатель. Все остальное автор цитирует примерно с той же степенью достоверности – за ней надо проверять каждое слово, и каждую цитату, и каждое утверждение, и такие примеры я еще приведу.
…Страшно нравится Оксане Ивановне слово скандал. Напоминаю словарное значение – «Событие, происшествие, позорящее участников и ставящее их в неловкое положением» (Ушаков). Случай, происшествие, позорящее его участников (Ожегов)
Иногда она употребляет это почти уместно, какие-то истории о дуэлях – это в вполне «скандал», а иногда, например вот так:
«Его пребывание в Пажеском корпусе началось со скандала: когда в начале 1810 года Иван Пестель подал прошение о зачислении сыновей в это учебное заведение, оказалось, что в корпусе нет свободных мест. Пестель-старший обратился за помощью к высоким покровителям, в том числе и к самому императору. Государь, «из особенного уважения к службе господина Пестеля», приказал принять его сыновей в корпус и поселить их в частной квартире.»
Слово скандал имеет довольно четкую негативную окраску в русском языке - и автор употребляет именно его, а не какую-нибудь "досадную неприятность", или "огорчение". Перед нами чисто стилистически опять складывается неприглядная картина - случился скандал, старший Пестель с помощью интриг продавливает власти и устраивает сыновей (между тем, подобные "скандалы" случаются в наше время чуть не со всеми родителями, которые по разным причинам переводят детей из одного учебного заведения в другое - да, мест может не оказаться, да, надо похлопотать и т.д.) Скандалы, интриги и расследования, конечно же. И уроки реальной политики - в виде продавливания чего-то там путем интриг.
***