Димитрий Владимирович Веневитинов (1805–1827)
Из поэтов‑любомудров несомненным поэтическим талантом был наделен Веневитинов. Его неповторимый литературный мир сложился примерно к 1825 г. Веневитинов прочно усвоил элегический словарь и принципы элегического стиля Жуковского – Пушкина. Его поэзия развивалась в духе идей русского и немецкого романтизма. Веневитинов использовал в своей лирике достаточно традиционный элегический словарь, который, однако, им преображался: в него вносилось не чувственно‑элегическое, а философское содержание. Типично элегические слова обретали новый, философский смысл (стих-е «К любителю музыки»).
Веневитинов пытается соединить непосредственные ощущения с ясностью мысли, вдохнуть в эти ощущения особый смысл и путем столкновения создать выразительную картину, полную драматизма. На этом фундаменте вырастает веневитиновское представление о художнике‑гении, о его роли в мире, о его небесном призвании, божественном избранничестве и трудном, незавидном положении в обществе (стих-я «Поэт»(«Тебе знаком ли сын богов…»), «Люби питомца вдохновенья…»,перевод фрагмента из «Фауста» Гете, элегии «Я чувствую во мне горит…», «Поэт и друг»).
По мысли Веневитинова, поэзия – познание тайн бытия, и лишь она противостоит прозе и бездуховности окружающей жизни. Трагизм бытия отступает перед мощью и красотой поэтического слова. Поэт провидит будущую гармонию, утверждает согласие между человеком и природой. Романтическая тема поэта‑пророка, сохраняя в лирике Веневитинова личный и общественный смысл, переключена в общефилософский план и обращена к читателю новыми гранями: «Тебе знаком ли сын богов, Любимец муз и вдохновенья? Узнал ли б меж земных сынов Ты речь его, его движенья? Не вспыльчив он, и строгий ум Не блещет в шумном разговоре, Но ясный луч высоких дум Невольно светит в ясном взоре».
Речь в стихотворении идет об идеальном лице, так как поэт для любомудров – высшее выражение человека духовного. Поэзия, по мнению любомудров, та же философия, но в пластических образах и гармонических звуках. В таком контексте сочетание «высокие думы» воспринимается не расхожим поэтическим клише, а заключающим в себе определенные философские идеи. Слова «строгий ум» означают последовательность, логичность и точность мысли, привычку к философским штудиям. Перед читателем встает образ идеального поэта‑философа, чуждого светской суеты, погруженного в глубокие и серьезные размышления. Он противопоставлен «земным сынам» не потому, что презирает их, – он поднялся на такую духовную высоту, которая еще остается недосягаемой для обыкновенных людей.
С. П. Шевырев (1806–1864)
В русле художественных поисков любомудров развивалась и поэзия С. Шевырева. Среди наиболее известных и обративших на себя внимание его стихотворений были «Я есмь», «Мысль», «Цыганская пляска», «Петроград», «Стансы»(«Когда безмолвствуешь, природа…»), «Стансы»(«Стен городских затворник своенравный…»), «К Италии»и другие. Шевырев варьирует в своей лирике излюбленные любомудрами темы об избранничестве поэта, его особой миссии, о единстве природной жизни и души человека. По мысли Шевырева, природа не может выразить себя словесно, а обыкновенный человек не может передать обычным языком ее тайны. Познание и сокровенное слово о ней доступны только поэту‑жрецу. Его речь наполнена восторгом, который сопутствует познанию и проповеди. В отличие от Веневитинова, опиравшегося на элегический словарь романтической поэзии, Шевырев обращается к поэтическому наследию XVIII в., воскрешая стилистические традиции духовных од, широко используя славянизмы и архаизмы, сообщая поэтической речи торжественное величие и ораторские интонации. Он преклоняется перед мощью и нетленностью человеческой мысли.
А. С. Хомяков (1804–1860)
Первоначально он развивал традиционные для любомудров темы: поэтическое вдохновение, единство человека и природы, любовь и дружба. Поэт в лирике Хомякова – соединительное звено между мирозданием и природой. Его «божественный» жребий предуказан свыше: дать «голос стройный» земле, «творенью мертвому язык». Поэт у Хомякова мечтает слиться с природой («Желание»), раствориться в ней, но так, чтобы стать «звездой». В известной мере здесь Хомяков смыкается с Тютчевым (ср. тютчевский мотив: «Душа хотела б быть звездой.»), хотя его небольшое дарование несравнимо с гениальным даром Тютчева. В лирике Хомяков полон возвышенных порывов и устремлений. Эти его мечты и желания сопровождаются традиционными размышлениями. Когда же к поэту не приходит «божественный глагол», наступает «час страданья»: «…звуков нет в устах поэта Молчит окованный язык.<…> И луч божественного света В его виденья не проник. Вотще он стонет исступленный: Ему не внемлет Феб скупой, И гибнет мир новорожденный В груди бессильной и немой».
Поэты‑романтики второго ряда
Поэты кружка Станкевича (И. Клюшников (1811–1895), В. Красов (1810–1854), К. Аксаков (1817–1860)). Эти поэты получили известность на короткое время в 1830‑е годы. Из них только К. С. Аксаков оставил заметный след в литературе страстной стихотворной публицистикой (например, стихотворение «Свободное слово») и горячей популяризацией славянофильского учения.
Из других поэтов 1810–1830‑х годов, сохранивших творческую самостоятельность и обративших на себя благосклонное внимание публики, выделялись А. Ф. Воейков, И. И. Козлов, А. Ф. Вельтман, В. И. Туманский, Ф. А. Туманский, А. И. Подолинский, В. Г. Тепляков, В. Г. Бенедиктов, А. И. Полежаев и А. В. Кольцов.
А. Ф. Воейков (1779–1839) - Поэт тяготел к описательной лирике и сатире. Он создал в 1814‑1830‑е годы знаменитую сатиру «Дом сумасшедших», в которой карикатурно представил портреты многих литераторов и общественных деятелей начала XIX в. В 1816 г. перевел поэму французского поэта Делиля «Сады».
И. И. Козлов (1779–1840)Значительным успехом пользовалось творчество И. Козлова, первые поэтические опыты которого вдохновлены гением Байрона. Его талант был, по словам Жуковского, «пробужденный страданием». Подобно Байрону, Козлову свойственны вольнолюбивые мечтания, честь, благородство. Козлов умел поэтически передать и гражданскую страстность, и нравственную взыскательность, и тончайшие душевные переживания. Ему не были чужды сомнения, тревоги, «скорбь души», «светлые мечты», «тайны дум высоких», живая радость, красота женщины, сладкая тоска – все то, чем живет человек. Козлову часто не доставало оригинальности, его поэтический словарь слишком традиционен, в нем повторяются привычные «поэтизмы» романтической поэзии, но в лучших произведениях, таких как «Романс»(«Есть тихая роща у быстрых ключей…»), «Венецианская ночь. Фантазия»,«На погребение английского генерала сира Джона Мура», «Княгине З. А. Волконской», «Вечерний звон»,он достигает подлинной искренности.
Ему принадлежит одно из лучших стихотворных переложений из «Слова о полку Игореве» – «Плач Ярославны».Поэма Козлова «Чернец»стоит в одном ряду с романтическими поэмами Пушкина и Лермонтова.
В. Г. Бенедиктов (1807–1873) Когда романтическая поэзия уже переживала кризис и клонилась к закату, а читатели еще эстетически не доросли до благородной простоты пушкинской «поэзии действительности», в поэзии зазвучал голос В. Бенедиктова. Успех его поэзии во второй половине 1830‑х и в начале 1840‑х годов был оглушительным и почти всеобщим. При этом похвалы расточали не какие‑нибудь неискушенные в искусстве слова люди, а знающие в нем толк поэты, чей тонкий поэтический вкус не может быть подвержен сомнению. Юные Ап. Григорьев, А. Фет, Я. Полонский, И. Тургенев, Н. Некрасов восторженно встретили новый талант. Впоследствии они со стыдом вспоминали о своей вкусовой оплошности. Их могли извинить только молодость и увлеченность, которые закрыли им глаза на очевидные провалы вкуса в поэзии Бенедиктова. Что касается обычной публики, то ее мнение выразил один из книгопродавцев: «Этот почище Пушкина‑то будет».
Справедливости ради надо сказать, что Бенедиктов не был лишен таланта, и это, по словам Некрасова, «непостижимое сочетание дарования… с невероятным отсутствием вкуса», очевидно, и ввело в заблуждение молодых литераторов. Ошеломляющее впечатление, произведенное стихами Бенедиктова, не коснулось, однако, ни Пушкина, ни Белинского. Пушкин, по воспоминаниям, иронически одобрил рифмы нового поэта, Белинский подверг его стихи суровому критическому разбору. Слава Бенедиктова длилась недолго и, как остроумно заметил А. Н. Архангельский, его «хвалили… поначалу за то же, за что после стали ругать…».
Причина столь шумного появления Бенедиктова на поэтической сцене вполне понятна: он отвечал ожиданиям невзыскательной читательской публики. Пушкин и лучшие поэты, окружавшие его, постепенно отходили от романтизма в поэзии и обозначили новые художественные пути. Они в своих исканиях ушли далеко вперед. Читатели по‑прежнему ждали романтических порывов в некую туманную запредельность, которая не напоминала бы о скорбях действительной жизни, о житейских заботах и печалях, им по душе был образ поэта‑жреца, избранника, кумира, отрешенного от реальности и высоко возвышавшегося над толпой. Если Жуковский отстаивал формулу «Жизнь и поэзия – одно», если Батюшков говорил о себе: «И жил так точно, как писал», то читатели не признавали какой‑либо связи между жизнью и поэзией. В жизни все должно быть так, как есть, в поэзии – не так, как есть. Жизнь – это одно, поэзия – совсем другое.
Именно такому массовому читателю Бенедиктов пришелся ко двору. Что собой представлял Бенедиктов? В жизни – хороший чиновник. В поэзии – восторженный поэт со сверхромантическими порывами, превращающий самое обычное, мелкое и бытовое в грандиозное, величественное и для всех смертных, в том числе для себя, – в недосягаемое. Бенедиктов живет одной жизнью, пишет – о другой. Лирический герой Бенедиктова не имеет ничего общего и никаких точек соприкосновения с чиновником Бенедиктовым. Бенедиктов создал поэтическую маску, ни в чем на него, чиновника, не похожую. Пространство, где обитает чиновник Бенедиктов, известно: департамент, служебные комнаты, петербургская квартира, проспекты и улицы Петербурга; оно полно звуками, людским и прочим шумом. Лирический герой Бенедиктова живет в ином пространстве. Там каждой вещи придан вселенский масштаб: «Безграничная даль, Безответная тишь Отражает, Как в зеркале, вечность». Бенедиктов стремится к тому, чтобы разрыв между жизнью и поэзией не уменьшался, а увеличивался. В поэзии, по его мнению, все должно быть иначе, чем в жизни («зарождение чистого искусства»).
Вся поэтическая стилистика Бенедиктова свидетельствует о резком разрыве с принципами пушкинской стилистики, которые были усвоены лучшими поэтами и разделялись ими – ясностью, точностью, прозрачностью мысли и ее словесного выражения. Порывая с пушкинской поэтикой, Бенедиктов не порывал с допушкинской романтической системой. Особенность Бенедиктова состояла в том, что традиционные общеромантические стилистические штампы и образы он соединил со смелыми и удачными словосочетаниями, свежей образностью, разрывающей стертую словесную ткань. Вот пример поэтической отваги Бенедиктова: «Конь кипучий бежит, бег и ровен и скор, Быстрота седоку неприметна! Тщетно хочет его опереться там взор: Степь нагая кругом беспредметна».
А. И. Полежаев (1804–1838)Среди поэтов конца 1820–1830‑х годов А. Полежаев выделялся своей несчастной и трагической судьбой, которая не щадила поэта с дней рожденья. Он был незаконнорожденным сыном, обвинен по доносу в нарушении норм общественной нравственности, сослан в качестве унтер‑офицера Бутырского пехотного полка, разжалован в солдаты, лишен дворянского звания «без выслуги», страдал чахоткой и в 33 года умер.
Полежаев начал писать в конце 1820‑х годов. Его стихи были отчетливо ориентированы на пушкинский принцип стилистической свободы и отличались резким смыслом, энергичным ритмом и злободневностью. «Я умру! На позор палачам Беззащитное тело отдам! Но, как дуб вековой, Неподвижный от стрел, Я, недвижим и смел, Встречу миг роковой!». В отдельных стихотворениях («Сарафанчик») Полежаев пытался обратиться к народной образности.
Начинает Полежаев с традиционных тем: жизнь – поток быстротекущих дней («Наденьке», «Водопад»), жизнь человека строится по законам природы («Вечерняя заря», «Цепи»): 15 лет – время любви и взросления («Любовь»). Но герой Полежаева нарушает эти нормы жизни: «Не расцвел – и отцвел в утре пасмурных дней» («Вечерняя заря»). Появляется образ моря жизни, где человек – это пловец, челнок: «Песнь погибающего пловца», «Море», «К моему гению». Царем над всеми законами жизни является рок («Рок»), а утрата «вольности и покоя» делает героя «отверженцем людей» («Живой мертвец», «Судьба меня в младенчестве убила!..», «Негодование»). Атеизм приводит к богоборчеству («Ожесточенный») и демонизму («Божий суд»), что сближает поэзию Полежаева с творчеством М.Ю. Лермонтова («<Узник>», «Грусть», «Тоска»).
А. В. Кольцов (1809–1842) Многие русские поэты, обрабатывая русский фольклор, сочинили замечательные песни и романсы, создали в народном духе целые поэмы и сказки. Но ни для кого из них фольклор в такой степени не был своим, как для Кольцова, который жил в народной среде и мыслил сообразно вековым народным представлениям. Своим талантом Кольцов привлек к себе внимание сначала провинциальных воронежских литераторов и меценатов, затем и столичных – Н. В. Станкевича, Жуковского, Вяземского и в особенности Белинского. Познакомился Кольцов и с Пушкиным.
Одна из центральных проблем русской литературы XIX в. – разъединенность дворянской и народной культур, разрыв между жизнью народа и жизнью образованного сословия. В творчестве Кольцова в известной мере этот разрыв оказался преодоленным, поскольку поэт соединял в своей поэзии достоинства фольклора и профессиональной литературы.
В народных песнях Кольцова перед читателем встает не конкретный (индивидуализированный) крестьянин, а крестьянин вообще. И поет Кольцов не о каких‑то особых заботах, бедах и радостях крестьянина, как Некрасов, в поэзии которого у разных крестьян – разные судьбы и разные печали, но общих, общекрестьянских и общенародных. Поэтому и содержание поэзии Кольцова, и форма были органично связаны с народным творчеством. Крестьянин у Кольцова в полном соответствии с народным укладом, окружен природой, и его жизнь определена природным календарем, природным расписанием и распорядком. Природному циклу подчинена вся трудовая жизнь крестьянина («Песня пахаря», «Урожай»).Как только крестьянин выпадает из природного цикла, утрачивает власть этого своеобразного «крестьянского пантеизма», он сразу чувствует тревогу, угрозу и страх, предвещающий смерть («Что ты спишь, мужичок?»).Если крестьянин живет в единстве с природой, с историей и со своим «родом‑племенем», то ощущает себя богатырем, чувствует в себе силы необъятные. По‑народному герой Кольцова понимает и превратности судьбы: он умеет быть счастливым в счастье и терпеливым в несчастье (две песни Лихача Кудрявича).
Отход Кольцова от народного миросозерцания и попытки вступить в область профессиональной литературы, т. е. писать такие же стихи, как и образованные литераторы‑дворяне, ни к чему хорошему не привел. Его усилия создать стихотворения в духе философских элегий и дум, перелить в стихи свои философские размышления окончились неудачей. Стихотворения эти были наивными, поэтически слабыми.