Типы нормативных изменений

Опираясь на положение о непрерывности нормализационных процессов, можно вместе с тем указать на отдельные формы нормативных изменений, к числу которых относятся: изменения в характере и степени стабильности нормативных реализаций; изменения в соотношении разных видов норм в рамках литературного языка; изменения в задачах и формах кодификации норм. Рассмотрим в первую очередь изменения в характере нормативных реализаци й. Считая вариантность одним из основных признаков нормы (см. выше, стр. 567), можно использовать данный признак для характеристики процессов исторического изменения норм (см. также [37]). Чтобы отчетливее охарактеризовать специфику вариантности в тот или иной период развития определенного литературного языка, целесообразно, видимо, использовать понятие «диапазона варьирования», включающее представление о сфере, объеме и специфических условиях<584> употребления имеющихся вариантов [42] . Применяя данное понятие, можно попытаться представить сам процесс изменения литературных норм как ряд последовательных преобразований, ведущих к постепенному изменению характера и диапазона варьирования.

Для ранних этапов развития национального литературного языка характерно отсутствие устойчивости в функционировании языковой системы, что проявляется, в частности, в существовании многочисленных колебаний и вариантов. Значительная вариантность литературного языка на ранних этапах его развития отмечена на материале разных языков многими исследователями (см., например, [17; 27; 64; 71; 80; 81; 82; 88]). С установлением литературной нормы неустойчивость и вариантность существенно ограничиваются. Это ограничение происходит за счет различных процессов. Наблюдается, например, исчезновение некоторых типов варьирования. Так, исключается, как правило, свободное варьирование графем в составе слова, широко представленное на ранних этапах существования литературных языков национального и донационального периода (ср. [17; 64] и др.) [43] . Ряд вариантов оттесняется за рамки литературного языка или совершенно исчезает из употребления, ср., например, русск. надёжа надежда, ветхой ветхий, глубокий глубокий, намедни на-днях; нем. seind sind , sahe sah , fleugt fliegt .

Наблюдаются также существенные изменения в диапазоне и характере варьирования. При этом следует отметить:

• а) Тенденцию к укорачиванию вариантного ряда за счет сокращения числа единиц, находящихся в отношениях варьирования. ср. русск. высуня высунув высунувши; нем. Konti Kontos Konten.
• б) Тенденцию к уменьшению диапазона варьирования в результате лексемных, парадигматических и позиционных ограничений в использовании отдельных вариантов. Крайним звеном ограничений данного типа является изоляция отдельных вариантов в составе устойчивых словосочетаний типа русск. (бежать) высуня язык, (носить, ходить) на босу ногу, нем. auf Erden'на земле' Auf gutGl ь ck ! 'Счастливо!'.
• в) Тенденцию к переходу полных вариантов в группу вариантов неполных, связанную с появлением у них некоторых дополни<585>тельных разграничений различного плана, ср. русск. копает каплет, брызгает брызжет, коклюш мед. куклюш; нем. wurde поэт. ward , die Lager торг. die L д ger . Процесс исчезновения «полной» синонимии и замену ее синонимией стилистической отмечает также на материале истории итальянского литературного языка Т. Б. Алисова [2].

Вариантность языковых средств, являющаяся избыточной с точки зрения структурной организации, составляет вместе с тем тот резерв языка, который обеспечивает гибкость и разнообразие форм выражения определенного содержания, а также составляет базу для выявления целого ряда значений функционально-стилистического и экспрессивно-стилистического плана, играющих в естественных языках столь существенную роль.

В некоторой степени вариантность может также рассматриваться как база для развития языка [30, 533; 35, 12], но преимущественно в весьма определенном плане, а именно как резерв для его функционально-стилистического обогащения и развития. Значительно реже наблюдается дифференциация вариантов по их основному значению, хотя отдельные случаи подобного рода можно отметить, видимо, для каждого языка (ср. приведенный Э. Косериу пример латинской сравнительной конструкции с magis [39, 229— 230]). Наиболее часто полная дифференциация первоначальных вариантов наблюдается в лексике, ср., например, русск. храм — хором(ы), диалектный — диалектический; нем. drucken — dr ь cken 'печатать' — 'давить' и т. п.

Рассмотренные выше тенденции исторического преобразования вариантов реализуются на фоне общего перераспределения вариантных средств, совершающегося по мере оформления литературного языка как относительно стабильной и территориально единой, но вместе с тем полуфункциональной системы.

Поэтому для всесторонней характеристики изменения литературных норм необходимо учитывать и сдвиги в соотношении разных типов и разновидностей норм литературного язык а, сопровождающиеся изменением в соотношении различных типов вариантов и дифференциаций. Хотя процессы эти достаточно индивидуальны для отдельных литературных языков, могут быть все же названы некоторые наиболее характерные для большинства из них моменты.

Существенными для перегруппировки вариантов являются, как уже отмечалось выше, процессы отграничения нормированного литературного языка от различных нелитературных форм речи. При этом происходит вытеснение ряда вариантов, не включенных в литературную норму. В качестве примера можно привести для русского языка оттеснение в сферу просторечия таких форм, как к ему, ребяты, три дни и т. д., принадлежавших литературной фор<586>ме речи еще в конце XVIII в. — начале XIX в. Сходные процессы наблюдаются и в немецком языке, где к концу XVIII в. окончательно выходят из литературного употребления и оттесняются в сферу Umgangssprache такие конструкции, как Dem Vater sein Hut 'шляпа отца', ср. лит. (Des) Vaters Hut Der Hut des Vaters. Некоторые исследователи характеризуют данный процесс, представленный в различных языках, как переход одного из вариантов на «субстандартный» уровень [7, 22]. Однако граница, устанавливающаяся методу литературным языком и различными типами обиходной речи, отнюдь не является устойчивой. Влияние нелитературной разговорной речи постепенно расшатывает литературный узус, создавая новые варианты, возникающие на пересечении этих двух форм языка (ср. совр. русск, шофйры шоферб, звон я т звунят, красъвее красивее и т. д.). Определенная часть вариантов подобного типа со временем закрепляется в норме литературного языка. Заметим в этой связи, что влияние обиходно-разговорного языка служит одним из важных стимулов нормативных изменений (ср. также [48]).

Взаимодействие литературной и обиходно-разговорной речи перекрещивается в известной степени с взаимным влиянием норм письменной и устной разновидностей литературного языка. В тех случаях, когда расхождение их достаточно велико, это сближение осуществляется под сильным воздействием сознательной кодификации (ср. сближение нормы письменного нидерландского языка с нормами устного разговорного языка в результате ряда реформ, или движение за единство слова и письма в Японии в конце XIX в., а также сходное по своему содержанию движение, наблюдавшееся в начале XX века в Китае). Процесс взаимодействия письменной и устной форм языка также ведет к перегруппировке вариантных средств, используемых в обоих типах литературных норм. Так, нередко варианты, закрепленные в письменной речи, воспринимаются как нормативные и ведут к появлению соответствующих форм в разговорной речи. Напротив, существенным моментом для письменной формы литературного языка является вытеснение или ограничение употребления некоторых архаичных и чисто книжных элементов.

Наконец, целый ряд различных процессов перераспределения вариантов связан в литературном языке с изменением положения его отдельных территориальных разновидностей. Общей для большинства современных литературных языков является тенденция к нивелировке различий между разными территориальными вариантами стандартного языка [7, 16]. Параллельно значительно ограничивается и частично переосмысляется и территориальная вариантность в пределах литературной нормы: если некоторая часть вариантов окончательно оттесняется в сферу диалекта или обиходной речи, то другая часть закрепляется в литературном языке на правах дублетных или синонимичных форм или лексем<587> (ср. нем. Junge Bube 'мальчик'; австр. H ь gel B ь chel 'холм') [44] .

Однако если литературный язык развивается в многонациональной общности или в условиях территориального или государственного обособления его отдельных вариаций, то полного слияния территориальных разновидностей не наступает, и определенная часть вариантных форм остается территориально дифференцированной, ср., например: австр., швейц., ю.-нем. der Hochzeiter нем. der Br д utigam 'жених'; австр. das Hundertel швейц. der Hundertstel нем. das Hundertstel 'сотая часть' [45] .

Таким образом, исторические тенденции, связанные с перегруппировкой территориальных вариантов, реализуются весьма многообразно. В том случае, когда разные литературные разновидности языка обслуживают одну нацию, может наблюдаться тенденция к отчетливому сближению обеих типов норм, поддерживаемая кодификацией (ср., например, реформу орфографии, проведенную в 1940 г. в Армении и направленную на сближение западного и восточного вариантов армянского литературного языка). В том же случае, когда отдельные вариации литературного языка обособляются в связи с его территориальным и государственным разделением (ср. ситуацию с немецким, английским, нидерландским, португальским языками и др.), сближение обеих норм оказывается гораздо более трудно достижимым. Однако и в этих ситуациях может возникать задача частичного объединения разных типов норм на основе их сознательной унификации (ср. орфографические реформы, направленные на сближение португальского и бразильского литературных вариантов, проведенные в 1915, 1936 и 1943 гг. в Португалии и Бразилии).

Параллельно сдвигам в соотношении типов норм наблюдаются тоже изменения в задачах и способах кодификации нор м.

Историческая непрерывность нормализационных процессов, на которую указывалось выше, вызывает необходимость в перио<588>дическом обновлении кодификации. Вместе с тем общее содержание нормализационных процессов исторически изменчиво. Так, для раннего этапа формирования национальных литературных языков существенным является отбор основных константных элементов орфографической, грамматической и лексической норм. Устраняется также избыточное варьирование в этих сферах языка, происходит определенное сужение диапазона использования отдельных вариантов, наблюдается начальная дифференциация некоторых вариантов и т. д. Для более позднего периода основным является поддержание функционально обусловленного варьирования, связанного с распределением отдельных вариантов по разным функциональным сферам языка и, напротив, устранение варьирования, не имеющего такой значимости.

Разное историческое содержание кодификационных процессов отражает различный характер нормализации на отдельных этапах развития литературного языка. К тому же в каждый исторический период кодифицируется лишь некоторая часть языковых явлений. Например, для немецкого языка XVIII — XIX вв. была характерна тенденция к кодификации орфографии и грамматики (преимущественно в ее морфологическом аспекте). Лексика активно кодифицируется здесь лишь начиная со второй половины XVIII в. (словари И. Аделунга и И. Кампе). Синтаксические явления нормализуются для немецкого языка, так же как и его лексика, в течение весьма длительного периода — с XVIII по XX в., а кодификация произношения относится в Германии, как уже отмечалось выше, лишь к концу XIX — началу XX столетия. Для русского литературного языка с XIX по XX в. происходит упрочение фонетических и грамматических норм, чему способствует, в частности, и издание нормативных грамматик Греча и Востокова. Орфография стабилизируется здесь относительно поздно, о чем свидетельствуют многочисленные колебания литературного узуса (еще у Пушкина и Грибоедова наблюдаются такие написания, как окуратный, прозьба, завяски, лезит, карман и др.).

Однако процесс кодификации норм не кончается с оформлением национального литературного языка. Изменения в его структуре, спонтанные сдвиги в характере ее реализации, постепенное расширение нормализационной базы [46] , неудовлетворительность и неточность некоторых видов кодификации — все эти причины приводят к тому, что задача кодификации периодически вновь и вновь возникает перед обществом.

Характерно, например, что в настоящий момент для целого ряда стандартных европейских литературных языков (русского, немецкого, нидерландского) снова ставится вопрос об упорядоче<589>нии орфографии. Основанием для повторной кодификации орфографических норм является потребность в усовершенствовании некоторых орфографических принципов, устранение избыточной вариантности, унификация написания иностранных слов и т. п. Подобное положение не ограничивается, впрочем, орфографией. Выше мы уже отмечали узость нормализационной базы немецкого литературного произношения ( B ь hnendeutsch ), кодифицированного на основе сценического произношения в конце XIX в. Современный этап кодификации произносительных норм немецкого литературного языка связан с фактическим расширением основы орфоэпических норм, для которых ориентиром становится произношение по радио и телевидению. Таким образом, расхождение между кодифицированной нормой и реальным литературным узусом вызывает необходимость в обновлении кодификации.

Констатируя периодическую необходимость в обновлении кодификационных процессов, следует наряду с этим отметить и историческую изменчивость способов и форм кодификации.

К наиболее распространенным формам сознательного и целенаправленного отбора, оценки и фиксации норм следует отнести: создание нормативных грамматик, словарей, руководств по стилистике и т. д. (т. е. кодификацию норм в узком смысле слова); деятельность различных языковых обществ и отдельных нормализаторов, направленную на поддержание «чистоты» языка (пуризм); научно обоснованную пропаганду форм употребления языка, объединяемых в понятии «языковой культуры». Все эти способы сознательного отбора и закрепления нормативных явлений определенным образом связаны между собою, представляя вместе с тем разные исторические формы кодификационных процессов.

Следует при этом отметить, что каждая из названных форм сознательной и целенаправленной нормализации языка имеет свои специфические задачи: в нормативных справочниках различного типа закрепляется определенный комплекс нормативных явлений; пуристические движения стремятся оградить литературную норму от слишком сильной ее «либерализации», связанной с влиянием разговорного языка, с одной стороны, а с другой — от сильных иноязычных влияний, угрожающих его национальной самобытности; наконец, движение за «культуру языка», объединяя все разрозненные ранее нормализационные усилия общества, направлено на реализацию теоретических основ сознательного регулирования литературных норм.

Возникающие на разных стадиях развития национального литературного языка пуристические движения (ср., например, деятельность Цезена и Кампе в Германии, или Шишкова и Даля в России) обычно отличаются категоричностью и даже известной «агрессивностью», что делает их заслуженным объектом насмешек современников: достаточно вспомнить пресловутого Шиш<590>кова с его мокроступами и шаропихами; столь же анекдотичными были некоторые замены иностранных слов, наблюдающиеся в истории немецкого языка, ср. Zitterweh вместо Fieber 'лихорадка' или Leichentopf вместо Urne 'урна' у Ф. Цезена [47] .

Однако в известных условиях пуризм, несмотря на свои наивные и частью антиисторические рекомендации, мог выступать как вполне прогрессивное явление. Такой, например, была в основном борьба против засилия иностранных слов в Германии XVII — XVIII вв., когда влияние латыни и французского языка являлось серьезной угрозой самостоятельности немецкого языка и мешало складыванию его литературных норм. Прогрессивная, положительная сторона пуризма связана со стремлением сохранить национальную самобытность культуры и языка, как это было в XIX в. в Чехии или Хорватии. Впрочем, борьба против иноязычных влияний не является единственным объектом пуристических движений. Пуризм выступает также в защиту «чистоты» исторической традиции, т. е. за сохранение архаических элементов языка (особенно в письменной его форме) [48] , а также против слишком сильного воздействия на литературный язык нелитературных сфер речи (диалектов и просторечия).

Преодолеть историческую ограниченность узко-нормализаторских и пуристических движений, периодически возникавших и возникающих в разных странах, возможно лишь путем создания особой отрасли лингвистической науки, известной в настоящий момент под названием «культуры языка» или «культуры речи» (ср. чешск. jazykov б kultura или нем. Sprachpflege [49] ).

Наиболее активно теоретические основы культуры языка разрабатываются в чешской [21; 54] и русской советской лингвистике [1; 15; 19; 34; 59]. Еще в 1932 году Б. Гавранек следующим образом определил сущность языковой культуры: «Под культурой литературного языка мы понимаем прежде всего сознательную теоретическую обработку литературного языка, т. е. усилия и заботы лингвистики, науки о языке, стремящейся к усовершенствованию и успешному развитию литературного языка» [21, 338].

Уточняя и конкретизируя задачи языковой культуры, В. Г. Костомаров, опиравшийся на работы В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, С. И. Ожегова и других отечественных лингвистов, отмечает, что «главным объектом исследования культуры языка<591> должны явиться литературные языковые нормы, а главной задачей — установление этих норм в случаях колебаний, т. е. нормализация в широком смысле слова» [41, 42]. Намечаются и отдельные аспекты разработки вопросов культуры речи, а именно: понятие языковой правильности, понятие вариантности, изучение функционального распределения языковых средств, исследование возможностей колебания и нарушения норм и др.

Вместе с тем задачи культуры языка могут и должны пониматься и еще более широко: не только как сознательная и целенаправленная нормализация литературного языка, как его обработка и обогащение, но также и как воспитание языкового вкуса и поддержание общей лингвистической культуры нации всеми теми средствами, которые находятся в ее распоряжении [19] [50] .

Рассматривая разнообразные исторические процессы изменения норм, не следует, однако, забывать и о другой стороне литературной нормы, а именно о тенденции к ее стабильности и устойчивост и. В подобной двойственности исторических характеристик нормы проявляются две противоборствующие тенденции, свойственные и литературному языку в целом, а именно — тенденция к его преобразованию и тенденция к его сохранению. В историческом плане стабильность, устойчивость норм поддерживается необходимостью в преемственности коммуникативных средств, обслуживающих общество.

К основным способам сохранения и передачи литературных норм относятся: различные виды письменности на литературном языке, устная традиция, отражающая литературный узус, разные нормативные пособия — словари, грамматики, руководства по стилистике и, наконец, школа. Следует иметь в виду, что роль всех этих средств в хранении и передаче нормы, видимо, неравноценна для разных периодов развития общества [51] . Так, например, на современном этапе его развития значительно возросла роль средств «массовой коммуникации» (радио, телевидение) в передаче нормы, тогда как роль приватных видов коммуникации (традиции «семейной» литературной речи) соответственно, пожалуй, несколько снизилась. Необходимо вместе с тем отметить, что автоматизация процессов письма и говорения у поколения, прошедшего определенное обучение в школе, препятствует безого<592>ворочному и полному принятию появляющихся новых норм. Пройдя через более или менее длительный период колебаний и вариантных форм, эти нормы обычно окончательно побеждают лишь в языке нового поколения.

Библиография

1. Актуальные проблемы культуры речи. М., 1969.
2. Т. Б. Алисов а. Становление норм итальянского языка в XVI веке. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков» («Труды Ин-та языкознания АН СССР», т. X ). М., 1960.
3. Н. Д. Арутюнов а. Очерки по словообразованию в современном испанском языке. М., 1961.
4. О. С. Ахманов а, Ю. А. Бельчико в, В. В. Веселитски й. К вопросу о правильности речи. — ВЯ, 1960, №2.
5. О. С. Ахманов а. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.
6. Ю. А. Бельчико в. О нормах литературной речи. — В сб.: «Вопросы культуры речи», вып. 6. М., 1965.
7. Д. Брозови ч. Славянские стандартные языки и сравнительный метод. — ВЯ, 1967, №1.
8. P . А. Будаго в. Литературные языки и литературные стили. М., 1967.
9. Т. В. Булыгин а. Пражская лингвистическая школа. — В кн.: «Основные направления структурализма». М., 1964.
10. И. В axe к. Лингвистический словарь пражской школы. М., 1964.
11. И. В axe к. К проблеме письменного языка. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М., 1967.
12. В. В. Виноградо в. Задачи советского языкознания. — ВЯ, 1958, №1.
13. В. В. Виноградо в. Изучение русского литературного языка за последнее десятилетие в СССР. М., 1955.
14. В. В. Виноградо в. Различия между закономерностями развития славянских литературных языков в донациональную и национальную эпохи. Доклад на V Международном съезде славистов. М., 1963.
15. В. В. Виноградо в. Проблемы культуры речи и некоторые задачи русского языкознания. — ВЯ, 1964, №3.
16. Г. О. Виноку р. О задачах истории языка. — В кн.: Г. О. Винокур. Избранные работы по русскому языку, М., 1959.
17. Г. О. Виноку р. Орфография как проблема истории языка. Там же.
18. Г. О. Виноку р. Русский язык. Там же.
19. Г. О. Виноку р. Культура языка. Изд. 2. М., 1929.
20. Т. Г. Виноку р. Стилистическое развитие современной русской разговорной речи. — В сб.: «Развитие функциональных стилей современного русского языка». М., 1968.
21. Б. Гавран к. Задачи литературного языка и его культура. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М., 1967.
22. В. Г. Га к. Проблемы лексико-грамматической организации предложения. (Автореф. докт. дисс.), М., 1968
23. P . P . Гельгард т. О языковой норме. — В сб.: «Вопросы культуры речи», вып. 3. М., 1961.
24. Б. Н. Голови н. Как говорить правильно. Заметки о культуре речи. Горький, 1966.
25. М. М. Гухма н. Некоторые общие закономерности формирования и развития национальных языков. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.<593>
26. М. М. Гухма н. Становление литературной нормы немецкого языка. Там же.
27. М. М. Гухма н. От языка немецкой народности к немецкому национальному языку, ч. I . М., 1955; ч. II , М., 1959.
28. М. М. Гухма н, Н. Н. Семеню к. О социологическом аспекте литературного языка. — В сб.: «Норма и социальная дифференциация языка». М., 1969.
29. А. В. Десницка я. Из истории образования албанского национального языка. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.
30. А. Едличк а. О пражской теории литературного языка. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М., 1967.
31. Л. Ельмсле в. Язык и речь. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX — XX веков в очерках и извлечениях, ч. II . М., 1960.
32. А. Л. Зеленецкий. Формирование глагольной системы нидерландского литературного языка. (Автореф. канд. дисс.). М., 1966.
33. А. Ивано в, Л. Якубински й. Очерки по языку. Л. — М., 1932.
34. Е. С. Истрин а. Нормы русского литературного языка и его культура. М. — Л., 1948.
35. В. А. Ицкови ч. О языковой норме. «Русский язык в национальной школе», 1964, №3.
36. В. А. Ицкови ч. Языковая норма. М., 1968.
37. Д. А. Кожухар ь. К вопросу о характере языковой нормы. — В сб.: «Тезисы докладов научно-методической конференции факультета иностранных языков». Одесса, 1964.
38. Н. Н. Коротко в. Норма, система и структура языка как этапы анализа и описания языкового строя. — В сб.: «Спорные вопросы грамматики китайского языка». М., 1963.
39. Э. Косери у. Синхрония, диахрония и история. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 3. М., 1963.
40. В. Г. Костомаро в. Культура языка и речи в свете языковой политики. — В сб.: «Язык и стиль». М., 1965.
41. В. Г. Костомаро в, А. А. Леонтье в. Некоторые теоретические вопросы культуры речи. — ВЯ, 1966, №5.
42. Е. С. Кубряков а. О синхронии и диахронии. — ВЯ, 1968, №3.
43. Е. Курилови ч. Аллофоны и алломорфы. — В кн.: Е. Курилович. Очерки по лингвистике. М., 1962.
44. В. Д. Леви н. Краткий очерк истории русского литературного языка. М., 1958.
45. А. А. Леонтье в. [Рец. на:] Е. Coseriu . Systema, norma у habla. Montevideo , 1952. — В сб.: «Структурно-типологические исследования». М., 1962.
46. А. А. Леонтье в. Слово в речевой деятельности. М., 1965.
47. А. А. Леонтье в, Л. А. Новико в. [Рец. на:] Ю. С. Степанов. Основы языкознания. М., 1966. «Филол. науки», 1967, №5.
48. А. А. Леонтье в. Будущее языка как проблема культуры речи. — В сб.: «Вопросы культуры речи», вып. 3. М., 1967.
49. Лексика современного русского литературного языка. Социально-лингвистическое исследование. М., 1968.
50. Э. А. Макае в. Понятие системы языка. — «Уч. зап. 1 МГПИИЯ», т. XI , 1957.
51. Э. А. Макае в. Принципы сопоставительного изучения современных германских литературных языков. — В сб.: «Норма и социальная дифференциация языка»., М., 1969.
52. А. Мартин е. Структурные вариации в языке. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 4. М., 1965.
53. В. Матезиу с. О необходимости стабильности литературного языка. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок.» М., 1967.<594>
54. В. Матезиу с. Общие принципы культуры языка. Там же.
55. С. А. Мироно в. Диалектная основа литературной нормы нидерландского национального языка. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.
56. С. А. Мироно в. О гетерогенном характере литературной нормы современного нидерландского языка. — В сб.: «Норма и социальная дифференциация языка». М., 1969.
57. О. И. Москальска я. Вариантность и дифференциация в лексике литературного немецкого языка. Там же.
58. О. И. Москальска я. Норма и варьирование в современном немецком литературном языке. «Иностранные языки в школе», 1967, №6.
59. С. И. Ожего в. Очередные вопросы культуры речи. — В сб.: «Вопросы культуры речи», вып. 1. М., 1955.
60. М. В. Пано в. О развитии русского языка в советском обществе. — ВЯ, 1962, №3.
61. А. М. Пешковский. Объективная и нормативная точка зрения на язык. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX — XX веков в очерках и извлечениях, ч. II . М., 1960.
62. Е. Д. Поливано в. Революция и литературные языки Союза ССР. — В сб.: «Статьи по общему языкознанию». М., 1968.
63. А. М. Селище в. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1926). М., 1928.
64. Н. Н. Семеню к. Проблема формирования норм немецкого литературного языка XVIII столетия. М., 1967.
65. Н. Н. Семеню к. Некоторые вопросы изучения вариантности. — ВЯ 1965, №1.
66. Ф. де Соссю р. Курс общей лингвистики. М., 1933.
67. Г. В. Степано в. О двух аспектах понятия языковой нормы. — В сб.: «Методы сравнительно-сопоставительного изучения романских языков». М., 1966.
68. Г. В. Степано в. О национальном языке в странах Латинской Америки. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.
69. Ю. С. Степано в. О предпосылках лингвистической теории значения. — ВЯ, 1964, №5.
70. Ю. С. Степано в. Основы языкознания. М., 1966.
71. Н. И. Толсто й. К вопросу о древнеславянском языке как общем литературном языке южных и восточных славян. — ВЯ, 1961, №1.
72. Н. И. Толсто й. Взаимоотношение локальных типов древнеславянского литературного языка позднего периода. «Доклады советской делегации. V Международный съезд славистов». М., 1963.
73. Н. С. Трубецко й. Основы фонологии. М., 1960.
74. Ф. П. Фили н. Несколько слов о языковой норме и культуре речи. — В сб.: «Вопросы культуры речи», вып. 7. М., 1966.
75. Ф. П. Фили н. О нормах и стилях литературного языка. — «Проблема нормы и социальная дифференциация языка». Тезисы докладов. М., 1967.
76. Л. В. Щерб а. О нормах образцового русского произношения — В кн.: Л. В. Щерба. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
77. Л. В. Щерб а. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX — XX веков в очерках и извлечениях, ч. II . М., 1960.
78. Л. В. Щерб а. Очередные проблемы языковедения. «Изв. АН СССР, ОЛЯ», 1945, т. IV , вып. 5.
79. Л. В. Щерб а. Современный русский литературный язык. — В кн.: Л. В. Щерб а. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
80. В. Н. Ярцев а. Об изменении диалектной базы английского нацио<595>нального литературного языка. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.
81. В. Н. Ярцев а. О территориальной основе социальных диалектов. — В сб.: «Норма и социальная дифференциация языка». М., 1969.
82. В. Н. Ярцев а. Развитие национального литературного английского языка. М ., 1969.
83. E. Ahlman n. Das normative Moment im Bedeutungsbegriff. «Annales Academiae scientiarum fennicae». Helsinki, 1926, Ser. В , т . X.
84. H. Bac h. Die Entstehung der deutschen Hochsprache im Fruhneuhochdeutschen. «Zeitschrift fur Mundartforschung», 1955, H. 4.
85. E . В enes . Syntaktische Besonderheiten der deutschen wissenschaftlichen Fachsprache. «Deutsch als Frerndsprache», 1966, H. 3.
86. P. Diderichse n. Probleme der altdanischen Orthographie. «Acta philologica skandinavica», 1938, Bd. 12, H. 1—2.
87. O. von Esse n. Norm und Erscheinung im Leben der Sprache. «Zeitschrift fur Phonetik und allgemeine Sprachwissenschaft», Berlin, 1956, H. 2.
88. W. Fleische r. Strukturelle Untersuchungen zur Geschichte des Neuhochdeutschen. Berlin, 1966.
89. J. Fourque t. Phonologie und Dialektologie. «Zeitschrift fur Mundartforschung», 1958, Jg. XXVI, H. 3.
90. В . Havrane k. Zum Problem der Norm in der heutigen Sprachwissenschaft und Sprachkultur. «Actes du Quatrieme Congres international des linguistes». Copenhague, 1938.
91. В . Havrane k. Studie о spisovnem jazyce. Praha, 1963.
92. E. Hauge n. Dialect, language, nation. «American Anthropologist», 1966, v. 68.
93. G. Isin g. Zur Wortgeographie spatmittelalterlicher deutscher Schrifsprache. Berlin, 1968.
94. Jedlick a. On the problem of variability of literary norm. «VI Mezinarodni sjezd slavistu v Praze 1968». Resume prednasek, pzispevku a sdeleni». Praha, 1968.
95. Jedlick a. K problemu normy a kodifikace spisovne cestiny (oblastni varianty ve spisovne norme). SaS, 1963, Roc. 24, c. 1.
96. J. Juhs z. Zur sprachlichen Norm. «Muttersprache». 1967, H. 11.
97. E. N oseri u. Systema, norma у habla. Montevideo. Изд . 3. см . в кн .: Teoria del lenguaje у linguistica general. Madrid, 1962.
98. D. Neriu s. Untersuchungen zur Herausbildung einer nationalen Norm der deutschen Literatursprache im 18. Jahrhundert. Halle, 1967.
99. L. Weisgerbe r. Sprachpflege und leistungsbezogene Sprachbetrachtung. «Muttersprache», 1963, Jg. 73, H. 4.
100. E. Zwirne r. Autgaben und Methoden der Sprachvergleichung durch Ma und Zahl. Phonometrie. «Zeitschrift fur Mundartforschung», 1944, Jg. XII, H. 2

[1] Весьма детальный обзор проблематики, разрабатываемой в связи с данными направлениями в русской и — отчасти — чешской лингвистике, дан Б. С. Шварцкопфом (см. [1]; ср. также обзор чешских работ у А. Едлички [30]).

[2] Заметим вместе с тем, что для Ф. де Соссюра сам язык — как совокупность константных элементов речевой деятельности — является своего рода «нормой» для всех прочих проявлений этой деятельности [66, 34].

[3] Под языковым идиомом нами вслед за Д. Брозовичем [7] понимается любая языковая система, рассматриваемая вне зависимости от ее общественных функций. В том же значении употребляется и терминологическое сочетание «форма .существования языка», используемое М. М. Гухман (ср. выше, стр. 502), а также некоторыми другими отечественными лингвистами.

[4] В приложении к звуковой стороне языка понятие нормы представлено у Н. С. Трубецкого [73], для которого норма определяет характер реализации фонем. Понятие нормы использовалось и представителями так называемого «фонометрического» направления. В частности, Э. Цвирнер, исходя из понимания языка как «системы норм», считает необходимым изучать «средние значимости, т.е. нормы реализации, которые можно отнести к социальным установлениям...» [100, 15].

[5] Необходимость изучения языка в двух различных планах, а именно в плане его структуры («объективной структуры языкового знака») и в плане его употребления (т. е. «установившейся в данном коллективе совокупности привычек и норм») настоятельно подчеркивал в статье, опубликованной в 1941 г., Г. О. Винокур [16, 221], на что совершенно справедливо обратил внимание Ю. С. Степанов [70].

[6] О генетической связи взглядов Э. Косериу и Л. Ельмслева см. у А. А. Леонтьева и Ю. С. Степанова [46, 31, прим. 46; 69, 71]; о направленности триады Э. Косериу (система — норма — речь) против дихотомической схемы Ф. Соссюра см. у Г. В. Степанова [67, 228—229], Ю. С. Степанова [69, 71].

[7] Данный аспект в характеристике нормы неоднократно подчеркивался при изложении взглядов Косериу (ср. [38; 45; 46]).

[8] Следует в этой связи обратить внимание на то, что Б. Гавранек, еще в 1932 году определяя норму как «комплекс грамматических и лексических, регулярно употребляемых средств», относит к этому комплексу как структурные, так и неструктурные средства [21, 339], т. е., в сущности, положительно отвечает на вопрос, занимавший позднее Э. Косериу.

[9 ]Отметим, однако, что во взглядах Э. Косериу могут быть обнаружены и некоторые другие противоречия, ср., например, критический анализ отдельных сторон его концепции в работах отечественных [3; 22; 38; 70], а также некоторых зарубежных лингвистов. В той же связи можно указать и на. некоторые терминологические неясности, касающиеся хотя бы употребления у Косериу термина «система». В его основной схеме и «норма» и «система» трактуются им то как разного плана системы [39, 218], то как различные структуры [39, 172, прим. 57].

[10] В соответствии с этим язык определяется то как «система (совокупность) норм» (Н. С. Трубецкой, Э. Цвирнер и др.), то как «нормативная идеология» или «нормативная система» (Э. Альман, О. фон Эссен).

[11] «Индивидуальная речь» также заменена нами в схеме Э. Косериу на более общее понятие «узуса», включающее индивидуальную речь. Терминологически подобная замена не является чем-то совершенно новым, ср. различение Е. Куриловичем «системы» — «нормы» — «узуса» в его известной статье об аллофонах и алломорфах [43, 37].

[12] Ср. в этой связи разграничение «фундаментальной» структуры языка и синхронных вариаций формы у А. Мартине, по существу близкое разграничению структуры и нормы [52, 460].

[13] Данный парадокс возникает из двух планов рассмотрения соотношения нормы и системы у Э. Косериу (плана «реализации» и плана «ступеней абстракции»), как это тонко подметил Б. С. Шварцкопф [1].

[14] Подобная «асимметрия» в соотношении структурных возможностей языка и их реализации была продемонстрирована, например, в работе Н. Д. Арутюновой на материале испанского словообразования [3].

[15] Заметим, что расхождения между различными территориальными и национальными вариантами литературного языка часто не затрагивают структурных особенностей языка, а носят преимущественно «нормативный» характер, ср. соответствующую характеристику различий между вариантами испанского языка в странах Латинской Америки и в Европе у Г. В. Степанова [68].

[16] Совпадение системы с нормой (в том смысле, что одной «системе» вполне может соответствовать и одна «норма») рассматривается Г. В. Степановым как частный случай соотношения «функциональной» и «нормальной» сторон языка [67, 229].

[17] Интересная попытка представить в виде рядов «оппозиций» различные дифференциации в лексике современного немецкого языка принадлежит О. И. Москальской [57].

[18] Иная трактовка представлена в «Основах общего языкознания» Ю. С. Степанова. Выделяя в качестве единиц структурного плана фонему, морфему и конструкцию, Ю. С. Степанов называет нормативными единицами слово и типы предложений [70, 99]. Таким образом, лексика целиком отнесена здесь к нормативному плану языка (ср. оценку этой точки зрения в рецензии А. А. Леонтьева и Л. А. Новикова [47]).

[19] Делая данное утверждение, мы отвлекаемся от индивидуальных различий в начертании отдельных графем, иногда отражаемых и полиграфически.

[20] Рассмотрение нормы как социального явления составляет характерный признак отечественной традиции (см. [33; 61; 63] и др.).

[21] Отметим, что вопрос об обязательности языковых норм относится не только к лингвистике, но и к социальной психологии, а именно к тому ее разделу, который изучает роль авторитетов и норм, а также границы их использования в обществе, что было совершенно справедливо отмечено Б. С. Шварцкопфом в его статье [1].